Европейская безопасность: диалектика приливов и отливов

Европейская безопасность: диалектика приливов и отливов. Канун нового тысячелетия ознаменовал по существу переломный момент в организации европейской безопасности.

Преодоление военной конфронтации между Востоком и Западом; беспрецедентное развитие на этой основе разоруженческого процесса, пришедшего на смену гонке вооружений в Европе; формирование новой системы сотрудничества между ее западной и восточной частями во всех сферах, включая военно-политическую; развитие общеевропейских механизмов - все это позволило впервые в истории фактически устранить опасность крупномасштабной войны на континенте и в мире. Вместе с тем всего за десятилетие после окончания «холодной войны» стало ясно, что мощный исторический поток позитивных перемен стал заметно ослабевать и, более того, несет в себе разрушительную энергию обратной волны.

Преодоление военной конфронтации оборачивается исчезновением барьеров для проведения силовой политики.

Устойчиво развивавшаяся в 90-е годы тенденция к демилитаризации международных отношений в Европе была взорвана агрессией НАТО против суверенного государства, Югославии впервые в послевоенной истории.

Это, в сою очередь, нарушило сдерживающие морально-психологические барьеры использования силовых методов в конфликтных ситуациях другими государствами. С данной точки зрения вторая «чеченская кампания», как бы к ней не относиться, вполне логична: Запад, начав бомбардировки Югославии, по существу благословил Россию на силовой сценарий решения проблемы Чечни. Как Косово, так и Чечня явились отражением того глубокого кризиса, в котором оказались система европейской безопасности и российско-западные отношения.

Именно отражением, а отнюдь не причиной. К концу уходящего века, и еще до косовских событий, стало очевидно, что декларированное стремление к стратегическому партнерству между Западом и Востоком (Россией) не переросло из политической риторики в практику их отношений. Да и могло ли быть иначе при тех различиях в направленности векторов развития, которые характерны для Запада и Востока: с одной стороны - прогрессирующие интеграционные процессы, относительная финансово-экономическая, социальная и политическая стабильность, с другой - нарастание дезинтеграционных тенденций, кризисных явлений и нестабильности. Это создает серьезные препятствия ходу общеевропейских процессов, которые поэтому имеют сегодня вполне объективные пределы вне зависимости от политической воли. Некоторая эйфория, если и ощущалась на рубеже 80-90-х годов на Западе, была крайне непродолжительной.

Запад вполне быстро и ясно осознал, насколько велики ограничители в деле построения единой безопасности Европы и с учетом этого пошел по пути дальнейшей консолидации собственных структур безопасности.

Они становятся все более мощным полюсом притяжения - и не только для Центральной и Восточной Европы, представляющей геополитические пределы расширения западной системы, но и теперь и для многих постсоветских государств, что становится дополнительным дестабилизирующим фактором.

Все это еще сильнее лимитирует возможности формирования общеевропейской, а тем более единой системы европейской безопасности, которая в идеале должна была бы позволять решать практические задачи укрепления континентальной безопасности и стабильности на совместной основе. Неадекватность таких общих механизмов и в целом институтов ООН и ОБСЕ современным вызовам безопасности, относительная обособленность западного и восточного полюсов Европы приводят к усилению факторов, действующих вразрез с генеральными тенденциями ее развития в постконфронтационный период.

Во-первых, акцент западных государств на укрепление собственной системы безопасности не позволяет эффективно, на общеевропейском уровне противодействовать усиливающейся нестабильности и конфликтности на востоке Европы, где пока не сложилась собственная межгосударственная система безопасности. Последнее обстоятельство в свою очередь, сужает потенциал общеевропейских механизмов, которые в принципиальном плане могут опираться на сильные западные структуры, но по существу лишены действенных, институционализированных опор на Востоке.

Попытки России создать такую опору с партнерами по СНГ оказались малоэффективными - очевидная слабость и значительное сужение зоны Ташкентского договора скорее подчеркивают дезорганизованность постсоветского пространства безопасности, нежели позволяют считать его структурообразующим элементом на Востоке.

Во-вторых, в этих условиях на Западе усиливается стремление ограничить возможности России влиять на решения в области европейской безопасности, что на практике приводит к сужению поля партнерства между ними. При этом коллективные механизмы все менее способны сдерживать стремление западных стран и институтов к самостоятельным действиям на международной арене, не опирающимся на общеевропейское согласие, зато все в большей мере рассматриваются на Западе как важный и действенный канал влияния на Востоке, в том числе - воздействия на Россию.

Это подтверждают и «восточная» специализация ОБСЕ, фактически не ориентированной на решение западных проблем, и усиливающееся давление международных организаций на Россию в связи с так называемой антитеррористической операцией на Северном Кавказе, и попытки снизить роль России в урегулировании конфликтов на территории СНГ за счет вытеснения ее международными структурами. В-третьих, курс западных государств на использование в качестве опорной конструкции европейской безопасности Североатлантического блока, обладающего сильным военным потенциалом, обусловливает не только сохранение, но и усиление силовых факторов европейской политики.

