РЕШЕНИЕ, ОПОЗДАВШЕЕ НА 11 ЛЕТ

 

11 октября 1964 года, когда Сергей Хрущев прибыл в Пицунду, Л.И. Брежнев вернулся из Берлина в Москву. 12 октября в Москву прибыл Н.В. Подгорный. Семичастный вспоминал: «Перед КГБ стояла задача обеспечить спокойный и гладкий ход событий… «Проблематичных» в этом плане чекистов оставалось примерно пять или шесть десятков. Именно столько их было в команде, обеспечивающей личную охрану Хрущева, которая находилась в это время вместе с ним на Черном море. Формально они неизменно были в моем подчинении, однако в случае если бы высший представитель отдал им другую команду, они не могли бы его ослушаться. Разработали мы также план обеспечения порядка в столице и особенно в Кремле, где и должна была развернуться дискуссия на Президиуме ЦК, а затем и работа пленума… Все работали с пониманием и добросовестно. В это время наша военная контрразведка и контрразведывательные подразделения Московского округа получили приказ строго следить за любым, даже самым малейшим движением войск в округе и при передвижении их в сторону Москвы немедленно сообщать в КГБ. Пришло время действовать!» Таким образом, помимо чекистов, охранявших Хрущева, недоверие Семичастного вызывали и части Московского военного округа, которые могли выступить на стороне Хрущева.

Сергей Хрущев вспоминал: «Утро двенадцатого октября встретило нас теплой, ясной погодой. Невысокое солнце пригревало… Микоян не появлялся, а отец после завтрака и массажа удобно расположился в кресле на открытой террасе плавательного бассейна, выстроенного у самой кромки воды. Тут же стоял плетенный столик с аппаратом "ВЧ"».

К Хрущеву подошел его помощник B.C. Лебедев, который держал в одной руке толстую папку с полученными сегодня из Москвы документами, а в другой – тугой портфель с материалами по новой Конституции. Лебедев заверил Хрущева, что в почте нет ничего срочного. «Хорошо, сейчас посмотрим. А как дела с материалами по Конституции?» – «В ближайшие дни обработаем ваши замечания и представим», – ответил Лебедев. Хрущев пояснил сыну: «Мы тут на свободе занялись подготовкой текста новой Конституции. Затянули это дело. Хотелось к Пленуму в ноябре подготовить редакцию для обсуждения. Я надиктовал свои мысли, сейчас над ними работают».

В это утро Хрущев ждал сообщений о запуске космического корабля «Восход». Впервые на борту корабля должно было находиться сразу три космонавта: В.М. Комаров, К.П. Феоктистов и Б.Б. Волков. Хрущев следил за часами. «Запуск прошел, – объявил он и посмотрел на телефон. Аппарат молчал, – вспоминал Сергей Хрущев. – Обычно сразу после запуска отцу звонил заместитель Председателя Совета Министров, отвечающий за ракетную технику, докладывал о результатах, потом звонил Королев, иногда Малиновский… На сей раз телефон молчал долго. Отец занялся бумагами, но сосредоточиться не мог. То и дело поглядывал на массивный белый аппарат. Никто не звонил. Прошло полчаса, сорок минут – молчание становилось все более странным». Хрущев потребовал, чтобы его соединили с заместителем Председателя Совета Министров Л.В. Смирновым, ведавшим, в частности, космическими исследованиями. Хрущев стал ругать Смирнова за то, что тот не сообщил ему о запуске космического корабля. Смирнов сослался на занятость. Сергей Хрущев считал, что Смирнов «уже все знал и не торопился звонить отцу. Для него смена власти фактически произошла».

Через полчаса к Хрущеву пришел Лебедев и сообщил, что установлена прямая связь с космонавтами. Хрущев вошел в небольшой кабинет. Туда же устремились многочисленные фото– и кинокорреспонденты. Свой рапорт командир корабля В.М. Комаров начал привычными словами: «Докладываю ЦК КПСС, Советскому правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущеву…» Хрущев дружески поздравил Комарова и других космонавтов. Потом он сказал: «Передаю трубку Анастасу Ивановичу Микояну. Он у меня ее буквально вырывает из рук, не могу же я отказать ему в этом». Микоян говорил об «"общей радости" всех советских людей». Затем трубку снова взял Хрущев, который сказал: «До свидания, товарищи. Ждем вас на Земле. До свидания». Комаров ответил: «До свидания, дорогие Никита Сергеевич и Анастас Иванович. Мы вас поняли – вы ждете нас на Земле, и мы с вами встретимся. Мы доложим о выполнении порученного нам задания». Хрущев еще раз сказал: «До свидания». И это было последнее его слово, прозвучавшее в советском эфире.

Хрущев не знал, что ему не доведется встретить космонавтов во Внуково и что он фактически прощался со всей Советской страной.

Тем временем, как вспоминал Семичастный, «12 октября все собрались на квартире у Леонида Ильича Брежнева». К этому времени члены Президиума решили пригласить Хрущева на свое заседание и высказать накопившиеся к нему претензии. Однако для этого надо было пригласить Хрущева. Шелепин вспоминал: «Вроде Подгорному и надо звонить. Но он накануне разговаривал с Хрущевым. И Подгорный отказывается: "Я не буду звонить, а то вызову сомнения, я с ним недавно разговаривал, ничего не было, а тут вдруг – вызываем". Решили, что позвонит Брежнев». Как свидетельствовал Семичастный, «дорожащего Брежнева нам пришлось к телефону буквально тащить – такой страх он испытывал от сознания того, что именно ему приходится начинать всю акцию. Вызвали Пицунду и стали ждать (связь обеспечивали мои люди). Наконец на другом конце провода раздался голос Хрущева».

В октябре в Пицунде солнце рано садилось. Хрущев и Микоян прогуливались по темной аллейке вдоль моря. По словам Сергея Хрущева, «прогулку прервал подбежавший дежурный: "Никита Сергеевич, вас просит к телефону товарищ Суслов". Все повернули к даче. Отец с Микояном вошли в маленький кабинет, где стоял аппарат «ВЧ». Я последовал за ним. Охрана осталась в парке. Отец снял трубку: "Слушаю вас, товарищ Суслов"». Возможно, что разночтения между воспоминаниями Сергея Хрущева и воспоминаниями Шелепина и Семичастного (первый утверждал, что говорил Суслов, последние уверяли, что говорил Брежнев) связаны с тем, что Брежнев все‑таки не смог набраться смелости позвать Хрущева и за него это сделал Суслов, который уже потом передал трубку Брежневу.

