И когда самопознание превратилось для меня в тот смысл, который пропитывает большую часть жизни, мне стал открываться качественно иной - магический аспект мастерства в любом деле. Это то, что на мой взгляд, объединяет глубинным смыслом подлинных мастеров

Владислав Лебедько

 

МАГИЯ

В профессии

И творчестве

(Беседы с российскими Магами –

профессионалами и творцами)

С.Петербург

Содержание:

Предисловие

Глава 1. Константин Ковальчук

Психолог-психотерапевт

Глава 2. Олег Бахтияров

Экстремолог

Глава 3. Андрей Жуков

Врач-реаниматор

Глава 4. Вячеслав Игнатьев

Педагог и солист шоу-балета «Тодес»

Глава 5. Федор Конюхов

Путешественник, художник

Глава 6. Павел Юлку

Актер

Глава 7. Анатолий Смирнов

Физик

Глава 8. Борис Стругацкий

Писатель-фантаст

Глава 9. Виктор Емельянов

Преподаватель академического вокала

Глава 10. Ирина Давыдова

Режиссер, руководитель фолк-ансамбля «Северное Сияние»

Глава 11. Александр Евдокимов

Мастер по изготовлению муз. инструментов, музыкант

Глава 12. Владимир Савицкий

Врач-невропатолог

Глава 13. Олег Прикот

Педагог

Глава 14. Николай Юдин

Художник

Глава 15. Уникальный Специалист

Предисловие

В то время, когда еще сидя на студенческой скамье, я впервые задумывался о том, что же такое профессионализм, о том, что отличает мастера в том или ином деле от обычного специалиста, мне казалось, что главное - максимально большой арсенал знаний, навыков, технологий и инструментов, которыми человек владеет, а также богатый опыт практического применения всех этих знаний и навыков.

Шло время и вскоре для меня стало очевидно, что одним только количеством прочитанных книг, прослушанных лекций и проделанных экспериментов не обойтись, ибо профессионализм я стал понимать уже, как интеграцию специальных знаний с определенным уровнем личностной зрелости. Это понимание привело к тому, что помимо стандартного пути продвижения к высотам профессионализма, я все чаще и серьезней стал обращаться к изучению, исследованию и постижению себя самого.

И когда самопознание превратилось для меня в тот смысл, который пропитывает большую часть жизни, мне стал открываться качественно иной - магический аспект мастерства в любом деле. Это то, что на мой взгляд, объединяет глубинным смыслом подлинных мастеров любых профессий и видов деятельности - одухотворение своего дела, становление через это дело Человеком. Другими словами- гармонизация своей работой (с чем бы она не была связана) себя самого и Мира…

Эта книга - приглашение познакомиться с теми гранями Профессионализма и Творчества, которые, к сожалению, никак не отражаются в современных системах образования. Без этого - не стать Мастером. Этому невозможно обучить в обычном понимании слова. Это можно только пережить на тернистом пути познания и преображения себя.

Еще одна грань отношения к профессионализму: Профессия - не как самоцель, а как путь постижения себя и Мира.

При таком отношении к профессии сам выбор для себя той или иной деятельности (ее общая направленность, область приложения, стиль выполнения и т.п.) несет следующий смысл: я выбираю ту деятельность, которая позволяет мне исследовать, постичь и развить те области меня самого, которые я еще не знаю, которые мне необходимо проявить и развить. Иными словами, я выбираю то, что помогает мне стать целостным, позволяет нащупать вечно ускользающую нить смысла жизни. Это, по сути дела, то, что мир ждет от меня -Предназначение.

Таким образом, Магия профессионализма и Творчества заключается в одухотворении любой деятельности, наполнении ее смыслом, который явственно переживается всеми, кто с этой деятельностью сталкивается (наблюдая за ее процессом, потребляя ее продукт и т.п.).

Еще один важный момент, который хотелось хотя бы обозначить: Профессионализм и Творчество - это противовес дилетантству, халтуре и однобокой специализации, явлениям характерным для современного мира. Проявление и развитие Профессионализма каждым из нас будет шагом к восстановлению равновесия…

В предлагаемой вниманию читателя книге собраны беседы с людьми, которые являются Магами в своем деле. В этих беседах мы совместно исследуем феномен проявления магического подхода к творчеству и профессионализму в разных областях человеческой деятельности.

Кто-то из людей, беседы с которыми я поместил в эту книгу, достаточно широко известен, кто-то известен менее, но всех их объединяет глубокий и искренний подход к тому делу, которому они служат.

 

 

Глава 1

Константин Ковальчук

Константин Николаевич Ковальчук – психолог, психотерапевт.   Константин Ковальчук: Во-первых, хотелось бы сказать несколько слов о состояниях. Наше состояние — это инструмент…

Глава 2

Олег Бахтияров

 

Олег Георгиевич Бахтияров – экстремолог – специалист в области разработки методов управления состоянием и поведением лиц, работающих в неопределенных и экстремальных условиях. Разработал методику деконцентрации[1] внимания.

 

Владислав Лебедько: Такой неожиданный вопрос: с чего бы тебе хотелось начать? Касаясь идеи социальной магии и социальной алхимии.

В.: Что это значит? О.Б.: Многие авторы говорят о том, что сейчас возникло совершенно новое… В.: Как это происходит?

В.: А примеры какие?

О.Б.: Все, что относится к политике. Весь этот опыт рассуждения о традиции, привнесение идеи Рене Генона — он тоже необратим, хотя у определенной массы людей он породил свои феномены, породил поэзию, современную поэзию.

В.: А представители этой поэзии?

О.Б.: Воропаев…

В.: Головин…

О.Б.: Есенин… На Украине, скажем, это поэзия Корчинского. Стихи просятся цитировать. Если тебе нужно будет, могу их дать, с переводом, красиво на украинском языке, конечно.

Идеи расового перехода, формирования новой расы, которые внезапно ожили уже в совершенно новом ключе где-то в начале века, когда это была смута — понятна. Идея больше на детских сказках основана.

В.: Ты говоришь, что эти вещи являются какой-то движущей силой для дальнейшего движения общества.

