Все упоминания о евразийцах и их истории постоянно сопровождается указанием на утопичность их воззрений, на их идеализм, абстрактность. Именно в этой утопичности и романтизме принято видеть причину их исторического краха. Но приглядимся к этой проблеме внимательней. Большевики тоже были утопистами, и их взгляды даже в общем контексте хаотических настроений предреволюционной поры казались верхом экстравагантности и мечтательности. И тем не менее, эта небольшая секта фанатиков смогла перевернуть устои гигантской. консервативной, довольно пассивной страны. И после всех экспериментов, даже закончившихся крахом спустя более 70 лет, вряд ли найдется кто-то, кто осмелился бы утверждать, что коммунистический утопизм помешал большевикам создать на определенный и довольно период времени уникальное новаторское авангардное и сносно функционирующее государственное образование. Тот или иной утопический проект реализуется или не реализуется отнюдь не из-за того, что он слишком абстрактен или далек от суровой реальности. Причины гораздо глубже. Кстати, наряду с теми же большевиками, в России существовало множество иных и мощных и решительных и довольно фанатичных партий (левые эсеры или анархисты, к примеру), но они растворились в истории , почти ничего не оставив после себя.
Утопизм, безусловно, присущ евразийскому мировоззрению. Но он присущ вообще любому проекту, ведь сущность проекта как раз и заключается в том, чтобы изменить актуальное состояние реального положения вещей, а не концептуализировать постфактум статус кво. Заметим, что наиболее последовательный “антиутопизм” привел самых радикальных либеральных авторов (например, фон Хайека) к отрицанию и дискредитации самого понятия “проект”, распознанного как нечто “аморальное”(6) (так как осуществление проекта сопряжено с насилием над существующим де факто положением вещей).
Поэтому указание на “утопизм”, будучи справедливым, еще ничего не объясняет. Да, многие евразийские предвиденья оказались либо не точными, либо слишком поспешными. Так евразийцы предвидели быстрый крах марксизма в России, и перерождение правящего режима под давлением внутренних энергий в идеократическое государство Третьего Пути с доминирующей консервативно-революционной идеологией. Они полагали, что Православие и религиозный дух в скором времени вытеснят марксистскую ортодоксию, и на место большевизма придет идеология евразийства и его партийное выражение. Когда к концу двадцатых годов стало очевидно, что такой поворот событий маловероятен, евразийцы подошли к важнейшей для движения черте — либо надо было признать (как Устрялов и национал-большевики), что евразийский идеал в большевиках и воплотился, либо надо было оказаться от основной идеи, признав правоту реакционного и радикально антисоветского крыла эмиграции, утверждавшего, что “Россия кончилась”, что “весь народ впал в сатанизм” и “продался дьяволу” и что только “интервенция Запада и оккупация им России может изменить ситуацию к лучшему”.
Это была самая драматическая эпоха для всего евразийского движения. Бесконечная ностальгия по оставленной родине, усталость от сирого эмигрантского существования, нарастающая неприязнь к безразличному, эгоистическому Западу и его культуре, моральный надлом и внутри эмигрантские склоки — все это постепенно разрушило изначальный авангардный пафос, обессилило вождей, внушило скепсис и сомнения рядовым активистам.
Георгий Флоровский, разочаровавшись во всем, выбрал крайне правый путь, замкнулся в богословской тематике, переехал в США и, начав с отстаивания абсолютной чистоты Православия (7),окончил тем, что стал лидером эйкуменического движения, которое, по всем параметром, глубоко чуждо православном духу.
Но оставим Флоровского и других критиков евразийства справа. Гораздо важнее понять смысл евразийского замысла, основанного на особой диалектике, самостоятельной и оригинальной геополитической доктрине, уникальном духовном синтезе.
Евразийцы сформулировали в общих чертах модель Русской Утопии, причем сочетающей в себе как резюме консервативных славянофильских и народнических чаяний, так и футуристические и мобилизационные, авангардные мотивы. Эта евразийская Утопия, объединяла в себе критический реализм, строгое знание об экономико-технической и промышленной стороне реальности с предельным идеалистическим, духовным напряжением. Интуиции Достоевского о всечеловеческой миссии русского народа, традиционное учение о Москве-Третьем Риме, о Святой Руси, ковчеге спасения и даже коммунистический хилиастичсекий мессианизм большевиков (Третьего Интернационала) все эти важнейшие тенденции русской истории, аспекты уникальной и не имеющей аналогии Русской Судьбы переводились евразийцами в форму законченного мировоззрения, одновременно и непротиворечивого, и открытого для всех возможных форм уточнений и нюансировок(8).
