МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ

 

Как-то копаясь в библиотечном отсеке, маленький Данька наткнулся на серию из десяти книг, никем не читанных еще в Убежище. Как они попали туда и почему их никто до сих пор не раскопал — было загадкой. Хотя могли просто не заметить — книги лежали в дальнем углу под кипой всяких глупых журналов с одежными выкройками и сплетнями о каких-то «звездах». В Убежище было так мало развлечений, что любое мало-мальски интересное чтиво отрывали с руками! А тут — такое богатство! Даньке тогда годков десять всего было, но тут додумался схитрить, все книги домой не потащил. Взял пока только три, засунул под хэбэшную курточку, чтоб никто не заметил. Хотелось сначала самому прочитать, а уж потом рассказать о находке. А то раздербанят — и концов не найдешь.

Серия называлась «СТАЛКЕР». Начал читать — и пропал для окружающего на целый месяц. Все перестало его интересовать, отошло на второй план. И тренировки в спортзале, и работа на ферме, и игры с товарищам в исследователей подземелий — забыто было все. Его захватили книги.

В книгах рассказывалось о Зоне — особом месте, которое образовалось после катастрофы на атомной станции и которое жило своей, отдельной от остального мира жизнью. Рассказывалось о сталкерах, которые с риском для жизни ищут артефакты. Об атаках мутантов. О трудной жизни и интересных приключениях, о романтике — а что еще нужно десятилетнему пацану от книжки? Так Данька познакомился со словом «сталкер». Хотя нет, в библиотеке была серия из четырех книжек братьев Стругацких, и в одной из них, в «Пикнике на обочине», это слово тоже встречалось, но что-то туговато тогда с этой книгой пошло, бросил, чтоб вернуться лет через семь. А эти — схарчил за месяц, не напрягаясь. И появилась в его жизни мечта, перекрывшая, пожалуй, даже мечту о Севере, — Данилу до жути захотелось стать настоящим, сильным и отважным сталкером, который приносит с поверхности еду и медикаменты, оружие и патроны, защищает людей от мутантов, уничтожая их сотнями и тысячами.

К тому времени люди уже потихоньку стали выползать на поверхность. Первые вылазки начались, когда Даньке исполнилось девять, но были они кратковременными — осмотреться по-быстрому и вниз нырнуть. Никто не хотел повторить судьбу тех пятерых, среди которых был и его отец. Смерть от радиации мучительна, люди боялись схватить лишнего, вот и сидели, как хомяки по норам.

Данил ловил любые новости от людей, выходящих на разведку. По всему выходило, что картина там безрадостная. Поверхность встречала людей унылостью, серостью и ветром. Солнце уже изредка проглядывало в разрывы несущихся туч, но атмосфера еще не до конца очистилась от пепла, и потому даже летом температура была низковата. Что уж говорить о зиме, когда доходило до минус пятидесяти? Да и радиация пока еще давала о себе знать — в первые полчаса нахождения на поверхности человек рисковал получить такую дозу облучения, которой ему хватило бы с избытком. К тому же — и об этом рассказывали уже со страхом — на поверхности появились новые хозяева. Свято место пусто не бывает. Несколько раз разведка видела стаи здоровенных собак, пробегающих мимо здания вокзала. Видели огромные — «метровые, вот гадом буду, если вру!» — трехпалые, очень похожие на птичьи, следы. А один раз вдалеке мелькнул пошатывающийся на ходу, словно дерганый, большеголовый силуэт. То ли человека, то ли еще черт знает кого…

Оружия тогда в Убежище было хрен да маленько. От приснопамятных пауковцев осталось семь «Макаров» с двадцатью патронами и четыре «калаша» с рожком «пятерки» каждый. И куда с такой артиллерией на поверхность соваться? Хозяина следов кормить? Лучше уж под землей сидеть: тут хоть и тесновато, зато вполне безопасно — таково было рассуждение большинства. Тушенки мало — но есть пока, круп еще лет на десять, сахара вообще не считано, воды навалом — чего ж еще? Однако как ни оттягивали этот момент, а на поверхность выйти все-таки пришлось — сломался один из дизелей. И теперь уже, как в тот, первый раз, много лет назад, под землей отсидеться не получалось.

 

* * *

 

С дизелями Убежищу, надо сказать, вообще как-то не везло. Первая неприятность случилась года через три после того, как выгнали Паука. Жизнь к тому времени постепенно наладилась, текла размеренно и уже привычно. Каждый день шел по определенному, устоявшемуся распорядку: люди поднимались, завтракали, шли на работы, отработав — возвращались домой, проводили вечера с семьями. По выходным ходили в гости и принимали гостей у себя, частенько собирались в «Тавэрне» или Зале Совета поговорить о том о сем. Иногда даже спортивные соревнования устраивали по футболу — в Убежище было несколько команд, серьезно соперничавших друг с другом за внимание публики. Словом — проводили время. Жили теперь в полной изоляции, опасности — как внешние, так и внутренние — отсутствовали, и скука заедала так, что порой тянуло устроить какую-нибудь диверсию только лишь для того, чтобы хоть немного разнообразить тягомотину подземного существования.

Аврал подкрался не то чтобы неожиданно… Робинзон давненько уже предупреждал, что соляра в хранилищах не вечна, и когда, наконец, на одном из еженедельных собраний он поднялся и объявил, что остатков топлива хватит от силы на пару месяцев, — вот тогда-то люди и зашевелились! Истинно сказано: гром не грянет — мужик не перекрестится! Выход был только один: найти топливо, причем — в срочном порядке.

Метрах в трехстах от вокзала находилось нефтехранилище, причем не маленькое — в период посевной вся техника районных колхозов из него кормилась. Десятки емкостей, высотой с трехэтажный дом, заглубленных на четверть в землю, — этой соляры Убежищу должно было хватить на долгие-долгие годы. Но — близок локоток, да не укусишь. Как дотянуться, когда наверху ад? Разве что под землей…

В эту возможность мало кто верил. Прокопать вручную тоннель длиной в три сотни метров — труд адский, и по времени не на месяц затянется. Однако альтернатива одна — смерть. И работа началась.

Копали в три смены. Срывали руки, спины, от изнуряющей работы ныли плечи и поясница. В штреке от тесноты, духоты и острого запаха пота кружилась голова. Рабочие — то один, то другой, а то и несколько одновременно — падали в обморок от нехватки кислорода, и тогда приходилось, останавливая работу, выносить их из этой кротовьей норы и совать под нос нашатырь. Пока одна бригада копала, две другие вытаскивали из штрека землю, ссыпая ее прямо на пол коридора. И еще четыре бригады носили эту землю в подвал вокзала — свободного места здесь имелось в достатке. Ну а раз уж оно есть — так почему бы его не использовать? Тем более, что одетой в демроны пятерке носильщиков кратковременные выходы в подвал практически не вредили.

Сначала ход решили вести до ближайшего дома, стоящего неподалеку от здания вокзала. Палыч вовремя вспомнил, что под этим домом старой сталинской постройки находилось еще одно бомбоубежище. Площадь его, конечно, была гораздо меньше, но там тоже стоял дизель, запасы соляры для которого могли сохраниться нетронутыми. А ведь в их ситуации каждый лишний литр был на вес золота. Бомбоубежище то залегало неглубоко, всего метров десять от поверхности, поэтому рыли с первого уровня, стараясь держаться прямо, не заглубляясь и не уходя вверх.

Копали недолго, недели полторы. Прошли метров пятьдесят, и уж слухи пошли, что промахнулись, уйдя правее или левее, когда в ночную смены группа Ханыги докопалась до стен бомбаря. Рвать побоялись, да и жаба задушила — взрывчатки были крохи, на раз-два. Мало ли где она могла еще понадобиться. К тому же — вполне возможно! — надеялись, что в бомбаре тоже спаслись люди и взрывом могло кого-нибудь задеть. Бетон долбили кирками, прислушиваясь иногда в надежде, что с той стороны тоже пробиваются навстречу. Единственным оправданием тишины за стенкой была мысль, что там нет инструмента. Долбили сутки. А когда проделали дыру — чуть не задохлись от рванувшейся оттуда смрадной вони. Перед людьми предстала жуткая картина: пол бомбоубежища был сплошь устлан осклизлыми, гниющими трупами. Синюшная, влажная кожа со следами тления, раззявленные в беззвучном вопле рты, скрюченные пальцы на руках и ногах, сведенные предсмертной судорогой лица. И белесые, свивающиеся кольцами черви, пирующие в этом царстве смерти… Причину гибели людей так и не выяснили — вентиляция была в полном порядке, фон нормальный, пища и вода имелись. Выдвигались версии, одна страшнее и таинственнее другой, но они так и остались догадками.

