Тоталитарное конституционное (государственное) право

Оно начинает складываться с 25 октября 1917 г., когда II Всероссийским съездом Советов был принят Декрет о власти, оформивший государственный переворот.

О государственном праве собственно России можно говорить только относительно периода до 1922 г., т. е. до создания СССР.

После этого Россия фактически управлялась союзными органами и законами, у нее в отличие от других союзных республик не было даже своего высшего партийного органа — все вершил союзный ЦК ВКП(б), а затем ЦК КПСС. Вслед за принятием союзных конституций 1936 и 1977 гг. были приняты и слепки для конституций РСФСР 1937 и 1978 гг., объявивших Россию суверенным государством и создавших свою систему органов власти и управления, а также судов. Но практически они были жестко встроены в централизованную систему власти фактически унитарного государства.

Как исходные принципы, так и последующее развитие тоталитарного государственного права обусловливались учением марксизма-ленинизма, которое рассматривает государство как главное орудие перестройки всех общественных отношений в соответствии с целями коммунизма.

Общий подход большевиков к государству был не просто далек от распространенной на Западе концепции правового государства, но прямо противоположен. Государству никаким образом не предписывалось охранять права и свободы граждан или воздерживаться от вмешательства в индивидуальную свободу, даже если речь шла о представителях «трудящихся классов». На словах права были гарантированы, но на деле ни один индивид не мог требовать их от государства, ибо действовал принудительный коллективизм в пользовании правами, а государство рассматривалось как олицетворение общих интересов.

Эта концепция — плод классовой теории, она закабаляла человека, создавая иллюзию преодоления буржуазного формализма свободы. Фактически право закрепляло государственное руководство обществом, отказ даже от минимальной независимости общественной жизни от государственного вмешательства; контроль огромной бюрократической машины распространялся не только на каждое действие человека, но и на мысли. «Мы ничего «частного» не признаем», — говорил В. И. Ленин.

Развитие нового государственного права началось с утверждения Республики Советов — В.И. Ленин объявил, что парламентская республика была бы «шагом назад». Но через непродолжительное время было разогнано Учредительное собрание и началось свертывание свободной деятельности местных Советов.

В сущности, с января 1918 г. не осталось никаких надежд на демократическое государственное устройство, принятая в июле того же года Конституция РСФСР это подтвердила.

Создатели Конституции отбросили почти все выработанные к тому времени демократические принципы представительной системы. Ни о каких парламентских учреждениях, ответственном правительстве, признании прав оппозиции, подчинении государства праву и т. д. не было и речи. Проблема превышения власти или злоупотреблений ею не вставала, а потому оказался ненужным принцип разделения властей.

В.И. Ленин прямо обосновал единство исполнительной и законодательной власти в пику буржуазному парламентаризму — его не заботили опасность злоупотребления властью и необходимость взаимного уравновешивания властей. Взамен свободного парламента появился эрзац — Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, который избирался громоздким, формальным Съездом Советов. Хотя ВЦИК был наделен большими полномочиями, он все же не стал действительно высшим органом власти. Только в тандеме с назначаемым им Совнаркомом создавался подлинный центр власти, фактически никем не контролируемый. Как и следовало ожидать, съезды Советов созывались все реже (от одного раза в квартал до одного раза в год), большевики манипулировали ими как хотели и практически не ставили на их обсуждение вопросов первостепенного значения.

Власть Совнаркома была заведомо определена как самая значительная, ибо он, так же как и ВЦИК, издавал законодательные декреты и вообще любые распоряжения, а работал при закрытых дверях.

Неограниченная исполнительная власть стала самой характерной чертой нового государственного устройства. При полном отрицании прав и свобод человека эта власть, сразу ставшая самой главной, не стесненная судебным или парламентским контролем, рождала чудовищные злоупотребления. На основе негласных указаний расстреливались сотни людей, тысячи были арестованы, выселены из домов, вынуждены эмигрировать.

