Если в октябре вы поедете по Редвудскому шоссе на север от Сан-Франциско, то увидите, что калифорнийские холмы как бы побледнели из-за того, что трава на них пожухла; они кажутся даже не
золотыми, а какими-то бурыми. Примерно через час езды по этому шоссе вы прибудете в Санта-Розу. Вы наверняка отметите, что жизнь среди холмов и виноградников течет неторопливо; особенно заметным это станет тогда, когда вы свернете с шоссе на проселочную дорогу.
Художник-карикатурист Чарльз Шульц, создавший множество незабываемых персонажей, предложил мне встретиться в ледовом комплексе «Редвуд Эмпайр Айс Арена», который принадлежит ему на правах частной собственности. Когда я туда приехала, он уже ждал меня, наблюдая за катающимися на коньках. Мы заказали сандвичи с тунцом и съели их прямо на месте.
Мне понравилась его простая манера держаться и спокойный голос с легким акцентом, присущим жителям штата Миннесота. Я сразу же бросилась задавать вопросы, ибо чувствовала, что дорога каждая минута, и мне не терпелось узнать побольше. Однако он выразил нежелание вот так, с места в карьер, отвечать на них и захотел сначала узнать что-нибудь обо мне, поэтому до определенного момента мне было трудно сконцентрировать беседу на его личности. Мне показалось, что он охотнее поговорил бы с другом, а не с незнакомцем, поэтому он и тянул время, чтобы выяснить, что я из себя представляю.
Никто из тех, кто его знает, не называет его Чарльз, Чарли или Чак Шульц. В детстве его прозвали Спарки, и с тех пор его называют только так. Наш разговор протекал в неспешном, размеренном темпе. Позже, когда мы приехали в его студию, мне представилась возможность задать этому незаурядному человеку все заготовленные вопросы.
Он сел за стол, за которым создает своих персонажей, и показал мне свои заготовки — они должны были увидеть свет через несколько недель. В его студии была масса вещей, с которыми связаны теплые воспоминания. Среди них были старые книги, фотографии его семьи и даже старенькая деревянная лошадка по имени Спарки, в честь которой он и получил свое второе имя.
Спарки предложил мне ознакомиться с его рисунками сколь угодно подробно, и совсем не беспокоился о возможной утечке сюжетов, пока еще не защищенных «копирайтом» — знаком охраны и исключительности авторских прав. В этом жесте проявилась его знаменитая щедрость. Я смотрела на карикатуры и видела, что некоторые из них чуть ли не впрямую отражают работу правого полушария...
ШУЛЬЦ: Я всегда считал себя самым обычным человеком, и я говорю это совершенно искренне. Я не отношусь к тем людям, которых называют умными и серьезными. Я ничего не понимаю в экономике, а с математикой у меня всегда были нелады. А что касается физики, то я, наверное, был самым худшим учеником в истории Центральной Высшей школы в Сент-Поле. Меня нельзя назвать бизнесменом. Но у меня есть талант «подхватывать» небольшие фразы и переделывать их в смешные рисунки. Я бы мог рисовать красивее и больше, однако площадь, которую издатели отводят юмору на газетных и журнальных страницах, не столь велика.
Но самым главным является то, что я постоянно думаю про карикатуры. Это происходит не потому, что я хочу заработать больше денег; вероятно, права моя дочь, которая однажды сказала, что я помешанный. И я думаю, что я действительно помешанный. Я помешан на том деле, которым занимаюсь. В этом вся моя жизнь, точно так же, как жизнь художника — в его картинах... а жизнь виолончелиста — в музыке, которую он играет... А я вот помешан на том, что рисую смешные картинки, и это занимает все мои мысли. Практически любая мысль, которая приходит мне в голову, так или иначе связана с карикатурами. Короче говоря, карикатурами заняты все мои мысли. Может быть, именно поэтому у меня что-то получается. Можно сказать, что я не знаю другого способа продуктивно работать. Если кто-то знает такой способ, то пусть подскажет мне, и я им воспользуюсь. Хотя вообще-то мне кажется, что мне не удастся проанализировать достоинства этого метода — мне никогда не удавалось что-либо проанализировать.
ЗДЕНЕК: Однако вы всё же как-то анализируете то, что делаете. Каким-то же образом вам удается передавать в своих карикатурах чувства, понятные любому?
ШУЛЬЦ: Мне хотелось бы делать это лучше. Я всегда стремлюсь к тому, чтобы рисовать еще лучше. Мне кажется, что своим успехом я обязан гибкости своего мышления.
ЗДЕНЕК: Используете ли вы какие-нибудь специальные приемы для того, чтобы повышать свою творческую активность?
