ОПЫТ КИТАЙСКОЙ СТРАТЕГИИ

Политика в отношении китайской революции в 1924-1927 годах стала первым опытом самостоятельной внешнеполитической деятельности Сталина. Этот опыт оказал самое непосредственное влияние на эволюцию его взглядов по вопросам международных отношений. Вот почему изучение данного вопроса имеет столь важное значения для понимания существа сталинской внешнеполитической доктрины и процесса ее формирования. Приоритет в выработке стратегии в отношении Китая принадлежал именно Сталину прежде всего потому, что он изначально уделял повышенное внимание Востоку, по сравнению с Западом. Поскольку другие видные большевики были своего рода "западниками", то в партийном руководстве возникло своеобразное "разделение труда". Одним словом, Восток стал вотчиной Сталина по той простой причине, что на него никто особо не претендовал.

В своей стратегии на Востоке Сталин сделал основную ставку на Китай, а внутри Китая на Гоминьдан, националистическую партию, основателем и руководителем которой был видный китайский революционер Сунь Ят-сен. Последний придавал союзу с Россией самое первостепенное значение, так как полагал, что необходимая помощь в деле восстановления единства Китая и укрепления его национальной независимости может исходить только от России. В своем предсмертном послании советскому правительству он выразил эту мысль достаточно определенно:

"Я оставляю после себя партию, которая, как я всегда надеялся, будет в союзе с вами при выполнении своей исторической задачи освобождения Китая и других угнетенных народов от ига империализма ... Поэтому я завещаю своей партии поддерживать с вами постоянный контакт. Я твердо уверен, что ваша поддержка моей страны останется неизменной. Дорогие товарищи, уходя из жизни, я выражаю надежду, что приближается тот день, когда Советский Союз будет иметь в лице свободного и сильного Китая своего друга и союзника, и что оба государства пойдут рука об руку как союзники в великой борьбе за освобождение всего человечества"¹.

Стратегический замысел Сталина в целом совпадал с идеями Сунь Ят-сена. Нельзя исключать, что и сами эти идеи были "подсказаны" последнему Михаилом Бородиным, советником ЦК ВКП(б) при Гоминьдане, который прибыл в Кантон, столицу национального правительства, в октябре 1923 года по указанию Сталина. Известно, что Бородин имел на Сунь Ят-сена сильное влияние во многих политических вопросах. Достаточно сказать, что под руководством Бородина была проведена масштабная реорганизация всей структуры Гоминьдана, разработаны программа и устав этой партии. Сунь Ят-сен дал согласие на прием в Гоминьдан китайских коммунистов. Это произошло на первом съезде Гоминьдана в январе 1924 года. Тогда же было принято важное решение о создании военной школы Вампу. Официально школа открылась 15 июня 1924 года. Помощь в этом вопросе оказала группа советских военных советников, прибывших в Кантон вслед за Бородиным. Именно им предстояло в короткий срок подготовить основные кадры национально-революционной армии Китая.

Делая ставку на Гоминьдан, Сталин рассчитывал превратить эту партию в союзника России, содействовать завоеванию ей власти во всем Китае и затем перевести этот союз на межгосударственный уровень. Сталин не сомневался в огромной национальной энергии, заложенной в китайской революции. На 14-ом съезде ВКП(б) он указывал:

"Силы революционного движения в Китае неимоверны. Они еще не сказались как следует. Они еще скажутся в будущем. Правители Востока и Запада, которые не видят этих сил и не считаются с ними в должной мере пострадают от этого. Мы, как государство, с этой силой не считаться не можем. Мы считаем, что Китай стоит перед тем же вопросом, перед которым стояла Северная Америка, когда она объединялась в одно государство, перед которым стояла Германия, когда она складывалась в государство и объединялась, перед которым стояла Италия, когда она объединялась и освобождалась от внешних врагов ... Мы сочувствуем и будем сочувствовать китайской революции в ее борьбе за освобождение китайского народа от ига империалистов и за объединение Китая в одно государство. Кто с этой силой не считается и не будет считаться, тот наверняка проиграет"².

Как видно из этой цитаты, Сталин совершенно определенно рассматривал китайскую революцию как национальную революцию. О социальных аспектах ее он вообще не упоминал. Главным для него был геополитический аспект - объединение страны. Какое конкретно государство образуется на обширных пространствах Китая, было для него второстепенным вопросом. Ему было важно, чтобы это было единое государство, в огромном потенциале которого он не сомневался. Это мощное государство должно было стать, согласно его замыслу, союзником России в азиатско-тихоокеанском регионе, что позволило бы уравновесить давление со стороны Японии, США и других держав Запада. Именно поэтому Сталин отводил самую приоритетную роль созданию сильной и боеспособной армии Гоминьдана. Он называл "недооценку революционной армии" "недопустимым недочетом".

"Коммунисты Китая, - подчеркивал он, - должны обратить особое внимание на работу в армии ..., должны всемерно усилить политическую работу в армии и добиться того, чтобы армия стала действительным и образцовым носителем идей китайской революции"³.

Вполне очевидно, что подход Сталина не совсем вписывался в традиционные каноны марксизма-ленинизма. О создании революционной армии как исходной точке раскручивания революционного процесса не писали ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин. Видимо, это и смущало на первых порах китайских коммунистов, что и потребовало от Сталина специально акцентировать внимание на важности армии. В Китае обстановка была весьма специфичной, но не настолько, чтобы нельзя было попытаться начать осуществлять революцию по классическому образцу. Ничто не мешало, например, выступить застрельшиками массовых забастовок, демонстраций, перейти затем к образованию Советов и завершить этот процесс вооруженным восстанием. Но Сталин сделал упор именно на создание армии. Отдельные забастовки и демонстрации в крупных промышленных центрах, конечно, проводились, но играли они второстепенную, подчиненную роль, связанную с реализацией общей стратегии Сталина. Не случайно все эти выступления были сосредоточены в местах с сильным иностранным присутствием, были направлены прежде всего против иностранных интересов. Такая тактика должна была подтвердить выдвинутую Сталиным концепцию китайской революции, которую он характеризовал как революцию национально-освободительную.

"Китайская революция, - подчеркивал он, - будучи революцией буржуазно-демократической, является вместе с тем национально-освободительной революцией, направленной своим острием против господства чужеземного империализма в Китае"⁴.

Такой акцент в позиции Сталина не был случайностью и прямо соответствовал задачам его стратегического замысла. Если бы революция носила просто буржуазно-демократический характер, то ничто не могло помешать лидерам этой революции установить нормальные, даже дружественные отношения с государствами Запада. Установление таких отношений выглядело бы вполне логично, по крайней мере, гораздо более логично, чем сотрудничество с социалистическим государством СССР. Этого Сталин как раз и стремился не допустить. Он неоднократно подчеркивал, что "будущая революционная власть в Китае не может ни быть властью антиимпериалистической"⁵. Сталину было важно обосновать национально-освободительный характер революции, чтобы направить ее в антизападное русло. Эта была не такая уж легкая задача, как может показаться на первый взгляд, поскольку Китай не являлся ни колонией, ни протекторатом, ни другой зависимой территорией. Формально он был суверенным государством. Власть там принадлежала самим китайцам. Безусловно, Китай страдал от неравноправных договоров, навязанных ему Западом. Но неравноправные договора в международных отношениях - вещь вполне обычная. Например, Версальский мир навязанный Германии тоже был неравноправным. Но говорить о том, что в Германии должна произойти национально-освободительная революция было бы явным преувеличением.