Триста квадратов дополнительного жилого пространства никогда не помешают. Тем более, если в закромах этого пространства обнаружено сто ящиков тушняка, большой бак соляры емкостью в пару тонн и несколько ларей с крупами. Там же стоял и маломощный дизель, которого вполне хватало для обеспечения нужд этого бомбоубежища. В еде особой необходимости не было — запасов имелось предостаточно, — а вот топливо и дизель были очень кстати. Все найденное мгновенно оприходовали и присоединили к запасам на складах. Призрак смерти, вставший перед людьми, немного отступил…

Сам бомбарь чистили несколько недель. На эту работу шли либо самые крепкие, либо самые безбашенные. Либо те, кто посылался туда в виде наказания, — не каждый выдержит вид отваливающейся от разложившегося до желеобразного состояния тела руки или ноги, либо картину волочащихся за лопатой сизоватых кишок. И даже самые крепкие потом очень долго отходили от этой работенки. Сгнившие до хлюпающей массы трупы совковыми лопатами черпали в мешки и тащили в штрек, где специально прокопали боковую штольню под кладбище. Вынутую оттуда землю стаскивали в откопанное убежище и высыпали прямо на пол, стараясь засыпать пропитавшийся трупной вонью бетон. Но только после того, как пол подняли почти на метр, сладковатый запах стал исчезать; однако долго еще то в одном, то в другом углу прорывался еле заметный, на пределе чувствительности, запашок, напоминая об ужасе, который пришлось испытать людям в этом убежище, ставшем братской могилой.

Найденное топливо позволило получить небольшой выигрыш во времени, но медлить, тем не менее, не стоило и рытье прохода до нефтебазы продолжили вновь. Эксцессов больше не было — спустя два месяца был проложен проход до первой из гигантских емкостей, что позволило людям, наконец, вздохнуть спокойно — топливом отныне они были обеспечены как ничем другим. Опасения были за сами дизеля — никакой агрегат, каким бы качественным он ни был, не вечен. И вот теперь, спустя долгих пятнадцать лет, беда все-таки случилась.

Данилу тогда уже четырнадцать было — взрослый, самостоятельный парень, полезный член общества, — когда сломался один из пяти дизелей, вырабатывающих для Убежища электричество. Какая-то ерунда с движком — заклинил, и все. Робинзон, сутки пытавшийся его запустить, в конце концов только руками развел: ремонту не подлежит. Четырех остальных дизелей, в принципе, хватало на то, чтобы обеспечивать Убежище необходимым количеством электроэнергии, но только при условии их беспрерывной работы. Хорошо, а как быть тогда, когда они выработают свой моторесурс? Все системы, начиная от фильтровентиляционной и заканчивая насосами, поднимающими воду из скважин, от них питаются. Встанут они — ложись и помирай?

Выход предложил тот же Робинзон, бывший, фактически, главным техником Убежища, — ветряные вышки.

— С этим все просто! У меня еще до Начала такой ветряк во дворе стоял, так что опыт имею! — растолковывал он суть предложения сгрудившимся вокруг него мужикам, сидя в «Тавэрне» над стопкой разбодяженного спирта. — Картина маслом: пять дизелей по пятьдесят киловатт каждый. Общая моща — двести пятьдесят ква. Но один полтинник минусуем, так как одновременно работают только четыре из них, а один сутки отдыхает. Теперь, значит, одному каюк, работают три. Из-за этого пришлось где-то поджаться, чё-та отключить: ну вы сами видите, лампочки в коридоре через пять горят, за водой очередь — насос только один в работе, кипятка дифицит — титаны все отключены, кроме одного, в туалеты пока отстоишь — обоссышься. Еще там по мелочи… Я че предлагаю-то? Ставим такую вышечку с вентилятором. Генератор — ну там еще инвертер, редуктор — эт я еще подумаю, надо или нет… Считаем. КИЭВ — коэффициент использования энергии ветра — ветряка примерно ноль тридцать пять. Ноль сорок — это мы не сдюжим, это только заводские ветряки такой коэффициент дают. Энергия равна: КИЭВ умножить на один двадцать девять — эт плотность среды для воздуха, — умножить на площадь ветряка, умножить на скорость в кубе и все разделить на два…

Народ вокруг зашумел.

— Слышь, Робинзон!..

— Ты интеллектом-то не дави!..

— Че там, результат-то какой?!

— Не гони, че там на выходе-то?

— Нахрен формулы!

Робинзон пожал плечами и опрокинул очередную стопку.

— Берем диаметр лопастей два метра — больше нахрен не надо, улетит. Раньше я на своем ветряке получал на выходе около киловатта. Но тогда средняя скорость ветра была пять-шесть метров в секунду. Теперь нам в этом отношении легче — анемометр последние десять лет меньше десяти не показывает, а то и все двадцать. При такой скорости будем получать не меньше полутора, а то и двух киловатт с одной вышки. А если их штук сорок собрать? Множим. Получаем, что даже при полутора киловаттах с одной вышки, с сорока получим шестьдесят. Главное, генератор помощнее.

— А соберешь помощнее-то? — озвучил мысли присутствующих Пиво.

Робинзон дерябнул еще один стопарик, крякнул, закусил и с усмешкой посмотрел на него.

— У меня два высших, кто не в курсе. Электротехническое и физическое. Еще вопросы?

Пиво отмахнулся. Про два высших образования Робинзона в Убежище знали все поголовно.

— К тому же я их и собирать не буду, — продолжал разглагольствовать Робинзон. — На складах где-то видал целый отсек, надо только найти. Ну а пиковую энергию, например, при ветре в сорок метров, будем в батарею сливать. Таким образом мы не только недостающую мощность доберем, но и излишки появятся.

На том и порешили. Попытка — не пытка. Энергия нужна, а лучших предложений пока все равно никто не выдвинул.

Вышки было решено ставить на крыше. Там они хоть как-то будут защищены от шарящихся по округе мутантов. Работа пошла. Чумазый Робинзон ради такого дела даже из дизельной на целую неделю выполз, хотя, как одноименный герой Дэфо на острове, сидел там безвылазно, почитай, с самого Начала. С кучей помощников копался на складах первого уровня, искал генераторы, подбирал детали для сборки ветряков. Работенка непыльная, знай себе ищи да таскай Робинзону детали, в которые он пальцем ткнет. А платили за нее как за работы первостепенной важности по ликвидации чрезвычайного положения.

Совсем другая работа выпала тому, кто должен был обеспечить строительство деревом. Дерево откуда-то надо было брать. Причем не корявые доски и гнилье, а нормальную твердую древесину, желательно метров четырех-пяти длиной. А где такую взять, как не на поверхности?

Данила работа на складах с Робинзоном категорически не устраивала — скукотища. Поэтому, когда объявили набор добровольцев для вылазки на поверхность за деревом и дед пошел к Родионычу, Данил увязался за ним.

Думал, что проблемы будут, не пустит полковник наверх, однако, пожалуй, больше проблем было у деда Михи, чем у его внука.

Спорили они часа два. Дед и так, и эдак уламывал Родионыча, но тот стоял на своем, как каменная стена, — не выпущу, и все тут. Опасался отпускать старика на поверхность: все ж таки не мальчик уже, а вылазка — это не променад по бульвару. Но деду раз уж что втемяшится в голову — так и не выбьешь. В конце концов он пригрозил, что внука одного не отпустит. Пришлось полковнику сдаться. А Данила Родионыч вообще без вопросов выпустил. Зря, что ли, он его столько по спортзалу гонял и дальше гонять собирается? Полковник был старым и опытным волчарой и придерживался мнения, что один из самых лучших путей воспитания бойца — это после соответствующей теоретической подготовки бросить курсанта в пекло под присмотром опытного воина, а там уж как получится. Не выплывет — значит, судьба. Выплывет — можно надеяться, что сам вскорости станет таким же волком, как и его воспитатель. И он скорее бы сам послал своего воспитанника на поверхность, если б тот на это дело не вызвался.

Кроме Данила и деда Михи на вылазку шли Санька с дядькой Германом, два отпрыска Михалыча — Тарас и Тимоха, два пожилых мужика, имен которых Данил не помнил, но которые откликались на погоняла Ломоть и Кислый, а так же Лёха Шрек — громадный детинушка в возрасте двадцати трех лет, ростом за два метра и массой далеко за полтора центнера. Шрека взяли чисто за его отменные грузоподъемные и мощностные качества, так как особым умом он не блистал. Словом, Родионыч за своих воспитанников мог быть спокоен — молодняк, ни разу не бывавший на поверхности, сопровождали опытные люди, которые видели в жизни не только бетонные своды бомбоубежища и тусклые сорокаваттные лампочки, а чистое когда-то небо и солнце над головой.