О.Б.: Я бы сказал, не движущейся силой для дальнейшего развития общества современного, это, скорее, основание для будущей войны.

В.: Для будущей войны?

О.Б.: Да, войны, в которой столкнутся уже не разные идеологии, столкнется нечто чрезвычайно фундаментальное. Я думаю, что мы подошли к тому моменту, когда идеологические маски сорваны с явлений. Они предстают уже в очищенном виде. Сейчас мы видим столкновение традиции и современности. И должен появиться еще один фактор — общество объемного сознания, общество субъектов с совершенно другими технологиями. Вот и когда оно столкнется с современностью, когда вот такая сверхцивилизация столкнется с современной западной цивилизацией — ну, пусть она еще в недоразвитом, только зачаточном виде существует, — вот это будет уже настоящая война с фундаментальными основаниями для нее.

В.: Что ты вкладываешь в понятие «общество с объемным сознанием»?

О.Б.: То, которое включает в себя и ценности традиции, и изощренную технику современности, там, где человеческая жизнь опять начинает звучать как инструмент для чего-то гораздо более серьезного и фундаментального, и вместе с тем это означает не уход из нашего материального мира, а действие.

В.: Ты говоришь «война». Это подразумевается война с применением оружия массового уничтожения, или это война больше магическая?

О.Б.: Здесь трудно сказать, какова будет реальная технология этой войны. Но мир может быть либо таким, либо другим. Тот мир, который формирует западная сверхцивилизация, — это мир, который неприемлем для людей с внутренней активностью, со свободой, волей, сознанием, ясным сознанием. Это просто мир не для нас. И мы этот мир не хотим. И настолько его не хотим, что будем защищаться когтями, зубами… как угодно. С неизбежностью. А в силу того, что обычно в этих сферах, сферах духовных, - в них начинают концентрироваться люди повышенного интеллекта, повышенной активности. В силу этого с ним очень нелегко будет справиться. И опять-таки, в силу того, что присутствует уже технологическое сознание, понимание того, как можно достичь той или иной цели, средства, которые позволяют достичь любой конструктивно поставленной цели, миротехнология как таковая — в силу того, что весь этот мир сформировался, все инструменты под рукой, даже небольшая группа людей, мыслящих так, она в состоянии за ограниченное время создать силы, сопоставимые силам современного общества. И в этом смысле война совершенно неизбежна, потому что она находится в природе реальности. Так или иначе, есть вещи, типы сознания, для которых вообще эта реальность не подходит. Ну, падение Люцифера. Это та модель, когда впервые некое осознающее себя существо, с ясным сознанием, в отличие от нашего смутного, оно сказало, что ему этот мир не подходит. Но сейчас обратная модель происходит. Мир Дьявола не подходит, в том смысле, в котором формируется сейчас. Нам больше подходит тот мир, который был.

В.: Тем, что ты сказал, что достаточно ограниченная группа людей может создать реальные силы, ты предвосхитил мой вопрос, но я бы хотел его еще раз задать. Тем не менее, ты говоришь, что вот эти идеи традиционализма, углубленного сознания — люди, которые их воплощают, являются мощными факторами для построения платформы будущего какого-то человечества и так далее.

О.Б.: Да, конечно.

В.: Тем не менее, если посмотреть по массовости, ни книги Генона, ни Дугина, ни кого-то еще ни на полках ни стоят, ни большинство обывателей вообще представления не имеют — кто это такие…

О.Б.: Это не имеет никакого значения.

В.: То есть соотношение людей, которые знакомы с этими понятиями, и те, которые незнакомы — они совершенно мизерные.

О.Б.: Точно так же и творцы современного мира — они же понимают, что делают, на самом деле. Там же тоже есть какие-то свои проекты, что-то за этим стоит.

В.: Что за творцы современного мира?

О.Б.: В мире уже давно просто так ничто не происходит естественным путем. Во все вмешивается человеческая воля, человеческие планы, так или иначе. И те, кто ведут мир по определенной траектории… Есть же люди, которые принимают решения. Запад — он как-то формируется. Это ж не просто полудебильные президенты, извращенные банкиры что-то сидят и придумывают. Тоже есть некоторый план и понимание того, что они делают. А если этого нет — так еще хуже. Тогда мы имеем дело с некоей абстрактной силой, которая действует.

В.: Можно ли вопрос так задать, что есть ограниченное число людей (десятки, сотни), которые и формируют движение этого мира, а все остальные — лишь следуют по уже выбранному руслу. Что же это тогда за люди и кто это такие? Это вряд ли президенты стран.

О.Б.: Ну, здесь тоже, очевидно, есть свои интеллектуалы. Нужно почитать книги тех, кто, по сути дела, формулирует эти идеи. Книги Бжезинского, Сороса. Целый ряд авторов на эту тему пишут. Они же рисуют этот мир, к которому мы идем, как мир со знаком «плюс». За ними же стоит свой интеллект. Они в каком-то смысле этими текстами создают эти планы. Эти тексты точно также не читаются массами. Они тоже весьма и весьма ограниченны, на самом деле. Но, тем не менее, те преобразования, которые идут, начинаются рассматриваться как преобразования со знаком «плюс». То есть это хорошо обществу — всемирную торговлю строить, как у Фукуямы, хорошо, что победили либеральные ценности и история закончилась как таковая. Это хорошо, что больше не будет потрясений, и человек находится в круге реализации своих ценностей. Это хорошо, что у него исчезают мифологические все эти остатки. То есть, по крайней мере, мы можем выделить слой интеллектуалов, которые пишут на эту тему, и пишут достаточно убедительно. Они являются той базой, на которой принимается решение. Даже не так, что они дают какой-то рецепт, политик взял его и выполнил, банкир взял его и выполнил. Конечно, это не так. Но они задают язык, в котором возможны только такие решения, а не другие. И противоположный язык, который задается сейчас. Я думаю, что традиционалистская реакция — это только самая поверхностная, первая реакция.

В.: Первая по времени, да? Должны последовать, по прогнозам, какие-то еще…

О.Б.: Тут неизбежно, когда мы размышляем на эту тему, начинаем задумывается о более крупном контексте этих рассуждений.