Поэтому Сталин решил привлечь внимание к значительным экономическим интересам Запада в Китае. Он выдвинул тезис о том, что нельзя ограничиваться требованием "уничтожения неравных договоров", что необходимо поставить вопрос о "национализации железных дорог", "национализации наиболее важных фабрик и заводов"⁶. Расчет Сталина был прост. Направив огонь против западных экономических интересов, он добивался и роста антизападных настроений китайцев, и с другой стороны, вызывал антагонизм Запада по отношению к национально-революционному правительству, что, естественно, должно было затруднить сближение между ними. Для обоснования своего тезиса Сталин ввел понятие "косвенной интервенции".

"... Интервенция имеет более гибкий характер и более замаскированную форму, - указывал он. - При современных условиях империализм предпочитает интервировать путем организации гражданской войны внутри зависимой страны, путем финансирования контрреволюционных сил против революции, путем моральной и финансовой поддержки своих агентов против революции ... Поэтому, кто обходит или недооценивает факт империалистической интервенции в Китае, тот обходит или недооценивает самое главное и самое основное в Китае"⁷.

Выдвигая на первое место именно "интервенцию", критикуя недооценку этого фактора, Сталин делал именно внешнеполитический аспект китайской революции центральным, основным. Это было бы невозможно объяснить, если бы Сталин мыслил в революционных, а не в стратегических категориях. Кажущаяся двойственность сталинского подхода зачастую сбивает с толку тех авторов, которые пытаются анализировать китайскую политику Сталина исключительно под революционным углом. Интересна с этой точки зрения следующая оценка биографа Мао Цзе-дуна С.Шрэма:

"С точки зрения целей советской внешней политики укрепление структуры Гоминьдана было совершенно необходимо, так как Москва получала более эффективного союзника. Но с точки зрения китайской революции это было чревато опасностями для каждого из партнеров"⁸.

Шрэм совершенно справедливо обратил внимание на эту двойственность в сталинском подходе, но не смог объяснить ее, поскольку рассматривал сталинскую политику в первую очередь под революционным углом, в то время как для Сталина главным был геополитический аспект. Сталину было по большому счету все равно, кто будет находиться у власти в Китае: коммунисты или гоминьдановцы. Для него важен был единый Китай, проводящий антизападную политику. В его представлении союз России и Китая в Азии мог бы стать непобедимой силой. Это надежно прикрыло бы российский тыл и позволило бы сосредоточить основные усилия в области безопасности на европейском направлении.

Первые расхождения между линией Сталина и Зиновьева в китайском вопросе обозначились уже в марте 1925 года. В телеграмме по случаю кончины Сунь Ят-сена, адресованной Гоминьдану, Зиновьев писал, что "национально-освободительное движение угнетенных народов против империализма ... достигнет успеха только в том случае, если будет идти рука об руку с борьбой международного пролетариата против империализма". Он также указывал, что рабочий класс Китая имеет перед собой "великое будущее", что коммунистическая партия Китая "будет достойна тех великих исторических задач, которые стоят перед ней"⁹. Таким образом, Зиновьев, во-первых, увязал успех китайской революции с революционным движением на Западе, а во-вторых сделал акцент на роль рабочего класса и компартии Китая. Вполне очевидно, что это не могло не насторожить руководство Гоминьдана, где коммунистов явно недолюбливали и считали чужаками. Тем более, гоминьдановцы ни коим образом не намеревались обусловливать развитие своей революции успехами или неудачами революции где-нибудь в Европе.

Телеграмма Сталина, посланная от имени ЦК РКП(б) была выдержана в несколько иных тонах. Сталин писал о Сунь Ят-сене как об "организаторе национально-освободительной борьбы рабочих и крестьян Китая за свободу и независимость китайского народа, за единство и самостоятельность китайского государства". Как то особо роль рабочего класса он не выделял и ставил его наравне с крестьянством, а о компартии Китая вообще не упоминал. Не делал он и увязки между китайской революцией и революционным движением на Западе, подчеркивая мысль об объединении страны как главной задаче этой революции¹⁰.

Между тем, именно в этот период в политике Коминтерна наметился заметный поворот к Востоку. В апреле 1925 года был значительно укреплен Восточный отдел Коминтерна. Он стал управляться коллегией. В его структуре стали действовать собственные подотделы по организационным вопросам и пропаганде. В Отделе работало 24 представителя из восьми государств Востока¹¹. Такой сдвиг в ориентирах был вполне объясним с учетом спада революционной активности на Западе. Зиновьеву нужны были признаки революционного подъема, и он стал искать их на Востоке. Председатель Коминтерна с самого начала понимал вопрос о "стабилизации капитализма" весьма своеобразно. Соглашаясь, что в Европе действительно достигнута некоторая стабилизация, он утверждал, что на Востоке и в мире в целом ситуация по существу революционна. Признаки нового революционного подъема Зиновьев увидел в шанхайской демонстрации 30 мая 1925 года, которая была расстреляна английскими солдатами. В манифесте, выпущенном Коминтерном по этому поводу, говорилось, что терпению китайского рабочего класса "пришел конец" и что "последние события в Китае красноречиво свидетельствуют о непрекращающемся росте национально-освободительного движения и руководящей роли рабочего класса в этом движении"¹².

Такая оценка была явным преувеличением, поскольку события, подобные шанхайским, являлись неотъемлемым атрибутом китайской действительности в течение целого ряда лет. Делать из этого вывод о начале революционного подъема было неоправданно. Еще менее обоснованным был вывод о руководящей роли рабочего класса в национально-освободительном движении Китая. В действительности, главную роль в этом движении играл Гоминьдан, в руководстве которого преобладали представители интеллигенции и буржуазии, а также крупные и средние землевладельцы. Армия Гоминьдана была укомплектована в основном из крестьян, а офицерский корпус формировался, главным образом, выходцами из помещичьих семей. Коммунисты играли в Гоминьдане далеко не первую роль. Вообще в рядах компартии к октябрю 1925 года насчитывалось чуть более 10 тысяч человек - численность ничтожная для четырехсотмиллионного Китая. Да и рабочий класс в ту пору не превышал нескольких процентов населения.

Между тем, развернутая Зиновьевым активность расползалась в различные страны, в том числе и в Китай. Это в свою очередь отражалось на настроениях местных коммунистов, которые становились подвержены исходящему из Москвы радикализму, подпитываемому к тому же непростой ситуацией в их собственных странах. Симптоматичным с этой точки зрения явилось выступление генерального секретаря компартии Китая Чэнь Ду-сю на расширенном пленуме ЦК КПК в октябре 1925 года. Он тогда предложил что компартии "следует подготовиться к немедленному выходу из Гоминьдана". Чэнь Ду-сю настаивал, что независимость компартии необходима, чтобы не быть связанными ограничениями гоминьдановской политики и действовать более активно. Поскольку это предложение шло намного дальше, чем даже директивы Зиновьева, оно было опротестовано представителем Коминтерна на пленуме Войтинским и не прошло. Однако текст принятой резолюции однозначно нацеливал коммунистов на действия в условиях революционного подъема¹³.

В декабре на 14-ом съезде ВКП(б) Зиновьев поставил китайскую революцию в центр мирового революционного процесса. В тезисах Отдела пропаганды Коминтерна, опубликованных в январе 1926 года говорилось:

"Мы снова вступили в период, когда революционное движение находится на подъеме, когда в обширных районах мира фактически сложилась революционная ситуация. На первом месте стоит революция в Китае. Важность событий в Китае неизмерима ... Китайская революция является звеном в цепи мировой революции, поэтому обширные районы мира непосредственно охвачены революционной ситуацией. Это признак приближения мировой революции"¹⁴.