Шелепин вспоминал: «Брежнев трусил. Боялся. Не брал трубку… Страшно это было. Брежнев дрожал, заикался, у него посинели губы: "Никита Сергеевич, тут вот мы просим приехать… по вашим вопросам, по вашей записке". Хрущев: "По какому вопросу?" Брежнев: "По сельскому хозяйству и другим". Хрущев: "Решайте без меня". Брежнев: "Без вас нельзя". Хрущев: "Я подумаю"». Семичастный утверждал, что Хрущев сказал: «Эти вопросы могут и подождать. Обсудим их вместе после моего возвращения из отпуска». Мы стояли, столпившись, рядом с Брежневым. Выражения лиц Подгорного, Суслова, Полянского, Шелепина и других выдавали их внутреннюю напряженность: что теперь Леонид Ильич сделает? Мы стали подсказывать, чтобы Брежнев настаивал. «Нет, Никита Сергеевич, – Брежнев придал своему голосу решительный тон. – Мы уже решили. Заседание созвано. Без вашего участия оно не может состояться». Хрущев был несколько удивлен, но ясного ответа не давал. «Хорошо, – сказал он наконец. – Мы здесь подумаем с Анастасом». На этом разговор был закончен.

Семичастный «отправился в свой кабинет на Лубянку, и каждый час Брежнев названивал мне: есть ли новости?» Тем временем в Пицунде Хрущев обратился к Микояну: «Якобы собрались все члены Президиума и у них возникли какие‑то срочные вопросы по сельскому хозяйству, которые надо обсудить перед Пленумом. Настаивают, чтобы я завтра же прилетел в Москву. Ты слышал, я хотел отложить до возвращения из отпуска, но они не соглашаются. Придется лететь. Ты полетишь?» «Конечно». Хрущев отдал распоряжения об отлете и перенес встречу с министром Франции Гастоном Палевским с обеденного времени на утро. Семичастный вспоминал: «Только в полночь дежурный по правительственной охране доложил, что Хрущев затребовал правительственный самолет в Адлер, ближайший к Пицунде аэропорт, к шести утрам следующего дня. Я немедленно передал эту информацию Брежневу. Тот обрадовался. Было ясно, что Никита Сергеевич прилетит, а вместе с ним прибудет и председатель Президиума Верховного Совета Микоян. Предусмотрительно я отправил в отпуск начальника личной охраны Хрущева Литовченко».

Тем временем Хрущев, его сын и Микоян отправились на прогулку. Шли молча. Потом заговорил Хрущев: «Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных сельскохозяйственных проблем. Думаю, что этот звонок связан с тем, о чем говорил Сергей». Потом он отправил Сергея домой, а сам еще долго разгуливал с Микояном, о чем‑то беседуя. Видимо, только сейчас Хрущев понял, что Брежнев хитрил в разговоре с ним. Однако по тону Брежнева он мог справедливо решить, что тот ощущает неуверенность. То обстоятельство, что Брежнев срочно вызывал его в Москву, Хрущев мог истолковать так, что в Президиуме идет острая стычка между различными группировками. Слова Брежнева о том, что без Хрущева ничего нельзя решить, могли лишь свидетельствовать о серьезности возникших разногласий. Однако, казалось, что Хрущев должен стать арбитром для разрешения спора, но никак не жертвой заговора. Исходя из опыта июня 1953 года, Хрущев мог решить, что в случае переворота его бы давно арестовали. Между тем охрана вела себя как обычно. Ему предоставлялась полная свобода действий, и его никто не вез в Москву под арестом. Возможно, что Хрущев и Микоян долго обсуждали вероятные варианты развития событий.

Сергей Хрущев вспоминал: «Утро 13 октября – последнее утро "славного десятилетия" Хрущева – встретило нас теплом и покоем. Распорядок дня не нарушался. Внешне отец был абсолютно спокоен. За завтраком он, как обычно, пошутил с женщиной, подающей на стол, посетовал на свою диету. Потом заговорил с помощником о текущих делах. После завтрака отец просмотрел бумаги». Спокойствие Хрущева говорило о его собранности, готовности к предстоящему трудному разговору на Президиуме и уверенности в своей победе над возможными оппонентами. Сергей Хрущев обратил внимание: «Одно только было необычным– телефоны молчали…» Но и это Н.С. Хрущев мог объяснить: члены Президиума ведут какой‑то серьезный спор, и поэтому никто из них не обращается к нему, ожидая его возвращения.

Прием Гастона Палевского продолжался недолго. С.Н. Хрущев писал: «Меньше чем через полчаса гости удалились, а отец пошел к даче. Последний в его жизни официальный прием закончился. Пора было собираться в Москву. Вещи уже увезли на аэродром. Подали легкий обед – овощной суп, вареный судак. По совету врачей отец последнее время придерживался диеты. Ели молча. С нами за столом сидели, как обычно, помощники и личный врач отца – Владимир Григорьевич Беззубик».

Перед отъездом Хрущева сестра‑хозяйка правительственной дачи вручила ему большой букет цветов. У ворот к машине подошел командующий Закавказским военным округом. Он извинился, что только он провожает Хрущева, так как, по его словам, первый секретарь КП Грузии В.П. Мжаванадзе находился на лечении в Барвихе, а председатель Совета министров Грузии Джавахишвили уехал по районам. Это выглядело правдоподобно, так как отъезд Хрущева из Грузии произошел неожиданно. Командующий округом сопровождал Хрущева до аэродрома, рассказывая о положении в сельском хозяйстве Грузии, и это лишь подчеркивало то, что ни в стране, ни в положении Хрущева ничего не изменилось.

На аэродроме Хрущева встретил улыбающийся командир корабля генерал Цыбин, который доложил: «Машина к полету готова! Неполадок нет. Погода по трассе хорошая». По словам С.Н. Хрущева, «отец пожал ему руку, стал легко подниматься по трапу. За ним последовал Микоян. Они оба прошли в хвостовой салон… Отец не любил одиночества, и в полете в «хвосте» всегда собирались попутчики: он что‑то обсуждал с помощниками, правил стенограммы своих выступлений, а то и просто разговаривал с сопровождающими. На сей раз было иначе. «Оставьте нас вдвоем, – коротко приказал он… Бортпроводница проносит в задний салон поднос с бутылкой армянского коньяка, минеральной водой и закуской, но через минуту возвращается, неся все обратно. Не до того… В заднем салоне, закрывшись от всех, два человека вырабатывали линию поведения, проигрывали варианты, пытались угадать, что их ждет там, впереди, в аэропорту Внуково‑2».

Семичастный вспоминал: «Из аэропорта в Адлере правительственный самолет поднялся в воздух около десяти часов утра 13 октября. Я сообщил Брежневу, что Хрущев прилетит в Москву примерно в полдень, и спросил, кто поедет его встречать. Было принято, что Первого секретаря обычно встречают все члены Президиума, а также много других функционеров. "Никто не поедет, – неуверенно ответил Брежнев. – Поезжай сам". Тогда я спросил, как мне себя во время встречи вести. "Решишь все на месте", – отделался он от меня короткой фразой. Еще до того, как колеса самолета коснулись посадочной полосы, выяснилось, что столкновения с охраной или какого‑либо насилия не будет: из Пицунды сообщили, что Хрущева сопровождают только пять членов его личной охраны. Аэродром был совершенно пуст. Вскоре после меня во Внуково прибыло еще несколько человек из Девятого управления, но те по моему указанию встали так, чтобы их не было видно. Прибыл и секретарь Президиума Верховного Совета Георгадзе, чтобы встретить своего шефа – Микояна».

