ИСТОКИ ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ

Основоположники марксизма-ленинизма К.Маркс и Ф.Энгельс писали по вопросам внешней политики довольно много. В основном это были критические статьи, обличавшие дипломатию капиталистических государств. Особую неприязнь они испытывали ко внешней политике России. Энгельс даже написал специальную статью, посвященную внешней политике русского царизма¹. С другой стороны, ни Маркс, ни Энгельс не оставили у своих последователей сколько-нибудь ясного представления о том, какой должна быть внешняя политика будущих социалистических государств. Видимо, это объяснялось тем, что и тот, и другой не считали, что какая-либо внешняя политика вообще потребуется в будущем коммунистическом обществе. По их мнению, социалистическая революция могла произойти лишь одновременно во всех или нескольких основных передовых странах.

Впервые данный вывод был сформулирован Энгельсом в 1847 году и получил дальнейшее подтверждение и развитие в трудах К.Маркса. Энгельс исходил из того, что развитие промышленности "уравнивает общественные условия" в различных странах и что противоречия между пролетариатом и буржуазией становятся "главной борьбой нашего времени". В связи с этим Энгельс полагал, что

"... Коммунистическая революция будет не только национальной, но произойдет одновременно во всех цивилизованных странах ...

Она есть всемирная революция и будет поэтому иметь всемирную арену"².

Слабым местом этой концепции было то, что она абсолютизировала противоречия между рабочими и буржуазией, и при этом игнорировала или преуменьшала роль других важных общественных противоречий, особенно межнациональных и межгосударственных. Тем не менее, идея о международном, "всемирном" характере будущей социалистической революции была заимствована и принята на вооружение российскими большевиками. Они отстаивали эти принципы на Штутгардском (1907), Копенгагенском (1910) и Базельском (1912) конгрессах 2-ого Интернационала, где были, в частности, приняты решения о том, чтобы использовать политический кризис, который создаст будущая война, в целях свержения капиталистического строя.

Начало первой мировой войны большевики встретили выдвижением лозунгов, вполне отвечающих концепции пролетарского интернационализма: "поражение своего правительства", "превращение войны империалистической в войну гражданскую", "создание Соединенных Штатов Европы". Но война продолжалась, ее перерастания в гражданскую не происходило. Рабочие воюющих стран и партии, представляющие их интересы, не спешили перейти на позиции пролетарского интернационализма. Заводы и фабрики бойко работали на военные заказы и даже конкурировали между собой за получение выгодных контрактов. В европейских парламентах представители социалистических партий голосовали за военные кредиты, а лидеры этих партий вошли в правительства своих стран. Конференции социалистов стран Антанты в Лондоне (февраль 1915 года) и стран германского блока в Вене (апрель 1915 года) высказались за войну до победного конца. Одним словом, жизнь жестоко опровергала марксистскую концепцию пролетарского интернационализма.

Национализм оказался гораздо более привлекательной идеологией для рабочих западных стран. Они, вместе с представителями других классов, прекрасно понимали ту простую истину, что победа в войне принесла бы им повышение собственного жизненного уровня за счет, прежде всего, присоединения новых колониальных владений, приобретения новых рынков сбыта, устранения экономической конкуренции со стороны побежденных наций, а также взыскания с последних внушительной контрибуции. Видимо, поэтому Ленин через год после начала войны был вынужден пересмотреть свой взгляд на характер будущей революции. Он сформулировал теоретическое положение о том, что "возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой капиталистической стране"³. Данный факт опровергает утверждение И.Дейчера о том, что своеобразие сталинских взглядов по вопросам мировой революции проявилось уже в предреволюционный период. Дейчер, ссылаясь на полемику между Преображенским и Сталиным на 6-ом съезде РСДРП(б), увидел у последнего "какой-то более сильный акцент ... на особую социалистическую миссию России, чем даже у Троцкого и у Ленина"⁴. Тогда в грозные июльские дни 1917 года, когда Ленин скрывался от преследований Временного правительства, Сталин выступил с отчетным докладом ЦК и с докладом о текущем моменте. Отвечая Преображенскому, который пытался увязать вопрос о победе революции в России с успехом революции на Западе, Сталин сказал:

"Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму ... Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь"⁵.

Сделав данное заявление, Сталин просто отражал, уже выработанную Лениным позицию о возможности победы социализма в одной стране. Если в подходе Сталина в тот момент и была какая-то особенность, то состояла она не в том, что он сказал, а в том, чего он не сказал. В его выступлении не было ни слова о международном характере русской революции, не было ни слова о "долгой упорной борьбе социалистических республик с остальными государствами", борьбе, которая должна была привести, по мнению Ленина, к "свободному объединению наций при социализме", к созданию Соединенных Штатов мира, являющихся "той государственной формой объединения и свободы наций, которую мы связываем с социализмом"⁶.

После прихода большевиков к власти Ленин неоднократно подтверждал свою позицию, указывая не только на возможность победы социализма в одной стране, но и на возможность построения социализма в России. Так, например, в выступлении на пленуме Московского Совета 20 ноября 1922 года он заявил:

"Все мы вместе, не завтра, а через несколько лет решим эту задачу во что бы то ни стало, так что из России нэповской будет Россия социалистическая"⁷.

Анализ последних писем и статей Ленина также недвусмысленно свидетельствует о том, что Ленин считал построение социализма в России вполне возможным. Поэтому утверждения авторов троцкистской ориентации о том, что "теория социализма в одной стране" принадлежит Сталину и что в этом состояло главное отличие его взглядов от взглядов Ленина, вряд ли, можно считать обоснованными. Расхождения между Сталиным и Лениным действительно существовали, но заключались, они, не в том, возможно ли построение социализма в одной стране, а в том, какова должна быть внешняя политика России, строящей социализм.

Ленинская внешнеполитическая доктрина базировалась на двух "китах", двух основополагающих постулатах: концепции пролетарского интернационализма и принципе мирного сосуществования. Первая была позаимствована из марксизма и переработана применительно к новым условиям. Сформулировав вывод о возможности победы социализма в одной стране, Ленин так обозначил будущие внешнеполитические задачи:

"Победивший пролетариат этой страны встал бы против остального капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств"⁸.

В практическом плане концепция пролетарского интернационализма получила воплощение в создании в 1919 году Коммунистического Интернационала (Коминтерна). На первом конгрессе Коминтерна, проходившем в Москве 2-6 марта, российская делегация была представлена на самом высоком уровне. Помимо главы правительства Ленина, в состав делегации входил и народный комиссар по иностранным делам Чичерин. Это наглядно демонстрировало ту важную внешнеполитическую роль, которую большевистское правительство отводило новой организации. Зиновьев, выступивший от имени российской делегации, заявил буквально следующее:

"Мы рассматриваем как одну из наших главных обязанностей предоставлять максимально возможную материальную помощь рабочему движению в других странах ... Мы будем продолжать считать своим долгом помогать каждому рабочему движению, которое признает коммунистические принципы"⁹.

