Постмодерн - прежде всего философская идея, наиболее ярко выразившаяся в новой эпистемологии, связанной прежде всего с именами французских философов М.Фуко, Ж. Бодрийяра и Ф.Лиотара. Это не значит, конечно, что они "изобрели" постмодерн; просто с их работ началось осознание особенностей современного опыта, делающим его отличным от опыта предыдущих времен - осознание начала новой когнитивной эпохи в истории человечества. Если обобщить их соображения, то окажется, что для опыта постмодерна характерны три основных момента: во-первых, постмодерн ставит под сомнение характерное именно для модернистской эпистемологии четкое разделение субъекта и объекта, во-вторых, постмодерн не доверяет так называемым "метаповествованиям", то есть глобальным объяснительным концепциям, в-третьих, постмодерн ставит в центр внимания воспроизводство, репродуцирование, а не производство, как это делал ранний капиталистический модерн.
1. Ж. Бодрийяр отправлялся от марксова анализа капиталистического производства, прежде всего, от анализа различий между потребительной и меновой стоимостью. Потребительная стоимость - это ценность объекта с точки зрения его способности удовлетворить определенные человеческие потребности. Меновая стоимость - это рыночная стоимость объекта или продукта, измеряемая его ценой. Именно как предмет, обладающий меновой стоимостью, объект, согласно Марксу, становится товаром. С превращением объекта в товар Маркс связывал всю динамику капиталистического производства.
Бодрийяр добавляет к марксову анализу ряд категорий и развивает на этой основе своеобразную семиотическую теорию производства. Можно говорить о четырех видах логик, проявляющихся в современном производстве и современном потреблении: логика практической деятельности, которой соответствует потребительная стоимость вещи, логика уравновешивания, которой соответствует меновая стоимость, логика амбивалентности, которой соответствует символическая стоимость, и логика различения, которой соответствует знаковая стоимость. Эти логики находят свое воллощение в институтах, соответственно, потребления, рынка, дарения и статуса. Причем потребление согласно потребительной стоимости часто оказывается не главным в предмете, главным оказывается его способность репрезентировать статус. Функция товара как знака состоит не столько в удовлетворении потребности, сколько в символизации и репрезентации самой этой потребности. Товар не столько удовлетворяет потребность, сколько обозначает статус.
Поэтому первичность потребностей в человеческой жизни и общественном развитии - миф. Между индивидуумом и вещью нет прямой связи через потребность. Субъект отделен от объекта. Их связывает друг с другом то, что диктует формы потребления, а именно: жизненные формы и стили, представляющие собой неосознаваемую структуру социальных связей, выраженную в знаках и символах, в частности, в знаковых объектах - товарах.
2. От понятия знака Бодрийяр переходит к понятию кода. Применительно к обществу можно говорить, что совокупность ценностей группы, к которой принадлежит человек, есть код его потребления. От товара как кода, он переходит к переходит к кодам вообще, наличие многообразия которых начинает рассматривать как исключительную черту современного общества, современной жизни, современного опыта вообще. Коды господствуют не только в производстве и потреблении, но и в науке, например, биологии (ДНК), где они приобретают фундаментальную роль в объяснении процессов становления организма, в компьютерной и коммуникационной технике, а при их посредстве проникают во все области жизни. Эпоха кодов, говорит он, идет на смену эпохе знаков.
Коды выполняют две главные функции. Первая - функция совершенного воспроизведения объектов. Копия и есть оригинал, или ни то, ни другое - не копия и не оригинал, поскольку код оригиналом не является (оригиналом может быть только природный объект, а код - это система знаков).
Наличие кодов расширило воспроизводство до невероятных масштабов. Реальные объекты "утратили доверие", потому что все они моделируются и воспроизводятся искусственно. Коды позволяют "обойти" реальность и порождают "гиперреальности" (голография, виртуальная реальность и т.д.). Возникает феномен "обратимости". Это ведет к исчезновению "конечностей" любого рода; все оказывается включенным в одну всеобъемлющую систему, которая тавтологична. Это эпоха симуляции и симулякров (от лат. simulatio - видимость, притворство, имитация).
В современных европейских языках словом "симуляция" обозначается не только имитация, подражание вообще, но, в первую очередь, имитирующее представление функционирования какой-либо системы или какого-либо процесса средствами другой системы или другого процесса (например, компьютерная симуляция производственного процесса). Так же симуляцией именуется изучение какого-либо объекта, недоступного прямому наблюдению, посредством "симулирующей" модели. В русском языке и в том, и в другом случае употребляется слово моделирование.