В.: А можно об этом контексте тоже?

О.Б.: Я говорю, мы начинаем размышлять о той организации сознания, которая соответствует тому обществу, которое нам подходит. А там мы начинаем говорить об объемном сознании, поскольку мы начинаем об этом говорить, мы начинаем говорить об определенных технологиях формирования этого сознания. А когда эти технологии будут сформированы, когда будут слои людей, обладающих таким сознанием, речь пойдет о своей культуре, о своем образовании в этом плане, и прочее, и прочее.

И от этого то, что мы сейчас видим — здесь трудно сказать, но оптимистично или не оптимистично, будущее. Как люди православные, мы должны понимать, что будущее, конечно, пессимистично, все мы движемся именно туда.

В.: К Апокалипсису?

О.Б.: Да. Но в силу того, что в нас пока еще воля наша не умерла, сознание наше живо, сил еще более чем достаточно, мы должны действовать не в ожидании того, что все завершится и придет в спасение чудесным путем. Оно придет рано или поздно, рано или поздно завершится. Но мы пока должны защищать свой окоп, в котором мы находимся. Это не наше дело рассуждать о решениях генерала. Наше дело защищать свой окоп. И кто его знает, как оно будет получаться. Никто не знает этих сроков. Те ценности, которые есть у нас, которые мы стремимся реализовать…

В.: Но опять же, понятие оптимистичности и пессимистичности, оно опирается на те ценности, которые мы выбираем — то есть либо ценности человеческой жизни, либо ценности преобразования.

О.Б.: Да. Апокалиптические вещи мне ужасно радостны — второе пришествие Христа, спасение и прочее. Это внешние знаки и признаки могут рассматриваться катастрофически. Современное сознание рассматривает это как нечто ужасное.

В.: А внешне — ты имеешь в виду некие катастрофы, да?

О.Б.: Ну, так, как описываются последние времена, когда исчезает активное сознание людей, исчезает связь с духовными силами, когда предоставлен сам себе человек, и пророчество, все равно сохраняется какая-то часть людей, и тогда, в небольшом количестве, но существует. Но, у меня такое впечатление, что до этого еще, на самом-то деле, далековато, по той причине, что сохраняется до сих пор колоссальный потенциал активности и стремление к реально духовным людям. Не у невротиков, которые изображают духовный поиск…

В.: Кого ты имеешь в виду, кто изображает?

О.Б.: Ну многочисленные группы, секты, которые делают вид, что они совершают некие духовные действия, а на самом деле преобразуют лишь одну смутность нашего сознания в другую смутность, движутся по горизонтали, по кругу, вместо того, чтобы двигаться по вертикали.

В.: Кто тогда?

О.Б.: Но все равно, даже это исламское возбуждение, которое мы видим сейчас, вылившееся в такие радикальные формы. За этим же стоит действительно некоторое духовное возбуждение. Да и у нас очень много таких людей вокруг. Если мы посмотрим внимательно, то обнаружим большое число разнонаправленных людей, в силу разных причин не могущих объединиться, но тем не менее, активных…

В.: А как можно понять — критерий такого человека?

О.Б.: А нету критерия.

Вот ты говоришь — я действительно с этим согласен — что большое количество, этих групп, сект, школ и так далее — там действительно одна смутность в другую переливается. Это что — это какая-то яркая индивидуальность, личность, что это? Человек, который действительно сохраняет эту вертикальную связь…

О.Б.: Здесь трудно говорить о критериях. Всегда здесь можно говорить только: свой — не свой. А критерий какой здесь? А какие критерии? Люди обычно с более ясным сознанием, вместо того, чтобы сидеть в оккультных кружках, они в церковь ходят, потому что там начинает работать механизм, который дает им возможность двигаться. И в каком-то смысле преодоление смутности. В пределах смутных наших структур у нас формируется такое резко отрицательное отношение к церкви.

В.: Я бы сказал, что в церковь приходят две категории людей. Категория с очень смутным сознанием, и категория — которые все-таки доросли до церкви.

О.Б.: Это трудно судить со стороны. Мы со стороны начинаем оценивать: эти смутные, а те не смутные. Пришел человек, потому что у него есть какая-то потребность, может быть, эта безграмотная бабка, у нее на самом деле гораздо более чистая душа, чем у утонченного интеллектуала. Но здесь же свои определенные преграды. Вот реакция на мое интервью. Многие мне говорят: Олег, хорошо, все правильно, но церковь тут причем? Почему церковь начинает возбуждать людей, заставляет их давать резкую оценку? Ведь если было бы сказано, там, придите в буддийскую общину — все бы проглотили. Сказали бы: Ватикан есть спасение человечества — ну, Олег там со странностью, конечно, — но нормально. Но говорить, что православная церковь — тут же получаешь какую-то резкую, неадекватную реакцию в определенной среде наших интеллектуалов. Почему? Очевидно, здесь есть какой-то болевой нерв, который затрагивает что-то. Что он затрагивает, в этом случае, у кого он затрагивает? И мы видим, у кого он затрагивает. У людей, может быть, с достаточно высокой энергией, но вместе с тем совершенно с хаосом в голове. Вот эта смута начинает протестовать. Потому что смута уничтожается в церкви, когда человек приходит туда, идет по определенным ступеням, и смута рассеивается. То есть вся механика работает в каком-то смысле на этом направлении.

В.: Интересно, что к церкви, скажем, интеллектуалу непросто прийти. Я скажу по себе, потому что в оккультных насиделся кружках, довольно долго, и через труды, может быть, по христианскому герметизму я только последние несколько месяцев начал приходить к церкви. Сколько мне потребовалось времени. Даже твои слова о церкви тогда, при первой нашей встрече в девяносто девятом году, я слушал, а про себя тоже думал: чудаковато, но ладно. Только сейчас я начинаю эти слова понимать по-настоящему.

О.Б.: Да, причем опять-таки. Смотри, вот Флоренский, в свое время воспринимался, как сейчас, например, Дугин воспринимается.

В.: Хотя, конечно, он очень резок в том, что он пишет.