В манифесте, единогласно принятом конгрессом, указывалось, что задача Коминтерна состоит в том, чтобы "мобилизовать силы всех истинно революционных партий мирового пролетариата и таким образом облегчить и ускорить победу коммунистической революции во всем мире"¹⁰. В другом документе речь велась о "поддержке эксплуатируемых колониальных народов в их борьбе против империализма, чтобы содействовать окончательному краху мировой системы империализма"¹¹. Сам Ленин видел в Коминтерне "руководящий центр, способный направлять международную тактику революционного пролетариата в его борьбе за всемирную советскую республику"¹². В тезисах ко 2-ому конгрессу Коминтерна он так определял существо концепции пролетарского интернационализма:

"... Пролетарский интернационализм требует, во-первых, подчинения интересов пролетарской борьбы в одной стране интересам этой борьбы во всемирном масштабе; во-вторых, требует способности и готовности со стороны нации, осуществляющей победу над буржуазией, идти на величайшие национальные жертвы ради свержения международного капитала"¹³.

Отсюда следует, что Ленин и после прихода к власти продолжал рассматривать интернационализм, прежде всего, как долг, как некую моральную обязанность России по отношению к другим странам, обязанность, требующую даже готовности идти на национальные жертвы. Какой-либо связи с национальными интересами страны в этой концепции не просматривалось. Таким образом, установка на классовое противоборство со всем капиталистическим миром, на поддержку революционного движения в других странах, на оказание ему всяческой помощи ради идеалов пролетарского интернационализма и мировой революции была подтверждена со всей определенностью уже на государственном уровне.

Принцип мирного сосуществования появился в ленинской внешнеполитической доктрине несколько иным путем. Он был востребован самой жизнью, был вынужден опираться на существующие политические реалии, учитывать сложившийся баланс мировых сил. После завоевания власти Ленину очень скоро стало ясно, что для ее удержания, для перехода к социалистическому строительству России необходима мирная внешняя среда. Для этого пришлось вступать в соглашения с правительствами капиталистических государств. Лозунг Троцкого "ни войны, ни мира" явно не работал. Первым проявлением принципа мирного сосуществования было заключение Брестского мира с Германией. Затем последовали договора с Литвой, Латвией, Эстонией и Финляндией. Был сделан ряд мирных предложений и странам Антанты, которые, правда, на первых порах оставались без ответа.

В начале декабря 1919 года Ленин подготовил проект резолюции по международной политике для 8-ого Всероссийского съезда Советов. В нем отмечалось, что Россия "желает жить в мире со всеми народами и направить все свои силы на внутреннее строительство", а также выражалось одобрение мирным инициативам советского правительства в отношении стран Антанты и предлагалось "систематически продолжать эту мирную политику". Проект был принят съездом в форме мирного предложения странам Антанты и затем разослан представителям соответствующих держав¹⁴. Одним словом, принцип мирного сосуществования стал не только благим пожеланием, но и был закреплен в программных документах Советского государства, то есть получил такой же официальный статус, как и концепция пролетарского интернационализма.

Явное противоречие между этими двумя элементами ленинской внешнеполитической доктрины не могло не бросаться в глаза.

С одной стороны, Россия заявляла о своем желании жить в мире с другими государствами, поддерживать с ними нормальные дипломатические и торговые отношения. А с другой - что будет вести борьбу за торжество мировой революции против правительств указанных государств, дестабилизировать там политическую обстановку, поднимать восстания, поддерживать национально-освободительные движения в колониях. Все это явно не вписывалось в заявления о добрых намерениях, порождало недоверие и подозрительность. Правительство Англии, например, в ноте от 30 июня 1920 года прямо обусловливало нормализацию отношений с Россией прекращением

"враждебных действий или мероприятий, направленных против другой стороны ..., ведения какой-либо официальной пропаганды, прямой или косвенной, против другой стороны; в особенности ... всякого рода попыток путем военных действий или пропаганды побуждать нарды Азии ко всякого рода враждебным действиям, направленным против британских интересов или против Британской империи"¹⁵.

Тогда советская сторона была вынуждена, по крайней мере, на словах принять английские условия. Но поставить крест на Коминтерне Ленин тоже не желал. Не удивительно поэтому, что противоборство принципа мирного сосуществования и концепции пролетарского интернационализма превратилось в итоге в главную доминанту советской внешней политики.

Что касается Сталина, то в первые годы советской власти он играл во внешнеполитических вопросах далеко не первую роль. Ведущее положение в области выработки и проведения внешней политики занимал Ленин как глава правительства и лидер партии, Чичерин как народный комиссар иностранных дел и Зиновьев, избранный в 1919 году председателем Коминтерна. Это, однако, не означает, что Сталин совсем не влиял на принятие решений по международным делам. Будучи членом Политбюро, он участвовал в обсуждении наиболее важных вопросов внешней политики. Такие обсуждения и проходившие во время них дискуссии дают представление о специфике сталинских взглядов на международные отношения, об особенностях его внешнеполитической философии.

Одним из таких эпизодов была дискуссия о Брестском мире. Вопрос обсуждался в ЦК несколько раз. Сталин с самого начала поддержал точку зрения Ленина о необходимости заключения сепаратного мира с Германией. На заседании ЦК 11 января 1918 года он, в частности, заявил:

"Революционного движения на Западе нет, нет в наличии фактов революционного движения, а есть только потенция, ну, а мы не можем полагаться в своей практике на одну лишь потенцию... В октябре мы говорили о священной войне против империализма, потому что нам сообщали, что одно слово "мир" поднимет революцию на Западе. Но это не оправдалось"¹⁶.

Здесь важно не столько то, что Сталин выступил в поддержку ленинской точки зрения, а то как он обосновал свою позицию. В словах Сталина совершенно определенно звучит скептицизм относительно перспектив революции на Западе и, даже, относительно готовности западного пролетариата пойти на массовые действия против войны, за заключение демократического мира. Такой подход явно не вписывался в представления Ленина, который считал, что революция на Западе лишь задерживается, а мир необходим, чтобы просуществовать до того момента, когда эта революция все-таки произойдет. Поэтому можно поверить Троцкому, который утверждал, что Ленин тогда сразу же "отмежевался" от сталинской поддержки: "революция на Западе не началась, это верно; однако если бы в силу этого мы изменили свою тактику, то мы явились бы изменниками международному социализму"¹⁷. Таким образом и в данном случае Ленин, рассматривал поддержку международной революции как моральное обязательство, как долг России. Сталин же после ленинского замечания поспешил подкорректировать свою позицию. До начала реальных разногласий между ним и Лениным было еще далеко.

Первый опыт руководящей государственной работы существенно повлиял на эволюцию сталинских взглядов в области национальной политики. Во время 7-ой конференции РСДРП(б) в апреле 1917 года Сталин еще твердо стоял на позициях партийной программы, предусматривающей право наций на самоопределение вплоть до отделения. На 2-ом Всероссийском съезде Советов Сталин, считавшийся в партии экспертом по национальному вопросу, был назначен на ответственный пост народного комиссара по делам национальностей. В этом качестве он вместе с Лениным 18 декабря 1917 года подписал декрет о государственной независимости Финляндии. Однако не прошло и месяца как в позиции Сталина стали просматриваться определенные изменения. Это, в частности, проявилось в его выступлении на 3-ем Всероссийском съезде Советов в январе 1918 года. Тогда он заявил:

"... Буржуазия скрывает за национальным костюмом ... борьбу с властью трудовых масс в пределах своей области ... Все это указывает на необходимость толкования принципа самоопределения как права на самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации"¹⁸.