Что же касается "симулякров", то это слово, также ведущее свое происхождение от simulatio, обозначающее образ, репрезентацию чего-либо, или какое-либо несубстанциональное, несущностное сходство предметов или явлений. Единственное число - simulacrum, множественное - simulacra. По сути дела, это слово обозначает модель (математическую, компьютерную или иного рода модель). В русском языке применительно к философскому контексту уже устоялся термин "симулякр" или "симулякра" в ед. числе, и "симулякры" - во множественном.
Мир становится миром симулякров. На человеческую жизнь это оказывает поразительное влияние. Она становится одномерной, ибо противоположности либо сглаживаются, либо вовсе исчезают. Благодаря таким жанрам, как перформанс или инсталляция, переход от искусства к жизни оказывается либо незаметным, либо вовсе несуществующим. В политике, благодаря репродуцированию идеологий, более не связанных с "социальным бытием", снимается различие между правым и левым. Различие истинного и ложного в общественном мнении - в среде масс-медиа, прежде всего, - перестает быть значимым; значима сенсация. Полезность и бесполезность объектов, красивое и безобразное в моде - эти и многие другие противоположности, определявшие ранее жизнь человека, теперь сглаживаются и исчезают. И главное, что исчезло - это, как уже сказано , различие между реальным и воображаемым. Все равно в мире "гиперреальности".
Есть ли выход за пределы этой всеобъемлющей системы? Бодрийяр предлагает выбор "фатальных стратегий" вместо становящихся стандартными в этом мире банальных рефлексивных стратегий. Первые ориентированы на объект, вторые на субъект. Первые предполагают азарт, риск в преследовании предмета, экстатическое отношение к нему. Вторые - рефлективную интеграцию в систему гиперреальности. Политический смысл фатальных, судьбоносных стратегий - следование массе, а не интеллектуалам, ибо массы - обожающи и экстатичны в своем отношений к вещам и людям, а интеллектуалы - рефлексивны. Устремления масс ведут, таким образом, к пределам системы. Отсюда - парадоксальный смысл "фатальной" стратегии конформизма.
Сгущение образов и преувеличение силы мира симулякров, конечно, имеется у Бодрийяра. Но, даже если попытаться подойти к делу трезвее и дифференцировать симуляционные и реальные аспекты действительной сегодняшней жизни, невозможно будет не признать, что имеется мощная тенденция к симуляции всего и вся. Недавно прокатившаяся по миру волна споров о возможности клонирования организмов, связанная с очередным судьбоносным шагом научной технологии, показала, что протесты ни к чему не приведут. Пришествие симулякров неотвратимо. Поиск же фатальных стратегий, состоящих в пробуждении любви к объекту, ведет к авантюризму как выходу на индивидуальном уровне или к персонификации власти со всеми вытекающими отсюда действительно фатальными последствиями.
3. У Лиотара постмодерн - это отрицание тоталитаризма. Тоталитаризм здесь надо понимать не в политическом, а, скорее, в теоретическом смысле, в смысле отказа от идеи целого (лат. totum - все, целое, совокупность, totaliter - все, полностью), которое целиком и полностью определяет части. Лиотар констатирует, что описания общества как целостности, тотальности, независимо от того, как "оформлено" это описание, представляется все более и более неадекватным по причине утраты в современном мире доверия к метаповествованиям. Метаповествования - это всеобъемлющие теории, например, теория социальной эволюции, или теория закономерного чередования социально-экономических формаций, или учение о том, что целью общества является удовлетворение потребностей его членов, либо доктрина о целом, предшествующем частям и их, части определяющем. Отличительным признаком и теоретической, а так же и социальной функцией метаповествования является дедуцированием (если речь идет о теории) или навязыванием (если речь идет о мире социальной практики), соответственно, теоретических решений или форм поведения, которые диктуются заранее принятым способом видения целого. Метаповествование (или "метанарратив", если быть ближе к терминологии Лиотара) предполагает телеологию, то есть идею смысла и цели целого, которая оправдывает, обосновывает, легитимирует насилие в обществе и использование знаний для целей насилия. Метаповествование наделяет смыслом науку, политику, просто всякий фрагмент социального поведения.