Сергей Хрущев вспоминал: «Самолет подрулил к правительственному павильону в аэропорту Внуково‑2. Последний раз взревели моторы, и наступила тишина. Внизу – никого. Площадка перед самолетом пуста, лишь вдали маячат две фигуры. Отсюда не разберешь, кто это. Недобрый знак. Последние годы члены Президиума ЦК гурьбой приезжали провожать и встречать отца. Он притворно хмурил брови, ругал встречавших «бездельниками», ворчал: "Что я, без вас дороги не знаю", – но видно было, что такая встреча ему приятна. Теперь внизу – никого».

Учитывая, что еще в начале 1950‑х годов Хрущев снял первого секретаря Сталиногорского горкома за то, что тот не встретил его на улице, что Хрущев решил снять Жукова, после того, как выяснилось, что по его распоряжению Хрущева в Берлине не встретили Рокоссовский и Гречко, то можно себе представить, в какую ярость пришел Хрущев, когда увидел, что его не встречает никто из членов Президиума ЦК.

С. Хрущев вспоминал: «Медленно подкатился трап. Загадочные фигуры тоже приблизились вслед за ним. Теперь их уже можно узнать – это председатель КГБ Семичастный и начальник управления охраны Чекалов. Следом спешит Георгадзе. Отец, поблагодарив бортпроводниц, спускается по трапу первым. За ним в цепочку растянулись остальные. Семичастный подходит к отцу, вежливо, но сдержанно здоровается: "С благополучным прибытием, Никита Сергеевич". Потом пожимает руку Микояну. Чекалов держится на два шага сзади, руки по швам – служба. Лицо напряжено».

По словам Семичастного, Хрущев тут же спросил: «А где остальные?» Семичастный ответил: «В Кремле. Ждут вас». Никита Сергеевич глянул на меня, но ничего не сказал. "Вы будете обедать дома или в Кремле присоединитесь к остальным?" – нарушил я тишину вопросом. "Они уже поели?" "Наверное, нет. Ждут вас". Потом они обменялись парой фраз с Микояном. "Поедем в Кремль", – решили вместе». Хотя отсутствие членов Президиума ЦК во Внуково‑2 могло возмутить и встревожить Хрущева не на шутку, миролюбивые вопросы Семичастного о том, где он будет обедать, никак не свидетельствовали о том, что Хрущев находится под арестом.

Сергей Хрущев вспоминал: «Проходим пустой стеклянный павильон. Эхом отдаются шаги. В дальних углах вытягивается охрана. Дежурный предупредительно открывает большую, из цельного стекла, дверь. Напротив двери у тротуара застыл длинный «ЗИЛ‑111», автомобиль отца. На площадке выстроились черные машины: еще один «ЗИЛ» – охраны, «Чайки» Микояна и Семичастного, «Волги». Хрущев и Микоян садятся в машину. Офицер охраны захлопывает дверцу и занимает место впереди. Автомобиль стремительно трогается и исчезает за поворотом. За ним срываются остальные. Семичастный на ходу запрыгивает в притормозившую "Чайку"».

«Поехали за ними», – сказал Семичастный своему шоферу. Он вспоминал: «Про себя воздал хвалу судьбе за то, что она помогла мне все провести так гладко. И только в пути я осознал, что допустил маленькую оплошность. За несколько дней до этого перепуганный Брежнев посоветовал мне для предосторожности – против обыкновения – брать с собой телохранителя. Телохранителем был всего один офицер, одетый к тому же в штатское. Мы, не спеша, двигались по Внуковскому шоссе к городу. Обычно я сидел рядом с водителем, а теперь мое место занимал охранник. Телохранители Хрущева обратили на это внимание и занервничали. Они все чаще стали оборачиваться, чтобы глянуть на нашу машину. Один раз обернулся и сам Никита Сергеевич». Хрущев и его охранники могли решить, что следовавшая за ними машина – это конвой. «Притормозите», – сказал Семичастный водителю, стараясь избежать неприятностей. Несколько минут машина Семичастного переждала у края шоссе, а потом двинулась дальше.

Семичастный вспоминал: «Я снял телефонную трубку и сообщил о прилете Первого секретаря человеку, ожидавшему моего звонка за кремлевскими стенами. Как только Хрущев и Микоян прибыли на место и Никита Сергеевич закрыл за собой двери зала заседаний, я отдал еще несколько распоряжений. Прежде всего я отыскал майора, который в это время заменял в Кремле Литовченко, и сказал ему значительно: "Сейчас я меняю охрану в приемной Никиты Сергеевича, на его квартире и на даче. И ты давай со своей командой – в сторонку. Это решение Президиума ЦК. Ты коммунист, я – тоже. Поэтому давай решение выполнять. О своей дальнейшей работе в органах безопасности не беспокойся". "Товарищ председатель, – немедленно отреагировал майор. – Я офицер и коммунист. Все понимаю и сделаю так, как вы мне прикажете"». В общем, я принял все меры, чтобы охрана и связь на квартире, на даче, в машине Хрущева были замкнуты на начальника Девятого управления Чекалова и меня. Новая охрана приступила к своим обязанностям. На этом свои главные задачи я выполнил. Не оставалось повода дольше находиться в Кремле. Остаток дня я провел в своем кабинете на третьем этаже на Лубянке».

Тем временем Н.С. Хрущев вошел в свой кремлевский кабинет. Было около 4 часов дня. В кабинете находилось 24 высших руководителя партии. Здесь были все члены Президиума ЦК, кроме больного Ф.Р. Козлова, все кандидаты в члены Президиума ЦК, все секретари ЦК. Заговорщики не повторили ошибки Маленкова, Булганина и других, выступивших против Хрущева в отсутствие некоторых членов Президиума ЦК. Но главное отличие состояло в том, что сейчас участники заговора могли положиться на полную поддержку КГБ, Министерства обороты и значительной части членов ЦК. Хрущев, видимо, это еще не знал. Он, как обычно, занял председательское место, и открыл заседание словами: «Вы хотели обсудить проблемы в моем присутствии. О чем речь?»

Первым взял слово Л.И. Брежнев. В черновых записях заседаний сказано, что первый вопрос, который поднял Л.И. Брежнев, звучал так: «Ставят вопрос секретари: что означает восьмилетка». Затем был поставлен вопрос о ноябрьском пленуме и ликвидации территориальных производственных управлений. Далее было сказано о «разделении обкомов», и это означало, что у Брежнева и собравшихся были возражения против осуществленного два года назад раздела местных партийных органов на промышленные и сельскохозяйственные. Следующие вопросы уже явно касались стиля работы Хрущева: «о частых структурных изменениях», «Хрущев, не посоветовавшись, выступил на совещании о восьмилетке», «общение стало через записки», «высказаться о положении в Президиуме ЦК», «общение с товарищами непартийное».