Данные положения уже напрямую противоречили решениям апрельской конференции 1925 года, сделавшей вывод о "стабилизации" капитализма. Но это не смущало Зиновьева. Он начал активно переводить свои теоретические построения в русло практических решений. Ему удалось провести свою линию в китайском вопросе на 6-ом расширенном пленуме ИККИ. В резолюции о положении в Китае, принятой пленумом 13 марта 1926 года говорилось:

"Китайский рабочий класс, организованный в классовые профсоюзы и ведомый коммунистической партией, показал себя как руководящая сила движения демократических масс, как наиболее важный сторонник национальной независимости и установления народной власти ... Коммунистическая партия Китая сможет выполнить стоящие перед ней исторические задачи, как лидер борьбы трудящихся масс Китая против империализма только, если в течение всего хода борьбы она сумеет укрепить свою организацию и влияние как классовая партия китайского пролетариата и секции Коммунистического Интернационала ... Политическая независимость китайских коммунистов будет развиваться в борьбе против двух опасных отклонений - против правого ликвидаторства, который недооценивает независимые классовые задачи китайского пролетариата и ведет к бесформенному слиянию с национальным движением в целом, и против ультралевого радикализма, выражающегося в попытке перескочить революционно-демократическую стадию движения и немедленно приступить к задачам пролетарской диктатуры и Советской власти"¹⁵.

В приведенной цитате обращают на себя внимание следующие моменты. Во-первых, как и в предыдущих зиновьевских документах явно непропорционально выпячивается роль рабочего класса и компартии в национальном движении. Во-вторых, ни слова не говорится об армии Гоминьдана. Сталин, как мы видели, делал основной акцент именно на армию. В-третьих, резолюция недвусмысленно нацеливала коммунистов на достижение "независимых классовых задач", на укрепление своей собственной организационной структуры и политической автономности. В-четвертых, косвенным образом давалось понять, что после завершения "буржуазно-демократического" этапа (хотя через него и не следует "перепрыгивать") начнется следующий этап пролетарской диктатуры. В переводе на нормальный язык это означало, что союз с Гоминьданом носит временный характер, что как только цели объединения страны будут достигнуты, коммунисты обрушаться на своих вчерашних союзников, разгромят их и захватят власть. При этом они будут действовать как "секция Коминтерна", заграничной организации, что фактически аннулирует итоги национально-освободительной борьбы.

Вполне очевидно, что существо данной резолюции не могло понравиться некоммунистическим лидерам Гоминьдана. Парадокс заключался в том, что в добавление ко всему Гоминьдан был представлен на пленуме одним из лидеров его правого крыла Ху Хань-мином. Последний был специально удален из Кантона и направлен в почетную ссылку в Москву как раз за интриги против коммунистов. Ху Хань-минь, наверняка, постарался, чтобы представить своему руководству и само содержание резолюции, и ход дебатов по ней в наиболее неблагоприятном свете.

В то время как Зиновьев наращивал активность по линии Коминтерна, Сталин тоже не сидел сложа руки. В интересах своей политики он использовал аппарат ЦК ВКП(б). В феврале 1926 года в Пекин прибыла высокопоставленная секретная делегация во главе с начальником Политуправления Красной Армии Бубновым. Впоследствии Троцкий прямо назовет Бубнова "агентом Сталина"¹⁶. В составе делегации не было ни одного представителя Коминтерна. Работа комиссии вращалась в основном вокруг одного вопроса: стоит ли начинать поход армии Гоминьдана на Север с целью объединения страны или нет. Комиссия заслушала военного атташе в Пекине, советских военных советников и Бородина, который был специально для этой цели вызван в Пекин. Бородин и большинство других выступавших высказалось за проведение Северного похода. К такому же выводу пришла и сама комиссия. Вот, что вспоминает об этом советский военный советник в Кантоне А.Черепанов:

"... Вся работа комиссии А.С.Бубнова в Пекине была связана с идеей Северного похода ... Конечный вывод Бубнова был таков: если полгода назад Северный поход был отвергнут и вполне правильно, то теперь условия для него созрели, надо вести подготовку к нему, чтобы двинуться на Север через полгода - год ... У меня не было сомнений в том, что рекомендации комиссии А.С.Бубнова получат в основном одобрение в Москве"¹⁷.

Свидетельства Черепанова и других участников данных событий опровергают сложившуюся на Западе версию о том, что Сталин выступал, якобы, против Северного похода. В основе этой версии лежит один единственный документ из архивов Троцкого, представляющий собой копию резолюции Политбюро от 25 марта 1926 года. На полях этой резолюции Троцкий сделал пометку "поправка Сталина" и выделил следующее положение:

"Правительство в Кантоне в настоящий момент должно решительно отбросить идею о военных экспедициях наступательного характера, и в более общем плане любых действий, которые могли бы спровоцировать империалистов на военную интервенцию"¹⁸.

Даже если предположить, что пометка Троцкого отражала реальное положение вещей, она не является достаточным доказательством того, что Сталин выступал против Северного похода. Нам не известен контекст, в котором Сталин внес данную поправку. Ссылка на "настоящий момент" подтверждает скорее то, что Сталин был против начала экспедиции в конкретных обстоятельствах конца марта 1926 года. И в этом он был совершенно прав. В Кантоне еще не улеглись страсти, вызванные известными событиями 20 марта, о которых речь пойдет ниже. Обстановка была совершенно не ясной. Комиссия Бубнова отбыла из Кантона только 24 марта и, естественно, еще не успела прибыть в Москву. Со стороны Сталина было совершенно разумно дождаться возвращения комиссии и выслушать ее оценки и рекомендации, прежде чем связывать себя решением Политбюро. Что касается последующей политики Сталина, то она вполне определенно подтверждает тот факт, что он был твердым сторонником Северного похода.

Но вернемся к делегации Бубнова. Она прибыла в Кантон 10 марта, чтобы познакомиться с обстановкой на месте. Такой шаг был вполне оправданным, поскольку ситуация в столице национального правительства была довольно запутанной и нужно было побывать там, чтобы составить более или менее четкое представление о характере происходящих событий. Дело в том, что в Кантоне уже достаточно долгое время шла активная поляризация сил. Участвовали в этом процессе и советские военные советники. Одним из важных вопросов развернувшейся политической борьбы стал Северный поход. Отношение к нему со стороны различных политических сил и группировок внутри Гоминьдана не было однозначным.

Компартия Китая испытывала к Северному походу довольно сдержанное отношение. Коммунисты полагали, что прежде необходимо до конца выполнить программу внутренних социальных преобразований, то есть вести дело к "углублению" революции. Особенно это было характерно для гуандунского провинциального комитета партии со штаб-квартирой в Кантоне. Между тем, гуандунский комитет был наиболее многочисленной и влиятельной партийной организацией, так как действовал в условиях легальности, да к тому же пользовался помощью советской военной миссии. Это давало возможность кантонским коммунистам пользоваться значительной автономией по отношению к ЦК партии в Шанхае.

По пути в Кантон комиссия Бубнова посетила Шанхай. Там 2 марта состоялась их встреча с генеральным секретарем компартии Китая Чэнь Ду-сю. Последний высказал ряд претензий в адрес гуандунского комитета, в том числе за их позицию по вопросу о Северном походе. По словам Черепанова:

"Чэнь Ду-сю всячески критиковал гуандунских товарищей, которые считали, что им нужно примерно полгода, чтобы создать прочное положение в провинции, где еще существуют остатки контрреволюции, не налажена политическая работа в армии, далеко не в блестящем состоянии финансы и вообще совершено много "субъективных ошибок". "Я полагаю, - говорил Чэнь Ду-сю, - что экспедицию можно и должно послать гораздо скорее, чем это собирается сделать Гуандун"¹⁹.