Данил ликовал. Мечта исполнялась на глазах — он становился сталкером!

Весь день перед вылазкой взрослый контингент заседал в рабочем отсеке полковника. Разрабатывали маршрут. Молодняк, изнывая, дежурил под дверью — их к таинству планирования не допустили. Да и что они могли добавить путного, если на поверхности ни разу не бывали и знают о ней только по рассказам взрослых, из фильмов и книг?

В конце концов, практически ночью, дверь открылась, и хозяин кабинета позволил ребятам зайти. На инструктаж.

— Короче, так, пацаны, — втолковывал молодежи Родионыч. — Объясняю только для вас, так как старшие задачу понимают. Поперед батек не лезть! Выйдете — осмотритесь. За фон не бойтесь, РХБЗешник говорит, он сейчас более-менее снизился, да кроме того для вас демроны подготовлены. В них можете о гамме до тридцати рентген вообще на сутки забыть. На тебя, Шрек, надеюсь, тоже демрон натянем, потому как ОЗК твоего роста у нас нет. Только не порви смотри, когда стволы таскать будешь! Остальные пока общевойсковыми обойдутся, «бэху» глотнут — и нормально.

Молодняк внимательно слушал.

— По предыдущим вылазкам мы знаем, что вокруг вокзала деревьев осталось мало, и все они низкие и кривые, нам не подойдут. Хотя — осмотритесь. До сих пор наша бедовая разведка из здания не выходила, предпочитала только созерцательную деятельность. Пора эту нехорошую традицию менять. Если в районе вокзала найдете дерево в нужном количестве — дальше не ходите. Если нет — придется искать. Я сам не местный, как вы знаете, но вот дед Миха и Герман говорят, что недалеко отсюда, буквально в полукилометре, есть сосновый лесок. Если прямо идти, по дороге, то вы в этот лесок практически упретесь. Надо будет только между наркологическим диспансером и детским садом пройти. И какой только умник придумал наркоманов напротив детсада расположить… — покачал головой Родионыч. — Дальше, слева, будет проход вдоль гаражей. Они как раз к леску бочком стоят. Если же влево уклониться, еще до наркологии, то дойдете раньше, но придется идти по двору жилого дома, где открытого пространства меньше, чем на дороге, и засечь нападение сразу не получится. Так что идите-ка вы лучше прямо. Как дойдете до лесочка — там по обстоятельствам. Но скорее всего так: вы рубите, Шрек тащит, а старшие за окрестностями секут. И — осторожность, осторожность и еще раз осторожность! Оружие у вас будет: автоматы у взрослых, а вам «Макаровых» раздадим. По той простой причине, что они когда-то служили в армии и умеют «калашами» пользоваться.

— Так мы же почти каждую тренировку с автоматами… — возмущенно подал голос Тимоха, но умолк под взмах родионовской руки.

— А-атставить! Что — каждую тренировку!? — передразнил тот. — В руках держали — да. Целились — да, курками иногда щелкали. Устройство я вам рассказывал, разбирали-собирали тоже, чистили. Но хоть по одному выстрелу кто сделал? Даже из пистолетов не стреляли, а уже «калаши» им подавай! Теорию-то вы на отлично знаете, а вот практики — ноль.

Пацаны понурились. Только воображение разыгралось — они, крутые сталкеры, с автоматами наперевес зачищают окрестности от полчищ жутких монстров и помогают людям в родном Убежище — а тут такой облом: пистолетиками обойдетесь…

Полковник их хмурые морды проигнорировал. Не в детском саду, чай, куличики лепим.

— Вопросы есть?

Молчание.

— Вопросов нет. В таком случае — отдыхайте, мужики. Завтра у нас у всех будет тяжелый день.

Люди потянулись к выходу.

 

Спал Данил плохо. Ворочался, сопел. Разбудил своим кряхтением деда, выслушал короткую лекцию о том, как важен сон и свежие силы перед ответственным заданием, вздохнул виновато, но поделать с собой ничего не мог. Мандраж, будь он неладен. Впервые — на поверхность! Как там? Что там? Что такое небо и как оно выглядит вживую? А солнце? А деревья, цветы? Нет, на картинках в книжках он все это видел не раз, но то картинки, а это — по-настоящему! Увидеть поверхность — кто из рожденных под землей может этим похвастаться? Никто! Он, Сашка, да еще и Тимоха с Тарасом будут первыми! Осознание этого, да еще и предчувствие, что наверху — эх, было бы здорово! — придется столкнуться с неведомыми опасностями, и не давало Данилу уснуть. Лишь под утро он ненадолго забылся беспокойным сном, но и во сне бормотал что-то себе под нос, ёрзал и вздыхал.

 

Вышли в девять. О сроке вылазки особо не распространялись, потому в час «X» у гермодверей прощальных делегаций не наблюдалось. А ведь узнай народ — треть Убежища бы собралась: все, кто сегодня не на работах. Как же, такое событие! Прямо даль-разведка какая-то, на целых полкилометра от жилища.

Перед самым выходом Родионыч выстроил всех у тамбуров и повторил вчерашний инструктаж, освежая его в памяти молодняка, — старшим-то талдычить по пять раз не надо, они с первого раза все понимают, а вот у молодежи с дисциплиной частенько туговато.

И вот он, момент, который Данил ждал, наверное, всю свою сознательную жизнь, — штурвал гермы вывинчен до упора, дверь открывается…

— В тамбуре все время человек будет сидеть. Условный стук вы знаете, — напутствовал их стоя у внутренней двери Родионыч. — Удачи, мужики. Ни пуха…

— К черту! — ответил проходящий мимо Герман, и группа гуськом вышла наружу.

В подвале перестроились. Первым шел дед Миха с пощелкивающим дозиметром в одной руке и пистолетом в другой. С боков его прикрывали Ломоть и Кислый с «калашами» наперевес. Следом, плотной группкой, стараясь держаться поближе друг к другу, двигалась нагруженная инструментарием молодежь — Данил, Санька, Тарас и Тимоха. Замыкали группу Герман и Шрек. Герман тоже держал в руках автомат, а Шрек вооружился полутораметровым обрезком трубы с залитым внутрь свинцом.

Прошли подвал, остановились у лестничного пролета на первый этаж. Дед Миха повернулся, махнул рукой, подзывая спутников к себе.

— Выйдем на поверхность — минут десять вам на адаптацию, — сквозь резину противогаза голос его звучал глухо, но все же расслышать и понять смысл удавалось. — Потом дальше. Идем в таком же порядке, внимательно смотрим по сторонам и за мной тоже глядеть успеваем. Какой сигнал подам — тут же выполнять. Все. Ну что, сталкеры, стволы у всех готовы? Тогда двинули.

Данил не знал, что почувствовали остальные, когда стены узенького коридорчика вдруг раздвинулись в стороны и превратились в огромный зал с высоченным потолком и огромными окнами, сквозь которые виднелось сероватое небо. Восторг? Дикую радость? Страх? Зато сам он от вида открытого пространства испытал сильнейший адреналиновый шок. Хорошо хоть, с детства был привычен к таким вот встряскам. В груди защемило, сердце, как это всегда бывало в такие моменты, споткнулось и понеслось галопом, время растянулось, превращаясь в тягучий кисель… Тело жаждало действия, экстремально активного движения, наивысшего напряжения всех сил, а он стоял, как пришпиленый, глядя вверх. Мозг искал привычную опору над головой, которая всегда была в родном Убежище, но которой не существовало здесь, на поверхности. На мгновение показалось, что ноги вот-вот оторвутся от земли, и тело, стремительно набирая скорость, нырнет в эту серо-голубую муть, льющуюся в огромные окна. Голова закружилась, Данил замычал, зашатался и поскорее присел, шаря руками вокруг себя в поисках опоры. ПМ выпал из ослабевшей руки, прогрохотал по плитам пола.

— Закрой глаза! — это дед, как всегда в трудную минуту, оказался рядом. — Глаза закрой и дыши!

Данил послушно зажмурился и засопел. Вроде бы помогло… Приоткрыл один глаз, огляделся. С Санькой и с Тимохой творилось то же самое, а вот Тарас справился быстрее — стоял себе, с независимым видом, прям как заправский сталкер. Впечатление, правда, портили трясущиеся колени и рука, судорожно сжимающая какую-то трубу, торчащую из стены. Выпендрежник…

Данил вновь приподнял голову, посмотрел на небо и снова ему на мгновение показалось, что верх и низ поменялись местами. Замотал головой, стряхивая наваждение, оглянулся на деда.