Записи лишь конспективно воспроизводят ответ Хрущева на эту критику: «Обеспокоен был. Аргументы веские. Главное – люблю свою партию, хочу быть полезным партии. К сожалению, не замечал и не ожидал. Записки посылал членам Президиума по всем вопросам. Разделение обкомов – не противоречит единому руководству. Допускал раздражительность. Я выступаю о своих недостатках. Насколько хватит сил». Судя по этим записям, требования об отставке Хрущева еще не прозвучало и поэтому он объявил о готовности работать «насколько хватит сил». Дальше, как писал Гришин, Хрущев «предоставлял поочередно слово всем членам и кандидатам в члены Президиума ЦК. Каждый отмечал недостатки и ошибки в работе Первого секретаря ЦК».

Первым выступил кандидат в члены Президиума ЦК и первый секретарь ЦК Компартии Украины П.Е. Шелест. В черновых записях о его выступлении сказано: «Мы– главный генеральный штаб, Резко видны недочеты и промахи. Переоценка успехов и новых идей ведут к срывам. С положениями записки Н.С. Хрущева нельзя согласиться. (Речь идет о записке «О руководстве сельским хозяйством в связи с переходом на путь интенсификации». – Прим. авт.) На партработу кадров не подобрать, сплошные реорганизации. В 1957 году ставили задачу догнать и перегнать США, а получился провал. Деятельность нашу дискредитирует. Говорили о жилье – не выполнили. Волевые решения. Не повышаем зарплату, а говорили, что повысим. О разделении обкомов – не на правильном пути стоим, нельзя молчать. О планировании – коллективно надо решать, а не единолично. Последнее заседание о плане, ничего не поняли. Ответственность и права республик – ответственность есть, а прав нет». Шелест подверг критике всю деятельность Хрущева, но не сказал, какие из этого могут последовать оргвыводы.

Следом выступил член Президиума ЦК и председатель Совета Министров РСФСР Г.И. Воронов: «В результате неправильного и непартийного отношения Хрущева создалась нетерпимая обстановка, возник новый культ личности Хрущева. Не менее опасный. По существу коллективного руководства нет. За 3,5 года я не имел возможности высказать свое мнение; окрики, оскорбления. Последнее совещание: Хрущев наговорил много ерунды. О плане – не знаем какой план. Мне говорил (видимо, Хрущев. – Прим. авт.): «Вы самый опасный человек». В записке много чепухи. Реорганизация – только и сидим на этом. Два обкома – жизнь не подтвердила. Отпустить на пенсию, я бы проголосовал». Таким образом. Воронов первым предложил отправить Хрущева в отставку.

Секретарь ЦК А.Н. Шелепин начал с упоминания положительного в политике Хрущева, сказав: «Линия правильная, за годы много сделано». Но тут же перешел к перечислению ошибок Хрущева: «Сколько пленумов – были митинги. У вас сосредоточена власть, вы ею стали злоупотреблять. Нетерпимая обстановка. Культ личности полностью сложился. Поддерживал вас, вера в вас падала, падала – обидно. Много демагогического. Самомнение непомерное. Зачем вы натравливаете друг на друга? Роль членов Президиума ЦК принижена. Среди членов Президиума ЦК нет друзей, окружили себя сомнительными людьми. Т. Поляков (этот секретарь ЦК присутствовал на заседании. – Прим. авт.) гнусную роль играет. Потеряли скромность. «Правда» – это семейный листок Хрущева. Откуда вы взяли – «дела у нас идут хорошо». Темп за 10 лет – упал. Национальный доход – с 11% до 4% упал. Волевые указания наносят вред. О строительстве. Строят 4‑5‑этажные дома. В сельском хозяйстве – карусель… Лозунг «обогнать» – авантюризм в политике. Резкостью оттолкнули от себя. «Мы разгоним Академию!» Перестройки в промышленности вред принесли. Оторвали науку от производства. Два обкома – ошибка и теоретическая ошибка».

«О внешнеполитическом курсе, о курсе на мирное сосуществовании, с империализмом мы должны быть строже. Отступаете от главной линии. Суэцкий кризис – на грани войны. Берлинский кризис – наша позиция ущерб нанесла. Кубинский кризис – авантюра, жонглирование судьбами народов. Лозунг «если СССР и США договорятся – все будет в порядке» – неправильно. О Китае – правильная позиция, но гибче проводить линию, в очень многом виноваты и вы. Зачем нужно Дежу говорить обидные слова. (Речь шла о грубом поведении Хрущева на переговорах с Георгиу‑Дежем. – Прим. авт.)»

«Непостоянство. Выезды – семейные стали. О рязанском деле. Не брезгуете ничем». Последняя фраза была неясна и возможно, что речь шла о присвоении Хрущевым подарков от иностранных руководителей, подаренных ему, как главе СССР. В своих мемуарах Микоян писал: «Обвиняли еще, что взял у Насера в Египте в подарок пять автомашин. Я лично такие подарки отдавал в клуб завода "Красный пролетарий". Подарки из Японии передал в Музей восточных культур. Но у Хрущева сохранилось что‑то крестьянское – он эти подарки себе и семье своей оставлял… а я поступал, по традициям 1920‑х годов, когда крупные подарки не принято было принимать и оставлять себе».

Слово взял член Президиума ЦК А.П. Кириленко: «Речь идет о серьезных ошибках – грубо стал нарушаться ленинский стиль руководства. Коллегиальность нарушается. Мнение других товарищей ничего не значит. Грубые оскорбления. Вы пытаетесь нейтрализовать замечания. Ничем не оправданно сосредоточение власти в одних руках. Слащавость любите, а людей честных – отталкиваете. Почему вы таким стали?»

Выступил кандидат в члены Президиума ЦК и первый секретарь Компартии Белоруссии К.Т. Мазуров: «В партии происходят явления, которые противоречат ленинским указаниям. Культ создан. Провалов больше, чем могло быть. Стиль работы – записки. Нездоровое соревнование – догнать Америку. Непрерывные реорганизации. То одно указание, то другое единоличное решение привело к принижению партийной работы. Все возмущаются, что ликвидированы райкомы. Критики в ЦК нет. К руководителям других стран – отношение неправильное – национализм процветает. Забвение национального вопроса опасно. Культ зашел далеко, трудно его исправить».

Кандидат в члены Президиума ЦК и член Бюро по РСФСР Л.Н. Ефремов заявил: «Умы воспалены. Возражают против ликвидации производственных управлений. Скоропалительные выдвигаются идеи. Новые предложения вносятся одни за другим. В сельском хозяйстве – линия вырабатывается вами, но все поспешно, вне времени и пространства. Переоценка состояния механизации сельского хозяйства. В личном плане: вы были другим человеком. Вы грубите с кадрами. Субъективистский подход. Игра в вождизм. Высмеивание и сарказм. Урывками идет обсуждение внешнеполитических вопросов. Назойливо выпячиваются документы с вашим именем».

