Часть 1

 

"… и я подумала, не все ли равно он или другой и тогда я сказала ему глазами чтобы он снова спросил да и тогда он спросил меня не хочу ли я да сказать да мой горный цветок и сначала я обвила его руками да и привлекла к себе так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да…"

Джеймс Джойс «Улисс»

 

 

– Какой-то крутой мужик преследует меня, обвиняя в убийстве его дочери и жены, которых я в действительности не убивал. Меня загнали в угол. Вроде бы помещение какой-то школы. Кабинет, куда я могу заскочить и забаррикадироваться. Там моя мама и дядя. Мама произносит фразу: "Смерти нет". Тогда я решаю – какого черта я тут прячусь – убьют, так убьют. Я выхожу, сажусь на ступени лестницы. Там преследователи, подручные мужика – в позах наизготовку с револьверами. Говорю мужику: "Стреляй, но твоих я не трогал". Страха нет, есть напряжение в ожидании выстрелов. Преследователи не сразу – напряжение еще некоторое время длится – опускают пистолеты. Тут я просыпаюсь в очень хорошем, возвышенном состоянии.

Василий сидел в кресле. Глаза закрыты. Молчал. Миша забеспокоился – не заснул ли его психотерапевт посреди сеанса. Сегодня Василий особенно плохо выглядел. Усталый вид, мешки под глазами. Что если заснул? Будить как-то неудобно. К счастью Миши, консультант, не открывая глаз, будто находясь в трансе, произнес:

– Итак. То, что я услышал. Тебя обвиняют и преследуют. Ты пытаешься скрыться в школе и забаррикадироваться в классе, где находятся твои мама и дядя. Звучит фраза: "Смерти нет". Дальше сцена на лестнице… - Василий еще немного помедлил и зевнул, не прикрывая рта. – Скажи, пожалуйста, а с чем у тебя ассоциируется "обвинение"?

Миша заерзал в кресле.

– Ну… Скорее всего, это обвинение самого себя, чувство вины… Чувство вины в смерти женщины и ее дочки.

– Две женские фигуры, - растягивая слова, произнес Василий. – У меня это ассоциируется с тем, что в тебе умерли какие-то два качества. Вероятнее всего, качества твоей инфантильной анимы[1]. Судя по тому, что после сна состояние было возвышенным, это были мешающие, тормозящие, инфантильные качества. Эти качества, возможно, были социально одобряемыми. Мужчина, который возглавляет преследование тебя, символизирует социум. Это отцовская фигура. Ты прячешься в школе. Стало быть, эти качества – из твоего детского социального окружения. О чем это тебе говорит?

– Я считаю себя недостойным жить в том мире. Скорей всего, мир моего детства меня догоняет.

– Сон говорит нам, что пришло время, и социально-психологический мир твоего детства должен закрыться с исчезновением этих качеств. Тебя преследуют с тем, чтобы убить в том мире. Убить, чтобы ты мог родиться в мире взрослых людей. – Василий приоткрыл глаза, опять зевнул. Миша сидел скукожившись, закрыв руками лицо. – Что сейчас происходит с тобой, Миша?

– На меня нахлынул поток воспоминаний. Я чувствую себя восьмиклассником, которого не любят одноклассники и учителя, и не замечают девчонки. Я был ниже всех ростом. У меня были странные увлечения, я единственный увлекался рок-музыкой, а все остальные слушали попсу. Я ощущал себя изгоем в этом мире. И конечно, чувство неполноценности, о котором мы много говорили. Может это именно оно и еще что-то, связанное с ним, умерло?

– Не торопись. Сколько лет твоей маме из сна?

– Она выглядит так, как тогда, когда я учился в школе. Как и двоюродный дядя, к которому мы тогда часто ездили в гости. А после школы я его уже не встречал. Все говорит за то время, школьный возраст.

– Разные представители этого мира по-разному к тебе относятся. Кто доброжелательно, а кто – враждебно. Так? И звучит интересная фраза: "Смерти нет".

– В контексте вашей интерпретации получается, что, умирая в одном мире, мы рождаемся в другом.

– Да, и во сне ты это понял.

– Что я пока не могу понять в этой версии, так это то, что хотя я и вышел к преследователям во сне, но они опустили пистолеты, не убили меня. То есть смерти в том мире не произошло. Хотя я не сопротивлялся, я не бежал, я сдался. Но сами обстоятельства не закрылись.

– Имеет ли, по-твоему, значение, что в кабинете, в котором ты скрывался от преследователей, присутствуют мужская и женская фигуры?

– Может быть имеет. Это похоже на родительское напутствие, только вместо отца был дядя. Этот дядя отличался от моего отца большей хваткой, стойкостью и мужским характером. Если мой отец был пьяницей, человеком мягкотелым, то дядю я воспринимал как некого позитивного отца. Я уважал его. Он был деятельный, целеустремленный, энергичный, подтянутый. Я даже завидовал своему двоюродному брату, что у него такой отец.

– Представь сейчас перед собой его образ, обратись к нему и спроси, в чем заключается его послание к тебе в этом сне.

Миша на минуту погрузился в себя, а затем, возбужденно закивав головой, воскликнул:

– Да, да, он сказал, что оказался там, чтобы явить мне пример мужественности! В результате передачи этой мужественности я и вышел, спокойно посмотрел в глаза своим врагам и сказал: "Если хотите – стреляйте". Именно он придал мне мужества на этот поступок. Благодаря этому я и согласился с судьбой.

– Спроси его образ, он удовлетворен твоим поведением?

– Да. Он отвечает: "Ты поступил как настоящий мужчина".

– Тогда проговори ему свои сомнения по поводу некоей незавершенности в этом сне.

Миша откинулся в кресле, закрыл глаза и вновь погрузился в себя. По мимике было видно, что с ним происходит что-то важное. И говорил он уже не возбужденно, медленно.

– Дядя говорит, что незавершенности здесь нет. Он говорит, что я доверился судьбе, и поэтому вовсе не обязательно меня убивать.

– Верно. Выход в другой сюжет осуществляется другим образом, не обязательно через смерть. Просто взял и вышел из этой школы. И оставил всю эту компанию в прошлом. Они уже опустили пистолеты, показали, что к тебе у них нет претензий, а значит, с ними уже нет никаких отношений. Слова твоей матери о том, что смерти нет – это фраза мудрой женщины. Я вижу, - Василий снова закрыл глаза, - что она отпускает тебя. Когда она говорит, что смерти нет, она разрешает тебе выйти из-под ее крыла, и самому распоряжаться своей судьбой.

– Я понял! – вскричал Миша. – "Смерти нет" – это значит, что я свободен от матери! Во сне я совершил мужской поступок, преодолел свой страх. И доверился судьбе.

– Отлично, - одобрил Василий. – Перейдем к архетипическому[2] уровню. Посмотрим, кто стоит за посланием этого сна, может быть конкретней - за родительскими фигурами.

Василий сидел с закрытыми глазами. На этот раз Миша был уверен, что Василий не спит. В такие минуты происходило таинство – его психотерапевт за фигурами сновидения прозревал образы богов. Молчание длилось долго, минут пять. Как бы очнувшись, но не открывая глаз, Василий прошептал:

– Странно, но я не могу назвать их имена. Я вижу их. И сначала был уверен, что это Осирис[3] и Изида[4]. Но теперь у меня нет этой уверенности. Супружеская пара богов, которые проявились через твой сон. Почувствуй их.

Миша закрыл глаза. Василий положил руки на его ладони. Тотчас Миша ощутил горячие потоки некой силы, разливающейся в теле. При чем состояние правой и левой половины тела отличались. С трудом шевеля языком, Миша промолвил:

– Таких мощных переживаний у меня еще не было…

Глаза его были открыты, взгляд расфокусирован. Тело не двигалось. Молодой человек находился в глубоком трансе.

– Послушай, что они скажут тебе, - говорит Василий.