Новая структура власти практически исключила свободу выборов. Глава 13 Конституции установила откровенную дискриминацию, предоставив право избирать и быть избранными только тем, кто «добывает средства к жизни производительным и общественно полезным трудом», а также солдатам и нетрудоспособным. Этого права лишались лица, прибегающие к наемному труду, живущие на проценты с капитала, частные торговцы, священнослужители, служащие и агенты бывшей полиции.

Даже классы, составлявшие основу «рабоче-крестьянского» государства, оказались не равны между собой: рабочие и другие жители городов избирали на Съезд Советов от городских Советов одного представителя от 25 тыс. избирателей, а крестьяне от губернских Советов — от 125 тыс. Многоступенчатая система выборов практически лишала рядовых граждан возможности реально влиять на состав высших органов власти. Вся система Советов, постепенно выстраиваясь в централизованную, являла собой олицетворение диктатуры верхов, требовавших со все большей настойчивостью выполнения своих приказов и уходивших от ответственности за беззакония на местах. Это была безраздельная, бесконтрольная и абсолютная власть.

Большевики быстро разделались с политическими партиями: они были запрещены, а их лидеры репрессированы или расстреляны. Претензия РКП на монопольное руководство обществом и государством была сформулирована на VI11 Съезде (март 1919 г.).

В его решениях говорилось: «Коммунистическая партия ставит себе задачей завоевать решающее влияние и полное руководство во всех организациях трудящихся: в профессиональных союзах, кооперативах, сельских коммунах и т. д. Коммунистическая партия особенно добивается проведения своей программы и своего полного господства в современных государственных организациях, какими являются Советы». Эта программа была полностью выполнена, и довольно быстро Советы оказались в руках большевиков, а точнее под руководством партийного аппарата. Произошли сращивание партийной и государственной власти и ее полная централизация. На съездах партии и на пленумах ЦК открыто обсуждались и решались коренные вопросы жизни страны, затрагивающие права и интересы всех граждан независимо от их партийной принадлежности. Все назначения в советский, т. е. государственный, аппарат, как и во все общественные организации, прессу и т. д., осуществлялись только через партийные решения; партийный аппарат тем самым становился главным механизмом выдвижения политического руководства страны на всех уровнях, люди «со стороны» в расчет не принимались. Партийные лидеры откровенно присвоили себе титул вождей народа.

Диктатура пролетариата, таким образом, вырождалась в диктатуру партии, а через нее — в диктатуру вождей, но государственное право об этом молчало.

Как и В.И. Ленин, И.В. Сталин постоянно напоминал, что партия «не есть и не может быть отождествлена с государственной властью». Партаппарат действительно не сливался с чиновничеством, предпочитая стоять над ним. Но несмотря на известное разделение функций, это были две части одного механизма.

Аппаратчики легко переходили из одной части в другую, чаще всего ничего не теряя ни в престиже, ни в привилегиях. Диктат партии постоянно нарастал, создавал удушающую атмосферу запрета свободной мысли и действий людей.

Сталинский режим личной власти сложился в ленинских государственно-правовых формах, установленных конституциями 1918 г. (РСФСР) и 1924 г. (СССР). Но И.В. Сталин, провозгласивший курс на всемерное укрепление государственной власти, со временем пришел к выводу, что требуется демократизировать фасад этой власти. В результате появилась Конституция 1936 г., действительно очень демократическая для своего времени.

В этой Конституции авторы показали знание принципа разделения властей, основанного на известной независимости парламента, правительства и суда друг от друга. Конституция ушла от откровенной дискриминации в избирательных правах, провозгласив принцип равноправия всех граждан. Впервые в истории Советского государства в конституционном тексте говорилось о политических и личных правах и свободах, социально-экономических правах. Но это была лишь бутафория, практически никаких улучшений в правовом статусе советского гражданина не произошло, этот гражданин как был, так и остался фактически бесправным.