Первый шаг был, таким образом, сделан. Абсолютное самоопределение было отодвинуто в тень. Теперь отсутствие советской власти в том или ином районе могло стать основанием для неприменения принципа самоопределения для данного района. Не заставил себя ждать и следующий шаг. В конце марта 1918 года Сталин опубликовал в "Правде" статью под красноречивым названием: "Контрреволюционеры Закавказья под маской социализма". Название говорило само за себя. Сталин фактически записал всех окраинных националистов в контрреволюционеры, независимо от их действительной политической ориентации. Логика таких построений была вполне очевидна. Если ты выступаешь за отделение, то значит ты - контрреволюционер, а социалистическую фразеологию используешь для маскировки. Так, на паре газетных полос Сталин поставил крест на национальной платформе большевистской партии.

На посту народного комиссара по делам национальностей. Сталину приходилось уделять повышенное внимание революционному движению на восточных окраинах России и в соседних азиатских странах. По его инициативе в середине ноября 1918 года в Москве состоялся первый съезд мусульман-коммунистов. Съезд избрал Центральное бюро мусульманских организаций РКП(б). В решениях съезда предусматривалось усиление революционной пропаганды в странах Востока - Персии, Индии и Китае. По стопам съезда Сталин опубликовал статью "Не забывайте Востока". Этот шаг представлялся вполне естественным с той точки зрения, что он, как бы, подводил итог работе съезда. Но содержание статьи было не совсем обычным. На первый взгляд, Сталин просто развивал известную ленинскую мысль о "пробуждении Азии", высказанную последним еще в предреволюционный период¹⁹. Но это было не совсем так. Статья появилась именно тогда, когда в Европе нарастал революционный подъем, когда рушились Австро-Венгерская и Германская империи, когда, казалось, волна пролетарской революции вот-вот захлестнет весь европейский континент. В этот момент внимание всех большевистских лидеров было приковано к событиям на Западе. И вдруг, Сталин сделал акцент на революционности Востока. Случаен ли был такой поворот? Думается, что нет. Объяснение содержится в самой статье. Сталин писал о Востоке как о "неисчерпаемом резерве", "надежном тыле" Запада. Он указывал на "несметные естественные богатства" Азии. Именно эксплуатация этих богатств, давал понять Сталин, позволяет Западу поддерживать на достаточной высоте свой собственный уровень жизни и сглаживать тем самым остроту социальных противоречий внутри своих стран. Задача, по его словам, состояла в том, чтобы "заразить рабочих и крестьян" стран Востока "освобождающим духом революции, поднять их на борьбу с империализмом и лишить, таким образом, мировой империализм его "надежного тыла"". "Без этого, - подчеркивал Сталин, - нечего и думать об окончательном торжестве социализма, о полной победе над империализмом"²⁰.

Эта последняя мысль Сталина была особенно интересна. Намек был явно на то, что надежды на победу революции на Западе не очень обоснованы. В осторожной форме он фактически сформулировал вывод о невозможности победы революции на Западе без ее предварительной победы на Востоке. Это был вывод в корне отличный от основных постулатов марксизма, утверждавшего, что революция должна произойти именно в промышленно развитых странах. Отличался этот вывод и от тогдашних взглядов Ленина, который и в конце 1919 года все еще полагал, что "гражданская война трудящихся против империалистов и эксплуататоров во всех передовых странах начинает соединяться с национальной войной против международного империализма"²¹. Таким образом, Ленин говорил всего лишь о "начале" процесса "соединения", хотя на деле никакого соединения не было и два процесса развивались независимо друг от друга. Причем, на первое место Ленин по-прежнему ставил именно "передовые" страны, которые считал более революционными. И уж ни коим образом он не обусловливал победу революции на Западе предварительной победой революции на Востоке. Таким образом, Сталин шел гораздо дальше Ленина в оценке политической роли Востока и в то же время не разделял его убежденности относительно революционности Запада. Лишь в последний год своей жизни Ленин, разочарованный отсутствием революции на Западе, пересмотрел свою точку зрения и занял в этом вопросе позицию, гораздо более близкую со сталинской²².

Случайно или нет, но изменившаяся позиция Сталина по национальному вопросу привлекла к себе внимание на 8-ом съезде партии, проходившим в марте 1919 года. Во время обсуждения новой партийной программы Бухарин неожиданно предложил заменить принцип самоопределения наций на принцип самоопределения "трудящихся классов". При этом он сослался на выступление Сталина на 3-ем съезде Советов. Ленин сразу же выступил против этой формулы, заявив: "Все нации имеют право на самоопределение. Откинуть самоопределение наций и поставить самоопределение трудящихся совершенно неправильно ..."²³. По словам Троцкого, "Сталин совершенно не поднял перчатки и не принял участия в прениях, он не отвергнул ссылку Бухарина на его речь, но и не поддержал Бухарина. Он просто не принял участия в прениях"²⁴.

Между тем, поведение Сталина было вполне в духе его характера. Он уклонился от боя в невыгодных для себя условиях. Тем более, что, если бы Троцкий или Бухарин знали о его действительной задумке, то весьма маловероятно, что Сталин мог бы рассчитывать на какую-либо поддержку с их стороны. Ведь он стремился не столько к самоопределению "трудящихся", сколько вообще к упразднению такой формы самоопределения как отделение. В практической работе он продолжал проводить эту линию, нисколько не смущаясь того, что она не была одобрена на съезде. В некоторых случаях он даже возражал Ленину, правда, делал это не публично, а в конфиденциальном порядке. Сталин, например высказал несогласие с отдельными положениями ленинских тезисов по национальному и колониальному вопросу, подготовленных ко 2-ому конгрессу Коминтерна. Он считал, что не следует проводить различий в типе государственных связей между советскими республиками, основанными на автономии, и между объединяющимися независимыми республиками. В письме Ленину от 12 июля 1920 года он указывал, что на самом деле разницы между этими типами федеративных отношений "нет, или она так мала, что равняется нулю". Противоречия в этой области и явились в дальнейшем главным яблоком раздора между двумя вождями.

В 1920 году Сталин оказался в оппозиции к Ленину и по другому важному вопросу. Речь идет о войне с Польшей. 25 апреля польские войска под командованием Пилсудского вторглись в пределы Советского государства. Оценивая в конце мая перспективы польской кампании, Сталин писал в "Правде":

"... Тыл польских войск является однородным и национально спаянным. Отсюда его единство и стойкость. Его преобладающее настроение - "чувство отчизны", передается по многочисленным нитям польскому фронту, создавая в частях национальную спайку и твердость. Отсюда стойкость польских войск. Конечно, тыл Польши не однороден ... в классовом отношении, но классовые конфликты еще не достигли такой силы, чтобы прорвать чувство национального единства"²⁵.