 

абстрактные бесформенные световые пятна они расползаются отлетают пучком линий Сейчас любимая я здесь Я слышу любимый колышущаяся плоскость переливается всеми цветами земного и неземного спектра и дальше клубящийся туман обретает объем вязкий и тягучий он не торопится рассеяться хотя кое-где рвется в клочья и тогда виден угол ковра кусочек обоев шариковая ручка на письменном столе бумаги книги туман рвется Он сильно устал посмотри любимый Не мудрено он на краю Сколько их ушло в этом возрасте так и не найдя выхода и не оставив нам решения Ты думаешь сейчас в лабиринте появится новый ход Шанс есть любимый иначе его душа не позвала бы нас изможденное лицо сорокалетнего мужчины темные круги под закрытыми глазами в этом лице боль и усталость от жизни что-то в нем еще хочет жить не отпускает вряд ли это надежда просто инстинкт как это бывает у затравленного животного Ты поможешь ему любимый Если он захочет принять мою помощь Я знаю захочет сгущаются клочья тумана мелькают разноцветные линии как прост и спокоен этот мир переливающаяся плоскость шары меняющие конфигурацию яркий свет застилает все поле зрения

 

Сеанс закончился. Миша выходит из кабинета психотерапевта с таким чувством, будто у него выросли крылья. Пьянящая дурманящая свобода. Что-то тяжелое, что он тащил на своих плечах все двадцать шесть лет своей жизни, вдруг свалилось. Свалилось, и вдруг он оказался на просторе, и этот простор бескраен, и молодой человек дышит и не может надышаться. В коридоре достал из куртки бумажник и вынул стодолларовую купюру.

– Спасибо вам.

– На здоровье. Положи на тумбочку.

Закрыв дверь, Василий, усмехнувшись, постоял некоторое время возле зеркала в прихожей, неторопливо взял купюру, сложил пополам и засунул в карман. Погасил свет в коридоре.

Звонок. На пороге снова Миша.

– Василий, извините. Я сегодня как пьяный. Совсем забыл предупредить. Можно ли следующий сеанс перенести на неделю? Я оплачу пропущенный. Дело в том, что я должен поехать в командировку в Москву.

– Хорошо, - пожал плечами Василий. – Через две недели в пятницу, в девятнадцать ноль –ноль.

– Еще раз, спасибо вам огромное.

– Ступай. Благодарить будешь, когда результаты в жизни проявятся.

Он снова выключает свет в прихожей и – давняя привычка – долго моет руки в ванной. Взгляд его ничего не выражает.

В комнате Василий подошел к шкафу, достал бутылку армянского коньяка и бокал. Налил две трети бокала. Сегодня пациентов больше не будет. Он сел в кресло, отхлебывая, не глядя нащупал пульт и выбрал программу.

Показывали ток-шоу с известным писателем. Но внимание Василия не удержалось на телевизоре больше минуты. Он смотрел сквозь, куда-то вдаль, а по сути – в никуда. Иногда прихлебывал коньяк. Тело наполнилось расслабляющим теплом, думать не хотелось. Даже не то, чтобы не хотелось. Просто не о чем было.

Уже погружаясь в дремоту, он отметил: воспоминания – вот, пожалуй, все, что осталось.

 

Они договорились встретиться на Чистых прудах, возле Тургеневской. В семь вечера. Прошло четыре года после Журфака. Настя тогда сразу уехала в Москву и устроилась в редакцию толстого еженедельника "Обо всем". Миша пытался раскрутить бизнес в Питере. Сперва дела его шли неважно. Однако год психотерапии у Василия не прошел даром. Начиная с прошлого лета Миша пошел в гору и сейчас работал исполнительным директором компании "Неорганик", торговавшей удобрениями и бытовыми ядохимикатами. Он становился все более успешным, уверенным в себе мужчиной. Миша приехал открывать филиал в Москве и, конечно же, сразу вспомнил Настю. В студенческие годы они дружили – просто дружили.

Настя опаздывала. Михаил пребывал в благодушном настроении. Он был даже рад этой небольшой паузе, давшей ему возможность насладиться тем новым состоянием открытости, восприимчивости и беззаботности, которое возникло после последнего сеанса у Василия. Он позволял себе растворяться, таять в атмосфере теплого апрельского вечера. Жмурился от последних лучей заходящего солнца, пробивавшихся между окон домов.

Весна на Чистых прудах переживается особенно остро. Волны жизни прокатываются по асфальту, разбиваются о памятник великому писателю, растекаются по аллеям и улочкам столицы. Цыгане, просящие милостыню, гламурные девушки в весенних коротких нарядах, мрачные юные готы с размазанным по лицу темным гримом и сетчатыми колготами на руках, бомжи, прикорнувшие на лавочке, бандиты, милиционеры, студенты, пенсионеры, менеджеры среднего звена в пиджаках, нечесаные программисты с пивом в руках, секретарши с красными от монитора глазами…

Ветер, сочетающий влажность оттаявшей почвы и распускающиеся почки, запах шашлыка из палаточной забегаловки, духи прошедшей мимо незнакомки, чьи-то надежды, чьи-то горести – этот ветер проникал в самую глубь Мишиного сердца, такого чувствительного теперь, такого открытого всем впечатлениям, такого живого, как сама эта разбегающаяся, волнующаяся жизнь вокруг.

- Приветики, - она всегда любила неожиданно подкрасться сзади, потом прыгнуть на шею и подставить щечку для поцелуя. Маленькая, худенькая, с озорным блеском в глазах. – Как ты изменился, возмужал… Мишка! Ты ли это? Чего молчишь?

- Растерялся. Ну здравствуй, Настя. А ты все такая же девчонка. Даже похудела еще больше. На, поправляйся, - молодой человек достал из дипломата коробку дорогих конфет.

Через десять минут они прихлебывают пиво в уютном подвальчике кафе "Му-му" и, перебивая друг друга, возбужденно делятся новостями про бывших одногруппников и старых знакомых. Кто женился, кто развелся, у кого дети родились. Толик погиб в аварии, Степа уехал во Францию, Светка и Вадим поженились, дочке скоро год, а Ленка за мексиканца выскочила, и теперь работает гидом, экскурсии к индейским пирамидам водит. У Юрика сбылась мечта, впустили его на Ямайку, пишет теперь, что дреды уже ниже лопаток, ну и бизнес, сама понимаешь, выращивает, продает – так вся страна так живет. Аня редактором на канале "Культура" устроилась, получает хорошо.

- Не видел я ребят давно уже. Перезваниваемся только.

- Мишка! – она перегнулась через столик и растрепала его волосы. – Я не могу тебя узнать. Ты ли это? У тебя даже голос другой. Мягкий, бархатистый, завлекающий. – Настя кокетливо улыбнулась, играючи потупив глаза.

- Ты знаешь, а я действительно уже другой. У меня ведь первые годы после Универа дела почти никак не шли, с личной жизнью ничего не клеилось. Ну ты ж помнишь, у меня с девчонками никогда особо не получалось. Стеснялся, комплексовал. И тут пошел я к Рыбакову…

- Это по социальной психологии что ли препод?

- Ага. Рыба. Помнишь, он тебя еще с зачета выгнал?

- Ну, и…

- Спрашиваю у него совета – что почитать, Карнеги, Козлова например. А он и говорит, что мне даже сам Берн[5] не поможет. Иди, говорит, запишись к Василию Быкову на консультацию. Мол, быстро он тебя перекует. Психолог гениальнейший. – Настя насторожилась, видимо, профессиональный азарт сыграл. Миша увлекся рассказом и не замечал, что давняя подруга слушает его по-журналистски хищно, вцепляясь в каждое слово. – Прошел год, и я сам себя не могу узнать. Нехило поднялся в бизнесе, девушка появилась – скоро распишемся. Но главное не это. Мир стал богаче, ярче. Даже не знаю, как это высказать. Такое, наверное, можно только пережить. Я и не представить не мог раньше, что психоанализ – такая мощная штука.

- Так этот Василий Быков – психоаналитик? Известный? – не удержалась Настя.

- Да. Несколько лет назад он был в зените славы. А что?

 

У автомата с кофе, расположенного в коридоре редакции журнала "Обо всем" собралась небольшая компания. Кто кофе выпить, кто новости узнать.

- Серега, дай мне рубль, - попросила Настя обозревателя ресторанов и ночных клубов. – Всегда проблема с мелочью.

- В других офисах ставят автоматы, принимающие бумажные купюры, или вообще бесплатные для сотрудников. А наш все жмется. – Кивнул на дверь главреда Сергей и выковырял из узких карманов потрепанных джинсов монету.

- А кто был на планерке? – спросила Аня.

- Я была, - Настя скорчила рожицу, символизировавшую борьбу угнетенных эксплуатируемых классов с кровопийцами-медиамагнатами. – Чего тут распространяться, - снова кивок на дверь шефа, - пошли покурим лучше.