На противоположенном фланге от коммунистов находился начальник военной школы Вампу Чан Кай-ши, ставший после смерти Сунь Ят-сена одной из самых влиятельных фигур Гоминьдана. Чан Кай-ши занимал в гоминьдановском руководстве ряд ключевых должностей: члена ЦИК и Политбюро ЦИК, члена Политического и Военного советов. Но что еще более важно, Чан Кай-ши командовал "партийной армией", 1-ым армейским корпусом, являвшимся наиболее боеспособной единицей гоминьдановских войск и расквартированным к тому же в Кантоне и его окрестностях. Наличие под рукой в нужный момент верных ему частей сыграло решающую роль в судьбе китайского Бонапарта.

Фактически Чан Кай-ши превратился во второго человека в иерархической структуре Гоминьдана, уступая первую роль только Ван Цзин-вэю, формальному лидеру партии и главе правительства. Между Чан Кай-ши и Ван Цзин-вэем развернулась подспудная борьба за власть, которая на первых порах не принимала острых форм. Последний тяготел к левому крылу Гоминьдана. Чан Кай-ши больше думал о личной карьере. Но поскольку левая "ниша" оказалась занятой, он был вынужден искать опору в других частях политического спектра.

Бородин, являвшийся главным политическим советником при Гоминьдане, старался проводить сбалансированный курс, лавируя между различными центрами политической силы и стараясь при этом всячески избежать внутреннего раскола. В этом вопросе он четко проводил установки, полученные от Сталина. Этого нельзя было сказать про отдельных членов советской миссии при Гоминьдане. Среди военных советников оказались и сторонники Зиновьева. Наиболее видным из них был И.Разгон, заместитель главы советской военной миссии по политической части. В гоминьдановской армии Разгон выполнял функции начальника Политуправления. К Разгону примыкал заместитель главного военного советника В.Рогачев, исполнявший обязанности начальника Главного штаба национально-революционной армии.

О наличии разногласий между Разгоном и Бородиным свидетельствует, например, справка "О политической работе в национально-революционной армии", оказавшаяся среди документов, захваченных пекинской полицией во время рейда на советское посольство 6 апреля 1927 года. В справке имелась следующая информация:

"С увеличением и развитием активности коммунистов в армии, естественно, стали возникать разногласия между ними и правым Гоминьданом. Был момент, когда эти разногласия достигли такой острой формы, что наш главный политический советник в Кантоне поставил вопрос о выведении коммунистов из армии. Но, помимо того, что вся предыдущая работа членов компартии Китая подтверждает необходимость их работы в армии, необходимо также принимать во внимание, что коммунисты должны иметь отношения с армией, потому что коммунисты постольку, поскольку они входят в Гоминьдан, не могут не принимать участия в конструктивной работе в национально-революционной армии. Все эти соображения были изложены в письме ЦК КПК, копия которого была направлена представителю Коминтерна в Пекине"²⁰.

Отсюда видно, что, если Бородин стремился притормозить коммунистическую пропаганду в армии и даже вообще свернуть ее, то Разгон, напротив, всячески поощрял такую активность и даже апеллировал к авторитету Коминтерна, чтобы оказать давление на главного политического советника. Примечательно, что, желая не подставлять себя, Разгон использовал для атаки на Бородина китайских коммунистов и каналы связи Коминтерна, так как своего собственного канала связи у него не было.

Пост начальника Политуправления гоминьдановских войск открывал Разгону широкие возможности для проведения своей линии. Тех же представителей Гоминьдана, которые противились этому он просто записывал в "правые", хотя, скорее всего, они были обычными офицерами китайской армии и мыслили и действовали на основе китайских традиций. Все это, безусловно, ставило под удар единый фронт с Гоминьданом, ослабляло потенциал национальной революции. Интересна в этой связи позиция, занятая главой советской военной миссии при Гоминьдане Н.Куйбышевым. Последнего вряд ли можно отнести к сторонникам Зиновьева по той простой причине, что его брат В.Куйбышев, влиятельный член ВКП(б), был ближайшим соратником Сталина. Тем не менее, Н.Куйбышев оказался втянутым в русло прозиновьевской политики. Это явилось следствием личного соперничества, которое развернулось у него с главным политическим советником. Имея мощную поддержку в Москве, Куйбышев, видимо, не очень считался с мнением Бородина. Такая ситуация - дело вполне обычное для загранучреждений. Дело дошло до того, что Куйбышев стал настаивать перед советским военным атташе в Пекине, чтобы ему предоставили собственный шифр. В одном из своих докладов в атташат он прямо писал:

"... Пришлите нам военный код, без которого связь с вами затруднена, так как ... в настоящее время существует только один секретный код у Бородина ..."²¹.

Куйбышев обосновывал свой запрос техническими проблемами, однако главной причиной было его желание получить свой собственный канал связи с Центром, независимый от Бородина. Разгон воспользовался создавшейся ситуацией, чтобы перетянуть Куйбышева на свою сторону. Это ему удалось. В результате чисто личное соперничество Куйбышева и Бородина переросло в разногласия политического характера. Последствия этого оказались весьма плачевными как для самих участников интриг, так и для всей китайской стратегии Москвы. Куйбышев, который был человеком весьма прямолинейным и в дипломатии не искушенным, стал отдавать предпочтение представителю "левого" крыла Ван Цзин-вэю в ущерб Чан Кай-ши. Порой, он открыто выражал недовольство как самим Чан Кай-ши, так и всем офицерским корпусом Гоминьдана за их, якобы, реакционность. Вот, что вспоминает по этому поводу Вишнякова-Акимова:

"Русские советники настаивали на централизованном управлении армией и равномерном распределении средств. Особенно жестко поставил этот вопрос Н.В.Куйбышев ... На заседаниях Военного совета его активно поддерживали В.П.Рогачев, бывший тогда советником Главного штаба Национально-революционной армии и И.Я.Разгон (Ольгин), заместитель Куйбышева по политчасти ... Ван Цзин-вэй соглашался с этой точкой зрения ... Поскольку Чан Кай-ши с исключительным бесстыдством присваивал деньги, предназначенные на строительство Национально-революционной армии, Куйбышев игнорировал его и по всем вопросам обращался к Ван Цзин-вэю. Чан Кай-ши его возненавидел"²².

Было бы, конечно, упрощением утверждать, что Чан Кай-ши "присваивал" деньги, так сказать, для личного потребления. Он заботился о верных ему частях, о своем корпусе, о своих политических позициях. Все это требовало средств и немалых. Каждый из гоминьдановских генералов стремился ухватить побольше от весьма скудного пирога, имевшегося в распоряжении национально-революционной армии, главным образом, в результате помощи со стороны СССР. Куйбышев же стал ограничивать аппетиты Чан Кай-ши. Он даже как-то предложил, что следует распределять вооружения, поступающие из Советского Союза, непосредственно в воинских частях, минуя Чан Кай-ши. Все это, естественно, вызвало резкое неудовольствие со стороны последнего. В его дневнике уже с января 1926 года стали появляться критические записи о Куйбышеве и Рогачеве²³.

4 февраля Бородин отбыл в Пекин для встречи с комиссией Бубнова. По свидетельству Чан Кай-ши, Куйбышев, оставшийся за старшего, стал ставить под сомнение осуществимость Северного похода, утверждая, что на данном этапе он неминуемо закончится поражением. Попытки Чан Кай-ши переубедить его окончились безрезультатно. Более того, Куйбышеву, Разгону, Рогачеву и коммунистам удалось повлиять на Ван Цзин-вэя, который принял их сторону²⁴. Чан Кай-ши несколько раз встречался с Ван Цзин-вэем и беседовал на эту тему. Но и здесь его усилия оказались тщетными. В один момент Чан Кай-ши сгоряча даже подал в отставку, но Ван Цзин-вэй отказался ее принять. Во время разговора 8 марта Чан Кай-ши настаивал, что нельзя допустить, чтобы "революционная власть" перешла в руки иностранцев и что должны быть положены какие-то "пределы" отношениям с Коминтерном. Как следует из дневника Чан Кай-ши, Ван Цзин-вэй с ним согласился²⁵.