В этой цитате поражает не столько правильная оценка Сталиным хода будущей войны, сколько неординарность его подхода к проблеме соотношения классового и национального. Похоже, уже тогда он пришел к выводу о том, что национальный фактор является гораздо более сильным, более весомым, чем классовый. Данный вывод может показаться вполне естественным для человека не связанного с марксизмом. Но в рамках марксистской теории это было явной ересью, поскольку в марксизме преобладающее влияние классового над национальным является аксиомой. Было это аксиомой и для Ленина. Именно на ней строил он свою концепцию пролетарского интернационализма. Сталин понимал, что вступил на опасную тропу. Поэтому он вынужден был сделать словесный реверанс марксизму, заметив вскользь, что "классовые конфликты" в Польше не достигли, еще, якобы, необходимой силы. Но испытывая явный скептицизм по поводу "интернационализма" поляков, он хотел предупредить красноармейцев, чтобы они не очень рассчитывали на классовую солидарность и революционный взрыв в Польше, когда туда войдут советские войска.

Давая оценку политической философии Сталина, совершенно необходимо всегда сопоставлять его слова с конкретными делами. Только это позволяет понять, где лежали его истинные предпочтения, а что было простой данью официальной доктрине. Польский эпизод не является исключением. Не вызывает сомнения, что тогда практические действия Сталина четко соответствовали его взглядам. Выступая в Харькове в конце июля, он, например, назвал "неуместными" разговоры о "марше на Варшаву" и подчеркнул, что это "совершенно не соответствует ни политике Советского правительства, ни состоянию сил противника на фронте"²⁶.

Между тем, наступление продолжалось и в июле войска Красной Армии вступили на территорию Польши. Чувствуя, что терпят поражение, поляки обратились за помощью к Антанте. 11 июля министр иностранных дел Англии лорд Керзон по поручению Верховного совета Антанты направил Советскому правительству ноту, в которой потребовал остановить наступление на "линии Керзона"²⁷. В очередной статье, опубликованной 11 июля Сталин вновь предостерег против "марша на Варшаву". Ленин, однако, имел иное мнение. Он хотел, выражаясь его словами, "прощупать Европу штыками Красной Армии". Позиция Сталина не была принята во внимание. Наступление было продолжено. Характерно, что впоследствии Ленин был вынужден признать свою ошибку. "При нашем наступлении, слишком быстром продвижении, почти что до Варшавы, несомненно, была сделана ошибка", - отмечал он позднее²⁸.

Существо этой ошибки заключалось, главным образом, в недооценке национального фактора, в попытке рассматривать его как нечто подчиненное, производное от классового фактора, а не наоборот, как это делал Сталин. Результаты просчета не заставили себя долго ждать. 24 июля в Польше было создано национальное правительство из всех партий, включая социалистов. Коммунисты со всеобщего одобрения подверглись репрессиям. Была развернута мощная патриотическая агитация под флагом отпора "русскому империализму". За короткий срок был проведен набор дополнительного числа резервистов. Быстро отреагировала и Антанта. Польше была оказана массированная материальная помощь, прежде всего, вооружением и боевой техникой. Для осуществления этой помощи 25 июля в Варшаву прибыла англо-французская военная миссия. В качестве главного военного советника был назначен французский генерал Вейган. В результате всех этих мероприятий Польше удалось создать в добавление к двум уже существующим еще один полнокровный фронт. Это и предрешило поражение российских войск.

Каковы же были действия Сталина в создавшейся обстановке? Будучи не согласным с решением Ленина, но не имея возможности выступить против него открыто, он прибегнул к своей традиционной тактике. Поскольку Сталин являлся членом Военного совета Юго-Западного фронта, у него были широкие возможности для того, чтобы оказать влияние на конечный результат кампании. 22 июля он вместе с командующим фронтом Егоровым обратился к главкому Каменеву с предложением перенести центр тяжести главного удара Юго-Западного фронта в направлении Львова. Это обосновывалось необходимостью освобождения Восточной Галиции - района с преобладанием украинского населения, а также ссылкой на бытовавшее тогда мнение о том, что для взятия Варшавы у Западного фронта и так достаточно сил. Каменев, который в известной мере разделял эту последнюю точку зрения, поддался на уловку и согласился со сталинским предложением.

Совершенно очевидно, что Сталин делал ставку на национальный фактор. Предполагая, что революция в Польше не начнется и оттуда все равно рано или поздно придется уходить, он, видимо, рассчитывал, что неприязнь к полякам со стороны населения Галиции позволит отторгнуть эту территорию от Польши и включить ее в сферу российского влияния. Возможно, у Сталина был и второй мотив, не противоречащий первому. Взятие Варшавы и дальнейшее наступление на Запад могли вызвать острый международный кризис и открытое военное вмешательство Англии и Франции на стороне Польши. Последствия такого поворота событий для России могли оказаться катастрофическими. Поэтому Сталин стремился ослабить ударную силу российских войск в западном направлении и замедлить дальнейшее продвижение армий Тухачевского. На этом фоне вполне логичным выглядит отказ Сталина подчиниться директиве Каменева от 13 августа о передаче 12-ой Армии и 1-ой Конной Армии в состав Западного фронта. Лишь 20 августа Сталин согласился уступить нажиму Центра. Но было уже поздно. Западный фронт откатывался назад.

Высказываются разные мнения насчет того, как могли бы развиваться события, если бы Сталин сразу же подчинился директиве Каменева. Сейчас по этому поводу можно строить только догадки. Но ясно одно: никакой революции ни в Польше, ни в Германии не произошло бы. Отступать все равно пришлось бы. И было бы намного лучше, если бы с самого начала было принято разумное решение остановиться на "линии Керзона", как это и предлагал Сталин. Возможно, тогда и граница России прошла бы по этой линии, а не дальше к Востоку, как было затем установлено мирным договором. В очередной раз правильное понимание роли национального фактора привело Сталина к верной оценке ситуации и верным выводам.

Вполне закономерно, что именно национальный вопрос явился той преградой, о которую разбились отношения Ленина со Сталиным. В развернутом виде Сталин сформулировал свое видение национальной проблемы в октябре 1920 года. В программной статье: "Политика советской власти по национальному вопросу в России" он указывал:

"Требование отделения окраин от России должно быть исключено, прежде всего, потому, что оно в корне противоречит интересам народных масс как центра, так и окраин. Не говоря уже о том, что отделение окраин подорвало бы революционную мощь центральной России, стимулирующей революционное движение Запада и Востока, сами отделившиеся окраины неминуемо попали бы в кабалу международного империализма"²⁹.

Важно, что здесь Сталин говорит уже об окраинах вообще без привязки к какому-либо отдельному региону. О характере власти на окраинах речь он уже вообще не ведет: отделению не подлежат никакие окраины. И объяснял он это на редкость простым и доходчивым образом в духе политического реализма: либо союз с Россией, либо кабала Запада. В жестокую эпоху колониальных империй и сфер влияния этому выбору не было альтернативы. Рассчитывать, что малые слаборазвитые государства смогут вдруг стать реально независимыми было наивной утопией.