— Ничего, пройдет, — тот протягивал упавший пистолет, и сквозь стекла противогаза было видно, что глаза Михи улыбаются. — Что же ты хочешь — всю жизнь, как кроты под землей. Второе поколение растет и все — дети подземелья. Ну ничего, теперь-то уже выходить начнем потихоньку, начало положено.

Десяти минут на то, чтоб освоиться на открытом пространстве, Данилу не хватило. В этом были виноваты его адреналиновые особенности — чуть организм почует опасность (а это чувство возникало каждый раз, когда он бросал взгляд наверх), и — БА-БАХ! Надпочечники выталкивают в кровь лошадиную дозу гормонов, которые, не находя выхода в действии, выливались в дрожащие руки, заплетающиеся ноги и кружащуюся голову. Только спустя полчаса эти приступы агорафобии немного притупились, и он, наконец, взял себя в руки. Дед, все это время внимательно наблюдавший за внуком, подал сигнал к движению.

На улице, под открытым небом, без крыши над головой, организм опять попытался взбрыкнуть, но Данил, сжав зубы и повиснув на Сашке, подавил бунт, а спустя пару минут и вовсе смог идти без поддержки.

— Ну, ты здоров, мутантище! — Санька кривился, потирая правое плечо. — Ты ж мне чуть руку не оторвал!

— Извиняй, Сань, сам видишь, что творится, — тяжело дыша, Данил снова оперся на товарища. — Колбасит не по-детски…

— Удары?

— Ну… Ничего, уже прошло почти…

За то время, пока он окончательно справился с взбесившимся организмом, группа отошла метров на пятьдесят от здания и пересекла привокзальную площадь, заваленную всякой дрянью. Сейчас она находилась у начала аллеи, между автомобильной стоянкой и сквериком с дикоразросшимися кустами и трухлявыми деревянными скамейками. Впрочем, автомобильная стоянка — это слишком громко сказано. Небольшую площадку, метров тридцать в поперечнике, сплошь покрывали погнившие за восемнадцать лет ржавые остовы машин. Облупившаяся краска, колеса с рваными лохмотьями истлевшей резины, разбитые стекла. У некоторых, правда, еще сохранились элементы внутренней отделки, типа передних панелей или кресел, но у большинства все это превратилось в труху, да к тому же фонило — не приведи Господь.

Данил отцепился от товарища, снял с пояса щелкающий без перерыва дозиметр и, сделав несколько шагов, подошел к прутьям ограды, опоясывающей стоянку. Дозиметр громко заверещал, и в окошке высветилась цифра «600». Рывок за шиворот — и Данил забарахтался в лапищах Шрека.

— Радиация, — пробубнил гигант, нависая над ним и назидательно грозя указательным пальцем. — Нельзя, Добрыня! Не ходи.

— Так его, Лёш! — дед Миха тоже погрозил внуку, но уже кулаком. — Че, забыл уже, что полковник-то говорил?! «До тридцати рентген»! А там сколько? Не суйся, куда не следует! Сейчас вот пробьем маршрут до леска — и по нему же в обратку двигаться! Ни шагу в сторону!

— Ты же, балбесина, столько гаммы получишь, что заживо сгоришь! — присовокупил Герман. — И не смотри, что в демроне, даже он тебе абсолютную защиту не даст! Считай сам: излучение в тридцать рентген, проходя через демрон, ослабляется в тридцать раз. Получаешь всего один. А от шестисот сколько?

— Двадцать… — прохрипел Данил, все еще болтающийся в руках гиганта.

— Вот-вот. А полтинник в час — уже лучевуха. Думай, куда лезешь! Незачем лишнюю гамму хватать!

Двинулись дальше. Данил с интересом оглядывался по сторонам. Пейзаж был безрадостный и с картинками в книжках как-то не вязался. Там все такое яркое, чистенькое, умытое нарисовано, а здесь… Дома облезлые, местами с отвалившейся штукатуркой и торчащими наружу элементами кирпичной кладки. У большинства окон выбиты стекла, если где и мелькнет целое — так и то какое-то мутное, будто оплывшее. От асфальта, когда-то покрывавшего улицы, ничего не осталось — или песком заметено, или выбоины и трещины, из которых пробивается молодая поросль, а то и деревца в руку толщиной. К тому же все вокруг усеяно осколками стекла, битым кирпичом, шифером и рубероидом, сорванным с крыш. Все ограды и заборчики, попадающиеся по пути, — ржавые, кажется, тронь — рассыплются. Со столбов свисают обрывки проводов, качаются под налетающими порывами ветра. Будь Данил в шкуре деда или любого другого, кто помнил эту местность еще до Начала, — сколько бы горечи испытал он при виде окружающей разрухи! Однако сравнивать ему было не с чем. Как сказал дед — все они дети подземелья, поэтому учиться жить и выживать на поверхности придется с нуля.

Когда проходили мимо больших покосившихся ворот, в которых навсегда застыл маневровый тепловоз, Ломоть ткнул в его сторону пальцем.

— Тут когда-то элеватор был. Вон на подъезде площадь какая — машины в очередь вставали, чтоб зерно сгрузить. Эх, какой элеватор был, весь район обеспечивал! В перестройку захирел, правда… Я тогда малой был, всего лет десять, но помню. Надо бы его обшарить как-нибудь. Там территории-то громадные, стопудово чего полезного найдем. Да и тащить недалеко, всего-то метров сто до дома.

— Ты чего же тут найти хочешь? — подал голос Кислый. — Хлебушка, что ли?

— Да какой теперь хлебушек, — отмахнулся Ломоть. — Не знаю, чё-то интересного всегда найдется. Пошариться стоит все-таки…

— В другой раз, — дед Миха повел дозиметром из стороны в сторону, остановился. — Не до того сейчас. Ну-ка, ребятки, задний ход! Что-то счетчик вверх пополз, наверное, пятно. Давайте крюка дадим.

Локальное пятно оказалось небольшим по размерам, всего метров пятьдесят в поперечнике. Дед Миха осторожно обошел его, ведя за собой группу и помечая контуры пятна гравием, набранным Санькой под тепловозом. Получился почти правильный овал, в центре которого стоял маленький домик выцветшего рыжего цвета.

— А это чего? — в домик ткнул пальцем Тимоха. — Почему посреди площади стоит?

— Да кто знает? — Ломоть пожал плечами. — Может, зерно у подходящих машин проверялось? Вон видишь мосток железный с лесенкой у крыльца? Как раз чтоб подниматься и в кузов заглядывать. Мож, и там тоже чего полезного надыбаем? Заглянем?!

Ломтю явно не терпелось помародерствовать.

— Куда ты заглянешь, твою мать?! — потерял терпение дед Миха. — Я те щас загляну кой-куда, ты потом враскоряку месяц ходить будешь! Сказано — все потом! Че, на прогулке, что ли?!

— Да ладно те, Мих, ну пошутил, пошутил, — забормотал незадачливый грабитель. — Потом так потом, чё заводишься-то…

От пятна пошли уже прямо, не виляя. Фон был достаточно мал, всего рентген двадцать, и дед Миха вел группу уверенно, поглядывая на равномерно щелкающий дозиметр лишь изредка и все больше зыркая по сторонам. Элеваторная площадь сузилась и плавно перетекла в широкую улицу, скованную по бокам оградами из железных прутьев. За оградами виднелись качели, карусели и прочие железные лазалки для детворы.

— Справа — детский сад, слева — больница для нариков, — пояснял Ломоть, видимо решивший взять на себя роль гида. — Раньше слева ясли и детсад для совсем маленьких были, а потом, как перестройка началась, — наркологию учудили. У меня дед тут лежал, бывало. Хряпнуть любил, старый хрен, вот и допился. В девяносто третьем закопали. Печень сдохла, и — общий привет.

— Усохни, — оборвал его дед Миха. — Мы на месте. Повезло, фон маленький. Работать можно без помех.

Данил огляделся. Слева — двор наркологии, справа — двухэтажный дом с провалившейся крышей. Из-за него выглядывает еще один, но уже побольше, пятиэтажный, из когда-то красно-белого, а теперь посеревшего от времени кирпича. Рядом с наркологией стояли в одну шеренгу железные гаражи. Ржавые, худые, подгнившие у основания, с проваленными внутрь крышами. У одного из них, самого дальнего, Данил углядел распахнутые настежь ворота и что-то белое, подозрительно похожее на обглоданный череп, лежащее около правой створки. У второго, чуть ближе, — странную дыру наверху. Будто кто-то очень сильный, находясь внутри, вырвался, разворотив железо, и унесся прочь, оставив после себя вспучившуюся, словно взорвавшуюся наружу, крышу. Данил, опасливо оглянувшись, указал на этот гараж Герману. Тот поглядел — и лишь поудобнее перехватил автомат, пробормотав:

— Где-то тут проход был…

Прохода, однако, уже не было и в помине — на его месте буйно разрослись густые заросли разнокалиберных красноватых сосенок.