С лестничного пролета, служившего курилкой для обовсёмовцев, хорошо обозревались лифты, а значит, этот стратегически важный пункт позволял отслеживать перемещения начальства и таким образом сохранять контроль над ситуацией.

- Ну, Иван Григорьевич говорит – где же я вам найду свеженького психолога в Москве, чтобы мэтр с достоинством в километр, и о нем ничего не написали? – Настя передавала утренние редакционные баталии, затягиваясь дешевыми LD-Slims. – Все, о ком можно было написать, описаны во всех ракурсах, вплоть до болонок их любовниц. А молодые, начинающие, никому не интересны, их только через отдел рекламы да за деньги публиковать можно. А шеф лютует – ничего не знаю, черти, но если не будет мне материала, всех уволю.

- И что?

- Загнется колонка. А как колонка загнется, так и меня отсюда под зад коленкой. Такая вот судьба наша, акулы пера. Сегодня ты нужен и тебя перекупают у конкурентов, не зная, что посулить. Завтра ты приносишь деньги и поднимаешь рейтинги своим талантом и харизмой. А потом на тебе начинают экономить. А потом ты исписываешься в неком жанре и тебя, как использованную салфетку, выкидывают в вольный полет. – Настя, криво улыбнувшись, затушила сигарету об стену и кинула окурком в открытое окно. Деланная веселость удавалась плохо – руки дрожали, да и голос ломался, выдавая неестественность.

В редакцию подтягивались сотрудники. Кто-то с помятым после вчерашней пьянки лицом. Кто-то злой и нервный с пресс-конференции, шел и ругал чиновников, размахивая руками. Здоровались, жали друг другу руки, обменивались известиями.

- "Мальчик бежит по дороге…", - в кармане Настиных джинсов заиграла мелодия из последней песни Земфиры. Девушка достала мобильный. Номер московский, не знакомый.

- Слушаю… О, Мишка! Конечно, узнала, ты чего! Все равно богатым будешь. Ты в Москве сейчас? Разумеется, встретимся. Думаю к семи разгребусь с делами. Да по-разному, по-разному. Последнее время что-то напряги идут. Тогда договорились, в семь на Тургеневской, на верху, возле выхода.

 

- Вот так он и растолковал мой сон, - Миша подозвал официантку, - Два бокала пива. Может, еще закуски? – Настя кивнула. – Два бокала пива и жаренных колбасок.

- Оригинально, конечно. Хотя, есть с чем поспорить…

- Понимаешь, вот тут и началось самое интересное, - перебил подругу Миша. – Такие вещи Василий проделывал уже несколько раз при разборах снов. Когда он кладет ладони на мои руки, я впадаю в оцепенение, тысячи мурашек пробегают вдоль позвоночника, в теле кружатся какие-то вихри, прошибают потоки, а потом, - Миша осекся, огляделся по сторонам, будто собирался выдать государственную тайну, и продолжил, понизив голос, - потом со мной начинают говорить боги.

- Ну ты и врешь, Мишка! И явился ему на горе Синай огненный куст и молвил он… - насмешливо пробасила она. – Твои же внутренние голоса, не обманывайся, Миш. А психолог твой просто цену себе набивает.

- Ему незачем набивать себе цену, - серьезно ответил Миша. – То, что со мной происходит последний год, говорит само за себя. А боги… Ты знаешь, они действительно говорят со мной. Несколько раз уже говорили. Афродита[6], Гермес[7]. А в этот раз Изида с Осирисом… Хотя, нет. Даже сам Василий не смог определить, кто это.

- Хорошо Миш, не обижайся. Пусть боги. Ну и что они тебе навещали?

- Понимаешь, когда они появляются, возникает совершенно необычное состояние присутствия. Я всем телом их ощущаю. И говорят они не человеческой речью. Они показывают. И так, что мне сразу все становится ясно. Про себя, про жизнь, про причины моих проблем. Озарение, понимаешь? Так вот, эти боги сказали, что моя внутренняя женщина ожила и повзрослела, а мой внутренний мужчина возмужал. И внутренняя женщина… ну, в психологии она называется анима… теперь последует за внутренним мужчиной везде, во всех ситуациях, во всех жизнях.

- Ну да. Старая песня о том, будто бы женщина не может без мужчины состояться, как личность. Фигня все это, Мишка. Вот я. Я бы никуда никогда и ни за кем бы не пошла. Я всего добиваюсь сама.

- Нет, ты не понимаешь. Я же говорю про внутренних мужчину и женщину. А они… - Миша застыл в одной позе, пытаясь вспомнить. И на несколько мгновений снова ощутил те удивительные вихри и потоки в теле, как и тогда, у Василия.

 

издалека льется ровный фиолетовый свет потом расходится кругами туман опять клочками туман как впрочем почти всегда клочья тумана взрываются девушка с еще детским лицом наивная самоуверенная Странная она говорит что не пошла бы а ведь хочет только этого и хочет чтобы позвал а она пошла Знала бы она что все желания людей слышатся Любимый я догадываюсь что с ней будет Я тоже но только свобода у них есть Мне уже интересно Как и всегда родная разноцветные линии наползают на лицо девушки она тает в этих линиях круги ромбы цилиндры опять фиолетовый свет

 

- Так вот, - Миша вышел из оцепенения, - после этого у меня такое ощущение, как будто сердце открылось. Ты знаешь, я даже на бомжей смотрю и чувствую к ним нежность. Да что там бомжи. Вот уже неделю как мир взрывается и искрится всеми красками. Понимаешь, этот психоаналитик лет пять назад был очень знаменит. К нему на прием за месяц записывались. Он написал несколько книг, наделавших шуму. А потом произошло что-то. Сломался он. Может, из-за женщин.

- Всегда у вас женщины виноваты.

- Всяко бывает. Может женщины, может возраст. Ему сороковник, время кризиса. Странный человек. Синяки под глазами, лицо помятое, угрюм, неприветлив. Но каждый раз я после сеанса выхожу окрыленный. Да ты и сама говоришь, что меня не узнать.

- Да, Мишка, действительно не узнать, ты удивительно преобразился. Если честно, весь светишься. Не знаю, боги это или просто он тебя в транс вводит. У него что, своя метода?

- Да, именно свой метод. В одной из книжек он его даже описал, но мало кто поверил, как впрочем и ты сейчас. А метод очень сильный. Я за последний год литературы-то много читал, и классиков, Юнга там, постюнгианцев. Вроде бы близко. Но то, что делает Быков, это чудо.

- Свой метод, говоришь. А ведь знаешь, это то, что мне нужно. Познакомь.

- Без проблем. Запиши номер и скажешь, что от меня. Только если ты интервью хочешь взять – не знаю, согласится ли Василий. Нелюдимый он. Замкнутый. Живет один анахоретом. Не пишет ничего уже года три, я смотрел по инету…

 

Перед домом Настя остановилась и достала из рюкзака блокнот, чтобы еще раз свериться с адресом. Проспект Стачек, 23, квартира 31, первый этаж. Вход со двора. Девушка обогнула сталинский дом с башенкой наверху. Домофон не работал. К своему удивлению, Настя волновалась. Вроде бы такой опыт журналистики, и далеко не первое интервью. А руки почему-то дрожали. "Черт знает что, - подумала Настя. – Совсем нервы сдали с этой работой."

Она поднялась к пролету между первым и вторым этажом. Ее взору услужливо предстала жестяная банка с окурками. Настя достала из кармана джинсов пачку LD Slims, щелкнула зажигалкой, затянулась. У нее было немного времени, чтобы проанализировать причину своего волнения и прийти в себя.

С московскими психотерапевтами журналистка общалась не раз, и знала эту публику хорошо. "Один Олег Губанов чего стоит," – с усмешкой вспомнила Настя. Не дойдя до середины интервью, известнейший московский психоаналитик тоном, отвлеченным и равнодушным, как будто приглашал на чашку чая, предложил потрахаться. Настя отрешенно согласилась. Не то, чтобы он ей особо понравился, но она любила неожиданные повороты сюжета. После они продолжили интервью, как ни в чем не бывало.

- Олег Святославович, бывает ли так, что вы спите со своими пациентками? – лукаво спросила Настя.

- Нет, никогда, - ответил Губанов, косясь на диктофон. И, помолчав немного, добавил. – Но это для интервью. А между нами – так почти с каждой. Разумеется, если дама не старше пятидесяти. Иногда на первом же сеансе.