Причины эволюции сталинских взглядов по национальному вопросу более или менее ясны. Революция и последовавшее за ней безвластие привели к возникновению анархии на обширных просторах бывшей Российской империи. В политическом вакууме стали образовываться новые центры притяжения, новые очаги власти, разбросанные в разных частях страны. Эти центры были естественной формой самоорганизации в условиях тотального хаоса и неразберихи. В районах с преобладанием этнических меньшинств такие очаги приобрели национальный характер. Возникли различные национальные правительства. Однако, раз захватив власть, местные лидеры уже не спешили с ней расставаться и тем более переходить в подчинение к большевистскому Центру. Используя политические изъяны партийной программы большевиков, они стали выдвигать требования отделения от России. Возникла реальная угроза дезинтеграции страны на множество псевдогосударств, раздираемых бесконечными гражданскими войнами и этническими конфликтами. Идеологические постулаты вошли в противоречие с реальной действительностью. Сталин, обладавший прагматическим складом ума и к тому же, отвечавший за этот участок работы, первым среди большевистских лидеров почувствовал приближение смертельной опасности. Сложность, однако, состояла в том, что изменение в политике надо было как-то обосновать, а этому мешала программная установка по национальному вопросу. В такой централизованной структуре как РКП(б), основанной на жестких идеологических принципах, свобода маневра даже для руководителя высокого ранга была весьма ограничена. Лобовая атака на принцип "самоопределение вплоть до отделения", вряд ли могла увенчаться успехом. Сталин понимал, что это может быть не только контрпродуктивно, но и опасно. Десять лет спустя, на пленуме ЦК, он бросил такую фразу: "Товарищ Ленин из-за одной маленькой ошибки Томского угнал его в Туркестан". И затем, парируя контрвыпад Томского, добавил:

"Если ты хочешь сказать, что Ленина можно было убедить в чем-нибудь, в чем он сам не был убежден, то это может вызвать лишь смех ... Припомните-ка другой факт, например, насчет Шляпникова, которого Ленин предлагал исключить из состава ЦК за то, что он в ячейке ВСНХ критиковал какой-то проект постановления ВСНХ"³⁰.

Сталин слишком хорошо знал характер Ленина, чтобы подвергать себя бессмысленному риску и вступать в открытую дискуссию. На 8-ом съезде партии Ленин дал ясно понять, что не намерен менять своей позиции в национальном вопросе. Поэтому Сталин избрал другой путь. Его замысел состоял в том, чтобы пересмотреть национальный вопрос в рамках существующей доктрины путем его увязки с целями, которые для этой доктрины являлись более приоритетными, более важными. Такими целями были мировая революция и победа пролетариата во всемирном масштабе. Подчиняя национальный вопрос этим более "высоким" целям, Сталин создавал теоретическую почву для того, чтобы дезавуировать принцип самоопределения вплоть до отделения и в то же время остаться на твердой почве партийной программы. Действовал он постепенно, осторожно, но последовательно, используя тактику небольших шагов, ведущих к одной цели. Не случайно, на начальных этапах он привязывал национальный вопрос к обстановке на Украине, в Закавказье, Польше. Это давало ему возможность проследить за реакцией окружающих, а в случае необходимости увернуться от удара, сославшись на специфику конкретной ситуации, не ввязываясь при этом в дискуссию по вопросам теории. По мере решения каждого практического вопроса создавался прецедент. Несколько таких прецедентов уже давали повод к тому, чтобы говорить о наличии определенной политической линии, давали необходимый материал для обобщения. К октябрю 1920 года таких прецедентов накопилось уже достаточно.

Важно иметь в виду, что Сталин никогда формально не отрицал принцип самоопределения вплоть до отделения в его абстрактной форме. Более того, на словах он изображал себя самым активным сторонником и защитником этого принципа. Но на практике, при решении конкретных вопросов он обставлял его различными условиями, оговорками, привязывал этот принцип к конкретной ситуации таким образом, что выхолащивал его суть. Этот сталинский стиль сильно отличался от действий других большевистских лидеров, которые то тут, то там выдвигали одну за другой различные политические концепции, что вызывало гнев Ленина, приводило к острым внутрипартийным дискуссиям и, как правило, заканчивалось обвинением незадачливых "теоретиков" в оппортунизме и провалом их замыслов. Сталину же, наоборот, путем искусного политического маневрирования удавалось, обычно, добиваться желаемых результатов. Но это, естественно, не могло продолжаться до бесконечности. Рано или поздно столкновение с Лениным по принципиальным вопросам должно было произойти. Его нельзя было избежать по той простой причине, что слишком крупные вопросы были поставлены на карту, слишком велики были различия в представлениях о дальнейших путях развития России.

Первые признаки конфронтации между Лениным и Сталиным наметились осенью 1922 года. Поводом к этому послужил так называемый "грузинский инцидент", хотя подоплека конфликта была глубже и намного серьезнее. В ноябре 1922 года обострились отношения между Сталиным и Орджоникидзе, с одной стороны, и большинством ЦК компартии Грузии, с другой. Жесткая позиция Сталина по отношению к грузинским националистам, которых он называл "социал-националистами", привела к тому, что последние в свою очередь обвинили Сталина в "великодержавном шовинизме". Эти обвинения дошли до Ленина. И все бы ничего, но произошло это всего лишь через месяц после того, как Ленин раскритиковал сталинский план "автономизации" советских республик.

Предыстория этих событий такова. В августе 1922 года по решению ЦК была создана комиссия во главе со Сталиным для рассмотрения вопроса о взаимоотношениях между РСФСР, Украиной, Белоруссией и Закавказской Федерацией (ЗФСР). На прошедшем 23-24 сентября заседании комиссии был принят сталинский план "автономизации", то есть вхождения указанных республик в состав России в качестве автономных образований. О решении комиссии стало известно Ленину, который находился в Горках на лечении. Вождь сразу же вызвал Сталина к себе и настоял на изменении плана. В письме Каменеву от 26 сентября он указывал:

"т. Каменев! Вы, наверное, получили уже от Сталина резолюцию его комиссии о вхождении независимых республик в состав РСФСР ... По-моему, вопрос архиважный. Сталин немного имеет устремление торопиться. Надо Вам ... подумать хорошенько! Зиновьеву тоже.

Одну уступку Сталин уже согласился сделать. В §1 сказать вместо "вступления в РСФСР" - "Формальное объединение вместе с РСФСР в союз советских республик Европы и Азии". Дух этой уступки, надеюсь, понятен: мы признаем себя равноправными с Украинской ССР и др. и вместе, и наравне с ними входим в новый союз, новую федерацию, "Союз Советских Республик Европы и Азии"³¹.

По настоянию Ленина пленум ЦК, состоявшийся 6 октября, внес в сталинский план соответствующие изменения. Главным из них было положение о праве республик на свободный выход из состава федерации. Сталин был вынужден уступить. 30 декабря 1922 года 1-ый съезд Советов принял Договор об образовании СССР в ленинском варианте. Но, видимо, и тогда Ленин не был до конца удовлетворен. В те самые дни, когда в Кремле заседал съезд, одобрявший его план, Ленин задиктовал свои известные заметки "К вопросу о национальностях или об "автономизации"". "Видимо, вся эта затея с "автономизацией" в корне была неверна и несвоевременна", - подчеркивал он. Далее он предлагал уже на следующем съезде Советов еще более сузить систему федеративных связей, оставив союз "лишь в отношении военном и дипломатическом" и то, главным образом, как меру, которая "нам нужна, как нужна всемирному коммунистическому пролетариату для борьбы со всемирной буржуазией и для защиты от ее интриг"³².