ШУЛЬЦ: Я применяю некоторые механические приемы. Я беру чистый лист бумаги и начинаю чертить какие-то бессмысленные линии, и иногда из этих линий потом складывается забавный рисунок. А ведь искусство карикатуриста как раз и заключается в том, чтобы рисовать забавные картинки.
Кстати говоря, эти рисунки не обязательно содержат разъяснительную надпись или реплики персонажей. Карикатуры очень консервативны, они всегда останутся забавными картинками. Если у меня не возникает никаких идей, пока я еду на машине в студию и поглядываю в окно, то когда я приезжаю, я беру чистый лист бумаги и начинаю «творить». Я рисую какие-то фигурки, мну и отбрасываю листы, и, внезапно мне приходит в голову какая-то интересная мысль. Так и рождается карикатура. Я рисую карикатуры, потому что это моя жизнь. Могу только сказать, что я очень люблю рисовать карикатуры.
ЗДЕНЕК: Мне также знакомо это чувство по отношению к работе. Когда должен работать, когда не можешь жить без своей работы.
ШУЛЬЦ: Вы знаете, я почти никогда не употребляю слово «работать». Вы обратили на это внимание? Я никогда не говорю «я поехал работать», я говорю «я поехал в студию» или «я поехал рисовать». Я никогда не называю свое дело работой, ибо мне кажется, что если я назову его работой, то Бог заберет его у меня. Это просто какое-то суеверие.
ЗДЕНЕК: Мне думается, что Бог редко забирает назад свои дары. Однако чувство игры часто помогает делу быстрее продвигаться вперед. Я уверена, что очень важно не терять чувство игры, не терять связи с ребенком, который живет в глубине души.
ШУЛЬЦ: Моя жена говорит, что я помню свое детство лучше, чем кто-либо из тех, кого она знала. Я отлично помню себя в три и четыре года, в моей памяти прекрасно сохранились все детали, все мои страдания и переживания. Часто эти воспоминания превращаются в мои забавные картинки.
ЗДЕНЕК: Вот как? Значит, перед тем как вы изобразили веселые рисунки, вам пришлось самому испытать переживания, заключенные в них? То есть можно сказать, что вы переводите свои переживания на язык карикатур?
ШУЛЬЦ: Да, именно так. И поэтому мне приходится страдать немного больше, чем другим. За талант всегда приходится платить. У меня вот такая форма оплаты. Человеку с богатым воображением всегда приходится страдать больше, потому что он чувствительнее других. Когда я рисую карикатуры, я подмечаю маленькие, крохотные страдания и тревоги, которые испытываю, а потом «увеличиваю» их настолько, чтобы их могли заметить другие.
ЗДЕНЕК: А бывает, что идея приходит к вам сразу? Бывало ли, что вы сразу видели законченный рисунок?
ШУЛЬЦ: Да, конечно. Случается, что я сразу вижу готовую картинку. В состоянии творческого подъема я за день рисую шесть или семь карикатур.
ЗДЕНЕК: Делаете ли вы какие-нибудь физические упражнения для того, чтобы повысить творческую активность?
ШУЛЬЦ: Ледовый комплекс, где мы с вами завтракали, находится в двух кварталах от моей студии, и, когда мне ничего не удается придумать, я иду туда пешком и пью там кофе. Как правило, после этого у меня появляются идеи — еще до того, как я вернусь в студию...
ЗДЕНЕК: Я знаю, что вы любите кататься на коньках. Возникали ли у вас идеи во время катания?
ШУЛЬЦ: Идеи приходят мне в голову, когда я занимаюсь любым видом спорта, в том числе и катанием на коньках. Когда я играю в теннис или занимаюсь чем-либо еще, я всегда думаю о коротких фразах, которые могут стать карикатурами. Я не думаю, что забавные идеи могут приходить в голову, когда вы занимаетесь «жесткими» видами спорта (например, хоккеем), поскольку, когда вы занимаетесь такими видами спорта, ваш мозг полностью занят тем, что вы делаете. Идеи приходят, когда вы занимаетесь чем-то более спокойным — скажем, теннисом или гольфом, в момент ожидания ответного действия партнера. Мне вспомнились слова Чарли Брауна: «Если я выигрываю — тем лучше для игры». Бесчисленное множество идей я придумал на концертах. Мне кажется, что все мы испытываем завораживающее чувство, когда наблюдаем за тем, как дирижер управляет оркестром. Когда мы видим это, наши мысли отправляются в свободный полет. А потом получается, что музыка проходит мимо нас. Бывает, что очень злишься, когда три месяца ждешь того, чтобы послушать Второй концерт Брамса, а потом понимаешь, что думал о чем-то другом. Тогда в сердцах восклицаешь: «Какая потеря времени». Однако это не так — когда находишься под впечатлением музыки, то мысли свободно парят. Именно в эти минуты рождаются самые блестящие идеи.