— Нда… — подал голос Санька. Усмехнулся. — Что делать-то будем? Не учли вы, батьки, что проход за столько лет зарасти мог.

— Угу. Прямо жунгли, мля, — поддакнул Ломоть. — Ты поглянь, Мих, че творится-то. Папуа-Новая Гвинея, ёп!

Дед Миха отмахнулся.

— Чего, чего, — проворчал он переглянувшись с Германом. — Топоры-пилы в руки — и вперед. Не все равно, где рубить? Сосенки тонкие, на жердины пойдут. Шрек — оттаскивай в сторону, складывай, да обвязывай веревкой, сколько унесешь. Мы с Германом улицу сечем. Ломоть, Кислый — вы над ними стойте. Если вдруг из зарослей кто выскочит — огонь. Только экономно, патронов нет. Помните, как в армии-то учили: двадцать два, двадцать два…

— А то! — Кислый передернул затвор своего «калаша». — Не боись, укараулим.

Работа закипела.

Данил трудился в паре с Сашкой. Если попадалось толстенькое дерево — пилили двуручкой, если же всего сантиметров десять в диаметре — рубили топором или строгали ножовкой. Шрек таскал сосенки неподъемными охапками, складывал поодаль, вязал в снопы. Ломоть и Кислый посматривали на заросли, постепенно продвигаясь вглубь гаражей вместе с вырубленной просекой.

— …а мне как раз билет надо брать — в Москву на заработки, — Данил, подпиливая сосенку, краем уха ловил адресованные Кислому отрывки бухтения Ломтя, доносящиеся из-под противогаза. — Ну, раз зовут — и ладно, хорошо. Хуже, если не вызывают. Деньги-то нужны! Пошел. И билет взял уже, и расписание посмотрел, а все стою. Домой надо — а словно не пускает что-то…

— Ну эт ты брешешь, уж признайся, — Кислый гукнул из-под резины коротким смешком. — Прям заливаешь, как по-писаному. Я уже задолбался лапшу с ушей скидывать. Предчувствие у него, вишь ты…

— Да точно тебе говорю, не гоню! Стою на крыльце, покуриваю себе. Идти надо — а не идется, и все тут. Ну не хочу от вокзала уходить! Жара еще, народу мало, и все в вокзале, там хоть прохладнее. И тут по громкой на всю площадь — ГО, там, воздушная тревога, туда-сюда… И, прикинь, главное, люди-то, кто на площади стоял, — внимания ноль! Так только, головы приподняли, слуханули, покрутили по сторонам. Видят: никто никуда не бежит, — ну и опять своими делами занимаются. А меня кондратий как токнет — ой, не то чё-то… Ну я бочком, бочком — в вокзал… А тут менты мимо меня — фр-р-р-р — как кролики. Тут уж я и смекаю — в натуре лажа творится. За ними! В вокзал-то забегаю — тоже народ стоит, переглядывается. Ну а когда уж ментов увидели — тут уж просекли ситуацию. За ними ломанулись… Как я в бомбарь прорвался — не помню. И не вспомню уж, наверное. В башке только стучит — Люська, Люська, как там Люська-то моя… Так и не видал с тех пор и не знаю ничего. Оно, конечно, не я один такой, да только от этого-то не легче…

— Жена? — Кислый пододвинулся к Ломтю.

— Да… Охо-хо… Думал, может, учебная тревога-то…

— Да ты помнишь ли те времена, когда у нас тренировки по ГО проводились? — подал голос подошедший дед. — При Союзе еще! А потом, как рыночная, мать ее, экономика началась — положили на все, с прибором!

— Да-а-а…

— Эт точно…

— Променяли мы Союз на колбасу и джинсы, — Ломоть вздохнул. — Ща бы в прошлое попасть, я б этого лысого комбайнера лично в расход пустил… «Хлавное — на чать…»! Эт ведь он все и начал. Помнишь талоны-то, Мих?

— Да как не помнить… Помню… Только вы, ребятки, не отвлекайтесь, секите по сторонам-то, — дед Миха решил проявить строгость. — Вон за пацанами смотрите.

— Да мы смотрим, смотрим. Ну че — рубят и рубят. Тихо все. Смотри вон, сколь уже нарубили-то!

Стволов и впрямь накопилось уже порядочно — в сторонке, увязанные Шреком, лежали четыре вязанки жердей метра по четыре и штук двадцать пятиметровых толстеньких стволов, сантиметров по двадцать в диаметре.

Подошел Герман, осмотрел добычу, попинал ногой.

— Нарубим сначала, а потом уж таскать?

— Да, распыляться не будем. Ну че, перекур, что ль? А, молодежь?

Ребята переглянулись, забубнили:

— Да можно…

— Не мешало бы…

— Чё, давайте передохнем…

Расселись на вязанках с жердями. Помолчали. Отдых не получался — страшно чесалась потная кожа под резиной, тянуло стащить и выкинуть клятый намордник куда подальше — однако нельзя, о радиации помнил каждый. Оставалось терпеть. Хлебнули только из фляжки по несколько глотков, торопясь вновь опустить противогаз на лицо, — и довольно.

— Дед, а за что вы так Союз-то любите? — спросил Данил, нарушая затянувшуюся паузу. — Только и слышно от вас: Союз, Союз…

Герман крякнул, покосился на деда. Тот помолчал, видимо собираясь с мыслями.

— Да потому, что по-людски все было. Порядку в стране было больше, молодежь воспитывалась, а не раздолбайничала. Алкашей и наркоманов было меньше в разы, бандитов, бомжей всяких. Помнишь, про бомжей-то тебе рассказывал?

— Угу. Это люди, которые без дома остались.

— Ну, можно и так сказать. Да и вообще — определенность была. Я, вот, работал себе и горя не знал. Даже не ведал, что это такое, когда зарплату хотя бы на день задерживают. В холодильнике мясо всегда было и сыр. Безработицы не было. Или вот взять хоть город — в рост и вширь пер! До перестройки — шестьдесят тысяч населения! Все градообразующие предприятия работали: машиностроительный завод, ламповый, мебельный, кирпичный, РОМБ! А электросети, подстанция какая была? А нефтебаза, с которой мы сейчас соляру берем, — весь район этой самой солярой обеспечивала! В уборочную все окружные колхозы-совхозы с нее заправлялись! А после перестройки что? К десятому году — вдвое население сократилось. Вдвое! За двадцать-то лет! Это что, нормально!? — распалился дед.

— Сами же Союз и просрали, — вклинился Герман. — А чё, нет? Не прав я?

Дед вздохнул, замолчал, зато ответил Кислый:

— Да почему ж не прав — прав! Как нам Горбатый-то по ушам ездил: свободный рынок, гласность, плюрализьм, консенсус… Вот думали, скинем коммуняк — заживем! Каждый сам себе хозяин, крутись-вертись. Купил-продал-заработал. Разве ж тут устоишь? А потом, оказывается, не просто это, крутиться-то. Пахать надо, как вол! Я вот, положим, при Союзе клал на все с прибором. Захотел — вышел на работу, захотел — дома сижу. А че будет-то, работы полно, уволят — так устроюсь еще куда… С утреца ружьишко беру, сажусь на ижак — и по полям, по озерам, по уточке. А при дерьмократах — все, лафа кончилась…

— Адам и Ева изгнаны из рая и пашут в поте лица. К ним подползает Змей-искуситель и спрашивает: «Ну и как, нравится вам демократия?» — вставил язвительно Герман.

— А хоть бы и так…

— Да не в том все дело! — донесся злой голос деда Михи. — Россия! Тысячелетняя история! Самая большая, самая богатая страна на земле! Бесплатное образование, бесплатная медицина, никакой инфляции, стабильность! И все — в распыл! А почему так, скажи ты мне? Потому что никому ничего не было нужно! Потому что всем все было побоку! Никто ничего не производил, не создавал, не изобретал — ничего! Только потребляли, потребляли, потребляли… Нахапать побольше, да пожрать повкуснее — вот что стало главной целью! Каждый думал, что от него ничего не зависит, что все решает кто-то и где-то! Истинные человеческие ценности исчезли, уступив место фальшивкам, пустышкам! Деньги! Бабы! Шмотки! Машина! Красивая жизнь! Вот к чему стали стремиться, вот что стало целью и мерилом жизненного успеха, свидетельством того, что жизнь удалась! А страна — страна уже умирала! У нас было два варианта — возродиться или исчезнуть. Мы выбрали второй и как слепые брели по нему прямиком в пропасть… — дед Миха махнул рукой. — Э, да что там говорить… Впустую уж теперь… И вашим и нашим досталось… Слышь, Кислый, а ты тоже охотник, что ль? — спросил он, решив, видимо, оставить больную тему.