В марте 1936 г., незадолго до принятия «своей» Конституции, И.В. Сталин изложил собственное видение свободы при социализме, отвергая мысль, что социализм отрицает личную свободу: «Это общество мы построили не для ущемления личной свободы, свободы без кавычек... Настоящая свобода имеется только там, где уничтожена эксплуатация, где нет угнетения одних людей другими, где нет безработицы и нищенства, где человек не дрожит за то, что завтра может потерять работу, жилище, хлеб. Только в таком обществе возможна настоящая, а не бумажная, личная и всякая другая свобода».

В соответствии с таким подходом первое место среди зафиксированных конституцией прав занимали социально-экономические права: на труд, на отдых, на материальное обеспечение в старости, в случае болезни и потери трудоспособности, на образование. Это были не столько индивидуальные права, сколько направления государственной социальной политики. Гарантии этих прав опирались только на государственные меры, исключающие какие-либо частные системы (страхования, школ, бирж труда, санаториев и т. д.).

В Конституции были записаны политические права и свободы (слова, печати, собраний и митингов, уличных шествий и демонстраций, на объединение, избирательные права). Гарантии, как и в первой Конституции, свелись к типографиям, запасам бумаги, общественным зданиям, улицам, средствам связи и другим материальным условиям, которые в действительности ничего не могли гарантировать, а только усиливали зависимость человека от государства.

Лицемерием и цинизмом были пронизаны положения Конституции, связанные со свободой совести. В основном они воспроизводили Декрет от 23 января 1918 г. и положения Конституции 1918 г., которые ввели свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды в РСФСР и драконовский государственный контроль над церковью. Но сталинская Конституция пошла еще дальше. Она сохранила свободу антирелигиозной пропаганды, исключив свободу религиозной пропаганды, сведя свободу совести к свободе отправления религиозных культов. И.В. Сталин, обосновывая эти изменения, даже сформулировал «право бороться против всякой религии». При Совете Министров СССР был создан Совет по делам Православной церкви, без разрешения которого церковь не могла ступить ни шагу; она также была поставлена под контроль органов государственной безопасности.

Продолжалось уничтожение и закрытие храмов и монастырей, о церковном образовании и издательской деятельности не могло быть и речи.

Конституция закрепила неприкосновенность личности, жилища и тайны переписки, как бы гарантировав гражданам защиту от незаконных арестов, обысков, выемок, осмотров личной корреспонденции и иных мер, ограничивающих личную свободу.

Это была абсолютно формальная декларация, поскольку ни свободного правосудия, ни контроля над карательными органами в стране не существовало. Было объявлено, что по мере успехов в социалистическом строительстве классовая борьба обостряется, что ведет к ужесточению диктатуры пролетариата, а значит — к произволу и беззаконию.

По иронии судьбы или в силу цинизма И.В. Сталина конституционные нововведения совпали по времени с чудовищными репрессиями против миллионов невинных людей, которые без суда и следствия лишались свободы, подвергались заключению в концлагеря, где их труд использовался в целях «социалистического строительства». Многие были расстреляны или погибли на каторге.

Но репрессии 1930-х гг. — это не только акт политической борьбы конъюнктурного характера. Гораздо важнее другое — их возведение в принцип функционирования самой системы.

В сущности, такой принцип был заложен еще В. И. Лениным, но И. В. Сталин довел его до своеобразного совершенства, сделав постоянным политическим и правовым фактором. Он выдвинул концепцию «врагов народа», которая составила «моральный», политический и юридический фундамент массовых репрессий. Реализация этой концепции должна была привести к физическому истреблению инакомыслящих и в то же время создать психологическую атмосферу страха в стране, чтобы сделать народ абсолютно послушным.