- Как вам это удается?

- Так же как с вами. Просто предлагаю.

- Таким тоном, будто чаю выпить?

- Поверьте мне, действует безотказно.

Не было ли ее теперешнее волнение ожиданием очередного любовного приключения? "Не-е-ет", - Настя даже покачала головой, возражая своим предположениям. Почему-то, сама не понимая почему, она была уверена, что там внизу, за железной дверью с цифрами 31, ее судьба сделает крутой поворот.

"Что за глупости…" Она встряхнулась, сделала несколько быстрых коротких затяжек подряд, но тревожное предчувствие не унималось. Она вспомнила Мишу, как он говорил о том, что ему являлись боги в кабинете этого психотерапевта. "Ерунда…" Настя не верила ни в каких богов или Бога вообще. Она считала себя агностиком. Наиболее близким ей философским учением был атеистический экзистенциализм Сартра.

Манифестация богов, очевидно, вызывалась какой-то гипнотической техникой. Автором которой, возможно, и являлся Василий. "Вот и ответ, – размышляла Анастасия. – Я боюсь оказаться во власти сильного гипнотизера". В Москве она встречалась с достойными специалистами в НЛП и Эриксонианском гипнозе, но никто не пытался оказать на нее какое-либо влияние этими методами. По крайней мере, она ничего такого не замечала. С другой стороны, Миша говорил, что Василий – последователь школы Юнга, а не нлпистов.

Так она и не нашла объяснения своему беспокойству. Решительно затушила окурок о стенку жестяной банки и быстро сбежала по ступенькам вниз. О, как она ошибалась, рисуя себе образ Василия! На звонок дверь открыл коренастый небритый мужчина неопределенного возраста. Ему можно было дать и тридцать, и сорок пять. Усталые хмурые глаза, нездоровая бледность лица – все это соответствовало описанию, данному Мишей. Но внешний вид, в котором он встретил журналистку, превосходил любые ожидания. Если честно, он просто ошарашил Настю, хоть она вроде бы и видала виды. Психологи, да и другие люди, с которыми она встречалась раньше для статей в журнал, стремились выглядеть хоть в какой-то степени элегантно или хотя бы аккуратно. Может, не костюм-тройка, но джинсы и свежая поглаженная рубашка… Василий же предстал в стоптанных тапочках, засаленных спортивных штанах и полинялой растянутой майке. Он стоял на пороге, скрестив руки на груди и минуты две, никак не меньше, не предлагал ей войти, а просто рассматривал с угрюмой гримасой, не произнося ни слова. Да и у девушки язык отнялся.

Василий любил красивых женщин. И хотя уже более двух лет у него не было ни с кем близости по причинам, о которых мы узнаем позже, но вид ухоженной, яркой и несколько распущенной женщины неизменно радовал взгляд и хоть немного скрашивал настроение этого замкнутого человека. Как и Настя, Василий ожидал другой картины, услышав по телефону мягкий игривый голос журналистки. Сейчас же на него смотрела худенькая девочка-подросток, очень коротко стриженная, без малейшего намека на косметику, облаченная в потертые и местами порванные джинсы со множеством оттопыренных карманов, в просторной рубашонке, ярких кедах и тряпичным рюкзачком цвета хаки за спиной.

Настя вышла из оцепенения.

- Я… Мы с вами договаривались об интервью, я звонила. Меня Настя зовут.

- Ну, проходи, - Василий посторонился, но рук на груди не расцепил. – Ты из Москвы приехала?

- Да, я хочу взять у вас интервью.

- Ты уже говорила. Только зря приехала. Вряд ли я скажу что-либо путное.

- Предоставьте это дело мне, как профессионалу, - Настя держалась деланно бодрого тона. – Человек, написавший такие книги – а я с ними ознакомилась – не может быть неинтересным.

Василий хмыкнул.

- Чаю налить?

- Я предпочитаю кофе.

- Не держу, у меня от него изжога.

- Ну, тогда зеленый, если у вас есть.

- Хочешь с горчинкой или помягче?

- А у вас несколько сортов?

- Пять или шесть. Попробуй «Жемчужину Дракона». Очень мягкий и довольно необычный вкус. Вот тебе тапочки, проходи в большую комнату.

"А квартирка-то не из бедных, - отметила Настя. – Двухкомнатная, с евроремонтом." Бомжеватый вид Василия как-то даже контрастировал с этим пространством. И чисто. Как бы прочитав ее мысли, Василий сказал:

- Домработницу приглашаю. Располагайся там в кресле.

Раздался звонок мобильного телефона и Василий вытащил из кармана штанов трубку Siemens. Судя по внешнему виду, красная цена ей была не больше тысячи рублей. Еще один парадокс. Дорогая квартира, домработница – а телефон времен молодости Настиной бабушки… Верно говорил Миша, странный тип. Но самым удивительным было то, что несмотря на все эти несуразицы во внешнем виде Василия, который с кем-то договаривался о времени консультации, на всю его мрачность, непрезентабельный вид, рядом с ним удивительно легко дышалось. Любой другой мужчина подобного вида вызвал бы в Насте неприязнь с первой же минуты. Здесь же она поймала себя на мысли, что Василий ей даже чем-то нравится. "Ну, разве что парадоксальной оригинальностью," – резюмировала для себя девушка.

Войдя в большую комнату, она обнаружила там кучу дисков со всевозможной музыкой, дорогущий музыкальный центр, телевизор с плазменным экраном, домашний кинотеатр, кожаные кресла, мебель из красного дерева. На стене висела большая полутораметровая картина в золоченой рамке. На ней был изображен сюжет, если Насте не изменяла память, двенадцатого аркана Таро – «Повешенный». В мягких лучах заходящего солнца на перекладине висел вниз головой подвешенный за одну ногу молодой мужчина, вторая нога которого была скрещена с первой под прямым углом, так, что фигура в целом напоминала перевернутую цифру 4. Настя, неплохо разбиравшаяся в живописи, оценила эту работу – рука достойного мастера.

Шаркающей походкой в комнату вошел Василий с подносом, на котором стоял большой глиняный чайник, две пиалы, и вазочка с вареньем. Поставив поднос на журнальный столик, и подкатив его к Насте, гостеприимный хозяин буркнул:

- Самообслуживание!

Настин диктофон был наготове.

- Может быть, мы начнем? Я приготовила несколько вопросов для начала беседы.

- Валяй.

Василий вальяжно плюхнулся в кресло напротив, закинул ногу на ногу, так, что его дырявый тапочек оказался как раз напротив ее пиалы, угрожающе поглядывая большим пальцем ступни.

 

Интервью шло неровно, и Настя уже заметно нервничала. Василий с большой неохотой говорил о своем прошлом, об обучении мастерству психоанализа, и за полчаса лишь два или три раза обозначились темы, которые могли бы развернуться в действительно интересный материал. Однако, когда журналистка пыталась развить диалог в нужном направлении и узнать подробности, Василий замыкался, ускользал, уходил от ответа. И тут Настя осмелилась задать несколько провокационный вопрос.

- Один мой знакомый, который является вашим клиентом, рассказывал мне, что вы способны приглашать богов и общаться с ними. Это действительно так, или это особая техника гипноза? В любом случае, это интересно и ново.

- Я не использую гипноз. Но общение с богами – тема не новая. С богами в античном мире общались оракулы, пифии, жрецы. В конце концов, Юнг и его последователи за многими символами сновидений угадывали манифестацию тех или иных богов. Что касается того, что я делаю… Да, это правда. Боги являются мне или моим пациентам. Мы общаемся с ними также реально, как я сейчас говорю с тобой. Это звучит настолько неправдоподобно, что большинство моих коллег сочли меня шарлатаном. Уже давно меня не приглашают на конференции, симпозиумы. Стоило лишь мне описать пару случаев на крупных психотерапевтических форумах в Интернете.

Настя не удержалась и иронично хмыкнула.

- И что же, боги так и спускаются с небеси? И почему именно к вам?

- Почему именно ко мне, история долгая. А спускаются ли они с небеси, или выплывают из глубин внутреннего мира, из глубин коллективного бессознательного – я не знаю, да это не столь важно. Важен сам факт живого общения с ними и исцеляющий эффект, который следует вслед за этим. Без всякой ложной скромности – я могу инициировать в людях озарения. Да, да, те самые явления, ради которых искатели могут годами предаваться аскезе в монастырях, медитировать, выполнять громоздкие ритуалы, совершать изнурительные практики.