— Ну. И ты?

— Ну! — обрадовался дед.

— Хе… Охотник охотника издали узнает…

— Это да… Сколько исхожено-изъезжено по полям — не счесть, — дед Миха вздохнул. — Как там ружьишко-то мое, интересно?.. Стоит себе, поди, в сейфе. Иль, может, подломил уже кто квартиру, вытащил…

— Дед, а ты где жил-то? — загорелся Данил. — Ты мне и впрямь говорил, что около вокзала рядом тут! А я и забыл совсем!

Дед повернулся и указал на тот самый пятиэтажный дом, выглядывающий из-за двухэтажки с обвалившейся крышей, который Данил заприметил в самом начале.

— А вот прямо тут и жил. Вон он, родимый…

— Дед! Зайдем!

Дед вздохнул. Тяжело вздохнул:

— Нет уж, Данька. Не пойду я, ты уж не обижайся. Трудно это — после стольких лет в дом войти, который бросил… Там ведь и бабка твоя где-то лежать должна. Не квартира это теперь — склеп…

Поднялся, тяжело опираясь на вязанку, отошел в сторону, отвернулся. Сашка толкнул товарища в бок, постучал согнутым пальцем по лбу, покачал укоризненно головой. Тарас с Тимохой смотрели в сторону… Ломоть, Кислый и Герман тоже встали с вязанки, молча разошлись каждый на свое место.

Данил и сам уж был не рад, что эту тему затронул. Не надо было деду о прошлой жизни напоминать, он будто постарел сразу лет на двадцать. Вон, аж сгорбился весь. Дернулся было за ним — да Шрек, сидящий рядом, удержал. Вроде умом не отличается — а понимает, что к чему.

— Не надо, — прогудел гигант. — Не ходи.

Прав Шрек, что говорить. Не нужно сейчас к деду подходить, пусть один побудет. Не стоит смотреть в запотевшие стекла его противогаза. Мужчины не плачут, а слезы — от ветра… Данил, злясь сам на себя, поднял топор, встал на прежнее место и принялся с остервенением направо и налево крушить деревца.

 

* * *

 

За полдня сосенок нарубили вдоволь. Когда дед Миха подал сигнал к завершению работ, на земле ровными рядами лежало десять вязанок четырехметровых жердей и штук пятьдесят бревнышек покрупнее, годных как раз под опоры для ветряков. Первая половина дела была сделана, оставалась вторая, не менее сложная, — допереть всё это дерево до жилища.

Всю основную работу по перетаскиванию выполнял конечно же Шрек. Решили так: Лёха перетаскивает груз, Данил и Сашка остаются на месте, присматривают, Тарас и Тимоха идут в район стоянки и встречают детинушку там, дед Миха, Кислый, Герман и Ломоть растягиваются в цепь и на маршруте прикрывают Шрека от непрошеных гостей, буде такие объявятся, передавая его эстафетой от одного к другому.

Когда-то давно, в детстве, дед рассказывал Даньке об очень зрелищном виде спорта — силовом экстриме. Здоровенные мужики таскали громадные бревна, камни, колеса от тракторов и прочей тяжелой техники, двигали многотонные автомобили и даже железнодорожные вагоны, словом — будто игрались с запредельными для обычного человека весами. Сдвинуть самолет весом двести шестьдесят тонн, поднять слона или автомобиль с пассажирами, протянуть одной рукой двадцатитонный автобус на сто метров — и это все обычные люди! На что же способен организм, в своем развитии пришпоренный радиацией? Данил и сам, благодаря проявившимся с детства мутациям, уже в свои четырнадцать был не мал, этакий бычок под центнер весом, но Лёха Шрек — это был тот еще монстр. Он просто, без затей, вскидывал на спину здоровенную вязанку с жердями и не торопясь тащил ее до вокзала. С бревнами Лёха поступал по-другому: связывал по пять, обвязывал конец каната вокруг пояса и размеренно тянул по знакомому уже маршруту. И в каждом движении его сквозило столько мощи и энергии, что, казалось, ему было по силам поднять и потянуть любой вес.

Благодаря почти запредельной силе Лёхи, с работой управились еще засветло, даже девяти не было. Шрек спарил два последних бревна, обвязался веревкой и потопал по набитой уже тропке в сторону вокзала. Сашка двинулся было за ним — да остановился, глядя на товарища: Данил стоял и смотрел в сторону серого пятиэтажного дома. Друг подошел, встал рядом.

— Что, правда, дед Миха в этом доме до Начала жил?

— Да. И отец, когда маленький был, — тоже.

Сашка помолчал — знал, что друг по родителям тоскует. У него-то у самого и отец и мать в Убежище спаслись — повезло так повезло. И дядька с женой тоже — они всей семьей на юг ехать собрались, поезда в тот день ждали, а вот как повернулось. Данька считал товарища самым счастливым человеком на свете — ведь у него самого был только дед, который, хоть и старался изо всех сил заменить хотя бы отца, да не больно-то получалось. Хорошо хоть, Сашкина мать пацаненка под крыло взяла. Оно, конечно, чужая — не родная, да все хоть какая-то ласка…

— А может, все-таки сходим? Без деда Михи?

— Сходим, Сань, сходим, — уверенно откликнулся Данил. — Не сейчас, позже — но обязательно сходим.

Данил и сам не понимал, что тянет его в отцовский дом, но точно знал, что он когда-нибудь туда обязательно вернется.

— Ладно, пошли. Шрек уже у элеватора.

Лёха и впрямь уже тащил бревна мимо красного домика на площади, обходя по широкой дуге локальное пятно. Пошатывался чего-то, вероятно, от усталости. А дед Миха, Герман и Ломоть с Кислым вообще уже маячили где-то в районе вокзальной стоянки. Там же были и Тимоха с Тарасом. Надоело, видать, на маршруте-то торчать, быстрее в Убежище хотелось: скинуть с себя хлюпающие ОЗК, освежиться, надеть чистую, не пропитанную насквозь потом одежду.

А Данила вниз совсем не тянуло. Шел — осматривался, пытаясь запомнить окружающую местность, — когда еще выйти-то доведется?.. И доведется ли вообще? Хотя, шанс есть, ветряки ведь еще устанавливать будут, охрана наверняка понадобится! Да и потом, скорее всего, их без присмотра-то не бросят, какой-никакой пост на поверхности все равно останется. Так что возможность будет, и даже не одна! Подумав об этом, Данил приободрился — он с первого же взгляда влюбился в поверхность и не хотел вновь спускаться в мрачное подземелье. Хоть и погано тут, жарко, муторно в ОЗК, душно — но поверхность есть поверхность. Не приспособлен человек жить, как крот, под землей. Ему небо нужно, солнце, деревья, облака, звезды, рассвет по утрам, простор. А не бетонные своды бункера над головой, тесные отсеки, полутемные коридоры и переходы. Только ради того стоило быть сталкером, чтоб иметь возможность выходить наверх и видеть все это собственными глазами, а не на картинках в книжках. Да, мир уже не тот, что раньше. Но все же это наш мир, и к тому же, именно мы сделали его таким уродливым, каков он есть сейчас. Так, может, есть еще шанс все исправить?

Пока Данил предавался размышлениям, ребята вышли на элеваторную площадь. Сделали несколько шагов — и тут Сашка внезапно остановился. Ткнул Данила локтем, указывая на красный домик.

— Смотри-ка, Дан! Это что, из наших кто туда залез? Утром шли — дверь закрыта была, а теперь нараспашку.

Данил присмотрелся — и правда, дверь домика открыта. Болтается на одной петле, поскрипывая и стукаясь о стену домика.

— Шрек, что ли?

— Да нет, Шрек — вон он. Видишь? На мое место встань, тебе из-за домика не видно — вон, бревна тащит, на аллее. О, смотри, шатается! И он устал наконец-то, монстряга! Да и остальные, вроде, там же, руками вон машут.

— Тогда кто же? — Данил, недоумевая, развел руками. — Ветром?

— Может, и ветром… Пойдем-ка по дуге обойдем… — Данил почувствовал, как друг тянет его в сторону.

— Да ладно тебе! Ну открылась дверь… И что? Пошли!

— Обойдем, я сказал! — Сашка был сам на себя не похож, таким упертым Данил видел его впервые.