О.Б.: Ну, а Флоренский — отнюдь не сахар, и вызывал очень резкие реакции, даже в церковных кругах, хотя он, безусловно, тщательно брался за лучших интеллигентов, извращенных интеллектуалов и туда тащил, тащил. Для меня работы Флоренского, кстати, послужили тем толчком, который заставил серьезно посмотреть на церковь. А кого-то, опять-таки, сейчас покажется, может быть, и парадоксом, но я знаю людей, для которых работы Дугина показались тем толчком, которые взяли и развернули их к церкви. Со временем, как принято говорить, - плохо. Не любим современников.

В.: Так вот то, о чем мы сейчас говорим — о приходе человека к церкви. Это традиционализм, это современность или это объемность? К какой категории вот это?

О.Б.: Опять-таки, откуда мы говорим. Мы говорим из области культуры сейчас. Были бы мы в церкви сейчас, говорили бы на другом языке. В каком-то смысле приход к церкви это, конечно, приход к традиции. Хотя это слова, которые формируются в культуре, и в церкви они не могли бы прозвучать. Неуместно это сделать со стороны…

В.: Хотя, говоря о церкви, мы имеем в виду традицию, в которой такое понятие как террористический акт, невозможно...

О.Б.: Естественно. Ну о чем разговор здесь? Другие ценности.

В.: Хотя ценности обожествления и спасения души тоже превыше, чем человеческая жизнь.

О.Б.: Да, но, скорее, в православии есть же мотивы самопожертвования, достаточно сильные. Есть все-таки фраза Филарета Московского: «не совершай греха, убиваючи за веру, царя и Отечество». То есть это другое, конечно. Другой, конечно, разворот.

Ислам и православие — это все-таки разные вещи. Это разные вещи, и понятно, что разная получается практика.

В.: Хотя говоря о ценности человеческой жизни, заповеди «не убий» и так далее, они же ставят человеческую жизнь достаточно высоко в иерархии ценностей.

О.Б.: Конечно. Жизнь прервется — шанс спасти душу потеряется. Поэтому и столь неоднозначное, неодобрительное отношение к смертной казни существует. Церковь не одобряет по той причине, что все-таки у каждого сохраняется шанс — у разбойника, у кого угодно. Известно, что первый, кто попал к Христу в рай, был все-таки разбойник, и судя по всему, такой - маньяк, с нашей точки зрения. Достоин распятия был не всякий рядовой преступник... При всем том, что с социальной точки зрения, конечно, смертная казнь — необходимая гигиена, надо же очищать общество двуногих от имитации человека. Все сложно и противоречиво, ну, естественно. Мы живем в мире, который замешан на противоречиях и парадоксах.

В.: А все-таки вот этот парадокс между традиционалистским подходом и исламом с терроризмом и традиционалистским подходом православия, где терроризм, напротив, осуждается и исключается. Хотя и там, и там есть традиционализм. Как прокомментировать вот это противоречие? И там, и там — традиционализм; и там, и там — это не современность. Но здесь избирается путь террора, а тут, наоборот, он осуждается.

О.Б.: Мы, как люди православные, должны понимать, что истина-то на нашей стороне, естественно. Я ничего не могу сказать на этот счет, вообще ничего. Когда мы говорим о реакции традиции, мы же опять-таки выбираем культурное описание. А культурная абстракция… Мы сидим в уютной комнате и рассуждаем о вещах достаточно жутких. Когда человек попадает в эту ситуацию, простите, происходит нечто иное.

В.: А как ты думаешь, с жертвами террора происходят ли тоже какие-то магические процессы?

О.Б.: Не знаю.

В.: Или это просто пассивная жертва, и энергию здесь получает только сам террорист?

О.Б.: Здесь нет, конечно, общего правила. Здесь нету его. Для кого-то столкновение со смертью является тем, что открывает ему глаза. Для кого-то это просто переживание, это просто жертва. Здесь нет правил. И среди террористов тоже нет правил. Для кого-то это пассивное переживание, кто-то тупо выполнил приказ, для кого-то вообще ничего не произошло. Но в каком-то смысле длительное ожидание своей смерти является… для какой-то части людей это шанс разорвать смуту сознания.

В.: Ожидание своей смерти — это шанс разорвать смуту сознания, да? Об этом, кстати, у Достоевского очень много размышлений...

О.Б.: Ну, мы все ее длительно ожидаем свои, там, семьдесят, восемьдесят или сто лет. Но когда она здесь рядом находится — конечно. Для части людей это возможность видеть какие-то очень серьезные вещи. Это не в порядке оправдания террора.

В.: Но можно на эту же ступень поставить человека, который в силу невроза, например, считает, что он, например, все время умирает? Это же тоже ожидание смерти.

О.Б.: Но он-то знает, что не умирает, на самом деле.

В.: Ну как? Он верит, он принимает лекарства, он вызывает «скорую» постоянно. Но не умирает.

О.Б.: Но на самом деле человек все знает.

В.: А то есть ты имеешь в виду глубинное знание?

О.Б.: На самом деле человек знает, что это не более чем…

В.: А раковый больной, которому предстоит через несколько месяцев… Это реальность, например. Это тоже шанс.

О.Б.: Я знал людей, у которых вот в этой поре уже наступало определенное в каком-то смысле просветление. У меня были знакомые, у которых появлялся духовный блеск в глазах, именно на той стадии, когда уже стало ясно, что это близко.

В.: Об этом есть же фильм польского режиссера «Жизнь как смертельная болезнь». Там человек, заболевший раком. В конце происходит резкая переоценка ценностей…

О.Б.: Ну, одна из веселых историй лаврских святых. Есть один интересный святой. Это Марк гробокопатель. Чрезвычайно хулиганистый святой — пример парадокса.

В.: Православный, да?