- Но ведь это не объективная реальность? Это продукт сознания, не так ли?

- Это второстепенный вопрос. К тому же, кто с уверенностью может прочертить границу между объективным и субъективным миром?

- Как кто? Наука.

- Ты свято веришь в науку?

- Ну вообще-то я ни во что не верю свято, я агностик.

- Аааа, - потянул Василий. – Ну считай, что я тоже агностик.

- Как же так, вы же утверждали, что боги – это реальность.

- Хочешь почувствовать это на себе?

- Хочу, - выпалила Настя и осеклась. – Но, если можно, не сейчас. Мне хотелось бы продолжить разговор.

- А я тебе, по сути, все сказал. Вряд ли ты услышишь от меня что-либо интереснее. Я с первой минуты прочитал в твоих глазах недоумение. Ты ведь приехала на встречу с героем, спасителем человеческих душ. Эдаким Джеймсом Бондом духовного мира с неизменно белым воротничком. А я не герой. Мой вид не обманчив, не показушен. Я антигерой, если хочешь. Когда-то я хотел стать великим, прославиться. Встать в один ряд с такими именами, как Фрейд, Лакан[8], Перлз[9], Юнг. – Василий усмехнулся. - Но меня достаточно квалифицированно вылечили от этих амбиций.

- Но вы же открыли свой уникальный метод…

- Который вызывает лишь раздражение или скепсис в среде профессионалов? Пациентов у меня достаточно. Слухи обо мне распространяются только среди простых людей. Денег хватает. А слава - "луч ее случайный неуловим, мирская честь бессмысленна, как сон…"

- "…но есть прямое благо – сочетание двух душ"… Пушкин.

- Двух душ? – Василий откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. – Это только в романах да в романсах.

- Вы знаете, я тоже не верю в это. Но мы отвлеклись. Независимо от того, признает ваш метод научная общественность, или нет, людей-то вы исцеляете? По крайней мере, одного человека, который изменился до неузнаваемости в результате работы с вами, я знаю. Зачем же вы причисляете себя к антигероям?

- Я не причисляю. Я и есть антигерой.

- Но ведь делая такую работу, пробуждая в людях жизнь, оживляя душу – я не могу представить, чтобы вы не были переполнены вдохновением…

- Представь себе, не переполнен.

- Но вы не можете подходить без трепета к каждой своей психологической операции…

- Почти к каждой, как ты выразилась, психологической операции, я подхожу с глубоким равнодушием, скукой, а часто даже с отвращением.

- Я думаю, что вы преувеличиваете, - возразила психотерапевту Настя. – Неужели, при удачно выполненной работе вас не посещает чувство "ай да Пушкин, ай да сукин сын"?

- Раньше посещало. Последний раз – года три назад. Сейчас я – мертвец. Я не преувеличиваю, я откровенен с тобой. В душе моей больше нежити, чем у большинства моих пациентов, вместе взятых. Оказывается, возможно это. Сам мертвый, а других – оживляю. Скажи мне об этом несколько лет назад, я бы и сам не поверил. Я устал. Устал от пациентов. От бесчисленных историй болезни. И, пожалуй, единственное, что я по-настоящему хочу – это умереть. Да вот боюсь. Смерти. А так бы давно на себя руки наложил. Ну что, веселенькое получилось интервью? Про богов, которые приходят к депрессивному скучающему психотерапевту, помышляющему к тому же о суициде. Вот такой я, дружок, герой.

Настя вздохнула. Перед ней сидел то ли непризнанный гений, то ли полусумасшедший неудачник. В любом случае, материал не пойдет. Возможно, даже командировочных не насчитают. Лихорадочно перебирая в памяти имена питерских знакомых, девушка пыталась найти хоть какой-нибудь пристойный вариант, которым можно было бы заменить неудавшееся интервью и привезти все-таки редактору плоды журналистской активности. Вспомнился Миша. Да уж, услужил. А учитывая настроение шефа, угроза увольнения была как никогда реальной. «Шеф, все пропало», – вспомнилась фраза из фильма. – Теперь понятно мое интуитивное беспокойство. Не надо было ехать на это интервью. Что там я подумала, - что судьба изменится? Конечно, изменится. Выгонят из Обовсема. И куда потом? Дадут еще рекомендацию, мол, бездарь, из милости держали. И все. Переквалифицируйся в управдомы, или дворники, как великий русский писатель Платонов".

Видимо, упадническое настроение сильно отразилось на выражении ее лица – Василий заметно повеселел, наслаждаясь произведенным эффектом и лукаво подмигнул:

- Ну что? Еще чайку?

- Я лучше покурю.

- Только на лестнице. Терпеть не могу сигаретного дыма.

Настя выключила диктофон.

- Можно еще один вопрос, не для записи?

- Твоя запись и так никому не нужна. Задавай.

- Скажите, почему, испытывая к своей работе почти что ненависть и отвращение, вы продолжаете ее делать?

- Ну, во-первых, я не умею ничего другого. По крайней мере, не знаю ничего, что приносило бы такой же доход при минимуме усилий. У меня два-три пациента в день с гонорарами от ста до трехсот долларов. Так что я могу позволить себе домработницу, и ремонт машины, и обеды в дорогих ресторанах. Правда, радости от всего этого не испытываю.

- Что же вас держит в этой жизни?

- Я же говорил, страх смерти, больше ничего.

- Странно. Такой продвинутый человек, да и поживший уже, а смерти боитесь. Мне вот всего двадцать шесть. Но я смерти не боюсь.

- Ты уверенна?

- Да. Был случай, один псих меня чуть не задушил. Парень мой бывший. Положил руки на горло и сжимал, пока я не захрипела. Он спросил тогда, боюсь ли я умирать. Я ответила, что нет. Я действительно не боялась. А потом люди пришли, и он меня отпустил, убежал.

- Да ты, дружок, просто жить не хочешь. Какое ж тут геройство?

От этих слов для Насти как будто окружающий мир замер. В тишине неожиданной остановки какая-то потаенная боль, безмерная, пугающая, оттого и тщательно скрываемая, засветилась колючей пронзительной вспышкой. Захотелось заплакать, но журналистка сдержалась, подавила слезы. Только глаза заблестели.

- Извините меня, я пойду, - она схватила рюкзачок и стремительно выбежала в прихожую. Наспех натянула кеды. И, сдавленным голосом бросив, - Прощайте! – выбежала на лестницу, захлопнув дверь.

На улицу не пошла. Остановилась там, где курила перед встречей, достала сигарету, подожгла, затянулась. Болезненное состояние сменилось трепетным ощущением какой-то близости, резонанса. Он увидел ее душу, заглянул в самую глубь. Не просто случайно попал наугад брошенной фразой. А нащупал, распознал сокровенное. И тут уже не осталось сил сдерживаться, и незачем было. Она зарыдала. Умиление, боль, жалость к себе, жалость к нему. Одинокому, странному, будто постигшему какую-то неумолимую правду о трагичности жизни. Настя понимала это. Экзистенциализм чистой воды. Да и слыхала не раз, что у психологов случается такое – синдром перегорания. Когда слишком глубоко погружаются в изнанку человеческих судеб.

 

Дверь за Настей захлопнулась. Василий налил себе еще чашку чая, уже холодного. Выпил пару глотков. В голову влезла неожиданная мысль. Настолько неожиданная, что он сначала воспринял ее в штыки и захотел отогнать. Но даже отогнав, успел уловить ее смысл. Который был примерно таков: "с каждой женщиной можно ужиться, но нет такой, без которой нельзя было бы прожить"[10]. Это были строки из Германа Гессе. "Интересно, а я бы с такой ужился, после тех, что у меня были? Те все красивы, ярки, как на подбор. А эта – не поймешь даже, девушка или мальчик. Но чего-то мне от нее нужно. И вот чего: если бы я жил с такой, то только для того, чтобы перенять состояние, – научиться ее пофигистскому отношению к смерти. Как там она говорила? Ее душили, а она не боялась? Вот чтобы и я так, когда петля будет затягиваться…"

 

Ахинею, которую нес Василий, ни один редактор, будучи в здравом уме, не пропустит в печать. Настя трижды прослушала диктофонную запись. Ничего путного.