Даже если странам НАТО удастся убедить международное сообщество, что Косово представляет собой «особый случай», его новая стратегическая концепция, позволяющая проецировать военную силу за пределы зоны ответственности НАТО на основе собственных решений, отныне служит документальным, а не эмоциональным подтверждением не только способности, но и готовности союза прибегать к силе в решении спорных международных проблем.

А, учитывая, что лидирующие позиции в НАТО принадлежат США, использование силовых методов в решении проблем безопасности позволяет Соединенным Штатам укреплять свою роль в европейской политике в целом. И Косово послужило еще одним, особенно весомым для США, доказательством действенности именно таких инструментов не столько в кризисном реагировании, сколько в обеспечении и подтверждении своего безусловного лидерства в западном сообществе, в Европе и в мире в целом.

Это не только препятствует демилитаризации международных отношений, но и ведет к выдавливанию России из системы европейской безопасности. Став в конце 90-х годов принципиальным оппонентом Запада по многим кардинальным вопросам международных отношений, наша страна, тем не менее, не обладает достаточными возможностями реального противодействия ему через международные организации, все более вытесняемые США и НАТО из практической политики безопасности и теряющие и без того ограниченный потенциал и авторитет.

И, наконец, в-четвертых, сохраняющаяся и усилившаяся после Косово противоречивость и концептуальная неопределенность будущего европейской системы безопасности не позволяют эффективно противодействовать новым вызовам, пришедшим на смену военно-политической конфронтации, прежде всего этнополитическим конфликтам. Решительное применение силы в Косово, рекламируемое Западом как действенный метод антикризисного поведения, на деле породило одновременно серьезные сомнения в целесообразности реализации подобных сценариев в будущем.

Как стало понятно, логика развития военной операции, вовремя не переведенной в русло политического урегулирования, может вообще привести к потере реальных перспектив политического решения кризисной ситуации, а также ее интернационализации. В условиях же отсутствия согласованных антикризисных действий, общеевропейских по своему содержанию, локальные кризисы превращаются в серьезный источник международных противоречий, как это демонстрирует ситуация вокруг Югославии и Чечни. Европейским странам удалось в ноябре 1999 года на стамбульском саммите ОБСЕ достичь согласия и принять Хартию европейской безопасности.

Все перечисленное выше свидетельствует о том, что идея коллективной безопасности в Европе, с таким трудом сохраненная после похорон концепции «общеевропейского дома», переживает глубокий кризис.

Сегодня в моде возлагать всю ответственность за это на западные страны, хотя обвинять их в измене наивно. Прежде всего, они вовсе не отказались от самой идеи единой европейской безопасности и продолжают проповедовать ее идеалы. Но в полной мере отдавая себе отчет в невозможности ее осуществления в реальной перспективе, адаптируют свою практическую политику именно исходя из объективной ограниченности коллективных инструментов обеспечения безопасности. Поэтому - никакой измены, ведь в последние годы Запад проводил целенаправленную политику укрепления и расширения собственных институтов и механизмов безопасности и никогда не делал ставки на коллективные инструменты. Казалось бы, расширение НАТО уже поставило все точки над всеми буквами, где они должны стоять.

Но Россия продолжала жить иллюзиями, отстаивая свою мечту о иерархической системе безопасности с ОБСЕ на вершине пирамиды. То есть, если Запад следовал четко определенным стратегическим курсом, наша страна избрала в себя по существу тупиковое политическое направление.

В условиях, когда из сфер практической политики российские предложения были явно исключены вследствие отсутствия поддержки со стороны подавляющего большинства участников ОБСЕ отстаивание этих позиций на декларативном уровне еще больше сужало наши возможности маневра и выхода на другие коллективные формы организации безопасности в Европе. В результате - крушение надежд и иллюзий, фактическое одиночество России в европейской политической среде.

В этой среде российско-западные отношения последнего десятилетия можно было бы охарактеризовать словами русской песни «все ждала и верила сердцу вопреки…». Поэтому именно для России нынешний кризис оказался наиболее чувствительным став по существу кризиса ее внешнеполитического курса последнего десятилетия. Отправной точкой определения будущей российской стратегии должно стать признание того, что единство единой системы безопасности если и будет проявляться видимой перспективе, то в основном лишь с точки зрения неразрывности общего европейского пространства безопасности.

Реальное организационное единство, в основе которого была бы общая система принятия решений и совместные механизмы их реализации дело далекого будущего, хотя эту цель сегодняшние партнеры могли бы сформулировать уже сейчас. Для достижения такого единства необходимыми условиями являются не только общее стремление, но, главное, сравнимый с западноевропейскими параметрами уровень демократизации и стабильности государств на юге и востоке Европы, а также структуризация и институционализация безопасности в этом пространстве, позволяющая объединить в единую европейскую систему ее различные элементы.