Лиотар рассматривает метаповествования как языковые игры. Согласно концепции языковых игр Л.Витгенштейна, никакая теория не в состоянии понять язык в его целостности, разве что она сама является одной из языковых игр. Так же, считает Лиотар, надо подходить и к метанарративам: каждый из них - языковая игра, являющаяся одной из множества языковых игр. Таким образом, спекулятивные метаповествования релятивизируются. Сами они претендуют на объективное описание явлений. Лиотар же требует рассматривать каждое из них как языковую игру, правила которой могут быть вычленены путем анализа способов соединения предложений друг с другом.
Пример: языковая игра "наука". Каковы ее правила?
· В качестве научных допускаются только дескриптивные суждения.
· Научные суждения по существу отличаются от нормативных суждений, которые только и используются для легитимации всякого рода гнета и насилия.
· Компетентность требуется только от того, кто формулирует научные суждения, а не от того, кто их принимает и использует.
· Научное суждение существует как таковое лишь в системе суждений, которая подкреплена аргументативно и эмпирически.
· Из предыдущего следует, что языковая игра "наука" требует от участника знакомства с современным состоянием научного знания
Cказанное свидетельствует, что научная игра не требует теперь метанарратива для цели собственной легитимации. Правила ее имманентны, то есть содержатся в ней самой. Для того, чтобы вести ее успешно, конкретному ученому вовсе не нужно добиваться освобождения от кого-то или чего-то, а также не нужно демонстрировать "прогресс" знания. Достаточно того, чтобы его деятельность была признана соответствующей правилам игры, то есть признана в качестве научной деятельности другими представителями ученого сообщества. Наука, таким образом, оказывается самоподдерживающимся предприятием, не нуждающимся в каком-то внешнем по отношению к ней самой оправдании или обосновании.
Но наличие такой игры ничего не говорит о важности науки и месте, которое она занимает в современном обществе. Поэтому Лиотар идет дальше. Как явствует из приведенных правил, научные суждения требуют эмпирического подтверждения. В сложных случаях само получение подтверждения требует комплексной технологии. Технология организуется согласно принципу эффективности, то есть для получения наибольшего результата при наименьших затратах. Но комплексная технология требует денег. Тот, кто располагает финансами, оказывается в состоянии получить искомое доказательство своих теоретических суждений. Таким образом, говорит Лиотар, технология оказывается не следствием "применения" научных суждений в промышленной и социальной практике, а средством получения самих этих научных суждений.
Так "составляется уравнение из богатства, эффективности и истины", - констатирует Лиотар. Поскольку по причине ограниченности ресурсов подход с точки зрения эффективности преобладает, истина оказывается на стороне лучше финансируемых исследований. Ибо именно те, кто имеет достаточно финансирования, оказываются в состоянии обеспечить технологию, нужную для получения эмпирического подтверждения. Более того, на их стороне оказывается и справедливость: получение эмпирического подтверждения свидетельствует о том, что распределение средств было справедливым. А если те, кто имеет финансы, имеют и власть (а это, по Лиотару, неизбежно, ибо они получают доход, используя результаты исследования), то оказывается, что наращивание технологий есть одновременно наращивание власти, богатства, истины и справедливости. И все это находится на одном полюсе общества, то есть локализовано в одних и тех же социальных группах. Знание, воплощенное в современной высокоразвитой науке, оказывается, если следовать Лиотару, не только сила, оно же - и власть, и богатство, и истина, и справедливость.
Но все это справедливо лишь при условии, что эффективность как критерий применения технологий не ставится под вопрос. Если же возникает сомнение в применимости этого критерия в науке, то есть как только он выходит из пределов научной игры, возникает необходимость метанарратива для ее обоснования. Такой метанарратив предоставляет современная системная теория общества (Парсонс, Луман).
Все в целом - системная теория общества и языковая игра "наука" - неотъемлемые элементы когнитивной эпохи модерна. В новых условиях - в условиях постмодерна - на смену гладкому функционированию систем идет плюрализм подходов, непредсказуемость ходов в игре, отклонения и раскол. Если правила игры, хотя бы некоторые, отвергаются, то невозможно говорить об "ошибке", о "неправильном ходе" в игре. А эти новые условия наступают: как показывает Лиотар, не существует логической возможности редукции общих суждений к конкретным ситуациям и обстоятельствам дел, и поэтому распад метанарративов - естественный путь преобразования человеческих знаний.