В своем выступлении кандидат в члены Президиума ЦК и первый секретарь компартии Грузии В.П. Мжаванадзе говорил: «Первый раз говорим о правильном и справедливо. Опорочены (видимо, Хрущевым. – Прим. авт.) все: Микоян, Брежнев, Косыгин. Упразднение райкомов – преступление. Непоследовательность в сельском хозяйстве, неразбериха. Все вам дозволено. Пленум ЦК созвать». В отличие от июньского заседания Президиума ЦК, сейчас руководители партии были готовы решить вопрос о Хрущеве на пленуме ЦК.

Секретарь ЦК М.А. Суслов сказал: «Нет здоровой обстановки. В Президиуме – ненормальная обстановка, с точки зрения деловой. Генеральная линия правильная. Нарушение ленинских принципов и далеко пошли в их нарушении. Практически невозможно высказать иное мнение. Оскорбительно относитесь к работникам. Все положительное приписывается Хрущеву, недостатки – обкомам. Поощряете подхалимов. Сигналам придаете большое значение – от семьи. Семейные выезды. Поездки Аджубея неполезны. Один не может разобраться во всех вопросах – накручено. С новым планом – что делать не знают. Поднять роль Президиума и Пленума».

Кандидат в члены Президиума ЦК и председатель Всесоюзного Центрального Совета профсоюзов (ВЦСПС) В.В. Гришин начал с рассказа о позитивных сторонах Н.С. Хрущева: «Он к лучшему стремился и много сделано». Но тут же оговаривался: «Но товарищи правильно говорили– все успехи как будто исходили от т. Хрущева. Есть личные отрицательные качества. Нежелание считаться с коллективом. Диктаторство. Нет коллективного руководства. Поспешность, многие вопросы не продумываются. Технический уровень многих отраслей отстает. Управление промышленностью – неразбериха, наслоения. Масса комитетов, потеряли отраслевой подход. (Гришин имел в виду большое количество Государственных комитетов, созданных при Хрущеве вместо министерств. Они часто дублировали друг друга в своей деятельности. – Прим. авт.) В сельском хозяйстве – провалы – связывают с вами. Наскоком решаются вопросы. Пышно расцвел культ личности одного лица. Все берет на себя – нетерпимость к мнению других. Газеты заполнены вашими выступлениями, фотографиями. Интереса к профсоюзам не проявили. Все берете на себя, все доклады на себя. Правительственные органы парализованы. Ни ответа, ни привета по вопросам материального положения (в семилетке). Не уделяется с вашей стороны внимания. (Видимо, Гришин имел в виду отказ Хрущева реагировать на явное невыполнение заданий семилетнего плана по улучшению материального положения населения. – Прим. авт.) Пленуму доложить. Нецелесообразно сосредотачивать в одних руках власть».

Выступление В.В. Гришина было последним на заседании 13 октября, которое продолжалось до 8 часов вечера. Было решено продолжить заседание на следующий день. Семичастный вспоминал: «Вечером позвонил мне Брежнев и усталым голосом сообщил, что "на сегодня" заседание Президиума закончилось. "Что делать? Неужели отпускать Никиту?" "Пусть отправляется, куда хочет, – ответил я спокойно. – Он ничего уже сделать не может: все под контролем". Хрущев поехал домой».

Пока шло заседание Президиума ЦК, по радио и телевидению передавали сообщение об успешном приземлении космического корабля «Восход». Скорее всего, спуск космического корабля был ускорен. Ведь известно, что Хрущев бы обязательно присутствовал на встрече космонавтов во Внуково. Однако, судя по его планам, он не собирался в ближайшие дни покидать Пицунду и, стало быть, приземление «Восхода» не ожидалось так скоро. В это время даже многие информированные люди не знали о том, что происходило в Кремле. Сергей Хрущев встретился с сыном Микояна Серго и поделился с ним своими опасениями. Затем Сергей Хрущев позвонил А. Аджубею и попросил приехать к нему. Один из самых информированных людей страны А.Аджубей ничего не знал о происходившем и в ответ на его звонок в Кремль ему ответили, что действительно идет заседание Президиума ЦК, но о его повестке дня ничего неизвестно. По словам С.Н. Хрущева, «Аджубей стал звонить в разные места. Горюнову в ТАСС – ничего не знает; Семичастному в КГБ – нет на месте; Шелепину в ЦК – на заседании; Григоряну в ЦК – ничего не знает. Аджубей сник».

Сергей Хрущев вспоминал: «Около восьми часов вечера приехал отец. Машина его привычно остановилась у самых ворот. Он пошел вдоль забора по дорожке, это был его обычный маршрут. Я догнал его. Несколько шагов прошли молча, я ни о чем не спрашивал. Вид у него был расстроенный и очень усталый. "Все получилось так, как ты говорил", – начал он первым. "Требуют твоей отставки со всех постов?" – спросил я. "Пока только с какого‑нибудь одного, но это ничего не значит. Это только начало… Надо быть ко всему готовым…"» Последняя фраза в последнем выступлении Гришина могла создать впечатление, что руководители партии предлагают лишь разделить функции Первого секретаря и Председателя Совета Министров СССР, а не отстранить Н.С. Хрущева от руководства. В то же время Хрущев понимал, что за отставай его с одного из этих постов могло вскоре последовать и его отстранение из руководства страны. Но, видимо, вечером 13 октября Хрущев считал, что этот процесс займет некоторое время.

Тем временем Аджубей попытался дозвониться до некоторых участников заседания. Однако телефоны Шелепина, Полянского и других молчали. Только через несколько дней С. Хрущев узнал, что «после отъезда отца все члены Президиума договорились к телефону не подходить: вдруг Хрущев начнет их обзванивать и ему удастся склонить кого‑нибудь на свою сторону». Вечером Серго Микоян сообщил Сергею Хрущеву, что к А.И. Микояну приехал директор ИМЭМО академик А.А. Арзуманян и они долго беседовали. Когда беседа закончилась, С. Микоян вместе с С. Хрущевым и А. Аджубеем поехали к А. Арзуманяну. Академик пересказал им все, что он узнал от Микояна, а затем сказал: «Дело сейчас не в ошибках Никиты Сергеевича, а в линии, которую он олицетворяет и проводит. Если его не будет, к власти могут прийти сталинисты, и никто не знает, что произойдет. Нужно дать бой и не допустить смещения Хрущева. Однако, боюсь, это трудновыполнимо. Впрочем, нельзя сидеть сложа руки, попробуем что‑то сделать». Сергей Хрущев писал: «Его слова вселяли надежду – отец не одинок. Ведь в 1957 году большинство членов Президиума тоже требовали его отставки, но Пленум решил иначе».

О том, что исход борьбы не был решен, свидетельствуют и воспоминания Семичастного: «Этой ночью спать мне не пришлось. Среди членов ЦК началось брожение: с кем идти, за кем идти? Непрерывно звонил телефон. Всем, кто обращался с вопросами ко мне, я отвечал, что информации о деталях обсуждения не имею. Утром следующего дня мне доложили, что Хрущев прибыл в Кремль и заседание Президиума продолжено. Хрущев казался более уравновешенным, тем не менее дискуссия длилась еще несколько часов».