Россия — особый континент, утверждали евразийцы. Этот континент по меньшей мере равен по своему значению не просто какой-то одной европейской или азиатской стране, но такой крупной цивилизационно-географической формации как Европа или Азия (взятые в целом). Полновесное и всеобъемлющее утверждения такой самобытности. вписанной в географию, культуру, этническую психологию, цивилизацию, исторический путь Русского Народа и Русского Государства является для евразийцев осью их Проекта. Но и эта довольно сильная мысль не является пределом дерзновенного мировоззрения евразийцев. В далекой перспективе Русская Правда видится как высшая и уникальная форма духовно-культурного, религиозно-исторического синтеза, способного вместить в себя все высшие, световые, богоявленческие аспекты и Европы и Азии, и Востока и Запада, чтобы слить и утвердить их в эсхатологической благодати нового Русского Рая, предчувствия которого пронизывают всю русскую культуру, историю, литературу, поэзию, даже политику.
Евразийцы иногда применяли к самим себе название “третий максимализм”. Имелось в виду, что это — движение столь же радикальное, экстремистское, утопическое и предельное, как правые и левые “максималисты” (монархисты и большевики). Но “третий максимализм” представлял собой не абсолютизацию, доведение до крайности одной из полярных тенденций (радикальный модернизм или радикальный архаизм), за счет полного отрицания другой. Евразийская Утопия предполагала особый своеобразный синтез, некое обобщение обоих максимализмом в головокружительной, рискованной и сверхнапряженной модели. Можно считать это “соблазном”, как свойственно поступать более умеренным темпераментам, более чиновничьим и обывательским натурам... Но все великое требует невероятного напряжения сил, творчества и созидания не бывает без риска.
Евразийцы не смогли приступить к реализации своего проекта. Эмигрантская среда была бессильна и раздираема внутренними противоречиями, а вожди СССР считали, что марксизм является самодостаточным учением, и даже если в Революции участвовали национал-мессианские элементы, осознавшие большевизм в мистико-религиозных терминах, то это следовало использовать в прагматических целях. Но все же постепенно начав с принципа “прав народов и наций на самоопределение”, сами большевики пришли к подлинному имперостроительству, и реализовали на практике некоторые существенные аспекты евразийского плана (хотя и в усеченном, искаженном виде). Конечно, евразийцы оказались прозорливей антисоветских сред в эмиграции, постоянно заявлявших о скором конце большевиков. Конечно, только евразийский анализ позволяет понять перерождение в патриотическом, этатистском духе марксизма в СССР. Конечно, только евразийская геополитика объясняет поведение Сталина и позже Брежнева на международной арене. И в этом смысле, левые евразийцы и национал-большевики были абсолютно правы. а их анализ событий той эпохи совершенно не потерял актуальности (в отличие от полностью опровергнутых историей “предвидений” реакционеров и антисоветчиков).
Но все же очевидно, что СССР так и не стала той Великой Евразийской Империей, Русским Раем, о которых грезили евразийцы. Полной и совершенной трансформации не произошло, каких-то важнейших компонентов не хватило для эсхатологического синтеза.
И в этом свете трагическое свидетельство судьбы Петра Савицкого приобретает значение символа. Его отказ от левого уклона парижского отделения “Евразии”( хотя самого себя он и называет в письме Струве в 1921 г. “национал-большевиком”(9)!) имеет огромное значение. Духовный вектор, солнечный православный ориентир даже понятый максимально широко, парадоксально и новаторски не просто один из компонентов евразийской утопии, которым можно пренебречь по прагматическим соображениям. Савицкий настаивает на том, что необходимо “различать духов”. Что “третий максимализм” — это все же не одна из версий “максимализма красного”, но нечто самостоятельное, требующее своего собственного воплощения, своей собственной истории, своей собственной партии, своего собственного пути.
И снова Савицкий оказывается прозорливее других. Тот зазор, который существовал между советской идеологией, советской государственной практикой с одной стороны, и евразийским проектом, с другой, и явился, в конечном счете, рычагом, с помощью которого развалилось Великое Государство, потерпело крах великое начинание. Лишенная идеологической гибкости евразийцев, парадоксализма их философии истории, особой мистической интегрирующей религиозности, их ясного геополитического анализа советская государственно-идеологичесчкая конструкция, в конце концов, разлетелась вдребезги, не в силах противостоять агрессивному давлению извне и не в состоянии удовлетворить адекватным образом культурно-духовных запросов изнутри.