ЗДЕНЕК: Мысли, скрывающиеся в подсознании, всплывают на поверхность тогда, когда расслабляешься и когда влияние левого полушария ослабевает. Могу поклясться, что вы часто мечтали
на уроках физики и математики, не так ли?
ШУЛЬЦ: Да, разумеется. Но, насколько я помню, в школе нам никогда не разрешали рисовать карикатуры. Особенно в последних классах. Помню, только однажды, когда мы были в седьмом классе и изучали современную историю, учительница разрешила нам нарисовать карикатуры на политических деятелей. Мне думается, что моя карикатура была лучшей в классе. Учительнице понравилось, что я нарисовал, но лучшей она признала карикатуру другого ученика. Это был единственный случай, когда мне позволили в школе рисовать карикатуры. Мне кажется, что было бы прекрасно, если бы детям разрешали рисовать что-нибудь забавное. Я очень рад, что у меня был и есть способ выразить свои чувства. Как вы понимаете, этим способом было и остается рисование карикатур. Рисуя карикатуры, я выражаю то, что чувствую, выражаю то, что меня волнует.
ЗДЕНЕК: Есть ли у вас какой-нибудь предмет, может быть, талисман, который помогает вам оживить воспоминания своего детства и снова пережить чувства, которые вы тогда испытывали?
ШУЛЬЦ: Из моего детства почти ничего не осталось. Никаких рисунков. У меня не осталось ни одного детского рисунка. Все было выброшено. В моем доме был пожар, и многие вещи сгорели. У меня, правда, остался один рисунок, который я нарисовал в старших классах. Его через много лет прислал мне по почте мой учитель. Я очень часто думал про этот рисунок, и вот однажды я вскрыл конверт и увидел его. Я помню множество вещей, которые чрезвычайно много для меня значили в возрасте от девяти до тринадцати лет. Я часто играл сам с собой. Нет, впрочем, я проводил много времени со своими сверстниками, «резался» в хоккей, но часто я приходил из школы домой и оставался один. Я любил быть наедине с самим собой. Я любил играть с шариками, у меня их было шесть сотен. У меня также был набор оловянных солдатиков, с которыми я очень любил играть.
ЗДЕНЕК: Вы используете эти воспоминания в своей работе?
ШУЛЬЦ: Благодаря им на свет появилось множество неплохих карикатур. Я использовал почти все такие воспоминания. Можно сказать, что практически все мои воспоминания нашли отражение в моих рисунках.
ЗДЕНЕК: Вы применяете какие-нибудь специальные приемы для того, чтобы оживить свои воспоминания?
ШУЛЬЦ: Хм-м... Воспоминание, которое трудно оживить, очень помогают вызывать запахи, связанные с ним. Мне кажется, что запахи лучше всего вызывают воспоминания. Но мы часто не обращаем на это внимания. Еще хорошо помогают вызывать воспоминания связанные с ними цвета. У меня были два случая, когда цвета помогли вспомнить то, что казалось давно забытым. Однажды я увидел цвет меди, и он мне что-то напомнил. Я ходил сам не свой до тех пор, пока не понял, что именно. Мне было 7 лет. Мы тогда жили в городе Нидлс, штат Калифорния, и все дети, в том числе и я, на перемене играли с монетами. Я вспомнил, как мы играли на тротуаре перед школой. У меня были новые монеты ярко-медного цвета. Именно это мне и вспомнилось. А другой случай был вот какой: я сидел на улице на скамейке и ждал жену, чтобы пойти с ней по магазинам. Вдруг мимо проехал фиолетовый автомобиль марки «Порше», и я понял, что его цвет что-то мне напоминает. Сначала не удавалось вспомнить, что именно, но потом, после долгих попыток, это получилось. Когда мне было двенадцать лет, у меня был свитер такого же фиолетового цвета. Все эти воспоминания я так или иначе использовал в своих карикатурах.
ЗДЕНЕК: У вас, очевидно, очень развито образное мышление. Мне интересно, используете ли вы это каким-то образом для того, чтобы развивать свои творческие способности. Может быть, у вас есть специальное упражнение?
ШУЛЬЦ: Я постоянно за всем наблюдаю. Я наблюдаю за тем, как ложатся складки на вашей одежде, как вы поднимаете руку, как вы держите чашку с кофе и какой формы у вас серьги. Иногда мне хочется перестать так тщательно наблюдать за всем, но я не могу это сделать, я постоянно рисую в уме. Это можно сравнить с набросками, поскольку всё, что я рисую в уме, потом, как и наброски, входит в мои рисунки.
ЗДЕНЕК: Значит, у вас постоянно активно работает правое полушарие мозга.
ШУЛЬЦ: Правда? И это плохо?
ЗДЕНЕК: Нет, ну что вы! Это просто прекрасно. Я хотела бы спросить еще: если у вас так хорошо работает воображение, то, может быть, вы помните свои сны?