На открывшемся утром 14 октября заседании первым слово взял член Президиума ЦК и заместитель Председателя Совета Министров СССР Д.С. Полянский. Он сказал: «Линия съездов правильная, другое дело осуществление ее Хрущевым… Мы не мирились и раньше, но не были острыми. Другой Хрущев стал. В первую пятилетку вел хорошо себя. В последнее время захотел возвыситься над партией, стал груб. Сельское хозяйство – в первые годы шло хорошо, затем – застой и разочарование. 78 миллиардов рублей не хватает. Ослабление материально‑технической базы. Сталина поносите до неприличия. Седеет деревня. Всех отстранили от сельского хозяйства. О восьмилетке – темним. Руководство через записки. Лысенко – Аракчеев в науке. 10 академиков Темирязевки не принимаете, а капиталиста сходу принимаете. Тяжелый вы человек. Теперь вы – другой. Заболели манией величия.

Вывод – уйти вам со всех постов в отставку. Вы же не сдадитесь просто». Очевидно, что члены Президиума ЦК, узнав о намерении Хрущева и Микояна «дать бой» и, возможно, добиться реванша даже после отстранения Хрущева с одной из должностей, решили действовать более радикально.

После того как Полянский кончил речь, Шелепин заметил: «Микоян ведет себя неправильно. Послушать его». Слово взял Микоян. Он постарался соединить критические высказывания в адрес Хрущева с упоминанием позитивных сторон его деятельности таким образом, чтобы общий вывод не привел к решению о его отставке: «Суслов прав – прямо говорит, решение съездов правильно. Стабильный состав Президиума – может управлять страной. Во внешней политике – вначале Хрущев мало владел внешней политикой, быстро овладел. Суэц – не были в состоянии войны, но риск был. Берлинский вопрос – я выступал против. В общем – правильно. Кубинский кризис – спорил. Подводный флот послать – сама идея на грани авантюризма. Блестящие беседы с иностранцами. Вспыльчивость, раздражительность – правильно. (Микоян, видимо, говорил о том, что критика этих черт характера Хрущева была правильной. – Прим. авт.) Нет мстительности. (Позже в своих мемуарах Микоян говорил прямо противоположное. – Прим. авт.) Идет на смелое выдвижение людей.

Окружение – отделить тт. Малина и Шуйского (работник Общего отдела ЦК и сотрудник секретариата Хрущева. – Прим. авт.). Подсовывали цифры, Старовский путает. (Микоян снимал обвинения в фальсификации статистических данных с Хрущева и обвинял в этом начальника Центрального статистического управления Старовского. – Прим. авт.) Не надо Хрущеву брать все на себя. По поводу обкомов – сначала я возражал. Неправильное отсечь. Хрущева разгрузить, должен оставаться у руководства партии». Так Микоян, поддержав отчасти критику в адрес Хрущева, пытался оставить его на посту Первого секретаря и в составе Президиума ЦК.

Потом выступил кандидат в члены Президиума ЦК и первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Ш.Р. Рашидов: «Линия ЦК правильная, страна имеет успехи. Жизнь ставит новые вопросы, кадры растут. Почему записка Хрущева разослана, а не решение? Надоели реорганизации. Производственные управления ликвидированы, райкомы ликвидированы. Принижена роль парторганов. Оба обкома – не оправдывают себя. О новой пятилетке – Президиум не обсуждал – совещание прошло без пользы. В вашем характере – противоречивость, в вашем выступлении – одно, в действиях – другое. Вам дают необдуманные цифры. Все с вашим именем связывают. Товарищей унижаете. Пленум созвать. Ленинский порядок». Во многом повторив содержание выступлений тех, кто высказался до Микояна, Рашидов тем самым продолжил наступление против Хрущева. Однако он не решился поддержать предложение Полянского.

Выступил член Президиума ЦК и первый заместитель Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгин: «Удовлетворен ходом обсуждения. Линия правильная. Полумерами не удастся решить. Стиль Хрущева – не ленинский. XXII съезд – два доклада на себя взял. Все сам, все сам. Письма льстивые рассылает, а критические нет. (Видимо, имелось в виду распространение Хрущевым членам ЦК писем, в которых выражалась поддержка политике Хрущева. – Прим. авт.) Противопоставили себя Президиуму ЦК и ЦК. Ни с кем не считаетесь. Интриговали. Доклад Суслова – сначала хвалил, потом хаял. Власть на вас давит. Вам нравятся овации. Записки и единоличные решения о пятилетке и восьмилетке. Военные вопросы – монополизировал. Созвать пленум, ввести пост второго секретаря. Вас освободить от всех постов». Таким образом, Косыгин решительно поддержал предложение Полянского.

В своем выступлении член Президиума ЦК и секретарь ЦК Н.В. Подгорный сказал: «Согласен с выступлениями всех, кроме Микояна. Мы все с уважением относились к Хрущеву. Сейчас он другой. Культ личности процветает. Много хороших сторон есть. Колоссальные ошибки в реорганизации. Ссылки на Сталина – ни к чему. Сам делает хуже. По военным вопросам. Президиум не знает, что делается, и вы не знаете. О разделении обкомов – глупость. О взаимоотношениях с социалистическими странами – разброд. Вы виноваты. Обстановка с Хрущевым – невозможно поговорить. Разделить посты. Решить о пленуме. Как отразится на международных отношениях и внутренних? Отразится, но ничего не случится. Лучше, если бы сам попросил освободить».

Опять слово взял член Президиума ЦК и секретарь ЦК Л.И. Брежнев: «Согласен со всеми». Обращаясь к Хрущеву, он сказал: «С вами я прошел с 38‑го года. В 57 году боролся за вас. Не могу вступить в сделку со своей совестью… Освободить Аджубея. Освободить Харламова. Рязанское дело – ваша вина… Освободить Хрущева от занимаемых постов, разделить посты».

Тем временем, по словам Семичастного, за стенами Кремля «напряженность продолжала нарастать. Поэтому, где‑то в середине дня, я позвонил в Кремль и попросил позвать к телефону Брежнева. Тот откликнулся немедленно. Я сказал ему: "Продолжение дискуссии не идет на пользу: в зал может заявиться какая‑нибудь делегация – спасать либо вас, либо Хрущева". "Что предлагаешь?" – тревожно спросил Брежнев. "Я за то, чтобы пленум собрался сегодня же. Еще одну ночь я не смогу контролировать ситуацию". Брежнев посоветовался с остальными и через полчаса сам мне позвонил: "Пленум откроется в шесть вечера. Мы договорились, что те, кто еще хочет выступить, получат по пять минут, а затем подведем черту"».

Записи выступлений секретарей ЦК в протоколе были короткими: «Андропов: Правильно делает Президиум. Предложение поддерживаю. Пономарев: Поддерживаю предложение. Ильичев: Согласен. Титов: Согласен с выводами. Рудаков: Согласен с выводами. Поляков: Согласен с выводами».