Подавление личной свободы граждан строилось на законах, то есть носило организованный характер. Вот некоторые примеры и формы этой политики:

• уничтожение и выселение миллионов крестьян в ходе коллективизации под видом «борьбы с кулачеством»;

• включение в Уголовный кодекс РСФСР (и соответственно в кодексы других республик) ст. 58', 5810, 5814, 5913, которые под видом борьбы с «контрреволюционной агитацией и пропагандой» и «преступными сообществами» ликвидировали свободу слова, печати, собраний, митингов и демонстраций;

• всеобщая паспортизация населения с изъятием из нее жителей села, что исключало возможность для крестьян свободно менять место жительства и устанавливало милицейский контроль за каждым городским жителем;

• введение прописки в крупных городах, которая лишила людей возможности по собственному выбору определять свое место жительства;

• запрещение браков с иностранными гражданами и свободного выезда из страны;

• принудительное переселение целых народов (крымских татар, чеченцев и ингушей и др.), якобы скомпрометировавших себя «тотальным коллаборационизмом» с оккупантами в годы войны;

•принудительная депортация населения из прибалтийских республик под видом борьбы с «контрреволюционными элементами» и др.

Сталинизм обусловил появление в Конституции раздела об основах общественного строя — экономической и политической основы социализма. Это был способ юридического навязывания определенной идеологии и ее правовых институтов. «Основы» ничего не добавляли к правам и свободам граждан, они не только не способствовали развитию личной инициативы человека, но откровенно губили ее. В сущности, дело сводилось к закреплению господства в экономике государственной собственности и планового ведения хозяйства, а также к исключению политического плюрализма. Государственное право приобрело характер некоего внешнего демократического фасада, но по существу оставалось только прикрытием грубой диктатуры.

Таким же формальным являлся новый советский федерализм, легший в основу государственного устройства СССР после его образования в 1922 г. Россия продолжала оставаться федеративным государством, но мало кого заботил странный характер этой «федерации». В ней не было равноправных субъектов, а были образованы наряду с обычным административно-территориальным делением отдельные автономные республики и автономные области, создавшие видимость национальной государственности.

Единое государство было искусственно расчленено в угоду идеологическому лозунгу большевиков о праве наций на самоопределение. На самом деле ни одна из наций этого не требовала, и все нации после «самоопределения» в равной мере страдали от гнета большевизма.

Модификации государственного права в годы правления Н.С. Хрущева и Л. И. Брежнева не затронули его сути. Государственно-правовые институты, несмотря на некоторую демократизацию, по-прежнему лишь оформляли власть коммунистической партии, игнорировали приоритет человека, его права и свободы. В стране действовали «правовые» механизмы, которые начисто перечеркивали свободу слова, печати, вероисповедания, политической деятельности, многие личные права граждан. Репрессии вплоть до массовых расстрелов (1962 г. в Новочеркасске), ссылки и высылки по-прежнему применялись для расправы над инакомыслием и свободолюбием. Представительная система пребывала в состоянии застоя и формализма.

Известное обновление государственно-правовых институтов, начавшееся после XX съезда КПСС (1956 г.), отражало политику верхов, которые стремились отбросить наиболее одиозные стороны сталинизма, но сохранить тоталитаризм. Были сделаны попытки как-то оживить представительную систему, ослабить ограничения гражданских свобод, дать импульс укреплению правосудия.

Но над всеми процессами довлел зловещий контроль партаппарата, явно не желавшего расставаться с властью. Поэтому слабые попытки реформ уходили «в песок», подлинный конституционный строй так и не сложился.

Брежневская бюрократия беспрестанно маневрировала, пытаясь сдержать требования демократических перемен. В ее действиях, однако, проглядывала очевидная двойственность. С одной стороны, разворачивались судебные процессы против инакомыслящих, сотни диссидентов были лишены свободы и отправлены в лагеря или в психбольницы, многие — высланы из страны. Произошло восстановление в былой силе и даже расширение аппарата КГБ, колоссально разрослась пропагандистская машина для идеологического оболванивания масс.

С другой стороны, проводилась политика уступок освободительным настроениям внутри страны и давлению общественного мнения Запада. Правящие круги решились на ратификацию принятых ООН в 1966 г. пактов о правах человека, но не допустили их широкого резонанса в средствах массовой информации.