Беседы между двумя лидерами носили доверительный характер. Но их содержание каким-то образом стало известно коммунистам и членам советской военной миссии. Это дало Чан Кай-ши основания предположить, что Ван Цзин-вэй ведет против него закулисную игру. Возможно, это было действительно так, поскольку как раз в этот момент против Чан Кай-ши началась пропагандистская кампания, тон в которой задавали коммунисты. Печатались и распространялись листовки, называвшие его контрреволюционером и милитаристом. На волне этой кампании коммунист, заведовавший Политотделом Вампу, в одном из своих выступлений охарактеризовал военную школу как "нереволюционную". А Чан Кай-ши он в завуалированной форме сравнил с одним из северных милитаристов. Сам Чан Кай-ши в этот период испытывал сильные колебания. Он никак не мог решить, следует ли ему сложить с себя все обязанности и уехать или остаться бороться до конца. Короче говоря, к моменту приезда в Кантон комиссии Бубнова ситуация там была очень непростой, если не сказать больше - напряженной. Однако 20 марта произошли события, которые радикально изменили баланс сил в руководстве Гоминьдана.

В соответствии с версией Чан Кай-ши, 18 марта командующий гоминьдановским флотом коммунист Ли Чжи-лун приказал крейсеру "Чжуншань" передислоцироваться к острову, где располагалась военная школа Вампу. "Чжуншань" был самым мощным судном военно-морских сил Гоминьдана и тоже находился под командованием коммуниста. Крейсер встал напротив военной школы и занял боевую позицию. Чан Кай-ши в это время находился в Кантоне. Утром 19 марта у него дома раздался телефонный звонок. Звонивший поинтересовался, когда он отбывает в Вампу. Время шло и неизвестный перезвонил еще два раза. Это насторожило Чан Кай-ши. Во время третьего звонка он заявил, что не решил еще окончательно, поедет ли вообще в Вампу. Через час после этого позвонил Ли Чжи-лун и спросил, когда можно было бы вернуть крейсер в Кантон, чтобы подготовить его к инспектированию делегацией Бубнова. На вопрос о том, кто вообще отдал приказ о передислокации крейсера, последовал невнятный ответ в том смысле, что приказ исходил от самого Чан Кай-ши и был передан по телефону деканом военной школы. Подозрения Чан Кай-ши еще более усилились. Он понял, что завязывается крутой узел. Поздно ночью 19 марта крейсер вернулся в Кантон, но опять встал в боевую позицию, развернул орудия в сторону города и не выключал осветительных приборов. Вот, что вспоминал сам Чан Кай-ши про этот эпизод:

"Все мои подозрения сводились в тот момент к тому, что коммунисты намерены поднять восстание. Я не имел представления о том, насколько далеко простираются их коварные планы. Только позднее я узнал, что они готовились захватить меня и отправить в Россию"²⁶.

Видимо, у Чан Кай-ши были основания волноваться. Уж слишком все это напоминало эпизод с крейсером "Аврора". Чан Кай-ши решил поэтому перехватить инициативу и нанести удар первым. Ли Чжи-лун был немедленно арестован. На крейсер был направлен вооруженный отряд, который взял его под свой контроль. В Кантоне было введено военное положение. С утра 20 марта верные Чан Кай-ши части окружили помещения комитета Гонконг-Кантонской забастовки, где преобладали коммунисты. Рабочие дружины были разоружены. Был оцеплен пригородный квартал Кантона Дуншань, где жили члены советской военной миссии, а охрана разоружена. У всех правительственных зданий были выставлены вооруженные наряды. Политические комиссары кантонского гарнизона и школы Вампу, являвшиеся коммунистами, были арестованы. Чан Кай-ши упразднил Военный совет и объявил себя главнокомандующим национально-революционной армией.

Не встретив, однако, никакого сопротивления, Чан Кай-ши несколько растерялся и стал давать задний ход. Вечером 20 марта, когда Бубнов пожаловался ему насчет блокады военной миссии, Чан Кай-ши принес свои извинения, снял оцепление и дал возможность охране вернуться к исполнению своих обязанностей. 21 марта к утру большинство арестованных коммунистов было освобождено. А Чан Кай-ши заявил, что если лично Ли Чжи-лун и несет какую-либо ответственность, то это не означает вины всей компартии. 22 марта советник советского посольства в Пекине Соловьев, сопровождавший делегацию Бубнова, посетил Чан Кай-ши. В ходе беседы последний дал понять, что его действия не были направлены ни против Советского Союза, ни против советской военной миссии как таковой. Однако, он попросил отозвать главу военной миссии Куйбышева, а также Разгона и Рогачева. Оба они отбыли в Москву 24 марта вместе с комиссией Бубнова²⁷.

Существует две версии событий 20 марта. Первая, автором которой является сам Чан Кай-ши состоит в том, что он предотвратил коммунистический путч. В рамках этой версии существуют различные нюансы относительно деталей. Например, участвовал ли в заговоре сам Ван Цзин-вэй или он просто молча попустительствовал происходящему. В любом случае сразу же после "переворота" Ван Цзин-вэй скрылся из Кантона. После этого он осудил действия Чан Кай-ши, сложил с себя все обязанности и перебрался в Париж. Не ясна также роль советских военных советников. Документы, захваченные в советском посольстве в Пекине не дают оснований полагать, что советская военная миссия официально участвовала в "заговоре" против Чан Кай-ши. Эти документы важны тем, что они готовились без всякой мысли о том, что когда-нибудь попадут в чужие руки, и потому содержат достоверную информацию. В документах нет и намека на подготовку какой-либо акции против Чан Кай-ши. Напротив, вся инициатива в событиях 20 марта приписывается именно последнему. Это, конечно, не исключает, что Куйбышев и Разгон могли участвовать в "заговоре" по собственной инициативе, так сказать, по велению "революционной совести". Но в этом случае ответственность за происшедшее лежит исключительно на них самих, а не на советской военной миссии в целом.

Вторая версия событий 20 марта была сформулирована в официальных советских источниках. Она сводится к тому, что Чан Кай-ши, недовольный активностью коммунистов, и некоторых военных советников сам спланировал и осуществил "переворот", возложив затем вину на компартию Китая. В рамках этой версии также имеются различные нюансы. Расхождения в основном касаются вопроса о том, был ли инициатором "переворота" лично Чан Кай-ши, либо он был спровоцирован на это "правыми" гоминьдановцами, организовавшими загадочные маневры крейсера "Чжуншань". Видимо, в этом деле окончательную истину так никогда и не удастся установить. Но как ни странно это может звучать, для политического анализа это не имеет почти никакого значения. При всей диаметральной противоположности обеих версий они подтверждают, по сути, одну и ту же мысль. Она состоит в том, что в марте 1926 года противоречия между компартией Китая и группировкой Чан Кай-ши достигли критической отметки. Важным фактором в нарастании этих противоречий был радикализм китайских коммунистов, в особенности гуандунского комитета. Этот радикализм подпитывался инструкциями Коминтерна, а также сторонниками антисталинской оппозиции среди советских советников в Кантоне. Поэтому не важно, кто нанес первый удар. Проба сил все равно должна была состояться и она состоялась. Надо отдать должное Чан Кай-ши. В этом столкновении он одержал верх. Но связано это было не столько с его личными качествами, сколько с соотношением сил внутри Гоминьдана, которое складывалось не в пользу компартии. Этого не понимали и не могли понять интернационал-коммунисты, сторонники Зиновьева и Троцкого, настаивавшие на "углублении" китайской революции и ее смыкании с мировой революцией.