Значение разногласий между Сталиным и Лениным не следует преуменьшать. То, что иногда трактуется как разная степень толерантности к правам национальных меньшинств, заключало в себе расхождения более глубокого доктринального порядка. В их основе лежала принципиально отличная политическая философия, разное видение будущего России.

План Сталина предусматривал создание нормального федеративного государства, с определенной степенью автономии для национальных меньшинств. Возможность выхода из состава федерации не предусматривалась. Члены федерации не могли быть субъектами международного права. Единственным таким субъектом оставалась бы Россия, которая бы действовала в системе международных отношений на тех же принципах, что и другие государства. План Ленина основывался на доктрине, имевшей совершенно иные теоретические корни. Речь шла не о создании государства, а о создании союза государств, "союза военного и дипломатического". Целью государства являются, прежде всего внутренние задачи, а внешняя политика составляет производную от этих внутренних задач. Целью союзов, напротив, являются внешние задачи - военные, дипломатические, иногда экономические. Союз, который представлял себе Ленин, не являлся исключением. Он отводил этому новому союзу поистине великую историческую роль - стать прологом к созданию Мировой Социалистической Советской Республики. Обозначив эту цель еще в 1915 году в работе "О лозунге Соединенных Штатов Европы", Ленин не отказался от нее и в 1922 году. Именно по его настоянию данный пункт был включен в Декларацию об образовании СССР. "Кремлевский мечтатель" видел движение мировой революции как длительный, но поступательный процесс, в результате которого от системы капитализма будут отпадать все новые и новые государства. Затем они присоединялись бы к новому социалистическому союзу. Поэтому нужно было некое аморфное образование, а не прочная федерация. Важным элементом ленинского замысла было создание прецедента, своего рода, "манящего образа" для пролетариев других стран, формирование у них впечатления, что первые кирпичики в фундамент соединенных социалистических штатов мира уже заложены, что нужно сделать еще одно революционное усилие и цель будет достигнута.

История - лучший судья авторам политических доктрин и концепций. Вынесла она свой приговор и на этот раз. Развал СССР в конце 1991 года наглядно показал, чья точка зрения была правильной. Не вызывает сомнения, что, если бы был осуществлен сталинский план воссоздания России в качестве полноценного федеративного государства, то этой катастрофы удалось бы избежать.

Сталинская позиция по "автономизации" советских республик не осталась незамеченной для Ленина. Похоже, он первоначально не придал этому особого значения, так как теоретические "изыскания" Сталина его не особо волновали. Вождь ценил в Сталине, прежде всего, хорошего администратора, организатора, исполнителя его, Ленина, воли, обладающего тем самым умением "нажимать", о котором он сам не раз отзывался с похвалой. Но тут весьма некстати подвернулся "грузинский инцидент", вызванный резкими действиями Орджоникидзе в отношении руководителей компартии Грузии. В адрес Орджоникидзе и поддержавших его Сталина и Дзержинского посыпались обвинения в "великодержавном шовинизме".

Интересное замечание о Сталине сделал в этой связи И.Дейчер:

"Поразительна та эволюция, которая привела бывшего грузинского социалиста в положение, при котором его стали ассоциировать с "великорусским шовинизмом". Это было даже нечто большее, чем тот процесс, который превратил корсиканца Бонапарта в основателя французской империи или процесс в результате которого австриец Гитлер стал наиболее агрессивным лидером германского национализма"³³.

Дейчер объясняет это некоей "тенденцией к централизации", свойственной "для всех современных революций". Но, если согласиться с такой оценкой, то получается, что главным "революционером" был именно Сталин, а не Ленин отстаивавший децентрализацию в интересах мировой революции. Вряд ли, такой вывод можно считать достаточно обоснованным. Представляется поэтому, что гораздо ближе к истине стоит Троцкий, который утверждал, что Сталин представлял силы российского "термидора", силы послереволюционной стабилизации, которые обычно приходят к власти вслед за отливом революционной волны. Показательно следующее замечание Троцкого:

"Армия советского термидора объединила по существу все, что оставалось от прежних господствующих партий и их идеологических представителей. Бывшие помещики, капиталисты, адвокаты, их сыновья, поскольку они не бежали за границу, включились в государственный аппарат, а кое-кто и в партию. Неизмеримо в большем числе включились и в государственный и в партийный аппарат члены бывших буржуазных партий: меньшевики и социалисты революционеры. К ним надо прибавить огромное число людей обывательского типа, которые оставались в бурную эпоху революции и гражданской войны в стороне, а теперь убедившись в крепости советского государства, стремились приобщиться к нему на ответственные должности, если не в центре, то на местах. Вся эта огромная и разношерстная армия была естественной опорой термидора"³⁴.

Конечно, это высказывание Троцкого надо воспринимать с существенной поправкой на его неприязненное личное отношение к Сталину, что всегда выражалось в стремлении Троцкого представить ситуацию в наиболее неприглядном виде. Но если абстрагироваться от формы изложения, то он, в целом, правильно подметил господствовавшую тогда тенденцию. Действительно, за короткий срок после окончания гражданской войны более миллиона бывших царских служащих были приняты на работу в государственный аппарат. По иронии судьбы, это было сделано по настоянию самого Ленина, который призывал использовать "буржуазных специалистов" в интересах налаживания более или менее сносного управления страной и который некоторое время спустя был вынужден с горечью констатировать, что советский аппарат "заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром"³⁵. Эти государственные служащие были профессионалами, специалистами своего дела, свободными от идеологических пристрастий марксизма. Для них было вполне естественным прямо или косвенно продвигать линию на укрепление российской государственности. Именно этот "старый" аппарат и стал главной силой, подталкивающей "тенденцию к централизации". Однако, сам по себе аппарат мало чего смог бы достигнуть, не будь к этому объективных предпосылок. Совершенно очевидно, что не только "буржуазные партии", не только "помещики и капиталисты", но и все другие классы российского общества, включая рабочих и крестьян, уставших от бурь революции и гражданской войны, жаждали успокоения и политической стабилизации. Этого не могли понять интернационал-революционеры типа Троцкого. Но это хорошо понял Сталин. Оказавшись волею судьбы во главе партийно-государственного аппарата, он воспринял господствующую тенденцию и стал проводить ее в жизнь.

Указанная тенденция, однако, не совсем вписывалась в планы Ленина, не отвечала его представлениям о будущем развитии мировой революции. Когда ему стало известно о "грузинском инциденте" он, видимо, понял, что позиция Сталина по вопросу о создании СССР не была случайностью. Ему стало ясно, что он имеет дело с принципиально иной политической линией, отличной от его собственной. В обычных условиях в этом не было бы ничего страшного. Ленину было не впервой бросать вызов политическим оппонентам любых рангов и оттенков. Вся история его политической карьеры была пронизана кипучей борьбой с различными оппозициями и уклонами внутри партии. Причем, победа всегда оставалась за ним. Но в конце 1922 года ситуация была принципиально иной. В середине декабря Ленин перенес второй тяжелый инсульт, и хотя ему удалось довольно быстро прийти в норму, болезнь вывела его из активной политики. Видимо, именно тогда Ленин всерьез почувствовал дыхание смерти. Иначе трудно объяснить, почему, как только он пришел в нормальное состояние, то сразу же начал диктовать свои последние письма и статьи, известные как его "завещание".