Опять выступил Микоян: «Говорил, что думал (видимо, он так оценил свое предыдущее выступление). Хрущев сказал, что за посты бороться не будет». Выступил член Президиума ЦК Н.М. Шверник: «Н.С. Хрущев неправильно повел себя. Лишить постов, удовлетворить просьбу».

Под конец заседания выступил Хрущев. Судя по черновым записям протокола, Шелепин довольно точно воспроизвел его речь: «Вы все много говорили о моих отрицательных качествах и действиях. Говорили также о моих положительных качествах, и за это вам спасибо. Я с вами бороться не собираюсь, да и не могу. (И тут у него на глаза навернулись слезы.) Я вместе с вами боролся с антипартийной группой. Вашу честность я ценю. Я по‑разному относился к вам и извиняюсь за грубость, которую допускал в отношении Полянского, Воронова и некоторых других товарищей. Извините меня за это».

«Я многого не помню, о чем вы говорили, но главная моя ошибка состоит в том, что я проявил слабость и не замечал порочных явлений. Я пытался не иметь два поста, но ведь эти два поста дали мне вы! Ошибка моя в том, что я не поставил этот вопрос на XXII съезде КПСС. Я понимаю, что я за все отвечаю, но я не могу все читать сам. Что касается совмещения постов Первого секретаря ЦК и председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР, то я считаю, что эти посты и впредь следует совмещать в одном лице. Что касается Академии наук СССР, то признаю, что допустил в отношении нее ошибку, за что извиняюсь. Вместе с тем считаю, что в таком виде Академия наук нам не нужна… Много здесь говорили о кукурузе, но имейте в виду, что кукурузой и впредь придется заниматься».

«О Суэцком кризисе. Да, это было опасно, но получилось‑то хорошо. Берлинский кризис действительно поставил страну на грань войны. Я допустил ошибку, но вместе с тем горжусь, что все хорошо было сделано и так хорошо закончилось. Что касается Карибского кризиса, то да, я был инициатором. Этот вопрос мы обсуждали несколько раз, но решения не приняли – все откладывали».

«В отношении разделения обкомов партии на промышленные и сельские я считал и сейчас считаю, что решение об этом было принято правильное».

«Я понимаю, что меня, моей персоны уже нет, но я на вашем месте мою персону сразу не сбрасывал бы со счетов. Выступать на пленуме ЦК со слезами на глазах я не собираюсь. Я расклеился. Я не прошу у вас милости. Уходя со сцены, повторяю: бороться с вами не собираюсь и «обмазывать» вас не буду, так как мы единомышленники. Я сейчас переживаю и радуюсь, так как настал период, когда члены Президиума ЦК начали контролировать деятельность Первого секретаря ЦК и говорить полным голосом… Разве я «культ»? Вы меня кругом обмазали г…, а я говорю: «Правильно». Разве это культ?! Сегодняшнее заседание Президиума ЦК – это победа партии».

«Я думал, что мне надо уходить. Но жизнь цепкая. Я сам вижу, что не справляюсь с делом, ни с кем из вас не встречаюсь. Я оторвался от вас. Вы меня сегодня за это здорово критиковали, да я и сам страдал из‑за этого. Но в кости или в бильярд никогда не играл – всегда был на работе. Я благодарю вас за предоставляемую мне возможность уйти в отставку. Жизнь мне больше не нужна. Прошу вас напишите за меня заявление, а я его подпишу. Я готов сделать все во имя интересов партии. Я сорок шесть лет в партии состою – поймите меня. Я думал, что, может быть, вы сочтете возможным учредить какой‑либо почетный пост. Но я вас не прошу об этом. Где мне жить, решите сами. Я готов, если надо, уехать куда угодно. Еще раз спасибо за критику, за совместную работу в течение рада лет и за вашу готовность дать мне возможность уйти в отставку».

По решению Президиума Ильичев и Гришин подготовили заявление от имени Хрущева с просьбой об отставке. Хрущев подписал это заявление, в котором говорилось, что он не может «выполнять ныне возложенные на меня обязанности».

После обеда заседание Президиума ЦК продолжалось без участия Хрущева. Микоян до конца старался добиться компромиссного решения. В своих воспоминаниях он писал: «Видя, что вопрос о его освобождении с поста Первого секретаря окончательно решен, я предложил сохранить его на посту Председателя Совета Министров хотя бы на год, а там видно будет». Объясняя мотивы своего предложения, Микоян писал: «Я имел в виду, что можно будет использовать его политический капитал во всем мире и правильное отношение к десталинизации, но лишив его возможности быть почти что полным диктатором, и таким образом иметь возможность противостоять его страсти к неоправданной административной чехарде».

Приехав к Хрущеву после этого заседания, Микоян рассказывал и о других предложениях, которые он вносил: «Я еще предлагал учредить для тебя должность консультанта Президиума ЦК, но мое предложение отвергли». Категорически против этих предложений выступил Косыгин. По словам Микояна, Брежнев сказал, что он понимает его предложения и их можно было бы принять, «если бы не характер Никиты Сергеевича. Его поддержали: очень уж боялись его решительности и неуемности». (Правда, Микоян все же не исключал того, что Хрущева могут сделать членом Президиума Верховного Совета СССР.) Затем Л.И. Брежнев предложил избрать Н.В. Подгорного Первым секретарем ЦК КПСС, но тот стал отказываться и предложил на этот пост Л.И. Брежнева. Это решение было принято. Было также решено рекомендовать на пост Председателя Совета Министров СССР А.Н. Косыгина.

14 октября, в 18 часов, в Свердловском зале Кремля открылся пленум ЦК КПСС. В это время мой отец был кандидатом в члены ЦК КПСС. Когда он получил от курьера извещение о пленуме ЦК, он стал обзванивать своих знакомых, чтобы выяснить, в чем дело, но никто ничего не знал. Он пришел в Кремль за несколько минут до назначенного срока. Рядом с ним сидел незнакомый ему генерал. Отец спросил его, не знает ли он, что происходит. Генерал ничего не знал. Вновь приходившие люди также ничего не могли сказать. Наконец, на сцене зала появились члены партийного руководства. По тому, что Н.С. Хрущев шел последним, многим присутствовавшим стало ясно, в чем дело. На плечах Хрущева был легкий серый плащ. Он сел в стороне от остальных членов Президиума ЦК и приложил ладони к щекам. Пленум открыл Л.И. Брежнев.

Брежнев заявил: «Товарищи! В связи с поступавшими в ЦК КПСС запросами о возникающих неясностях принципиального характера по вопросам, намечаемым к обсуждению на Пленуме ЦК КПСС в ноябре, а также по вопросам, связанным с планированием развития народного хозяйства на новый период, Президиум ЦК КПСС счел необходимым обсудить эти вопросы на своем заседании 12 октября… В ходе обсуждения на заседании членами Президиума, кандидатами в члены Президиума и секретарями ЦК стали подниматься и другие важного значения вопросы, особенно о ненормальной обстановке в работе в Президиуме ЦК. Было признано неотложным и необходимым возникающие вопросы в присутствии Хрущева на заседании Президиума ЦК КПСС 13 октября… В течение двух дней Президиум ЦК КПСС обсуждал вопрос об ошибках и неправильных действиях Хрущева. Все мы во время обсуждения придерживались единого мнения».