С советской стороны первый официальный анализ событий 20 марта был сделан уже 24 марта Бубновым в его выступлении перед сотрудниками советской военной миссии. Бубнов охарактеризовал случившееся как "маленькое полувосстание, направленное против русских советников и китайских комиссаров". Среди главных ошибок советской военной миссии Бубнов назвал переоценку силы и единства кантонского руководства; слишком быструю централизацию Главного штаба, Управления снабжения и Политуправления; чрезмерный контроль за генералитетом со стороны комиссаров; недоучет национализма китайских военных. Бубнов со всей определенностью высказался за "расширение" революции. Всю последующую работу он связывал с Северным походом. "Национальная революция не может окопаться на Юге Китая", - подчеркнул он. Помимо этого, Бубнов ориентировал советских советников и китайских коммунистов на укрепление единства Гоминьдана. Он указывал:

"Основная задача заключается в том, чтобы через работу в левом Гоминьдане укреплять непосредственно самый Гоминьдан; надо сказать, что, конечно, эта работа очень длительного порядка, она требует очень большой настойчивости, она потребует от китайской коммунистической партии гибкой, очень спокойной и очень выдержанной тактики ... Мы считаем, что партия несколько увлеклась военной работой ... Мы имеем совершенно неравномерное размещении сил по армии".

В дополнение ко всему, Бубнов рекомендовал китайским коммунистам уделять больше внимания оказанию помощи национальному правительству в укреплении государственного аппарата. Он также подверг критике действия вооруженной рабочей гвардии, которая, по его словам, "присвоила себе совершенно ей не свойственные полицейские функции"²⁸.

Вполне очевидно, что основные положения доклада Бубнова призывали к умеренности, причем, не только советских советников, но и китайских коммунистов. Это никак не соответствовало выводам Коминтерна о новом революционном подъеме. Важен также акцент на необходимости "помощи" Гоминьдану со стороны китайской компартии. Это подразумевало укрепление единого национального фронта в противовес тезису об углублении революции. Выводы Бубнова получили дальнейшее развитие в так называемом "докладе Степанова", подготовленном чуть позднее. После отъезда Куйбышева Степанов временно исполнял обязанности главы советской военной миссии в ожидании приезда Блюхера. На его долю выпала нелегкая задача дать "самокритичный" анализ событий 20 марта. В "докладе Степанова" говорилось:

"Наши ошибки можно было бы охарактеризовать следующим образом:

1. Слишком быстрая централизация вооруженных сил ...

2. Чрезмерный контроль за генералами и различными органами.

3. Излишне радикальная пропаганда в армии по вопросам империализма, крестьянства и коммунизма.

Выше приведенные пункты естественно и неизбежно вызвали неприязненное отношение высокопоставленных офицеров, которые, не освободившись еще полностью от старых милитаристских привычек, на первых этапах проявляли выдержку и терпение, но в конечном итоге перешли в открытую оппозицию ...

Компартия Китая также совершила множество ошибок в партийной работе и пропаганде в армии. Члены партии плохо понимают политику укрепления Гоминьдана, а затем скрытого преобразования его. В качестве своей основной политики они только пытаются открыто увеличивать численность компартии и везде над всем захватывают полный контроль. Таким образом они отталкивают Гоминьдан и вызывают зависть со стороны членов Гоминьдана"²⁹.

"Ошибки", перечисленные Степановым, можно условно подразделить на две группы. К первой следует отнести "ошибки" "технического" характера, вызванные, скорее всего, чрезмерным усердием советских советников, стремившихся как можно скорее создать боеспособную армию Гоминьдана. Действительно, ускоренная централизация армейских структур, жесткая опека высшего генералитета, стремление везде и всюду подменять китайских командиров в выработке и принятии решений и другие аналогичные моменты трудно объяснить иначе как желанием достичь наибольшего результата в кратчайший срок. При этом явно недоучитывались местные традиции, особенности менталитета китайских военных и т.п. Все это были недочеты профессионального свойства, которые объяснялись недостаточной культурологической подготовкой советского персонала.

Совершенно по иному следует воспринимать другую группу "ошибок". Это были уже ошибки политического характера. Радикальная коммунистическая пропаганда в армии, наступательная тактика коммунистов внутри Гоминьдана подрывали основы единого национального фронта и, по сути, срывали сталинскую стратегию в Китае. Нельзя не видеть связи тактики коммунистов в Кантоне с деятельностью антисталинской оппозиции. Достаточно сказать, что именно Разгон, возглавляя Политуправление гоминьдановских войск, подбирал кадры комиссаров и давал установки о характере идеологической работы. Не малую роль в стимулировании радикализма играли, безусловно, и инструкции, поступавшие в Кантон по линии Коминтерна, что служило обоснованием для политической линии, проводимой гуандунским комитетом компартии Китая.

При посредничестве Бородина, вернувшегося в Кантон 29 апреля между Чан Кай-ши и коммунистами был достигнут ряд договоренностей. Последние, в частности, обязались не критиковать более три основные принципа Сунь Ят-сена: национализм, демократию и народное благосостояние. Лидер компартии Китая Чэнь Ду-сю был даже вынужден двумя месяцами позже опубликовать открытое письмо, где признавал принципы Сунь Ят-сена как общую идеологию рабочих и буржуазии в национальном движении³⁰. Он также направил Чан Кай-ши личное послание, где сообщал, что расходится с мнением коммунистов, занимающих негативную позицию в отношении Северного похода³¹.

Помимо этого, на пленуме ЦИК Гоминьдана 15 мая коммунисты дали согласие на то, что они не будут более занимать должности заведующих отделами ЦИК. Число коммунистов в исполнительных комитетах центрального и провинциального уровней ограничивалось одной третью. Коммунисты обязались вручить председателю ЦИК Гоминьдана список всех своих членов, состоящих в Гоминьдане, а также передавать в дальнейшем на утверждение объединенного комитета (состоящего как из коммунистов, так и из членов Гоминьдана) все предписания, поступающие от руководства компартии и Коминтерна. Коммунистам запрещалось созывать гоминьдановские партийные собрания от имени Гоминьдана без соответствующей санкции³².

С учетом вышесказанного можно прийти к парадоксальному выводу, что "переворот" Чан Кай-ши не только не противоречил, но, наоборот, отвечал интересам стратегии Сталина в Китае. Это становится достаточно очевидно, если взглянуть на итоги "переворота". Во-первых, к власти пришел Чан Кай-ши, человек, который был горячим сторонником Северного похода и объединения страны военным путем. Во-вторых, в Гоминьдане произошла централизация власти, что превращало его в более дееспособную организацию. А это было необходимо перед лицом тех трудностей, которые должен был принести с собой Северный поход. В-третьих, из Кантона были удалены сторонники зиновьевской оппозиции. Причем, сделано это было чужими руками, что было особенно важно для Сталина, заинтересованного в сохранении хороших отношений с В.Куйбышевым, на поддержку которого он опирался в борьбе с оппозиционерами. Наконец, "переворот" привел к ограничению влияния коммунистов в Гоминьдане. Это было важно с учетом необходимости перебороть тенденцию в пользу "углубления" революции и укрепить единый национальный фронт.