Возвращаться в "Обо всем" без материала было страшно. Журналистка ушла от Быкова в половине четвертого. Подняв старые журфаковские связи, Настя добыла три телефона психотерапевтов экстра класса, интервью с которыми могли стать достойной заменой неудавшейся беседы с Василием. Однако, первый оказался в Крыму, на семинаре. Второй был занят и мог принять ее только послезавтра. А у третьего телефон был заблокирован.

Настя пришла в отчаянье. Быть в редакции нужно завтра. На часах почти пять, в это время никто уже встречи не назначает. После некоторых колебаний, она решила позвонить Василию. Не узнает ничего нового, так просто поговорит. Соблазн суицида, страх смерти, квалифицированное лечение от амбиций… Да, Мишка говорил про какой-то слом, который пережил его консультант. Настя чувствовала, что сама находится на грани – если не слома, то прямого пути к нему. В общем, было о чем пообщаться – с человеком, который поймет. В конце концов, "Обо всем", похоже, Быков не читает – можно будет неплохой материал из его статей и книг надергать. Девушка нашла его номер в списке мобильного, нажала вызов.

- Говори быстрее, у меня клиент, - холодно отозвался Василий.

- Я хотела бы продолжить интервью.

- Ты все еще надеешься, что из этого что-нибудь получится?

- Вполне может быть.

- Сегодня уезжаешь?

- Да, поезд после полуночи.

- Хорошо. У меня еще две консультации. Можешь подойти к восьми.

 

Теперь они сидели на кухне.

- Виски? – предложил Василий.

- Наливайте, - охотно кивнула Настя.

Под виски, как Настя и ожидала, беседа пошла оживленнее.

- Так все-таки, какие механизмы задействуются при "снисхождении" богов?

- Ты вряд ли их поймешь. Все, что могу предложить – испытать на себе.

- Если честно, я боюсь.

- Чего боишься? Богов? Ты же в них не веришь?

- Нет.

- Чего же тогда? В себя заглянуть страшно?

- Возможно. Сегодня вы уже заставили меня заглянуть в себя. Не могу сказать, что это было приятно. Хотя, очень важно для меня, но дважды за один день было бы слишком.

- Так второго дня не будет. Когда твой поезд, говоришь?

Настя посмотрела на часы. Девять вечера.

- Можно вопрос о вас? Что бы вы ни говорили, я не могу поверить, чтобы у вас не было хоть минимальных человеческих желаний.

- Мои желания – на уровне инстинктов. Утром дотянуть до вечера, а там – бокал виски или коньяка. На закате так хочется умереть… Алкоголь помогает мне сгладить остроту этого желания и в большем или меньшем отупении дожить до рассвета.

- Но если вы знаете, что не сможете решиться на этот шаг, почему бы вам не попытаться заполнить жизнь хоть какими-то радостями? Насколько я знаю, психологи часто консультируются у коллег.

- Я не буду рассказывать тебе подробности. Моя личность была сломана несколько раз настолько, что восстановить ее сможет только чудо. Даже общение с богами не приносит мне надежду.

- Но есть же какие-то способы… Например, арттерапия. Рисовать что-нибудь. Писать стихи или беллетристику.

- Беллетристику, говоришь? – осушив бокал и налив новую порцию, Василий встал со стула и подошел к окну. Сумерки. Питерский двор. Компания собачников выгуливает своих питомцев. Парень с девушкой сидят на скамейке – в руках бутылки пива и зажженные сигареты. Свет окон дома напротив. Там живут люди, они чего-то хотят на что-то надеются, в их сознании есть завтра и послезавтра. – Беллетристику, говоришь… - еще раз повторил Василий после паузы. – Года три назад я действительно хотел написать книгу. Миф о богах, живущих в наше время. Об Осирисе и Изиде. Миф о взаимоотношениях мужчины и женщины. Нет, не банальную амурную историю. А именно миф. То есть, первоисток. О великой любви Изиды, собравшей по частям кусочки тела ее возлюбленного и сумевшей воскресить его.

- Как интересно, - Настю накрыла волна пьяной эйфории. – А почему вы хотели написать именно о египетских богах?

- Это очень красивая история о любви, смерти и воскрешении.

- Ну так а в нашей славянской мифологии есть не менее увлекательные сюжеты. Взять хотя бы историю Велеса[11] и Азовушки[12]. Несколько месяцев назад я читала «Свято-Русские Веды - Книгу Коляды»[13]. Там очень много замечательных мифов о Велесе и Азовушке. Они тоже спасают друг друга от смерти, и теряют, и обретают, и воскрешают.

- Смешная ты. Русских мифов не существует. Сейчас не существует. После того, как на Русь проникло христианство, вся мифология была уничтожена в корне. А то, что выдают сейчас за русские мифы – просто выдумки людей, которым очень хочется в это верить, да несколько переиначенные сюжеты сказок. Хотя…- Василий отошел от окна, сел и в упор посмотрел на Настю. В этот момент ей показалось, что в глазах его промелькнул живой огонек. – Сам сюжет о любви, смерти, спасении и воскресении наверняка присутствовал и у древних славян.

- Ну так напишите, это же чертовски интересно! – воскликнула Настя.

- Три года назад я и начал писать. Вернее, мы начали писать... Не писать еще… Это были только наброски, этюд про Изиду и Осириса. Мне нужно было жить вместе с женщиной и создавать миф вместе. От лица мужчины и от лица женщины. Она закончила филфак... Писала удивительно красивые эссе… Впрочем, - Василий осекся, прервав поток болезненных воспоминаний, – Тебя это не касается.

- Почему? – Наивно спросила Настя.

- Закончилось вся эта затея плачевно. С тех пор я и не помышляю о том, чтобы это повторить.

Быков налил себе полный бокал и выпил его залпом.

 

Часы показывали одиннадцать. Василия изрядно развезло. Настя выпила меньше, и озабоченно следила за временем. В голове Василия мелькали несвязные мысли. "Журналистка. Пишет, видимо, неплохо. Не боится смерти. Научиться у нее этому. Я смогу, я хорошо перенимаю состояния". И вот он уже слышал собственный голос, обращенный к Насте.

- Дружок! Тебя все равно из твоей газетенки не завтра, так через месяц вышвырнут.

- Из журнала, - поправила Настя.

- Какая разница, как эту макулатуру называть. Деньги у меня есть.

Настя, почти обидевшаяся за "макулатуру", подумала: "Неужели и этот козел туда же! Губанов хоть оригинально, а этот – деньги…" Василий же продолжал, слегка косноязыча:

- Денег хватит не то, что на двоих, а на четверых. И на жратву, и на шмотки. Ты будешь Изидой… А хочешь – Азовушкой. И ты будешь меня спасать. – Василий попытался направить на Настю указующий перст, но с размаху попал пальцем в сахарницу. – Тьфу ты, пропасть! Мы с тобой напишем книгу. Создадим шедевр. Получим Нобелевскую премию. И тогда может, мне уже не нужно будет грезить о смерти по вечерам. Контракт на год, а? Работа с оплатой и содержанием. Точнее, не с оплатой, но нуждаться ни в чем не будешь.

- Подписывать кровью? - попыталась пошутить Настя.

- Нет. А что, я серьезно.

- Вы же пьяны и сами не соображаете, о чем говорите.

- Нет, девочка, я еще не настолько пьян, чтобы не соображать, чего я предлагаю... Я, может, такого случая ждал… Три года…

- Ну и конечно, я должна буду спать с вами.

При этих словах Василий несколько протрезвел. Внимательно посмотрел на Настю и твердым голосом произнес:

- Нет. Ты абсолютно не в моем вкусе.

- Вы в самом деле? Все это серьезно?

- Да.

Перед ней сидел уже совершенно трезвый человек. И взгляд его был гораздо более живым, и не веяло от него замогильным холодом.

 

"Макулатура… макулатура…" – вертелось в мыслях Насти. Почему-то вспомнился один день в редакции. Обычная суматоха, обовсемовцы носятся по офису, горя осознанием важности своей миссии. Спортивный обозреватель Славик громко передает через весь зал редактору спортивных новостей Сереже впечатления от последнего футбольного матча. Света из "Светской жизни" пытает по телефону какую-то убогую певичку. Стучат клавиши. Кто-то расшифровывает диктофонную запись. Кто-то громко смеется, читая френдленту Живого Журнала. Корректор Аня просит закрыть окно, ей сквозит. Верстальщик Саша просит открыть окно, ему душно. Заходит шеф и, перекрикивая всех, обещает разогнать к чертям весь этот бордель, простите, бардак с волчьим паспортом, если они не заткнутся сию же минуту.