Именно в тот раз, в первый выход на поверхность, и проявилась эта Сашкина способность — чуять иногда задницу там, где ее, казалось, нет и в помине. Если б не Сашкина интуиция тогда — кто знает, как бы все повернулось? А так — Данил пожал плечами, сделал несколько шагов в сторону — и в глазах внезапно задвоилось, поплыло, забегали мушки, голова странно потяжелела и зашумело в ушах. Удивляясь такому новому для себя состоянию, он было приостановился, но тут Сашка, издав какой-то хлюпающий нечленораздельный звук, ткнул пальцем в домик и за руку рванул друга назад, туда, откуда они только что пришли. Данил глянул, куда указывал товарищ, и обомлел: из домика какой-то дерганой, ломаной, скособоченной походкой выходило невиданное страшилище. Ростом, пожалуй, даже побольше Шрека, в плечах — так точно шире раза в полтора. Все тело в каких-то буграх, а голова… О господи!.. Огромная теменная область, как нарост на маленькой головке, смотрелась жутко уродливо, противно до тошноты. Позабыв о пистолете в судорожно сжатом кулаке, Данил развернулся и во все лопатки бросился вслед за товарищем.

Как добежали до просеки — не помнил. Остановились, хекая, запалено дыша и хватаясь друг за друга, чтоб не упасть, — непростое это дело, в противогазах и комбинезонах бегать. Монстр остался позади, где-то в районе домика, за ними не побежал — может, просто был сыт, а может, еще чего. Однако даже отсюда, метров с двухсот, было видно, как он бродит вокруг домишки, медленной такой, покачивающейся походочкой.

— Что делать будем? — слегка отдышавшись, заговорил Санька. — Теперь здесь не пройти, а другой дороги мы не знаем. Что это за тварь еще?!..

Данила передернуло — перед глазами все еще стояла мерзкая харя с пульсирующей жижей под кожей на темени.

— Может, прорваться попытаемся? Про пистолеты-то мы и забыли! А еще нашим нужно сигнал подать, у них-то стволы посерьезнее будут.

— А точно! — Сашка оживился. — Завалят урода, мы и пройдем! Стреляй — и пошли ближе!

Данил снял «макара» с предохранителя, поднял руку вверх и нажал на спусковой крючок. Пистолет дернулся, отдав в руку, по ушам хлестнул звучный удар одиночного выстрела. Больше стрелять не стал — патроны следовало поберечь. Щелкнул предохранителем, пояснив недоумевающему Сашке:

— Хватит одного. Патронов всего четыре осталось. И так поймут.

И точно, поняли. К тому времени, как ребята, прокравшись, засели за оградкой на территории наркологического диспансера, справа от домика показались две осторожно двигающиеся фигуры. Отсюда, из-за оградки, элеваторная площадь лежала как на ладони, и ребята видели, что монстр уже не шляется вокруг домика, а стоит на крыльце, словно чего-то ожидая.

— Смотри, смотри, — азартно прошипел Сашка, — наши справа заходят! Ломоть это с Кислым! Точно — фильтры на противогазах спереди, а не сбоку! Увидели! Щас они его…

То, что произошло дальше, не укладывалось ни в какие рамки. Ломоть и Кислый внезапно зашатались, остановились. Постояли, сдвинув головы, видимо что-то обсуждая. Затем, окончив обмен мнениями, вновь двинулись вперед, в обход радиационного пятна, в центре которого стоял домишка, — и тут же, вероятно почти одновременно, заметили монстра. Синхронно вскинули автоматы — и вдруг одного из них безо всяких видимых причин повело в сторону, он выронил ствол и повалился на землю. Другой успел дать длинную очередь — и даже на таком расстоянии было видно, что попал! Монстр дернулся, из пулевых отверстий на груди брызнула кровь — однако на этом все и закончилось. Так же как у его напарника, безо всяких видимых причин, ноги второго подломились, и он безвольно, как кукла, лишенная ниточек, свалился рядом.

Сашка еле успел свалить Данила, рванувшегося было на помощь, — схватил за ногу, повис неподъемным грузом.

— Тихо ты! Куда? Вдруг снайпер где засел — че они упали-то?

Данил перевернулся на живот, подполз к оградке, посмотрел через прутья — чудовище с задумчивым видом ковыляло к лежащим на земле людям.

— Твою мать, да это ж мутант! Это он их свалил! И смотри — он, похоже, двигаться быстрее не умеет! — догадался Данил. — У тебя никаких ощущений странных не возникало, когда мы его увидели?

— Да чего-то со зрением случилось и в голове зашумело, — ответил друг. — Но я подумал, что это от страха… Да и некогда было за ощущениями следить… Что, правда уродец («уродец» — это мелковато. Миксер — огромный и мощный. Может лучше тогда просто «урод»?), думаешь? Смотри, смотри!

А посмотреть было на что. Мутант не спеша приблизился к лежащим телам. Поднял одно из них, повертел, устраивая поудобнее на руках.

— Ломтя взял, у него ОЗК потемнее, — шипел над ухом Сашка, хотя Данил и так все прекрасно видел без его комментариев. — Блин, где же Герман с дедом?! Он же его утащит сейчас!

Однако монстр никуда Ломтя не понес. Хуже. Перевернул на руках животом вниз, так, что тело немного провисло, и… резко свел руки навстречу друг другу, ломая позвоночник. От разнесшегося по площади вопля, полного дикой боли, Данилу стало дурно. Сзади раздались характерные звуки — Сашка блевал, и блевал прямо в противогаз. Данил бросился к нему, сорвал намордник, схватил за шею, наклонил. Сашку вырвало еще раз, густой зеленой желчью. Закашлялся, поднял голову, посмотрел на Данила — лицо красное, в глазах слезы.

— Радиация кругом! Быстро «бэху» глотай и противогаз натягивай! Вместе с содержимым! — Данил рванул с пояса подсумок с аптечкой, открыл, выщелкнул из блистера кремового цвета таблетку. — На, ешь!

Сашка послушно кинул таблетку в рот. Выпучил глаза, сделал пару глотательных движений — провалилась. Тряхнул противогазом — наружу полилась та же зеленая желудочная дрянь. Натянул. Данил, убедившись, что с другом все в порядке, вновь бросился к оградке.

Открывшаяся картина была еще более жуткой — монстр, держа на весу безвольно висящую фигуру, совсем недавно бывшую живым человеком, мял и тискал ее в объятиях. Казалось бы — пятьдесят метров, но даже с такого расстояния Данил слышал, как трещат и лопаются в мощных лапах мутанта человечьи кости, вворачиваются и ломаются суставы, рвутся сухожилия. Резина ОЗК была уже продрана в нескольких местах, наружу торчали осколки ребер, лилась на землю кровь, а монстр все не останавливался, продолжая замешивать свой чудовищный фарш.

Внезапно Кислый, до этого без движения лежащий на земле, пошевелился. Приподнялся, огляделся, оценил картину и, шустро-шустро перебирая руками и ногами, забыв о валяющемся рядом с ним «калаше», принялся отползать назад. Чудовище заворчало и медленно развернулось к убегающей добыче. Кислый замер.

Данил вскочил, щелкнул предохранителем пистолета и, тщательно выцелив затылок монстра, нажал на спуск. Грохнули выстрелы — раз, два, три, четыре. Пятого не получилось — пистолет лишь клацнул металлом о металл, отказываясь стрелять без боезапаса. Монстр даже не дернулся — с непривычки или из-за большого расстояния Данил не попал ни единого раза — но, тем не менее, начал разворачиваться на звук. Воспользовавшись этим, Кислый, словно подброшенный пружиной, подскочил метра на полтора вверх и бешеным галопом рванул в сторону вокзала. Но Данил этого уже не видел — весь окружающий мир внезапно посерел, краски выцвели, исчезли звуки, словно приглушенные толстенным слоем ваты, напиханным в уши… и он провалился во тьму.

 

* * *

 

Возвращение из небытия было мучительным: болела голова, перед глазами плавали разноцветные круги, поташнивало… Данил открыл глаза — при этом в правый висок мощно стрельнуло откуда-то из глубины мозга — и замычал. Круги растаяли, сменившись какой-то белой пеленой. На ее фоне, вплыв в глазные окошки намордника, появился контур головы — над ним склонился Сашка.

— Очнулся наконец-то! Ну, ты как?

Данил опять замычал — окружающее все еще плавало в молочно-белом киселе. Интересно, если у Кислого были такие же ощущения, как он так быстро сориентировался и драпанул? Хотя, как говорится в одной старой комедии: жить захочешь — не так раскорячишься.

— Ну что? Ты как? Получше?

Данил попытался оглядеться, потихоньку двигая головой. Вроде получилось.