Все это невольно наводит на размышления о роли Сталина в организации событий 20 марта. Не мог ли Бубнов, действуя по прямому указанию Сталина или в русле его инструкций, тем или иным образом подтолкнуть Чан Кай-ши на осуществление "переворота"? Ведь известно, что до приезда Бубнова в Кантон Чан Кай-ши испытывал сильные колебания и затем, вдруг, отважился на решительные действия. К сожалению, здесь по-прежнему больше вопросов, чем ответов. До сих пор не ясно, кто отдал приказ о передислокации крейсера "Чжуншань". Не установлена личность звонившего Чан Кай-ши, а сам он категорически отказался ее назвать. Не объяснено загадочное исчезновение Ван Цзин-вэя и его поспешный отъезд в Париж. Не понятна задержка Бородина в Пекине, хотя по всей логике вещей он должен был бы сопровождать делегацию Бубнова. Последующие утверждения Бородина, что он, якобы, собирался в Москву на отдых звучат не очень убедительно. Еще менее убедительными представляются его заявления в советской военной миссии, сделанные уже после возвращения в Кантон и встреч с Чан Кай-ши, о том, что последний так и не смог дать "никаких внятных объяснений происшедшего"³³. Показательно также, что через 24 часа после "переворота" Бородин и советский посол в Пекине Карахан совместно информировали Москву о том, что существуют неплохие возможности для "достижения понимания" с Чан Кай-ши³⁴. Трудно предположить, что такая ответственная телеграмма могла быть направлена, не обладай ее авторы некоей "внутренней" информацией, не доступной для постороннего наблюдателя.

На некоторые размышления наводит и поведение Бубнова. Похоже, что, оказавшись в самом центре событий, он не был ничуть смущен происходящим, вел себя совершенно спокойно и сразу же после "переворота" вошел в контакт с Чан Кай-ши. Не менее важно и содержание его выступления перед составом советской военной миссии, где он фактически поставил новые политические ориентиры, расходившиеся с линией Коминтерна. Опять-таки трудно предположить, что Бубнов мог вносить столь важные коррективы в политический курс, не имея предварительных инструкций Центра. Впрочем, все это - лишь догадки. Документально подтвердить или опровергнуть эту версию, вряд ли, когда-либо удастся. Политики, проводящие такого рода операции, стараются не оставлять никаких следов, не говоря уже о документальных свидетельствах.

Новая ситуация, сложившаяся в Кантоне после событий 20 марта, обсуждалась на Политбюро ЦК ВКП(б) в начале апреля. К этому моменту троцкистская и зиновьевская оппозиция уже объединилась в единый блок. Поэтому Троцкий, настаивавший на выходе коммунистов из Гоминьдана получил поддержку со стороны Зиновьева, который ранее был против этого. Но предложение оппозиции не прошло. Впоследствии Сталин заявил, что тогда, "напуганная первым натиском Чан Кай-ши (март 1926 г.) оппозиция требовала, по сути дела, приспособления к Чан Кай-ши, думала вывести коммунистов из игры революционных сил в Китае"³⁵. Смысл этого заявления следует воспринимать в контексте той полемики с оппозицией, которая развернулась в 1927 году и о которой речь пойдет ниже. Пока же Сталину было необходимо нейтрализовать политику окрепшей объединенной оппозиции, объективно препятствовавшей его стратегии объединения Китая.

Вопрос о китайской революции был вторично поднят на Политбюро в мае, после того как стали известны результаты пленума ЦИК Гоминьдана, ограничившего влияние коммунистов. В этих условиях Сталин был вынужден сделать некоторые символические уступки оппозиции, не поступаясь существом своей политики. По решению Политбюро китайским коммунистам предписывалось в случае крайней необходимости обсудить с Гоминьданом определенное "разделение функций". Наиболее видные коммунисты должны были выйти из Гоминьдана, а в случае возникновения чрезвычайных обстоятельств следовало рассмотреть вопрос о полном разрыве с Гоминьданом. Указывалось, однако, что выход из Гоминьдана в настоящий момент является определенно нежелательным³⁶.

На практике эта резолюция ничего нового не добавляла в уже существующее положение, поскольку "видные коммунисты" итак ушли с руководящих постов в Гоминьдане, а понятие "чрезвычайные обстоятельства" могло трактоваться очень широко. Но главное, необходимость участия коммунистов в Гоминьдане на данном конкретном этапе была подтверждена. Установки Политбюро легли в основу тех инструкций, которые получил заведующий Дальневосточным отделом Коминтерна Войтинский перед своим отъездом в Китай. Это является свидетельством того, что уже в мае Сталин предпринял шаги, чтобы ограничить полномочия Зиновьева как председателя Коминтерна, подчинив его действия по вопросам политики в отношении Китая решениям Политбюро. Но как показали последующие события этого было явно недостаточно.

Между тем, у Сталина были веские основания полагать, что после решений майского пленума ЦИК Гоминьдана его стратегия в Китае оказалась под серьезной угрозой, не столько в связи с действиями Чан Кай-ши, сколько в связи с усилением антигоминьдановских настроений в компартии Китая. Когда в ЦК КПК поступил детальный доклад о происшедшем от гуандунского провинциального комитета, то ЦК принял решение объединиться с левым крылом Гоминьдана для борьбы с Чан Кай-ши. Для этого предполагалось создать свои собственные вооруженные отряды. В Кантон был направлен член ЦК Пэн Шу-чжи. Ему предстояло учредить специальный комитет для реализации этого плана и провести консультации с Бородиным. Последний, однако, отказался даже обсуждать решения ЦК КПК. Он также отклонил просьбу о передаче компартии 5 тыс. винтовок для вооружения крестьян³⁷. Действия Бородина были вполне естественными, поскольку в тот момент Сталин делал ставку на Чан Кай-ши и начинать борьбу с ним вовсе не входило в планы Кремля. В этих условиях лидер компартии Чэнь Ду-сю от своего собственного имени направил в Коминтерн докладную записку, доказывающую, что участие коммунистов в Гоминьдане должно быть заменено "союзом двух партий извне"³⁸.

На пленуме ЦК КПК, проходившем 12-18 июля, Чэн Ду-сю предложил резолюцию о выходе коммунистов из Гоминьдана. Только благодаря настойчивому вмешательству Войтинского ее принятия удалось избежать. Тем не менее, по ряду вопросов пленум занял довольно радикальную позицию. В итоговых документах говорилось о необходимости достижения "своей собственной политической независимости", об организации через Гоминьдан "революционного подъема мелкой буржуазии", о "завоевании руководства национальной революцией со стороны партии пролетариата" и т.п. Нельзя не видеть, что эти формулировки шли в русле решений 6-го пленума ИККИ, отражавших позицию Зиновьева.

Радикализм оценок был характерен в то время не только для китайских коммунистов, но и для некоторых работников Коминтерна, занимавшихся китайской проблематикой. Например, в сентябре 1926 года Троцкий сделал ссылку на доклад о тактике КПК в отношении Гоминьдана, подготовленный группой сотрудников Коминтерна в Китае и направленный в Москву после майского пленума ЦИК Гоминьдана. В докладе предлагалось постепенно перейти от участия в Гоминьдане к блоку двух отдельных партий³⁹. Все это говорит о том, что в тот период сталинская стратегия в Китае постоянно натыкалась на различные препятствия, связанные не столько с объективным ходом событий, сколько с несогласованностью действий между Коминтерном и ЦК ВКП(б), а порой с прямым противодействием со стороны оппозиции. Требовалась срочная корректировка курса Коминтерна.