Положение усугублялось тем, что в лице Сталина Ленин столкнулся с необычным оппонентом. Ленин был опытным и искусным политическим бойцом, но он привык встречать противников в открытом бою. В равном столкновении мнений, позиций, оценок Ленин не имел себе равных. Он беспощадно громил, обличал и разоблачал своих оппонентов, нанося им нокаутирующие удары, от которых они потом долго не могли оправиться. Но Сталин никогда открыто не выступал против Ленина, никогда не противопоставлял свою позицию позиции вождя. Более того, если он видел, что высказал отличное от Ильича мнение, то сразу же пытался поправиться, переходил на ленинские позиции и голосовал вместе с Лениным. Однако в том, что касается практической работы Сталин проводил свою собственную линию, действовал в соответствии со своими собственными представлениями, при необходимости интерпретируя и переиначивая ленинскую позицию (даже путем выборочного использования ленинских цитат). Чем большими становились административные полномочия Сталина, тем более широкие возможности открывались перед ним на этом пути. Избрание на пост генерального секретаря в апреле 1921 года делало эти возможности почти что безграничными.

Борьба со Сталиным оказалась для Ленина не легкой задачей. Он не мог устранить Сталина за оппозиционность, за отход от "линии партии". Сталин никогда не участвовал ни в каких оппозициях, всегда был с большинством и, по крайней мере, на словах проводил линию партии. Сталина нельзя было убрать за нерадивость, за неспособность выполнять свои обязанности. поскольку он показал себя способным и умелым организатором. Больной Ильич вступил в поединок с противником, которого, как оказалось, недооценил ни он сам, ни очень многие после него. Ленину нужен был предлог, и он нашел его в "грузинском инциденте". Обвинив Сталина в "нарушении интересов пролетарской классовой солидарности", он настаивал, что "политически ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского". Стремясь подвести теоретическую базу под свои требования, Ленин сформулировал весьма сомнительный вывод о том, что "интернационализм со стороны угнетающей или так называемой "великой" нации должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически"³⁶.

Малоубедительность этого положения очевидна хотя бы потому, что размер нации сам по себе никак нельзя отождествлять с понятием угнетающей нации. Тут нет и не может быть прямой зависимости. Как раз наоборот, из истории можно привести гораздо больше примеров того, что именно большие по размеру и населению нации были угнетаемы меньшими нациями. В Римской империи, например, римляне контролировали огромные пространства, на которых проживало во много раз больше людей, чем на собственно римской территории. Еще более впечатляющим мог бы послужить пример Британской империи, где несколько миллионов англичан установили господство над сотнями миллионов народов колоний. Поэтому тот факт, что русские составляли большинство населения России вовсе не означало, что они являются "угнетателями". Да и кто среди русских мог быть угнетателем на практике? Русские рабочие и крестьяне, которые веками жили бок о бок с другими национальностями бывшей Российской империи, трудились вровень с ними и не могли, поэтому пользоваться какими-то социально-экономическими преимуществами от эксплуатации окраин? Такие преимущества могли иметь только представители русских господствующих классов, но они в результате революции перестали существовать. Если же, говоря об "угнетателях", Ленин имел в виду не русскую нацию в целом, не русских рабочих и крестьян (что выглядело бы просто абсурдно), то он мог подразумевать только одно - российский аппарат управления. Теоретически это могло соответствовать действительности, если бы не одно обстоятельство: на практике в аппарате управления, по крайней мере в его высших эшелонах, русские не только не составляли большинства, но напротив, находились в меньшинстве. При этих условиях было бы логичней не вести борьбу с "великорусским шовинизмом", а добиваться более справедливого представительства русских в партийно-государственном аппарате. Поэтому начатую Лениным кампанию против "великорусского шовинизма" можно объяснить двумя вещами: либо он впал в серьезное политическое заблуждение, либо, что более вероятно, он преследовал практические политические цели, главной из которых было нанести удар по позициям и влиянию Сталина.

Это последнее обстоятельство подтверждается другим документом - "Письмом к съезду", где Ленин выдвинул против генерального секретаря обвинение в грубости:

"Сталин слишком груб, и этот недостаток вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека ..."³⁷.

Дело, понятно, было не в "грубости". Чуть выше по тексту Ленин прямо указывал, что Сталин, "сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью"³⁸. Одним словом, вождь не хотел, чтобы во главе партии стоял человек, имевший свое собственное, отличное от его, Ленина, представление о будущем пути развития России.

В конце января 1923 года Ленин потребовал через своего секретаря Фотиеву, чтобы ему передали все материалы по "грузинскому инциденту". Он, явно, всерьез готовился к бою. Первоначально, Сталин, ссылаясь на решение Политбюро, в этой просьбе отказал. Но затем на одном из заседаний Политбюро было все-таки решено познакомить Ильича с запрашиваемыми материалами. Ленин, между тем, развернул не свойственную для больного активность, делая один закулисный ход за другим. Он, в частности, попытался привлечь к осуществлению своих планов Троцкого. В письме от 5 марта он просил Троцкого "взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии"³⁹. К письму была приложена копия ленинских заметок по национальному вопросу. Обращение Ленина к Троцкому не было случайностью. Троцкий был в глазах Ленина единственной политической фигурой сопоставимой по весу со Сталиным. К тому же, он был наиболее рьяным сторонником мировой революции и в борьбе с национал-государственником Сталиным мог оказаться ценным союзником. Троцкий, однако, по ряду причин не нашел возможным выполнить просьбу Ленина и, сославшись на болезнь, отказал. Но на всякий случай он снял копию с ленинского письма и оставил ее у себя. Помимо Троцкого, Ленин напрямую обратился к грузинским националистам, обещая им всяческую поддержку. 6 марта он направил ЦК компартии Грузии телеграмму следующего содержания:

"т.т. Мдивани, Махарадзе и др.

Копия - т.т. Троцкому и Каменеву.

Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь.

С уважением Ленин ..."⁴⁰.

Замыслам Ленина не суждено было сбыться. 9 марта он перенес еще один тяжелый инсульт, третий по счету, после которого ему уже не суждено будет оправиться. Потеряв возможность не только двигаться, но и говорить, он окончательно выбыл из политической игры. Эту последнюю и, может быть, самую важную битву своей жизни Ильич проиграл. Сталин, возможно, не знал о всех маневрах Ленина, но чувствовал, что последний что-то затевает. Поэтому Сталин загодя стал выстраивать систему обороны. 21 февраля он предложил пленуму ЦК рассмотреть проект тезисов по национальному вопросу. Замысел Сталина был прост: если пленум утвердит тезисы, то они будут преподнесены на предстоящем съезде как общая позиция ЦК и Ленину будет весьма сложно взвалить вину на одного Сталина. Если же нет, что было маловероятно, но не исключено, то Сталин мог перекинуть этот вопрос на кого-нибудь другого и уйти в тень, выведя тем самым себя из под удара. В результате обсуждения пленум создал комиссию во главе со Сталиным для окончательного редактирования тезисов. Сталин, естественно, воспользовался своим положением главы комиссии, чтобы провести нужные для себя формулировки. Главным было то, что ему удалось добиться, чтобы вместе с "великорусским шовинизмом" был осужден и "социал-национализм". Это выдавало Сталину индульгенцию за его предыдущие действия. 22 марта тезисы были, наконец, одобрены Политбюро и опубликованы.