Настя мысленно благодарит шефа – ей сдавать горящий материал, до дедлайна час, так хотелось тишины, чтобы сосредоточиться и закончить статью. Она сама горит важностью творимого дела. Шумливые сотрудники раздражают Настю.

Внезапно, возможно от перенапряжения, ее сознание переключается. Взгляд падает на заваленный прошлогодними журналами угол. "Мы живем один день, - неожиданно понимает она. - В лучшем случае, неделю. Нас прочитывают и выбрасывают, увозят на дачу – коротать дождливые дни, топят нами камины, разводят костры на пикниках…" Да, ее учитель журналистики, острый юмором и блестящий слогом, часто говорил перед дедлайном: "Ну что, господа, сдавайте свою нетленку!" Именно. Нетленка. Оббивать пороги чиновных кабинетов, напрашиваться на беседы со спесивыми артистами, терпеть хамство недообразованных бизнесоидов-братков. Переваривать все это, изрыгать на бумагу нечто, способное заинтересовать читателя, донести до него информацию или состояние. Выдерживать насмешки и критику редактора, сражаться с корректорами за каждое слово. Нет, это не то, чем бы Настя действительно хотела заниматься.

А предложение Василия как огнем ожгло. И не пьян уже, серьезно говорит. Вот сейчас он искренен. Хочет спастись, вылезти из объятий призрака петли. Вовсе не упивается смертью. И Настя увидела себя если не Изидой, собирающей по кускам Осириса, то, по крайней мере, Герминой[14], отводящей острие бритвы от шеи Степного Волка. Идея с написанием мифа действительно может оказаться очень даже перспективной. Что она теряет? Опостылевшую редакцию? Вечные придирки мамы, от которых хоть на северный полюс беги? Столичный гламур? Многочисленных друзей, среди которых ни одного настоящего не найдешь? Ей ли, жаждущей смены декораций, "страшных опасностей и ужасных приключений", не рисковать?

- Я согласна.

 

в небольшом пространстве между ними открывается широкая местность которую видят не они но двое других столь же реальных и столь же мифических высокое плоскогорье круто спускается к большой реке протекающей перед самым горизонтом река поворачивает и вся местность кажется подобной поверхности огромного конуса скошенный луг прорастает сочной молодой травой темнеет наступают сумерки Ты видишь любимый Да это случилось на фоне розового неба видна приближающаяся фигура женский скелет широко оскалив зубы быстро двигается и косит на ходу траву среди которой видны изрубленные куски человеческих тел но только что скелет успеет пройти немного вперед как тотчас из земли показываются оконечности как бы встающих из-под земли людей Из этой точки их дорога лежит к нам Мы снова будем вместе любимый Да через их руки глаза губы тела И через их творение тоже вспышка яркого света стирает видение я согласна я согласна я согласна

 

Утро Василия начиналось в двенадцать, а то и в час дня с торжественного выхода в коридор в семейных трусах, потягиваясь и покрякивая. Он ставил себе двухлитровую клизму, после принимал контрастный душ. Затем, уже совместно с Настей, выпивал на кухне стакан свежевыжатого апельсиново-яблочного сока. На этом оздоровительные мероприятия, равно как и оптимизм, завершались.

Часом позже он обедал. Готовила Настя, избавляя нелюдимого Василия от лишних светских контактов в ресторанах и кафе. Затем приходили пациенты, а вечером, по обыкновению, Быков сидел за бокалом коньяка или виски, глядя вникуда.

Общались они очень мало – несколько бытовых реплик за едой или вечером. За два с лишним года затворничества Василий начал забывать навыки нормального общения. У него не было ни друзей, ни женщин, ни светских раутов – только пациенты. На следующее утро после неожиданного предложения Насте, он пожалел, было, о своем пьяном порыве. Опять женщина в доме, да еще и малопривлекательная…

Однако, что-то в его сердце отзывалось на присутствие Насти, оттаивало – но не более, чем когда в доме появляется собака или кошка. Стало несколько уютнее в душе. Просто оттого, что кто-то живой присутствует рядом. Книгу он, конечно же, не собирался писать – слишком печальным был прошлый опыт… Книга была отговоркой. Куда важнее было скопировать ее состояние бесстрашия перед смертью. Но и с этим Василий как-то не торопился.

После непростых телефонных разговоров с мамой и шефом пути отступления домой для Насти были отрезаны. Ее вдохновила идея книги и свободной, неограниченной никакими рамками творческой деятельности. Василий был замкнут, на ее вопросы, когда же они займутся разработкой сюжета, отвечал неохотно и неопределенно.

Настя, привыкшая к активным контактам и бурной социальной жизни, и совершенно не приученная вести домашнее хозяйство, будучи запертой в четырех стенах, чувствовала себя крайне неуютно. Она надеялась, что они все-таки примутся в ближайшее время за коллективное творчество, но к третьему дню совместной жизни, глядя на угрюмое лицо Василия она уже не помышляла о роли спасительницы. Ситуация начала ее угнетать и раздражать.

Днем и вечером, пока Василий принимал пациентов, она убегала из дома, гуляла по Питеру, встречалась с приятелями студенческой поры, однако и это не грело душу. У приятелей была своя жизнь, семьи, дети, - разделять Настины проблемы никто не хотел. Вечером пятого дня их жизни под одной крышей, когда Василий наливал себе вечерний бокал бренди, девушка не выдержала.

- Послушай, Вася! Хоть убей, но я не могу поверить, что психолог твоего уровня совершенно не умеет и не хочет общаться. Если ты сожалеешь о том, что пригласил меня, так и скажи.

- Я не жалею, - ответствовал Василий. – А общаться я умел. Очень даже умел. Если бы ты видела меня лет пять назад, твоему взгляду предстал бы искрометный легкий и остроумный Гермес. Сейчас же, увы – Аид[15].

- Что же я роль Персефоны[16] играть должна?

Василий, делавший глоток, вздрогнул и поперхнулся. Потом сказал очень резко:

- Нет, вот только не это! Нас, слава Богу, не связывают любовные отношения…

- Но творческих я тоже не вижу, - реагировала Настя. – Такое впечатление, что ты просто взял себе домработницу на содержание.

Василий глубоко вздохнул.

- Успокойся, Анастасия. У меня в голове уже вертятся кое-какие мысли. Придет время, и мы засядем за работу над книгой.

- Когда оно придет? Через три месяца? Полгода? – Настя обиженно фыркнула и, хлопнув дверью, закрылась в своей комнате. Ее положение было незавидным.

Если Настю раздражала бездеятельность и замкнутость Василия, то Быкова раздражал ее внешний вид. Ей богу, была бы поярче, привлекательнее, возможно и язык у бывалого ловеласа подразвязался бы. Впрочем, отчасти дело можно поправить. Конечно, волосы на голове отрастут не скоро, но этот мальчишеский стиль… Короче, если уж живет рядом, пусть хоть видом своим настроение поднимает.

На следующий день он встал раньше обычного и, ничего не говоря, на два часа исчез из дома. Настя готовила обед, когда Василий ввалился в квартиру с двумя большими пакетами.

- Я тут кое-что купил тебе.

Настя хмыкнула – что он мог ей купить? Очередную банку красной икры? Семгу? Говяжий язык? Все это и так почти каждый день присутствовало на их столе. Разве что в японский ресторан ходил да суши или диковинные морепродукты принес, думала она про себя. На столе однако, ничего, кроме приготовленного ею, не появилось. Настя принялась перебирать в уме возможные подарки Василия. Книги по мифологии или психологии? Вряд ли, - три шкафа заставлены в два ряда довольно редкими изданиями – бери, читай, все к ее услугам. Диски или видеокассеты с фильмами? Но тех, что стоят на полках у телевизора и просто стопками вдоль стен гостиной за полжизни не пересмотреть. Может, расщедрился и купил компьютер? Тоже сомнительно, в доме и так два – обычный и ноутбук. Может, просто глупо пошутил? Хотя пронес же что-то в комнату в двух пакетах…

- Вась, а что ты купил-то? – не выдержала Настя.

- Увидишь.