Брежнев передал слово для доклада М.А. Суслову. По оценке Семичастного, доклад продолжался два часа. Суслов суммировал обвинения в адрес Хрущева, выдвинутые на заседании Президиума ЦК. Хотя Суслов повторил слова о том, что Хрущев «после разгрома антипартийной группировки изменился, зазнался», на самом деле обвинения ничем не отличались от тех, что были выдвинуты в июне 1957 года. Несмотря на то что Молотову, Кагановичу, Маленкову мешали говорить на июньском (1957 г.) пленуме ЦК, они успели сказать, что с Хрущевым невозможно работать, что он всех оскорбляет и подавляет, что у него безгранично самомнение, что он лезет во все дела, не замечая собственной некомпетентности. Теперь об этом же говорил Суслов. В июне 1957 года также речь шла о том, что Хрущев принимает решения, не считаясь с другими членами Президиума, о «культе личности Хрущева», об импульсивных «зигзагах Хрущева» во внешней политике и его маниакальной склонности к реорганизациям системы управления внутри страны. Молотов, Каганович и Маленков дружно осуждали авантюристический лозунг «Догнать США по производству мяса, масла, молока в 2‑3 года!». Теперь этот же лозунг и так же энергично высмеивали те, кто 7 лет назад с пеной у рта осуждали Молотова и других за попытку отстранить Хрущева от власти. Суслов, Подгорный, Полянский, Кириленко, Брежнев, Косыгин, Шелепин и другие, с возмущением отвергавшие в июне 1957 года обвинения в адрес Хрущева, теперь повторяли их, лишь дополняя примерами за последние семь лет.

Правда, в то время Советская страна еще была слишком сильна, чтобы даже заведомо ошибочные действия Хрущева могли остановить ее поступательное развитие. Возможно, что за фразами о «правильной линии съездов партии» скрывалась обоснованная удовлетворенность тем, что страна продолжала быстро развиваться, что за последние годы были достигнуты впечатляющие успехи в хозяйстве, науке, технике. Кроме того, деятельность Хрущева отнюдь не была однозначно порочной. Многие его действия принесли существенную пользу развитию страны. Возможно, что Суслов и другие критики Хрущева признавали его позитивную роль в достижении этих успехов.

В то же время заявления о «правильной политике ЦК» прикрывали чудовищную ошибку семилетней давности тех, кто теперь смещал Хрущева. Получалось, что в июне 1957 года нынешние члены Президиума и многие члены ЦК сознательно оставили у власти человека, непригодного к высшему руководству, лишь на семь лет затянув его диктаторское правление. В течение этих семи лет многие из теперешних обличителей Хрущева постоянно повторяли дежурные фразы об «исторических решениях» XX съезда и последующих съездов и пленумов, выражали восхищение деятельностью Хрущева, льстили ему в лицо, называя «гениальными» его вздорные предложения, провозглашая его «талантливейшим продолжателем дела Ленина, выдающимся теоретиком и практиком коммунистического строительства». Они поддерживали самые сумасбродные идеи Хрущева, терпели его хамские выходки. Тем самым они лишь умножили число катастрофических ошибок во внешней и внутренней политике страны, которых уже было допущено немало к июню 1957 года. За эти семь лет они могли убедиться в том, что Хрущев не возмутитель спокойствия в царстве застоя, каким они его представляли в июне 1957 года, а смутьян, способный вносить много дезорганизации и хаоса в государственную деятельность.

Правда, Молотов, Маленков и другие также виноваты в том, что слишком поздно поставили вопрос об отставке Хрущева. Назначение Хрущева на пост Первого секретаря ЦК КПСС было изначально ошибочным. В октябре 1964 года руководство партии и страны исправляло ошибку 11‑летней давности.

Однако Суслов не только оправдывал ответственность нынешних руководителей страны за поддержку Хрущева в июне 1957 года, но и не пытался определить причины, каким образом нахальный и грубый, необразованный и самонадеянный авантюрист пришел к власти и продолжал править, невзирая на свои очевидные провалы. Очевидно, что руководство страны не было готово к такому анализу положения в партии и обществе. Руководители страны не были способны самокритично взглянуть на нездоровую обстановку в своей среде, на интриги и подсиживания, в результате которых компетентный поиск деловых решений подменялся борьбой за власть с демагогическими обвинениями и компроматами. Нежелание серьезно и глубоко разбираться в причинах и следствиях пребывания Хрущева у власти выразилось и в том, что обсуждения доклада Суслова не была. Зато, как и в июне 1957 году, в зале звучали истерические вопли, но на сей раз адресованные Хрущеву.

Отец запомнил, как А.Б. Аристов, подбежав к трибуне, выкрикнул в лицо Хрущеву: «Дал Героя Советского Союза подручному Роммеля!»[10]Приблизившись к трибуне, Председатель Президиума Верховного Совета Узбекистана Насриддинова выкрикнула: «Он оскорбил весь узбекский народ!» Кто‑то еще рвался к трибуне, выкрикивая проклятия в адрес Хрущева. Звучали требования: «Исключить его из партии!» «Под суд его!» Хрущев сидел неподвижно, обхватив ладонями лицо.

Суслов зачитал заявление Хрущева с просьбой о своей отставке, а также проект постановления, в котором говорилось, что Хрущева освобождают от занимаемых им постов по состоянию здоровья. Брежнев предложил не открывать прений, и его предложение поддержали. Затем единогласно было принято постановление об отставке Хрущева.

Перешли к выборам новых первых руководителей страны. Слово взял Н.В. Подгорный, который внес предложение избрать Первым секретарем ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Это предложение было принято единогласно. Затем Л.И. Брежнев выступил с предложением избрать Председателем Совета Министров СССР А.Н. Косыгина. И это предложение было принято единогласно.

Семичастный вспоминал: «Когда пленум закончился, в комнате, где обычно собирались члены Президиума ЦК, Хрущев попрощался с каждым за руку… Уместно здесь было бы напомнить, что, когда снимали со своих постов Молотова, Маленкова и Кагановича, их попросили покинуть зал заседаний сразу после принятия решения об их освобождении, и никто с ними даже не попрощался. Да и в Москве никого из них не оставили».

В отличие от Молотова, Кагановича, Маленкова и других, Хрущева не исключили из партии. Ему оставили многие материальные блага, которыми обладали советские руководители. В тот день А.И. Микоян сообщил Н.С. Хрущеву: «Меня просили передать тебе следующее… Нынешняя дача и городская квартира (особняк на Ленинских горах) сохраняются за тобой пожизненно… Охрана и обслуживающий персонал тоже останутся, но людей заменят… Будет установлена пенсия – 500 рублей в месяц и закреплена машина». Правда, дача и особняк, которыми пользовались Хрущевы, были заменены на более скромные жилища, но в остальном обещанные Хрущеву материальные условия пребывания на пенсии сохранялись до его смерти.