Утопия, как показал, в частности, наш век, вполне реализуема. Но пока осуществлялись лишь ее промежуточные, приближенные, искаженные версии, в которые уже изначально были заложены подвох, порча, роковые элементы подделки, недодуманности, несовершенства.
Евразийская Утопия (как и проекты Консервативной Революции в широком смысле) — самая совершенная, логичная, последовательная, непротиворечивая, жизненная, страстная, световая и солнечная, а самое главное — так резонирующая с высшими уровнями нашего национального духа, нашего исторического пути.
Евразийский проект, в отличие от большевистского, не знает печальных результатов поражения, а что еще хуже — вырождения, превращения в самопародию, внутреннего разложения. Он просто отложен на некоторое время. Видимо, сроки рождения Великой Евразийской Империи еще не подошли. Но строго говоря, кроме этого проекта никакого иного на данный момент не существует — кроме него либо полная капитуляция перед Западом, либо страусиная политика беззубого, архаичного, безответственного, “археологического” консерватизма.
Пусть Савицкому (как и Устрялову, Артуру Мюллеру ван ден Бруку, Тириару, Никишу(10)) не суждено было стать “Лениным евразийской революции”. Что ж, значит он будет “евразийским Марксом” или даже “евразийским Фурье”.
Солнечная мечта о мире справедливости и братства, о Государстве Духа и нового человека, о полной победе светлого разума над мраком материи никогда не исчезнет из человечества или по меньшей мере из русского народа. В противном случае от этого человечества останется лишь кишащая масса эгоистических мертвецов, последних людей, о которых пессимистически пророчествовал Ницше. Но этого не будет, не должно быть...
А раз так, то евразийская мечта, высокий идеал Последнего Царства, спасительной, богоносной России-Евразии обязательно воплотится в жизнь. И исходя из высшей трансцендентной логики мы уже сегодня с полным основанием и правом можем сказать — Евразийство просто обречено на триумф, на то. чтобы стать главным духовным орудием Русской Борьбы и Русской Победы — победы над хаотической, фатально дуальной, безысходно гравитационной и энтропийной роковой логикой “мира сего”, тщетно пытающегося сегодня порвать последние связи с “миром Иным”.
------------------------------------------------------------------------------------------
§ (1) До окончательного логического вывода данный тезис довел представитель родственного евразийцам направления — национал-большевик Николай Устрялов.
§ (2)Кстати, сам Макиндер, один из классиков геополитиков и автор самой базовой концепции геополитического дуализма был представителем Великобритании в белой армии, консультируя Колчака и Врангеля . Не исключено, что Савицкий, занимавший высокий чин в правительстве Врангеля, был с ним лично знаком (хотя документально подтверждающих это сведений нет).
§ (3) См. Ж-л “Элементы. Евразийское обозрение”, Москва. 1995, номер 7. Хэлфорд Джордж Макиндер “Географическая ось истории” стр. 26 — 31
§ (4) Там же. Карл Хаусхофер “Континентальный Блок: Берлин — Миосква — Токио” стр.32 — 36.
§ (5) Подробно о соотношении геополитических доктрин Макиндера, Хауфхофера, Мэхэна, и Савицкого см. книге А.Дугин “Основы Геополитики. Геополитическое будущее России”, Москва, 1997
§ (6) См. “Элементы”, 1995, номер 5. Ален де Бенуа “ Хайек: Закон Джунглей” стр.43 — 47
§ (7)Как будто в нашей Церкви все так ясно, и нет никаких проблем и парадоксов; у Флоровского постоянно повторяется выражение “смутился”, такой-то смутился об одном богословском вопросе, такой-то о другом, и складывается впечатление, что задача заключается не в том, чтобы найти истину, а чтобы паче чаяния “не смутиться”, даже ценой выспреннего повторения витиеватых, но бессодержательных банальностей.
§ (8)См. на эту тему также “Элементы”, 1996, номер 8. “Геополитика Православия” ЦСМИ, стр.38 — 42 и А.Дугин “Тамплиеры Пролетариата”, Москва, Арктогея, 1997
§ (9) Цит. по ГАРФ, ф.5783, оп. 1, д.358, л.110
§ (10) Об идеях и судьбах этих мыслителей и полититических деятелей см. ж-л “Элементы”, номера 1 (1992), 3 (1993), 8 (1997), а также А.Дугин “Консевративная Революция”, Москва, Арктогея, 1994 и он же “Тамплиеры Пролетариата”, op.cit.