В 1975 г. после долгих, но безуспешных попыток найти удобные для себя формулировки Л. И. Брежнев подписал Хельсинкский документ с его «третьей корзиной», в котором провозглашалась незыблемость общепризнанных демократических прав и свобод человека. И хотя этот документ так и не обрел реальной силы в стране, демократическая общественность почувствовала международную поддержку.

В 1977 г. была принята Конституция СССР, отразившая двойственный характер брежневской политики. Она полностью сохранила в неприкосновенности антидемократическую машину власти, созданную еще И.В. Сталиным, и в то же время попыталась расширить перечень гражданских прав и свобод. Но и на них легла печать двойственности: к формулировкам из международных документов добавлялись «цели коммунистического строительства». В Конституцию, красочно расписывавшую достижения «развитого социализма», была включена пресловутая ст. 6, закрепившая руководящую роль КПСС в общественной и государственной жизни.

Социализм без свободы доживал свои последние годы. Его лидеры, однако, не поняли убийственного для них синтеза внутренних и внешних факторов, властно толкавших страну к изменению государственного строя. Общественное мнение в этот период еще не обрело силы, чтобы заставить власти дать народу права и свободы, но добилось многого, и прежде всего дискредитации сталинского тезиса о свободе при социализме и несвободе при капитализме, который стал восприниматься наоборот, овладевая массами. Это был главный сдвиг, подготовивший перестройку. Исчерпав все свои идеологические ресурсы, социалистическая демократия так и не смогла уйти от тоталитаризма, дать народу права и свободы, которые давно имели граждане, живущие в условиях «загнивающего» капитализма.

В тоталитарном обществе наука государственного права являет собой поистине печальное зрелище. Ее удел — обоснование «демократизма» очевидной диктатуры и разгула насилия. В рамках постоянно подогреваемой властями борьбы против «буржуазного юридического мировоззрения» несколько поколений советских государствоведов развивали ложные теоретические концепции о «демократической природе» советского государственного права, его «тесной связи с массами» и т. д.

На протяжении всех 70 лет российского тоталитаризма обслуживающая его наука подчеркивала свою «диаметральную противоположность» дореволюционной науке. Противоположность виделась главным образом в различии «методов» изучения права: диалектического материализма и идеализма, в несовместимости «социально-политической природы» государственного строя капитализма и социализма. На деле подобного рода «методология» выливалась в бездумную критику всего прошлого и столь же бездумное превозношение всего сущего. Получалось, что государственное право царской России, будучи по природе эксплуататорским, только и делало, что закрепляло политический гнет над человеком, а пролетарское государственное право несло свободу трудящимся массам. Сотни научных работ были написаны с единственной целью — доказать, что Государственная дума не была подлинным парламентом, что гражданские права и свободы жестоко подавлялись вплоть до бессудных расстрелов, репрессий, безосновательных ссылок и т. д. Работы зарубежных ученых-государствоведов, написанные с позиций современной им цивилизации, преподносились как апологетика классовых интересов буржуазии.

Аналогичным был подход и к иностранному государственному праву, в котором видели «империалистическую сущность», отрицание демократии, подавление гражданских прав и свобод, господство монополистического капитала и т. д. Фальсификация российского дореволюционного и зарубежного государственного строя была одной из основных задач советской науки государственного права с ее первых и до последних дней.

Тон этому идеологическому террору задавала теория марксизма-ленинизма, видевшая в государстве «машину для подавления одного класса другим». Эту теорию активно развивали и насаждали В. И. Ленин и его соратники (Л.Д. Троцкий, Я.М. Свердлов, Н.И. Бухарин, М.И. Калинин и др.), принуждавшие исследователей смотреть на государственное право через призму диктатуры пролетариата как якобы вершины демократии, утверждать «превосходство» советского народовластия, бороться с «буржуазным влиянием» и т. д. После образования СССР редкие исследователи вспоминали о суверенитете России, ее праве на национальную государственность; даже Конституцию РСФСР никто уже не воспринимал всерьез. Видный большевистский государствовед П.И. Стучка, например, писал: «...Конституции СССР и РСФСР одна другую дополняют и, вместе взятые, составляют единое неразрывное целое, единую Советскую Конституцию». В то время как в других союзных республиках развивалось национальное государственное право, в России оно было полностью слито с понятием «советское государственное право».