События последнего времени, особенно косовский кризис, способствует утверждению в России такого трезвого видения современных международных отношений. Конечно, после саммита ОБСЕ в Стамбуле можно констатировать, что нашей стране не удалось отстоять свою концепцию иерархической системы коллективной безопасности.

Но, может быть, наиболее важный результат состоит как раз в обратном: России наконец-то удалось отказаться от своей нереалистичной, загоняющей ее в изоляцию концепции. В любом случае, мы согласились со своими партнерами в том, что ОБСЕ будет играть «ключевую объединяющую роль» в Европе. ОБСЕ будет использоваться, «когда это целесообразно, в качестве гибкого координационного механизма для развития сотрудничества, с помощью которого различные организации могут подкреплять усилия друг друга, используя специфические преимущества каждой из них». Документально подтвержденный в Хартии и декларированный совместно с партнерами по ОБСЕ отказ России от намерения «создавать иерархию организаций или устанавливать между ними постоянное разделение труда» не в коей мере не хоронит общеевропейские процессы.

Совсем напротив, именно это и открывает перспективу конструктивного общеевропейского сотрудничества на основе достигнутых принципиальных договоренностей, реализация которых, конечно же, требует дополнительных политических усилий и совместных практических шагов.

Среди них особо следует отметить три важнейших положения, на которых настаивала Россия, сумев убедить в своей правоте западных оппонентов. Во-первых, обязательство «и далее закреплять консенсус, лежащий в основе принятия решений ОБСЕ». Пересмотр этого правила, на чем первоначально настаивали некоторые западные страны, в первую очередь США, угрожал резким падением возможностей России, и без того значительно уменьшившихся, влиять на европейские дела. В этих обстоятельствах, даже если бы размывание консенсуса и привело к повышению оперативного потенциала ОБСЕ (основной аргумент в пользу отказа от единогласия), организация все в большей мере превращалась бы, очевидно, в инструмент западной, а не общеевропейской политики.

Во-вторых, было преодолено нежелание, особенно проявлявшееся Соединенными Штатами, прямо декларировать обязательство о неприменении силы. И несмотря на положения принятой в Вашингтон новой стратегической концепции НАТО, западные страны все-таки продемонстрировали способность возвратиться «назад в будущее». Признав первоочередную ответственность СБ ООН за поддержание мира и безопасности и его ключевую в этом отношении роль в регионе ОБСЕ, участники стамбульской встречи заявили: «Мы подтверждаем наши права и обязанности по уставу Организации Объединенных Наций, включая наше обязательство по вопросу о неприменении силы или угрозы силой». Следует отметить, что подтверждение этих обязательств было для России одним из условий восстановления сотрудничества с Западом в сфере безопасности, прежде всего - отношений с НАТО. В-третьих, в какой-то мере удалось если и не ограничить неблагоприятную для России тенденцию к натоцентризму в Европе, то попытаться удержать ее наиболее опасные «выбросы», подобные действиям в Косово.

Как указывается в Хартии, «в рамках ОБСЕ ни одно государство, группа государств или организация не могут быть наделены преимущественной ответственностью за поддержание мира и стабильности в регионе ОБСЕ или рассматривать какую либо часть региона ОБСЕ в качестве сферы своего влияния». Наряду с другими эти договоренности позволили принять «Оперативный документ - Платформу безопасности, основанной на сотрудничестве». Будет ли она действительно перенесена с бумаги в практику европейских отношений - далеко не ясно. Особенно если вспомнить судьбу целого ряда предыдущих решений ОБСЕ, которые сегодня представляют главным образом архивно-исторический интерес.

Но зато очевидно другое: платформа может стать практическим руководством лишь в том случае, если смогут договориться Запад и Россия, поскольку именно эта линия сотрудничества является стержневой для обеспечения общеевропейских подходов и действий.

В свою очередь, может быть главное значение стамбульского саммита ОБСЕ и состоит в том, что Запад и Россия, встретившись на пике принципиальных разногласий, сумели добиться важных встречных подвижек.

Конечно, достигнутые компромиссные решения можно трактовать как довольно общие, но нельзя их считать пустыми фразами, поскольку именно это сближение открывает новую перспективу российско-западных решений в сфере безопасности.

Их нынешний кризис дает возможность России, освободившись как от завышенных ожиданий прошлого, так и от излишней драматизации сегодняшних разногласий, выстроить действительно прагматичный курс на сотрудничество с Западом. Не следует обвинять Запад в стремлении реализовывать свои интересы, необходимо научиться последовательно и жестко (но не бескомпромиссно) отстаивать в рамках сотрудничества собственные приоритеты.

Надо в конце концов признать, что пытаться разговаривать на равных мы можем пока только в галстуках. 2.