О.Б.: Да. Его функции были… Он должен был выкапывать гробы... Как человек он был, наверное, лентяй и достаточно неряшлив. Но, тем не менее, он обладал способностью чудеса совершать. Однажды он захоронил, положил на неподходящее место умершего. И все монахи стали упрекать и чуть не побили, что неправильно. Он обращается к умершему: «Брат, оживи, встань, перейди в другое место, пока я выкопаю новую могилу». Что тот и сделал. И был у него случай, когда было два брата-монаха, умер младший брат, он его положил на место, которое было заготовлено для старшего. Тот с упреком к нему обратился: что же ты, говорит, сделал? Он произвел ту же самую процедуру, умерший открыл глаза, перебрался на другое место, и Марк говорит старшему брату: чего ты беспокоишься, тебе жить-то сутки осталось! Ну, и тот в ожидании скорой смерти зарыдал, заплакал, и проводил день, два, неделю, месяцы, годы в молитве, ожидая, что смерть — она вот-вот. И под конец когда уже Марк умирал, этот человек был ему весьма благодарен, что тот дал ему возможность думать об этой очень близкой смерти.

В.: Выражение «memento more» — оно совершенно не случайно, в этом смысле?

О.Б.: Да, конечно. Но вернемся к социальным процессам.

Это еще не конец, - этот период, в который мы живем. Хотя некоторые тенденции кажутся необратимыми, зловещими, конечными.

В.: А какие тенденции ты сейчас имеешь в виду?

О.Б.: Действительно, мы наблюдаем разрушение образованности людей, интеллектуального уровня, четкой организации сознания. Мы видим, как новые технологические средства используются в основном, чтобы привести человека в более примитивное состояние. Телевидение, которое у ребенка, когда он смотрит, подавляет воображение, активность и все остальное. Компьютерная техника, которой мы развиваем очень рафинированное мышление, подавляя мышление выводов, активизируя мышление выбора. Стремительное сокращение населения. Просто разрушение образования, культуры, быстрое сужение этой сферы культуры, где все меньше и меньше людей. Выхолощенность рассуждений. Быстрое принятие западных норм поведения, оценки, самооценки. Сокращение сферы влияния России. Все это, конечно, наводит на очень печальные размышления. Но вместе с тем, как ни парадоксально, сохраняется очень большое число людей активных и пассионарных. Они никак не направлены, или разнонаправлены, поэтому не образуют единой структуры. Нет той сверхидеи, которая могла бы все это преобразовать. Но когда эта массовая база сохраняется, дело за малым, это сверхидея, которую нельзя придумать, но которая внезапно появляется.

В.: Но она, видимо, где-то есть.

О.Б.: Где-то в тех сферах, о которых мы рассуждаем. Очевидно, где-то вокруг этого оно всё и есть. Каким-то мыслям, которые роятся, будет придан либо новый вид, либо какой-то иной ракурс, который позволит на все посмотреть по-новому… Да вот криминальные войны, которые ведутся — в них вовлечены десятки, если не сотни тысяч людей. Десятки тысяч, по крайней мере. Среди которых очень высокий процент потерь. Потери в крупномасштабных реальных операциях, среди всех этих банд. Но люди же зачем-то туда идут. Что же нам — отрицать это? Сама напряженность этой борьбы — она говорит о том, что энергия гуляет.

В.: Скажи пожалуйста, как тебе видится, в связи с затронутыми вопросами, твоя деятельность, как бы миссия, то, что ты делаешь? Как-то она направлена в область социальной магии, алхимии, ну, и технологии?

О.Б.: На самом деле у меня был опыт участия в политических, таких вот течениях. Я думаю, что отнюдь не только в прошлом, я могу говорить. Здесь был момент, когда я просто осознал, что мы пытались сохранить умирающие, отступающие формы. То есть мы боролись, проливали свою кровь, иногда чужую. Это во имя великого прошлого. Необходимо все это делать во имя великого будущего. И те несколько лет, которые мы принимали активное участие во всех этих движениях — потому и возник этот перерыв, что я хотел увидеть вот это вот новое, то, что нужно делать. Здесь нужно не отступать, а наступать. Да, оно прояснилось. Активный период еще не наступил… То есть я не могу сказать, что буйный период в прошлом, из-за того, что несколько лет я веду спокойный образ жизни. Маленькая пауза для осмысления. Бог даст, еще повоюем, но уже другим оружием, и за другие ценности…

В.: Может быть, несколько слов о перспективе.

О.Б.: Ну, это то, о чем мы говорили. Те идеи, которые рождаются сейчас, каждый день, о которых сказано несколько выше, концепции альтернативные технологические. То, что выражалось раньше на языке противостояния различных религий, это было основой, которая заставляла вести войны. Самый ожесточенный период войн в традиционной Европе был тогда, когда протестанты воевали с католиками. Причем войны были жуткие. Для нас это история, поэтому мы смотрим на это с интересом. Население сокращалось в два-три раза в государствах, которые вели эти войны. Тридцатилетняя война — нечто соизмеримое со Второй Мировой войной, на тот период, по масштабу жертв, напряженности и так далее. Но для этого была некоторая религиозная санкция, религиозное оправдание. Потом наступил период, когда основания для ведения войны стали оформляться идеологически. В двадцатом веке столкнулось три таких силы — коммунистическая, национал-социалистическая (более широко) и либеральная. Либеральная победила. Сейчас у меня такое впечатление, что противостояние начнет оформляться — противостояние технологических наук. Сейчас господствует мир механических технологий. Я когда-то полагал, что ему на смену должен прийти мир технологий организмических, а потом, может быть, и волевых. На самом деле, когда мы говорим «волевые технологии», то в каком-то смысле мы, с другой стороны, с технологической стороны, начинаем описывать магические процессы. Мы утрачиваем свой мировоззренческий заряд, свою духовную сущность. Маг — он совершает волевое действие, по сути дела, реализует волевое действие в общественном виде.

В.: Ты можешь привести какой-то пример волевой технологии?