Становление советского государствоведения, исключавшего всякое инакомыслие, происходило в ленинский период. Постепенно были вытеснены или «перевоспитаны» представители старой школы (Палиенко, Котляревский, Плетнев и др.), а на их место в университеты пришли в основном малообразованные выдвиженцы партии. Стучка, Крыленко, Курский и другие утвержденные партией лекторы Коммунистического университета начали создавать и пропагандировать государственно-правовые формы диктатуры пролетариата. Они и многие другие исследователи обосновывали «демократизм» явно антидемократического избирательного права, грубого попрания свободы слова, вероисповедания и других гражданских свобод, неограниченности исполнительной власти, отказа от разделения властей, мнимого федерализма и т. д. Приставляя к какому-либо институту слово «социалистический», пытались увести его смысл от общечеловеческого. В первые советские годы кое-кто из государствоведов пробовал как-то совместить диктатуру пролетариата с необходимостью «правового государства», но этому быстро был положен конец. В 1930 г. малообразованный большевистский лидер Л.М. Каганович дал установку: «Мы отвергаем понятие правового государства даже для буржуазного государства. Как марксисты, мы считаем, что буржуазное государство, прикрываемое формой права, закона, демократии, формального равенства, по сути дела, есть не что иное, как буржуазная диктатура... Если человек, претендующий на звание марксиста, говорит всерьез о правовом государстве и тем более применяет понятие правового государства к Советскому государству, то это значит, что он идет на поводу у буржуазных юристов, — это значит, что он отходит от марксистско-ленинского учения о государстве». Попасть под подобного рода критику в те годы означало немедленно быть репрессированным.

Но если в течение 1920-х — начале 1930-х годов в юридической литературе еще были возможны какие-то споры о предмете государственного права, его структуре, еще сохранялось какое-то влияние старой школы, то с принятием сталинской Конституции положение в корне изменилось. Страницы учебников и научных изданий заполонили схоластические рассуждения о якобы демократической природе союзного государства, невиданном расцвете полновластия народа. Государственно-правовая наука превратилась в своеобразный комментарий идей И. В. Сталина, культ которого попирал элементарную логику и здравый смысл. Во главе юридической науки встала зловещая фигура Вышинского, который установил подлинный террор против инакомыслия в науке.

Сотни ученых-юристов были репрессированы, погибли в застенках ГУЛАГа в соответствии с тем правом, которое они же и утверждали. В 1938 г. состоялось Совещание по вопросам науки Советского государства и права, которое в соответствии с «указаниями товарища Сталина о задачах правовой науки» осуществило разгром «врагов» на «правовом фронте», установив абсолютную монополию «марксистско-ленинского учения о государстве и праве».

Как и другие отрасли юридической науки, наука государственного права утратила реалистический подход к праву и законности, превратилась в голую апологию сталинской тирании. На фоне дикого разгула репрессий и массовых нарушений «социалистической законности» поднялась волна неуемных восхвалений «великого вождя» и «самого демократического в мире строя».

Академик И. П. Трайнин, хорошо информированный о трагическом положении дел с законностью, писал в 1939 г. «о безраздельном суверенитете, то есть полновластии советского народа». В послевоенный период науку государственного права не миновала борьба с космополитизмом. Под этой ширмой были свернуты многие исследования, а из науки изгнаны крупные специалисты.

В 1960—980-е годы, когда партией было объявлено о перерастании государства диктатуры пролетариата в общенародное государство, наука государственного права тщетно пыталась найти свою нишу в этом явлении. Стали пробиваться отдельные идеи, отражавшие некоторую демократизацию политического режима.

Но никаких принципиально новых категорий и подходов выдвинуто не было, ибо государственный строй и политическая система остались прежними. Наука тоталитарного государственного права так и осталась «служанкой» тоталитаризма.