ШУЛЬЦ: Да, помню.
ЗДЕНЕК: Вы записываете или зарисовываете их?
ШУЛЬЦ: Нет, я не записываю и не зарисовываю свои сны, потому что они слишком печальны.
ЗДЕНЕК: Они всегда печальные?
ШУЛЬЦ: Да. Когда я просыпаюсь, я стараюсь забыть их, похоронить в своем сознании, потому что иначе я не смогу нормально жить. У меня всегда был страх одиночества. Будучи ребенком, я очень боялся, что мои родители попадут в аварию и погибнут. Поэтому, когда они долго не возвращались, я всегда выходил на крыльцо и ждал. Мне трудно описать то чувство радости, которое я испытывал, когда из-за поворота показывалась их машина. А когда я стал старше, я стал бояться, что когда-нибудь стариком я останусь совсем один в маленькой однокомнатной квартире.
ЗДЕНЕК: Наверное, вы в детстве часто чувствовали одиночество?
ШУЛЬЦ: Да. Я был одинок большую часть своей жизни. Я помню, какое одиночество я испытывал, когда служил в армии. Незнакомый город, и никому не нужен простой солдат в увольнении. Ты идешь в кафе, чтобы перекусить, потом смотришь какое-нибудь шоу, а потом возвращаешься в пустой гостиничный номер. В те времена не было телевидения, и занять себя можно было только чтением. Очень тяжело, когда вокруг нет никого, с кем ты мог бы поговорить, а если даже и есть кто-то, то ты не знаешь, как это сделать. Благо, теперь я научился говорить с людьми.
ЗДЕНЕК: У вас удивительный дар превращать грусть и боль в юмор. А вы не пытались то же самое проделать и со своими снами?
ШУЛЬЦ: Нет, и никогда не пытался сделать это. Иногда сами собой сны вызывают какие-то печальные мысли, которые я могу сделать забавными.
ЗДЕНЕК: Значит, вы таким образом используете «обратную сторону медали»?
ШУЛЬЦ: У меня вообще-то не должно быть таких снов. Раньше — другое дело. Раньше я боялся потерять что-то. Это меня очень беспокоило.
ЗДЕНЕК: А что вы боялись потерять?
ШУЛЬЦ: Ну, потерять... Я не знаю, связано ли это с детьми. Может быть, я боялся потерять их, или я боялся, что они потеряют меня. Я не могу сказать точно. Мои сны были настолько ужасны, что я просыпался и думал: а вдруг сегодня мне надо идти на похороны? Но потом я понимал, что никаких похорон не будет. Я завтракал, шел кататься на коньках и снова становился нормальным человеком.
ЗДЕНЕК: Это случалось часто? Вы часто просыпались с грустными мыслями?
ШУЛЬЦ: М-м-м... Вообще-то у меня нет никаких причин быть грустным.
ЗДЕНЕК: Вы говорили о похоронах. Вы часто думаете о смерти?
ШУЛЬЦ: Да, часто. Особенно часто думать о смерти я стал с прошлого года. В прошлом году я чуть не умер. Я никогда не думал, что буду при смерти в пятьдесят восемь лет. Я думал, что умру, когда мне будет где-то семьдесят три, и вдруг оказался в больнице, и меня подсоединили проводами к какому-то аппарату. Это было страшно. После смерти матери я думал, что уже никогда не приду в себя. Когда она умерла, мне было двадцать лет. Она так тяжело болела и так страдала. Когда умер отец, я тоже страдал, но его смерть я перенес легче. Мне тогда было за сорок, а ему — шестьдесят девять. Вообще, мне кажется, что все это как-то связано между собой. Мне также тяжело сознавать, что мои дети выросли и стали самостоятельными. Мне было приятно, когда они были рядом. А впрочем, все они нашли свое место в жизни, и это меня радует. Самое худшее, что вы можете сделать для своих детей, — это слишком привязать их к себе. Мои дети хотят, чтобы я перестал беспокоиться о них и «переключился» на себя, но я не могу этого сделать.
ЗДЕНЕК: Вы такой чувствительный человек — мне кажется, что у вас должна быть хорошо развита интуиция.
ШУЛЬЦ: Интуиция?
ЗДЕНЕК: Да, именно интуиция.
ШУЛЬЦ: Я никогда не думал об этом. Честно, я действительно никогда не думал об этом.
ЗДЕНЕК: Хорошо, а моя интуиция подсказывает мне, что ваша интуиция как раз очень развита. Я думаю, что вы очень тонко чувствуете, когда люди стесняются или испытывают тревогу, и делаете всё, чтобы им стало лучше. С вами было очень приятно побеседовать.
ШУЛЬЦ: Мне тоже было приятно поговорить с вами. Вы помогли прогнать печаль.