О.Б.: Об этом очень трудно говорить. Мы можем видеть — моя психонетика пошла — направленная на то, как можно создать основу организмических технологий. Технологию управления живым, работу с живым. Мы сейчас же работаем с живым, как с машинами. Мы выделяем машинные составляющие в человеке и начинаем работать с ним. Можно только мыслить себе, как можно работать с живым. Для этого существуют психонетические языки, все остальное. О волевых технологиях очень трудно говорить, поскольку это еще более удалено. Но просто мы знаем, что мир может быть представлен в виде машин — и часть людей склонна именно к такому видению — психотехники существуют машинные… Но мир можно видеть и как живое существо, видеть в нем только живое, организмическое, целостное, развивающееся. И часть людей видит мир таким образом. Космические представления, космос как живое существо. И можно в мире видеть волю и реализацию воли. Там выходим на ценности воли, ясное сознание и все эти вещи. И если про организмические технологии я могу сказать, как их можно организовать, и чем дальше, тем понятнее это становится, хотя это очень серьезная работа. Я считаю, может быть, самое главное, — это то, что я увидел и описал эти вещи. А волевые — это то, что еще более удалено. И в силу того, что существует этот взгляд, ценности более важные, чем наша механика, более важные, чем естественный организм, широта, сказано в одном из традиционалистстких стихотворений:

Естество попирая и страх

Станет раса труда, свершения.

Вот «естество попирая». Страх — понятно, а естество… Речь идет о том, что естество возвышается. Мы можем об этом только лишь что-то предчувствовать. Хотя определенные моменты, конечно, становятся более-менее понятными. Например, как организовать волевое управление процессом. Какие-то моменты здесь начинают становиться понятными. Но здесь, опять-таки, проблема. Для того, чтобы управлять живым, надо построить соответствующий язык, которым формулировать предписания. По сути дела, психонетика претендует на то, что она дает способ построения этого языка — для того, чтобы управлять живым, формулируются точки управления, все остальное. Для того, чтобы управлять с точки зрения воли — волевое управление, здесь, по сути дела, языковая метафора — нечто иное. Это нечто удаленное, соблазнительное, но далеко отстоящее.

В.: Можно ли к волевой технологии, например, причислить в какой-то степени технику деконцентрации внимания?

О.Б.: Эта техника, скорее, используется, в организмической работе. Хотя в принципе, конечно, определенные моменты, позволяющие создать состояние чистого сознания, фундаментального сознания — конечно, из деконцентрации они проистекают. Ну, когда она попадает в правильные руки. Вот у Саши Воронова. В его руках эта техника приобрела внезапно новое измерение. Для меня это был момент работы с информацией, со структурами, с выделением фоновых реальностей. У Воронова оно зазвучало совершенно иначе. То, что может сформировать фундаментальное сознание вне смутности, то, что может создать позицию, с которой можно осуществлять переход из одного состояния в другое — напряженный переход. Но о технологиях мы сможем говорить тогда, когда мы сможем построить язык, которым мы могли бы написать инструкции. Он будет столь же непохож на то, что мы сейчас имеем в психонетике, как психонетика абсолютно непохожа на обычные языки...

 

Глава 3

Андрей Жуков

Андрей Евгеньевич Жуков – врач-реаниматор.   А.Ж.: Вас больше какие вопросы интересуют?

Глава 4

Вячеслав Игнатьев

Вячеслав Игнатьев - ведущий педагог танцевальной студии «Тодес», параллельно выступает в составе балета Аллы Духовой «Тодес».   Влад Лебедько: Давай вернемся к тому, что ты знаешь, как пройти, чтоб тебя полюбили, возненавидели, все прочее. Просто…

Глава 6

Павел Юлку

Павел Юлку – актер. Работает в С.Петербургском театре «Приют комедианта».   Владислав Лебедько: В чем ты лично видишь магию театра, магию актера, как это проявляется, например, в твоем…

В.: Рогожина? Но это было не по классическому «Идиоту»?

П.Ю.: Ну и что?

В.: И Рогожин там был главной ролью?

П.Ю.: Да, Рогожин и Вакула. Две главные роли играл. И сейчас по Пинтеру. Но там две главных роли.

В.: И как себя чувствуешь в главной роли?

П.Ю.: Ну, видишь, опять же, я не считаю, что маленькие роли — это второстепенные роли. Вот тоже интересный момент. Главное - не опошлиться? Вот если ты будешь внутри себя считать, что это маленькие второстепенные роли, то ты так их играть и будешь. Если ты не будешь таким ханжой, который одному человеку говорит одно, а другому человеку говорит второе. Для меня это не маленькие второстепенные роли, для меня это очень важные роли. Это жизнь, понимаешь? А если говорить о главных ролях, то, конечно же, во-первых, это очень тяжело. Если говорить технически, если этот вопрос поднять, то это первое, что умение распределять силы. Это настолько должно быть четко. Если ты не играешь главных ролей, ты никогда этого не поймешь. Потому что маленькая роль, по времени маленькая — ты вышел, сыграл и ушел…

В.: А в главной надо весь спектакль тянуть…

П.Ю.: Да, тебе надо весь спектакль тянуть мысль, жить в этом. Конечно, ты худеешь, можешь потерять несколько килограммов легко. Это безумно тяжело. Но в то же время это какая-то такая энергия, которую ты получаешь, во много раз больше, чем все другие. Ты попадаешь в какой-то такой мир, где через каких-то там десять минут тебе кажется, что другого мира уже нет. Вообще нет. И выходишь из этого состояния довольно долго. Как правило, после спектакля я очень люблю быть один, гулять, долго-долго куда-то идти, чтобы потом не понять, где я нахожусь.

В.: Ты еще хотел сказать о музыке в театре.

П.Ю.:То, что я имел в виду: на первом курсе мы проводили всякие этюды, с музыкой. Помню, делали что-то про мужиков. Была задача показать реальных таких мужиков. Врубали «Любэ», еще что-то. Мужская слеза должна была покатиться. Люди выходили, они даже двигались как-то так. Вроде нормальные, пьют чай, разговаривают о женщинах. Но настолько попадают в зависимость музыки, что музыка становится сильнее их. Мы взяли, выключили музыку. Не поверишь, как свет включили. Пустота. Никакой энергии. Люди ходят, воображают о себе, играют. Этот принцип — когда человек напьется, ему кажется, что он гениально играет. На самом деле это ужас. Действительно, это ужас. Он просто под эффектом. Алкоголь становится сильнее его. Точно такой же принцип в музыке происходит. Надо умудриться — это очень сложно, действительно мастерства требует… Мы Рогожина без музыки делали. Это сложно — быть интересным, быть целостным, доносить мысль, допустим, попробовать, без всяких вспомогательных предметов, чтобы оставался только ты и зритель, и смысл. Вот если тебе на этом уровне удается донести, дальше украшай как угодно. Вот в этом будет фундамент. Потому что самое главное — это смысл. Все остальное — бутафория...