Столь печальную участь науки советского государственного права нельзя вменять в вину исключительно ее представителям.

Бесчеловечный режим требовал под страхом репрессий работать только в русле партийных указаний.

Следует учитывать и то, что тоталитарное государственное право при всей своей антидемократической сущности служило коммунистической идее о «царстве свободы» и социальной справедливости, которая большинству людей того времени, находившихся под прессом пропаганды, казалась привлекательной. К тому же это право, хотя и основанное на насилии, все же устанавливало определенный общественный порядок, который, отвечая на практические запросы, нуждался в каком-то теоретическом осмыслении. Отдельные проблемы науки, как бы стоявшие в стороне от идеологической демагогии, носили либо отвлеченный, либо сугубо прагматический характер. Среди государствоведов было много образованных специалистов с демократическими убеждениями, искренне стремившихся к решению проблем государственного права в интересах народа.

Свободное русское государствоведение продолжали развивать его зарубежные представители. После революции из России уехали или были высланы многие видные ученые, создавшие в эмиграции ряд трудов с критикой большевистского тоталитаризма.

Н.С. Тимашев и Н.Н. Алексеев в середине 1920-х годах издали за рубежом двухтомный сборник о праве Советской России, где аргументированно критиковали большевистский государственный строй, основанный на диктатуре, за что были подвергнуты демагогической критике все того же П.И. Стучки.

Глубокие исследования социалистического тоталитаризма проводил профессор государственного права И.А. Ильин (1883—1954). Он убедительно развенчал теоретическую основу большевистского насилия — классовую концепцию государства. В книге «Путь духовного обновления» (1937 г.) соотношение классового и государственного интереса трактуется как несовместимость, но в то же время подчеркивается, что «если определенный интерес определенного класса духовно обоснован и справедлив, — то это уже не классовый интерес, но интерес народа в целом, интерес самого государства и потому каждого отдельного гражданина как такового; и тогда бессмысленно кричать о том, что это-де «классовый интерес».

И.А. Ильин видел в политической победе узких классовых интересов прямой путь к разложению государственного правосознания и огромную опасность для самого «победившего» класса. Имея перед глазами мрачную картину большевистского государственного террора, он предрекал: «Попытка одного класса победить и подавить или тем более искоренить все остальные классы заранее обречена на неудачу; ничего, кроме расстройства жизни, всеобщего обнищания, культурного разложения и бесконечной гражданской войны, из этого не выйдет». И.А. Ильин видел спасение России в высокой духовности и самобытном правовом государстве.

На склоне лет в сборнике «Наши задачи» И.А. Ильин обосновал неизбежность изживания социализма и его государственного строя. Он видел антисоциальность этого строя, который убивает свободу и творческую инициативу, уравнивает всех в нищете и зависимости, проповедует классовую ненависть вместо братства, правит с помощью террора, создает рабство и выдает его за справедливый строй.

И.А. Ильину принадлежат глубокие наблюдения за практикой советского тоталитаризма. Последний держится, в частности, заметил он, не основными законами, а партийными указами, распоряжениями и инструкциями, государственные органы представляют собой только показную оболочку партийной диктатуры.

Тоталитарное общество И. А. Ильин называл социально-гипнотической машиной, отмечая: «Это жуткое, невиданное в истории биологическое явление — общество, спаянное страхом, инстинктом и злодейством, но не правом, не свободой, не духом, не гражданством и не государством».

В самые трудные годы массовых репрессий и борьбы с фашизмом И. А. Ильин верил, что Россия возродится и расцветет.

Свою надежду он связывал с могучим потенциалом человеческого стремления к свободе: «Все живые источники человеческого качества — это элементарной порядочности до высших ступеней святости — суть дело свободы». Без свободы, следовательно, нет и источников добра в жизни, без нее иссякают вера и знание, совесть и честность, правосознание и верность, искусство и хозяйственный труд, патриотизм и жертвенность.

Были и другие выдающиеся представители свободного русского государствоведения. Многие их труды до сих пор остаются неизвестными нашей юридической общественности.