Высокий серый потолок, серые же стены со свисающими клоками пыльной бумаги и сохранившейся то тут, то там пятнами поблекшей краски, деревянный полусгнивший пол — они с Сашкой находились в какой-то комнате. Вот только в какой? В Убежище таких отсеков не было. Данил повернул голову — ну конечно, о каком Убежище разговор! Сквозь большое трехстворчатое окно в комнату заглядывало опускающееся за горизонт солнце.

— Где мы? — он поперхнулся, закашлялся — в горле драло наждачкой, неимоверно хотелось пить.

— Да где… Я тебя в здание оттащил.

— В наркологию, что ли?

— Ну. Минут десять уже здесь сидим, на втором этаже. Когда я тебя по лестнице затаскивал, на улице пальба началась, думал — все, выручили нас. А потом в окно гляжу — хрена, сидит это чудище, жрет себе Ломтя на том же месте, где фарш из него делало, а людей вокруг — никого. Кстати, а автоматы их там все еще валяются. Вот бы достать!

— Ага, достань, — Данил, кряхтя и цепляясь за друга, поднялся на ноги. — В котлеты захотел? Помнишь, книжку читали с рецептами? Как там… котлета по-киевски. Шницель на косточке, ага?

Сашку передернуло.

— Да ну тебя! А автоматы все равно достать надо. Как без оружия? На двоих один пистолет остался.

— Кстати, а где мой? — Данил дернулся к кобуре, пощупал — «макара» не обнаружилось.

— Да там где-то, у оградки остался. Ты думаешь, мне до пистолета было, когда тебя пер? — злобно зашипел Сашка. — Себя и меня сравни, я же легче в полтора раза!

Данил отмахнулся. Подошел, еще пошатываясь, к окну, выглянул. Деревьев в этом месте перед окном не росло, и монстр был весь на виду. Сидел около лежащего на земле жуткого кроваво-серого кома и, периодически погружая внутрь руки, отрывал куски и совал их в пасть. Данила бросило в дрожь от запоздалой мысли о том, во что мог бы превратиться и он, если б не товарищ.

— Спасибо, Сань, — отворачиваясь от мерзкой картины, прохрипел он. — От жуткой смерти спас…

— Да ладно, — Сашка пожал плечами, но было видно, что ему приятно. — Что делать будем? Видал — Ломоть в этого монстра три пули точно всадил, а он хоть бы хны! И как с ним справляться?

— Какая голова у него, обратил внимание?

— Ну…

— Вот. В голову надо было садить, тогда бы точно сдох! Ни одно животное без мозга жить не может!

— Что-то меня не тянет проверять, — поежился Сашка. — Ты сам-то почему в голову не стрелял?

— Да я стрелял! А мы когда-нибудь стрелять-то пробовали?! — в сердцах прошипел Данил. — Вот и промазал все четыре патрона! Да еще отдача эта, блин!

— Ладно, не важно уже. Как выбираться будем? Может, ночи дождемся, он и уйдет?

— Ты что!? Сваливать надо быстрей! Ты знаешь, какие тут ночью твари ползают? Вот и я не знаю! Вылезет какой-нибудь, еще похлеще этого, — и конец!

Сашка молчал, видимо признавая справедливость этих слов. Данил тоже примолк на минутку, обдумывая варианты.

— Надо помощнее чего-нибудь. Такое, чтоб саданул — и вдребезги…

— На дедово ружье намекаешь?

— Да. Помнишь, Родионыч рассказывал на занятиях, что для близкого расстояния круче гладкоствола ничего нет! Особенно, если цель без брони.

— Было, — подумав, подтвердил Сашка.

— А у деда в квартире наверняка картечь осталась! И жаканы! Он всегда говорил, что патроны сам заряжал, с запасом!

— Чё за жаканы? — заинтересовался Сашка.

— Да это пуля такая. Представляешь — свинцовый цилиндрик, продольно распиленный на четыре части и вновь сжатый. Убойнейшая вещь! При ударе в тело раскрывается крестом, увеличивая площадь поражения. А отдельные части вообще от основания отделяются и еще глубже проникают. Прикинь, какие она раны наносит!

— Ладно, если и остались запасы — как ты к нему на близкое расстояние-то подойдешь? Он вон как Кислого с Ломтем уделал, метров с тридцати! Чем это он?

Данил пожал плечами:

— Да кто его знает, чем… А близко подходить и не надо. Картечь хорошую убойность до сорока метров сохраняет, а жакан — и того дальше! Ну так что, идем за ружьем? Достанем — а там посмотрим, может, он уже уйдет куда…

Сашка засопел — покидать казавшуюся такой безопасной комнатушку ему не хотелось. Хотя, с другой стороны, товарищ был прав — надвигалась ночь, и если у них не получится пройти через площадь засветло, то к темноте стоило запастись чем-нибудь посерьёзнее, чем пистолетик.

— А достанем?

— А у нас выход есть? — вопросом ответил Данил.

— Ну… Можно по другой улице обойти…

Данил усмехнулся:

— Ну давай. Хотел бы я посмотреть, как ты крюк такой в обход с этой пукалкой сделаешь, когда тут такие монстры ползают, что их и очередью из «калаша» не возьмешь.

Сашка молчал, все еще не решаясь выйти наружу.

— Блин, Дан, вот и всегда так!.. — проворчал, наконец, он. — Вечно ты подначишь, а потом я вместе с тобой разгребаю…

— Ну, наверх-то я тебя не тянул, сам пошел. Понимал, чай, что к чему.

— Понимал, понимал, — передразнил Сашка товарища. Помолчал. — Как будто уговор не помнишь: куда один — туда и другой… Ладно, двинули. Ты хоть знаешь, где дед-то жил?

— Четвертая квартира. Первый подъезд, второй этаж, дверь налево. Он мне раз десять рассказывал.

— Ну что тогда — ни пуха?

— К черту! Пистолет наготове держи…

Ступая очень осторожно, стараясь не шуметь, ребята по широкой лестнице спустились на первый этаж. Данил, тормознув друга, осторожно приблизился к двери и выглянул наружу. Монстр сидел на том же месте. Жрал, хрустя костями. Тишина вокруг, только где-то на крыше наркологии ветер погромыхивает листом железа. И солнце садится…

По аллейке с когда-то асфальтовым покрытием, ведущей от входа в здание до ворот, ребята прокрались к выходу с территории диспансера.

Перемещаться старались так, чтобы в прямой видимости между ними и монстром находилось какое-то препятствие, вроде дерева или качелей. Вышли на дорогу, притормозили, внимательно глядя на мутанта и готовые при малейшем намеке на опасность рвануть назад в здание. Монстр продолжал увлеченно кушать. Глянул раз на ребят — и только. Видимо, не счел их добычей, достойной внимания. Ну и ладно, нашим легче.

Двинулись через дорогу, в сторону серой пятиэтажки, видневшейся из-за крыш полуразвалившихся домишек. Входя во двор, Данил вытащил дозиметр, внимательно следя за цифрами на экране. Семьдесят рентген — терпимо, если недолго. Демрон удержит.

 

Дедов дом возвышался посреди небольшого дворика, окруженный со всех сторон двухэтажками. Вероятно, когда-то этот дворик можно было назвать уютным — то тут, то там из зарослей буйной зелени виднелись полусгнившие скамеечки, столики, чурбачочки для сидения, детские качельки и карусельки, однако времена те давно уж миновали. Сейчас же он представлял собой настоящие джунгли: сквозь растрескавшиеся остатки асфальта пробивались молоденькие деревца, с крыш двухэтажек свисали толстенные, словно лианы, стебли вьюна, из оконных проемов рос кустарник… По всей площади дворика валялись обломки досок, кирпичей и даже целые фрагменты кладки, вывалившиеся из стен домов. И это не считая куч битого шифера, кусков рубероида и прочего мусора, оставшегося, как память, от загнанной под землю человеческой цивилизации. Словом — хаос и запустение.

Ребята встали на самом краю дворика, приглядываясь к виднеющемуся меж тонких древесных стволов крайнему подъезду. Вслушиваться было бесполезно: ветер, бессменно прописавшийся на поверхности, шевелил листьями деревцев, создавая шумовой фон, способный скрыть любые достаточно тихие звуки, издаваемые подкрадывающимся противником. Постояли, осмотрелись — и Данил сделал шаг вперед. Сашка последовал за ним, держа в вытянутой правой руке снятый с предохранителя пистолет. Прошли к подъезду, постоянно оглядываясь, похрустывая шифером и петляя меж деревцами. Данил поискал глазами вокруг и, подняв валяющуюся под бетонной лестницей, ведущей в