В.: Я слышал, как рассказывали люди, которые еще застали игру Высоцкого на Таганке, когда он играл «Гамлета» без декораций, без всего. Просто пустая сцена. И он играет. Люди плакали, реально плакали, когда он играл.

П.Ю.: Это сложнейший уровень. Без всего. Конечно, музыка — она помогает.

В.: Она создает атмосферу.

П.Ю.: Музыка должна быть как бы фоном. И когда ты понимаешь это, что музыка должна быть фоном, ты начинаешь более чутко работать с ней. Ты сразу же понимаешь, где она нужна, где она не нужна. И так ты в себе вырабатываешь вкус. Помнишь, мы говорили о выработке вкуса? Когда ты идешь не от каких-то общих вещей — типа «сейчас забомбеню сюда какой-нибудь «Владимирский Централ», буду показывать зэка»… Но это же неправда. Зэк — это не тот, о котором в песнях поют: «Ты, мама, подожди меня немного, я приду к тебе скорей». Никуда он не придет. Он выйдет из зоны и пойдет дальше убивать и воровать. Это же неправда. Поэтому важно видеть этого человека, как он живет, еще что-то. А все эти песни… Если они даже возникают, какие-то места, то они приобретают совсем другой смысл. Люди не будут слышать текст песни. Когда песня тут чуть-чуть возникла, там чуть-чуть возникла, может быть, вообще в каком-то месте фоном идет, музыка приобретает какой-то вспомогательный момент, как фон такой, и она имеет совсем другую смысловую нагрузку, а не прямолинейный ход. Ты сам знаешь миллион всяких уровней.

В.: Еще такой вопрос. Помимо актерских тренингов, в ранней юности, общаясь со мной, с Андреем Фоминцевым, ты же практиковал мистические и психологические практики. То есть, ты пришел уже в театр с немалым запасом опыта работы над собой...

П.Ю.: Да, конечно.

В.: Что это тебе дало? Отразилось ли, или актерские практики это все как-то перечеркнули?

П.Ю.: Во-первых, то, что это мне сразу дало, действительно, и мне об этом все сказали режиссеры, — то, что мне практически без труда какого-то мощного удается очень хорошо входить в физические состояния.

В.: Психофизические?

П.Ю.: Психофизические, да. Я настолько это чувствую, с ходу практически. Я могу читать текст и просто понимать, в каком состоянии человек находится, и быть уже в нем. Я могу читать уже в этом состоянии. У меня, видимо, настолько был момент такой наработан, когда я занимался этими практиками, что это я очень быстро постиг, уже будучи в театральной академии. Дальше. Конечно же, момент веры. Момент веры и момент безусловности. Потому что если ты ни во что не веришь, то ничего к тебе и не приходит. Это же ясно. И когда мы занимались практиками, у меня был очень четкий момент, когда я говорил: ну давайте, попробуйте, загипнотизируйте меня, давайте, я руки сожму, и вы меня загипнотизируете. Я все равно смогу разжать. А если бы мне, допустим, для чего-то это было бы нужно, или я бы в это поверил, то у меня бы все это получилось. И когда я занимался этими практиками, у меня был момент, когда я не верил, а потом я думаю, у меня ничего не получалось. А потом взял и поверил. Специально себя заставлял, заставлял. Стал принимать как данное. И мир стал принимать как данное. И вот это свойство — умение верить, умение принимать — мне помогло, конечно же, в театральной жизни очень сильно. Потому что театр — это умение верить. Это ребенок, который может с сухой печенюшкой там одной сидеть и верить, что это целый мир. Ему скажешь — он будет верить. И через твою веру автоматически — тоже в этом магия — начинают верить другие. Вот умение верить я получил из того, чем мы с вами занимались. Еще один момент: можно провести параллель между умением верить и умением унижаться. Есть такой термин, мне как сказал педагог Груздов. Я очень гордый всегда был. Ну, и сейчас тоже осталось, конечно. Он говорит: «Паша, знаешь, в чем твоя проблема?» Я говорю: «В чем?» — «Ты не умеешь унижаться». Я говорю: «Я никогда не буду унижаться, ни перед кем». Он говорит: «Ты меня не понял. Унижаться — это не просить милостыню. Хотя, возможно, и это тоже. Но это умение понять, что есть кто-то, кто может тебе дать какую-то информацию, которой ты сможешь воспользоваться. Умение слушать. Можно слушать, а можно СЛУШАТЬ, понимать».

В.: Умение ставить себя в позицию ученика?

П.Ю.: Мне почему-то проще сказать: умение слушать.

В.: Ты сказал: унижаться.

П.Ю.: Унижаться — это он сказал. Но он имел в виду не это. Не унижаться, а умение… Я заменяю «унижаться» словом «слушать».

В.: Учиться.

П.Ю.: Учиться, да. Умение учиться. Это немножко разные вещи, нежели в духовной практике, потому что там я немножко не понимал, может быть, по возрасту еще чего-то. А тут — театр это ремесло, это практика, это монотонность, это труд и умение довериться и послушать человека, и умение научиться этому. Вот что такое для меня одаренный человек? Мне говорят: вы верите в дар, в одаренность? Я говорю: ну, конечно, он существует, но талант, например, для меня обозначается в нескольких словах. Талант — это умение работать. И это для меня прописная истина. Практически в этом меня никто еще не переубедил. Потому что каким бы ты ни был талантливым человеком, но если у тебя нет внутренней силы, для того чтобы встать, поехать в девять утра на танец, сделать батманы, для того, чтобы твое тело было подготовлено к тому, чтобы принимать какую-то энергию, понимать, что ты делаешь в театре, в спектакле, то без этого, без умения работать ты не будешь актером.

В.: Как ты считаешь, откуда берется это самое умение работать в театре?