Сталин предпринял и другой маневр. Как только Ленина сразил третий инсульт, он провел через Политбюро и на практике реализовал решение о телеграфировании всем губкомам, обкомам, ЦК национальных компартий и членам ЦК о состоянии здоровья Ильича. Такая информация не могла, естественно, не оказать сильного морального воздействия на колеблющихся делегатов предстоящего съезда. Тем, кто мог пойти на съезде за "социал-националистами" давалось понять, что в руководстве партией и страной сложилась новая ситуация и что делать ставку на "уходящего" вождя - затея не перспективная. Партийным работникам наступало время задуматься о том, с кем из новых лидеров связать свою судьбу.

Между тем, 16 апреля, за день до открытия 12-ого съезда партии, секретарь Ленина Фотиева сообщила Каменеву, о существовании ленинских заметок по национальному вопросу, и о том, что Ильич просил Троцкого сообщить об этом ЦК. Сталин понимал, какую опасность несли для него ленинские заметки. Но поскольку он уже имел за собой мощную поддержку в виде тезисов, одобренных ЦК, и поскольку сам Ильич выбыл из политической игры, Сталин решил действовать наступательно. Он сразу же обвинил Троцкого в том, что тот в течение месяца утаивал от ЦК ленинские записки, имеющие важное значение для выработки текущей политики. Троцкий оказался в положении обороняющегося. Дело дошло до того, что он вынужден был просить ЦК утвердить его поведение как правильное. В обстановке взаимных пререканий Политбюро приняло половинчатое решение огласить ленинские заметки на съезде по делегациям, а не на пленарном заседании. Это был, безусловно, тактический успех Сталина, хотя его значение и не стоит преувеличивать. Делегаты все же были в курсе ленинских заметок и могли действовать соответственно. Но на съезде против Сталина не выступил никто из влиятельных членов Политбюро. Троцкий был выбит из колеи предшествующими событиями. Он также не рассматривал в то время Сталина как главного конкурента в борьбе за власть, отводя эту роль Зиновьеву. Поэтому ввязываться в дискуссию со Сталиным, да еще по вопросу, который Троцкий считал второстепенным, было бы контрпродуктивно. Зиновьев и Каменев, в свою очередь, были заинтересованы в Сталине для борьбы с Троцким. Примечательно, что никто из тогдашнего большевистского руководства не смог уловить, как это сделал Ленин, всей принципиальной и глубинной основы разногласий по национальному вопросу. Сталин оказался лицом к лицу лишь с второстепенными оппонентами. Единственной крупной фигурой, выступившей против него, был Бухарин. Но Сталин грамотно выстроил систему обороны. Он сам в решительных тонах осудил "великодержавный шовинизм", как главное зло, но одновременно заклеймил и "местный национализм". При этом он весьма искусно дал понять большинству съезда, где все-таки лежит его действительное расположение:

"То, что у тов. Ленина является просто оборотом речи в его известной статье, Бухарин превращает в целый лозунг ... Создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного в отношении бывших угнетенных наций это значит сказать несообразность"⁴¹.

Таким образом, Сталин фактически отмежевался и от ленинского понятия "угнетенные нации" применительно к советскому периоду, и главное, от сомнительного тезиса о "фактическом неравенстве наций" в зависимости от их размера. В итоге большинство съезда пошло за Сталиным. Он сохранил за собой пост генерального секретаря, вновь был избран в состав ЦК и Политбюро. Как писал позднее Троцкий, появление Ленина на съезде "означало бы устранение Сталина с поста генерального секретаря и тем самым его политическую ликвидацию"⁴². Возможно, эта оценка и является правильной. Но история распорядилась по-другому, еще раз подтвердив ту простую истину, что общественная необходимость пробивает себе дорогу через цепь случайностей. Случайностью явилось не только то, что Ленин не смог присутствовать на съезде, но и то, что, оставаясь еще жив, он полностью потерял возможность влиять на события. Возникла уникальная ситуация, которую вождь не смог предусмотреть: его политическое "завещание" лежало в пяти запечатанных конвертах и не вскрывалось.

В период болезни Ленина пост исполняющего обязанности главы правительства занимал Каменев. Министр иностранных дел Чичерин подчинялся ему по государственной линии. Более того, Чичерин был крупной политической фигурой сам по себе, что обеспечивало ему значительную автономию при проведении текущей дипломатической работы. Зиновьев, будучи председателем Коминтерна, курировал все вопросы, связанные с международным коммунистическим движением. Бухарин, Троцкий и Радек, входившие в состав Исполкома Коминтерна, также пользовались там солидным влиянием. Что касается Сталина, то он не занимал тогда в Коминтерне никаких руководящих должностей, что является наглядным свидетельством относительной ограниченности его возможностей во внешнеполитической сфере. Конечно, как член Политбюро он продолжал влиять на принятие важнейших решений по международным делам. Но к его голосу далеко не всегда прислушивались. Так, например, Сталин предпринял попытку активно вмешаться в политику Коминтерна в германском вопросе накануне революционных выступлений в Саксонии (10 октября 1923 г.) и Тюрингии (16 октября 1923 г.). Тогда, как известно, попытки немецких коммунистов захватить власть окончились поражением, советские правительства были разогнаны, а компартия запрещена. В своем письме, направленном Зиновьеву и Бухарину еще в начале августа, Сталин выступил против восстания. Он писал:

"Если правительство в Германии сейчас падет и коммунисты возьмут власть, их ждет неминуемое поражение. Это - в "лучшем" случае. В то время как в худшем, они будут разгромлены... Что мы можем им предложить? По моему мнению, немцев следует сдерживать, а не подстегивать"⁴³.

В 1927 году, отбивая атаки оппозиции, сам Сталин утверждал, что в этом письме "затрагивался, прежде всего, вопрос о немедленном взятии власти коммунистами" и что в обстановке июля-августа предпосылки для этого отсутствовали. Далее Сталин утверждал, что ситуация через два месяца, якобы, изменилась "в сторону обострения революционного кризиса" и тогда он, мол, "стоял решительно и определенно за немедленное взятие власти коммунистами"⁴⁴. Думается, однако, что эти утверждения были не более, чем данью политической целесообразности. В ожесточенной борьбе с оппозицией, обвинявшей его в отходе от пролетарского интернационализма, Сталину было важно доказать, что он не меньший интернационалист, чем Троцкий или Зиновьев. Данный вывод подтверждается хотя бы тем, что утверждение Сталина об отсутствии, якобы, достаточной степени революционного подъема в августе опровергается как самими фактами, так и последующими оценками Коминтерна. В заявлении ИККИ с анализом причин поражения революции в Германии прямо указывалось, что немецкая компартия "слишком запоздала в определении степени зрелости революционной ситуации в Германии", что "задача усиления и расширения многочисленных разрозненных выступлений, имевших место с июля по сентябрь, и придания им политической направленности не была выполнена ..."⁴⁵. Таким образом, по оценке Коминтерна, революционная ситуация начала назревать уже в июле, и когда в сентябре было принято решение