Положение усугублялось тем, что на события в Китае наложился кризис в советско-британских отношениях, вызванный вмешательством СССР во внутренние дела Англии в связи со всеобщей стачкой, охватившей Британские острова в начале мая. Такое вмешательство явилось во многом тоже результатом политики Зиновьева, который еще в сентябре 1925 года обозначил Англию как страну, где наметился революционный подъем. В момент начала стачки Зиновьев раздул революционный психоз. Это выразилось не только в призывах к массовым революционным действиям, но и привел к тому, что советские профсоюзы стали переводить крупные денежные суммы бастующим шахтерам. Но никакого перерастания забастовки в политическую не произошло, так как никто в руководстве английских профсоюзов, да и среди самих бастующих и не помышлял о захвате власти. 12 мая всеобщая забастовка прекратилась также организованно, как и началась. Предсказания Зиновьева потерпели провал. Общий итог политики Коминтерна в английском вопросе был таков: революции в Англии мы не получили, деньги истратили впустую, да еще испортили отношения с британскими властями. Не случайно, в то время в печати получила распространение карикатура, на которой изображался Зиновьев на трибуне, мечущий громы и молнии, по поводу мировой революции, в то время как на заднем плане нарком иностранных дел Чичерин озабоченно почесывал в затылке.

Вполне закономерным явился поэтому тот факт, что 8 и 15 мая Сталин одно за другим направил два письма членам делегации ВКП(б) в Коминтерне, где подверг критике фракционную деятельность Зиновьева. Выступая 8 июня в Тифлисе на собрании рабочих железнодорожных мастерских, Сталин заявил:

"Если неправильно положение о прочности стабилизации капитализма, то столь же неправильно противоположенное положение о том, что стабилизация кончилась, что она ликвидирована и что мы вступили теперь будто бы в период высшего подъема революционных бурь"⁴⁰.

Это был прямой выпад против политики Зиновьева. Скоординированная атака на интернационал-коммунистов началась. На объединенном пленуме ЦК и ЦКК, проходившем 14-23 июля 1926 года, Сталин обвинил оппозицию в "скатывании на почву ультралевого самообмана и "революционного" авантюризма", в отрицании частичной капиталистической стабилизации и переходе "на путь путчизма"⁴¹. Июльский пленум вывел Зиновьева из состава Политбюро. Как отмечал чуть позднее Троцкий, именно в этот период в позиции Сталина и его сторонников проявилась тенденция "подменять политику дипломатией"⁴².

В августе-сентябре в советской и коминтерновской печати развернулась широкая кампания против Зиновьева, Каменева и Троцкого. Оппозиция обвинялась в создании "международных блоков" с "ультралевыми" группировками и использовании аппарата Коминтерна для распространения своих взглядов и настраивания зарубежных компартий против ВКП(б). 23-26 октября состоялся объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б), на который была приглашена делегация ИККИ в лице представителей наиболее влиятельных компартий. Пленум принял резолюцию, где указывалось, что, поскольку Зиновьев не представляет позицию ВКП(б), то его дальнейшее пребывание на должности председателя Коминтерна является невозможным. Резолюция была поддержана делегацией ИККИ. После того, как эта резолюция была одобрена центральными комитетами ведущих партий Коминтерна Зиновьев был вынужден уйти в отставку (21 ноября 1926 года)⁴³.

На 7-ом пленуме ИККИ (22 ноября - 16 декабря 1926 года) пост председателя Коминтерна был вообще упразднен. Очевидно, Сталин решил больше не рисковать, устраняя саму основу того, что ему вновь пришлось бы иметь дело с параллельным центром выработки и проведения внешней политики. На пленуме Сталин взял разработку китайского вопроса непосредственно на себя. Основные тактические установки были изложены им в выступлении в китайской комиссии ИККИ 30 ноября. Сталин однозначно высказался за продолжение пребывания коммунистов в Гоминьдане, подчеркнув, что "выход китайских коммунистов из Гоминьдана в настоящее время был бы глубочайшей ошибкой". Он также предостерег против создания крестьянских Советов, назвав это "забеганием вперед". Особый акцент в его речи был сделан на "антиимпериалистический", освободительный характер китайской революции и роли в ней национально-революционной армии⁴⁴.

Резолюция по китайскому вопросу, принятая пленумом, уже не выпячивала роль коммунистов и пролетариата, как это было при Зиновьеве. Коммунистам предписывалось оставаться в Гоминьдане и даже предлагалось войти в состав кантонского национального правительства. При этом их задачей должно было стать превращение Гоминьдана в "истинно национальную партию", путем "сплочения левого крыла и установления тесной связи с ним", не пытаясь самим "захватить ведущие позиции". Указывалось также на необходимость "удара по экономическим основам империалистической власти" в Китае через национализацию железных дорог, концессий и других предприятий, принадлежащих иностранному капиталу⁴⁵. Как видим, на этот раз положения резолюции шли строго в русле принципов сталинской стратегии.

Оппозиция заняла в отношении решений пленума резко негативную позицию. Позднее в политической платформе оппозиции указывалось:

"Резолюция седьмого расширенного пленума ИККИ (ноябрь 1926) не только не дала истинно ленинской оценки мощному развитию событий в Китае, но целиком и полностью перешла на меньшевистские позиции ... В резолюции, сколь невероятным это может показаться, ни слова не сказано о первом контрреволюционном перевороте Чан Кай-ши в марте 1926 года. Ни слова не сказано о расстрелах рабочих и крестьян и других репрессивных мерах, осуществленных кантонским правительством в целом ряде провинций в течение лета-осени 1926 года ... Ни одного слова о подавлении рабочих забастовок кантонским правительством ... Ни одного слова о попытках кантонского правительства задушить крестьянское движение ... Отсутствуют требования вооружения рабочих, или призывы к борьбе с контрреволюционным Главным штабом. Войска Чан Кай-ши рассматриваются в этой резолюции как революционная армия. Нет призывов к созданию ежедневной коммунистической прессы и нет ясных и четких заявлений, что мы должны иметь действительно независимую коммунистическую партию. В дополнение ко всему седьмой пленум призвал коммунистов войти в национальное правительство - шаг, который в существующих обстоятельствах мог принести только самые разрушительные последствия"⁴⁶.

Сопоставление платформы оппозиции и упомянутой резолюции 7-го пленума ИККИ является одним из наиболее наглядных подтверждений того, что цели Сталина в Китае были не столько революционными, сколько геополитическими. С точки зрения революционной тактики, оппозиция, безусловно, была права. Но с точки зрения внешнеполитических интересов СССР - нет. Однако Сталину приходилось облекать эти интересы в революционную форму, иначе он рисковал бы просто проиграть схватку с оппозицией. Отсюда и те явные "ошибки" и "просчеты", на которые указывается в платформе оппозиции, но которые являлись результатом объективных трудностей, вызванных попыткой придать революционную форму нереволюционной внешнеполитической доктрине.

7-ой пленум ИККИ ознаменовался победой сталинской линии в политике Коминтерна. Однако, до полного контроля Сталина над этой организацией было еще далеко. Руководителем советской делегации в Коминтерне, а следовательно, его неформальным лидером стал Бухарин, человек независимых взглядов, являвшийся самостоятельной политической фигурой. К тому же, в этот период Сталин еще продолжал зависеть от поддержки группы Бухарина в Политбюро и вынужден был считаться с его мнением. Но даже не это было главным. Существо вопроса заключалось в том, что в самом аппарате Коминтерна, да и во многих зарубежных компартиях продолжали преобладать люди, подобранные и выдвинутые Зиновьевым. В конечном итоге именно недооценка роли функционеров среднего звена сыграла со сталинской стратегией в Китае злую шутку.

Пока Сталин вел в Москве борьбу с оппозицией, в самом Китае стратегия объединения страны стала приносить первые значимые успехи. Национально-революционная армия, приступившая в июле 1926 года к Северному походу добилась крупных побед. К середине ноября были освобождены центральные провинции Хунань, Хубэй и Цзянси, взяты важные города Чанша, Наньчан, Ханькоу, Учан и Ухань. Победа