П.Ю.: Умение работать для меня возникает только… Умение работать — это личная сила для меня. А личную силу надо заработать.

В.: Чем? Как?

П.Ю.: Для меня это было, во-первых, пожертвование, жертва. Первый пункт был — жертва.

В.: Чем ты пожертвовал?

П.Ю.: Я пожертвовал очень четко. Я пожертвовал своими друзьями. Для меня это самая сильная жертва. Я пожертвовал — практически больше никогда не общаться с Фоминцевым, так как я раньше с ним общался, с моей командой. Не пойти в кругосветное путешествие. Это яхта, которую я строил до этого пять лет. Я отказался от спорта как такового. Ведь для меня спорт в то время был жизнь. У меня другой альтернативы не было. Я сделал жертву. Я считаю, что человек, который должен делать какой-то шаг, он должен жертвовать, иначе он не будет ощущать то новое, во что он входит … Как бы, знаешь, надо упасть, чтобы взлететь. Не будешь чувствовать опасность опошления, - не будешь ценить того, чего достиг. То, чего он достиг, он может очень быстро потерять. Понимаешь, о чем я говорю? Это чувство крови на губах. Что-то такое. Умение сражаться. Надо уметь сражаться. На самом деле в моей жизни, - я не называю это актерская жизнь, на самом деле это жизнь просто, - нет актерской, это жизнь, потому что я этим живу каждую секунду. Это умение добиваться, умение сражаться, умение добывать знание, и иметь (самое главное) это желание. Знаешь, почему? Потому что я знаю — у меня, кроме этого, нет ничего. Если я вот в этом не добьюсь, то я умру. У кого же спрашивали в интервью… У одного режиссера, забыл фамилию... Говорят: «А почему грузинские актеры так хорошо играют?» Они действительно хорошо играют, я сам замечаю, - безумно хорошо. Так вот этот режиссер ответил очень просто: потому что когда грузинский актер выходит на сцену, он выходит с таким чувством, как будто играет в последний раз. То есть - это чувство смерти, вот это ощущение, что завтра — завтра может не быть. Все! И на эти переживания выходит мало людей, актеров…

В.: Не читавшие Кастанеду. Он как раз об этом и писал. Ты чувствуешь смерть все время с собой, и живешь по-настоящему.

П.Ю.: И чтобы получить это чувство, чувство смерти, - это тоже надо заслужить, понимаешь?

В.: Как?

П.Ю.: Какой-то жертвой, после которой ты понимаешь, что у тебя нет ничего. Все мосты сожжены. И когда ты понимаешь, что всё — и тут ты понимаешь, что сзади смерть, или впереди, - ты не знаешь, где она. И ты видишь только вдалеке огонек, - как будто ты идешь по лесу и видишь огонек, - тогда тебе кажется, что тебе легче идти. В чем уникальность Чехова, за что я его очень люблю, он говорит: у меня этого огонька нету. И все. То есть он когда-то сжег мосты, и потом еще и потерял огонек. Двойной облом. Человек находится в такой прострации в полнейшей, ему нужно найти ориентир, а он уже не может его найти. Он говорит в пьесе «Дядя Ваня»: «я опошлился». Буквальный текст такой: «Были два культурных человека в этом уезде. Ты, Ваня, да я. И оба мы опошлились». И когда ты получаешь это ощущение, ты сразу же понимаешь, как надо работать. Вот это умение работать — то, что я тебе говорил. И тебе сразу же и сила помогает, и все к тебе приходит сразу же. Потому что ты беззаветно веришь в это. Ты в это веришь. Тут уже не важно — говорят, актеры мало денег получают. Знаешь, честно тебе скажу: мне не важно, сколько я денег получаю. Конечно, важно, чтобы мне хватало на жизнь, но мне Бог это дает. У меня таких не стоит проблем. Но для меня очень важен сам путь. И я тут не говорю о том, стану я народным артистом, или еще что-то. Конечно, как актер, я хочу этого. Но это не важно. Важно то, с чем я живу в этом мире, что я несу людям, и к чему я прихожу, к чему я иду — вот это чувство какой-то такой легкости, какой-то такой правильности, какой-то такой легкой энергии, которая тебя несет. Это очень важно.

Но, к сожалению, люди, которые заканчивают театральную академию, многие этого не понимают. Поэтому очень важно, конечно, учиться у правильного мастера, у хорошего мастера. Потому что учиться ради профессии, если люди идут туда ради профессии, чтобы заработать миллион, это неправильно. Надо идти тогда в бизнесмены. Это путь. Причем это путь сложнее, чем путь монаха, я думаю, потому что у монаха все-таки меньше соблазнов, нежели у актера. Потому что актер — это популярность, это кино, телевидение, известность… Столько всяких уловок, которые тебя могут так растащить — то, что говорил Фельштинский. Он мудрый человек. Он часто говорил: «Опошлиться вы можете в любую секунду». И это чувство, что ты можешь опошлиться, тебя очень сильно подстегивает...

 

 

Глава 7

Анатолий Смирнов

Анатолий Павлович Смирнов – физик, профессор, вице-президент Международного Клуба Ученых.   Владислав Лебедько: Начнем с двух вопросов. Магия физики и физик как маг – что вы об этом можете сказать?

Глава 12

Владимир Савицкий

Владимир Юрьевич Савицкий – иглорефлексотерапевт, остеопат.   Владимир Савицкий: Скорее всего, магия в медицине наступает тогда, когда доктор прежде все любит ее, профессию свою —…

Глава 13

Олег Прикот

Олег Георгиевич Прикот – педагог, профессор, зав.кафедрой Университета Педагогического Мастерства.    

Уникальный специалист

2. Владеющий уникальными знаниями и навыками. 3. Человек, соотносящий свою деятельность с целой картиной мира - с масштабом… 4. Человек непрерывно развивающийся сам, инициирующий развитие других людей.

Этапы формирования профессионализма и мастерства.

Путь формирования профессионализма и мастерства в любом деле, - прежде всего, практика работы над собой.   1. Формирование человеком, который хочет стать профессионалом, у себя мотивации на постоянное развитие своих…