Ну вот. Опять этот грубоватый покровительственный тон. Черт с ним. Захочет – покажет. Унижаться и выпрашивать Настя не будет.

Молчаливый обед. Попытка осилить томик "Архетипической психологии" Джеймса Хиллмана[17]. После вчерашнего разговора Василий хоть продиктовал список книг, которые полезно прочитать перед началом совместного проекта – и то, как говорится, хлебушек. В семь часов, когда последний пациент ушел, Настя отправилась в душ. Через полчаса, завернутая в полотенце, приоткрыла дверь. Что-то гарью потянуло.

"Уж не алхимические ли опыты ставит," – с сарказмом подумала Настя. Проскользнув в свою комнату, она не нашла там оставленной одежды. На диване лежали какие-то свертки. Не став их рассматривать, она отправилась в комнату Василия, чувствуя, что начинает приходить в бешенство. "Какого хрена он трогает мою одежду?!" – возмущалась она про себя.

Обойдя всю квартиру и не обретя искомого, она пошла на запах дыма, доносившийся из приоткрытой входной двери. Там, в общем с соседями предбаннике, где лежал старый хлам и иногда сушилось белье, у вентиляционной шахты стоял Василий. У его ног дымилось цинковое ведро.

- Где моя одежда?

- В твоей комнате.

- Я только что оттуда, там нет ничего.

- Раскрой глаза. Все твое в свертках. Три пары кружевного белья, ажурные чулки, два платья, стильные туфельки – не видела, что ли?

Настя чуть не задохнулась от возмущения.

- Можешь засунуть все это себе в жопу. Где мои джинсы?

Блаженная улыбка, пожалуй, впервые с момента их знакомства осветила лицо Быкова.

- Этого убожества больше не существует.

- Ну ты мудак… Ты что, сжег все? – ошарашено произнесла Настя.

- Именно все, - бодро ответил Василий. – Начиная твоими ужасными кедами и драными джинсами, заканчивая этим детским нижним бельем в слоники. Дурилка, да ты разверни пакеты! Любая женщина пришла бы в восторг от такой красотищи. Это же фирма! Кстати, там еще набор косметики. Нелишне бы тебе привыкать к макияжу, взрослая уже.

Настя осела на порог. В чужом городе осталась без одежды. У нее в голове не укладывалось, как она сможет одеть то, что ей совершенно неестественно. Чулки, каблуки, платья… Между тем, Василий залил догорающие лохмотья водой из бутыли и отправился на улицу – вылить на помойку. Когда вернулся, Настя так же сидела у входа, обхватив голову руками.

- Ты… ты своей дурацкой бараньей головой хотя бы подумал, на хера мне нужны эти блядские шмотки?

- Подумал, - невозмутимо отвечал Василий. – Чтобы выглядеть женственней. А то я иногда не различаю, кто передо мной – девушка или мальчик. У меня, знаешь ли, гомофобия.

- А то что, трахать меня собрался? Мы же, кажется, на это не договаривались!

- Да не нужна ты мне в этом качестве. Но выглядеть изволь как женщина.

- А тебе-то какое дело?

- Хоть смотреть приятней будет.

- С чего ты взял, что я разбегусь сейчас делать тебе приятно? – Настя вышла из ступора и закипала все сильнее. – Да я вообще, слышишь ты, никогда не угождала и не собираюсь угождать мужчинам!

- О, феминистка?!

- Представь себе! С какой стати женщина должна выпячивать напоказ свою сексуальность, брить ноги раз в два дня, чтобы носить короткие юбки…

- Я, кстати, пару станочков тоже купил на всякий случай, - вставил Василий.

- Ну ты козел, - распалялась Настя. – И все вы, мужики, козлы! Вам утренний минет под стоячек подавай, жрать повкуснее и поразнообразнее, еще и деньги зарабатывать, все по дому делать, выглядеть как конфетка, а вы? Морда не треснет? Каблуки, бля. А ты пробовал сам на них ходить? Не хочу, понимаешь ты, не хочу! – уже кричала девушка. К счастью, соседей в это время не было, а то бы сбежались на концерт.

- Понимаю, - спокойно отвечал Василий, - прекрасно понимаю. Знаешь, откуда корни растут у твоего феминизма? От банальной зависти к пенису, как говаривал дедушка Фрейд.

- Что-о-о-о?! – взвилась Настя. – Ты веришь в эту лажу? Фрейд сам мужик, потому и писал так. Не существует этого, не существует!

- Зачем мне верить? Я регулярно у пациенток все это наблюдаю. Во снах, в символической форме, иногда в явной. Ну, а чтобы тебе не обидно было за женщин, то у мужчин в той же мере присутствует страх кастрации… страх Великой Матери[18]…

- Это все притянуто за уши! Этому нет доказательств! Такие теории существуют, чтобы лишний раз унизить женщин, доказав превосходство мужчин. Долбанный патриархат! Говоря, что я завидую пенису, ты подразумеваешь, что мои половые органы чем-то хуже, второстепеннее. Завидовать можно только тому, что лучше.

- Это не я подразумеваю, а ты. Ты же завидуешь.

- Да я не завидую! - Настя бросила в него какой-то кулек с песком или мелом, стоявший у двери. Промахнулась. Ударившись о стену, кулек разорвался. Все-таки песок.

- Видишь ли, дружок, - продолжал Василий, - господство патриархата существует только на социальном уровне. А на психологическом – нас как имел, так и продолжает иметь матриархат в полный рост. Покажи мне жену, которая ежедневно по нескольку раз символически не кастрирует мужа? Например, за то, что он некачественно или поспешно ее давеча трахнул? В лучшем случае, три дня разговаривать не будет. В худшем же притворится, что ничего не произошло, а энергетически обдерет как липку. Вечный бессознательный страх мужчины перед такими проявлениями Великой и Ужасной Богини-Матери… Азовушка – тоже один из ее ликов, кстати.

- Азовушку-то ты к чему приплел?

- Да к тому, что наше совместное творчество, считай, уже началось этим самым разговором. Так что прекрати истерику, оденься, да и накраситься тебе не мешало бы.

Она, хлопнув дверью, ушла в свою комнату. Рассмотрела "подарки" своего соавтора, в мыслях продолжая разговор с ним. "Ладно уж, одену. Но ты меня после этого не увидишь". Даже тряпичный рюкзачок был подменен гламурной сумочкой со стразами.

Настя оделась, брезгливо кривясь. Взяла из тумбочки три тысячи – добраться до Москвы. Конечно, неудобно к маме побитой собакой возвращаться после велеречивых доказываний, что здесь ее ждет крутой вираж творческой реализации. Но это был предел.

- Прощайте, Василий Романович, – крикнула в коридоре. – Хочу вам сказать, что вы потому такой бесцеремонный хам и циник, что просто-напросто вы неудачник. Обыкновенный лузер!

 

Было около восьми. На вокзал рано – не приезжать же в белокаменную ни свет ни заря. Настя шла по проспекту, ругая Быкова, мужчин, судьбу, себя дуру. Походка на этих ужасных каблуках была неуверенной, девушка ступала пошатываясь. Все, чего Насте хотелось – это найти укромное место – посидеть в одиночестве, подальше от человеческих взглядов, прийти в себя.

Но вокруг – одни сталинские дома, многолюдные дворики.

За эстакадой в Автово обозначились деревья – много деревьев. "Возможно, парк" – подумала Настя и направилась туда. Однако, подойдя ближе к красной стене, она поняла, что пришла на кладбище. Кладбище было даже более кстати, чем парк – тише, спокойнее. Атмосфера располагает к раздумьям. И местные жители – самые внимательные и молчаливые свидетели.

Войдя в ворота, она оказалась на Красненьком, удивительном Некрополисе, где улицы названы, где протекает зеленая река, где по ночам умершие ходят друг к другу в гости и ведут светские беседы. "Вы где стоите?" "На Поперечной улице, у Берговича"…

Она сидит на скамеечке возле чьей-то могилы на берегу и видит там жизнь – по реке проплывает крыса, плавают утки, недалеко пробегает черно-белый кот, шевелится среди могил бомж. Закатное солнце отсвечивает золотым и красным серые могилы, черную сырую землю, мусор, зеленые воды реки…

Земля под ногами задрожала, послышался шум проезжающего в глубине поезда метрополитена. Настя обратила внимание на прибрежные могилы, размытые водой, осевшие в реку. Ей представилось, как кладбищ