Общая характеристика тоталитаризма

Если иметь в виду образно-эмоциональную характеристику тоталитарного режима, то, пожалуй, сделать это лучше, чем в произведениях Кафки, Оруэлла, Кестлера, Платонова, Солженицына, будет трудно. В данном же случае речь идет о теоретической характер-ристи(775)ке тоталитарного политического режима, подразумевающей выделение его основных сущностных черт признаков в различных сферах. Учитывая имеющиеся в научной литературе разработки, можно выделить следующие сущностные особенности режима.

Обобщающей характеристикой тоталитарного режима в экономической и политической сферах является тотальное отчуждение народа соответственно от собственности и от политической власти. Кроме этого, при завершенном, доведенном до своего предела тоталитарном режиме, наблюдается поглощение государством (правда, это государство особого рода) общества и индивида (включая быт и интимную жизнь), полное отчуждение граждан от индивидуальной духовной сферы в результате ее огосударствления. Исчезает грань между политической и неполитической сферами жизни, искореняется любая форма несанкционированной жизнедеятельности. Тоталитарный режим очень просто "решает" проблему большинства и меньшинства: законом карается любое инакомыслие и запрещается любое меньшинство. Устанавливается диктатура одной массовой партии. Формально существующие общественно-политические организа-ции и движения тотально регламентированы в своей деятельности. От всех граждан требуется не просто лояльность, но активное выражение "преданности и энтузиазма по отношению к режиму. Так проявляется присущая тоталитаризму активная несвобода в отличие от пассивной несвободы при авторитарном режиме. При этом политический субъект (государство, партия, вождь, нация) становится объектом таких неполитических чувств, как любовь, обожание и т.д.Как правило, в тоталитарных режимах нет механизма преемственности власти (по крайне мере, законодательно закрепленного), поэтому переход верховной власти из рук в руки сопровождается политическими потрясениями, дворцовыми интригами и закулисной возней [См.: Мигранян А. Легко ли стать Европой? // Век XX и мир.- 1988.- № 12.- С.23].

Тотататаризму соответствует особый тип сознания (возникающий, кстати, ранее тоталитарного режима). Тоталитаризм по определению предполагает господство всеобщего над индивидуальным, безличного над личным, всех над одним. Вот почему вождизм как атрибут тоталитаризма не тождественен монархической власти. (776)

Тоталитаризм не совсем верно отождествлять и с всевластием государства (в этом случае он просто смешивается с этатизмом, причем не учитывается тот факт, что возможен правовой этатизм - установка на правовое государство). Тоталитаризм - особый вид этатизма, ибо подразумевает тождество партии и государства, поглощение партией (разумеется, это не партия парламентского типа) государства. Иначе говоря, тоталитаризм выступает как кризис традиций государственных институтов власти, как кризис самой идеи государственности.

С присущей тоталитарным режимам монополией на политическую и экономическую власть тесно связана и монополия на информацию: и все средства массовой информации, и само ее содержание, и дозирование для общества берутся под строгий контроль. Сохранение и упрочение режима невозможно без насилия. Поэтому для тоталитарных режимов характерно применение террора как средства внутренней политики. Столь же свойственны для них и тенденция к милитаризации общества, нагнетание психоза по поводу происков врагов, формирование ситуации "осажденной крепости", что политически связано с террором и военной агрессивностью во внешней политике.

Но, наверное, наиболее характерной чертой тоталитарных режимов является их идеократичность (букв, "власть идеи"), вне зависимости от конкретного содержания этой идеи (национал-социалистская, коммунистическая, религиозная). Сама идеология, присущая тоталитарным режимам, ставит своей целью легитимацию их права на существование и претендует не только на охват всех без исключения сфер жизни, но и на то, что является полным воплощением истины, а потому - общеобязательна. "Тоталитар-ная идеология" отрицает прошлое и настоящее во имя будущего и в этом смысле служит классическим примером утопизма. Ее приверженцы постулируют необходимость и осуществимость тотального переустройства общества, отмену всех (или большинства) прежних ценностей и замену их новыми. Они ратуют за создание "нового человека", интересы и свободы которого подчинены интересам государства-партии. И весьма преуспевают в формировании особого типа людей: чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть в липа подданных С. Хусейна или Ф. Кастро, (777) демонстрирующих свою преданность вождю, достаточно вспомнить себя вчерашних.

Искомое общественное устройство провозглашается высшей формой демократии, обоснованность прихода режима к власти (вне зависимости от того, как это было фактически) объявляется осуществлением воли народа, а свое настоящее и будущее существование режим утверждает, апеллируя к этой "высшей форме демократии" как благу народа. Тоталитарная идеология, если она не является изначально религиозной, становится некоей квазирелигией, становится объектом веры, которая (как и ее творцы и проводники в жизнь) не может быть подвергнута критике и рациональному анализу [См.: Серебряный С. Тоталитаризм // Опыт словаря нового мышления.- С.370-371).

Особая роль идеологии в тоталитарном мироустройстве подчеркивалась многими западными теоретиками, исследовавшими феномен тоталитаризма. Раймон Арон, например, усматривая исходную причину тоталитаризма в самой революционной партии, акцентировал в "Демократии и тоталитаризме" внимание на том, что различные режимы превращались в тоталитарные не в процессе постепенного и неуклонного перерождения, а лишь благодаря наличию первоначального, отправного намерения - решимости преобразовать существующий порядвк в соответствии с определенной идеологией.

Среди научных работ, посвященных исследованию тоталитарной идеологии, ее месту и роли в структуре режима, следует особа выделить произведения французского историка и политолога Алена Безансона; в центре многих эссе и статей автора находится вопрос, подготовленный еще книгой Н. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма", - вопрос о взаимоотношении российского прошлого и советского настоящего.

А. Безанеон характеризует тоталитарную идеологию как систематизированную доктрину, обещающую спасение принявшим ее, объявляющую себя соответствующей политическому порядку, который она сумела разгадать, в связи с чем провозглашает себя научной; в политической практике эта доктрина стремится к тотальной перестройке общества в соответствии с научно обоснованным порядком. Отсюда общее с религией - вера в спасение (в идеал), общее с наукой - вера в науку. Напомним формулу Безансона: Авраам, св. (778 ) Иоанн, Магомет знали, что они верят, Ленин верил, что он знает [См.: Геллер М. Корни и плоды/. Предисловие к кн.: Безансон А. Русское прошлое и советское настоящее.- Лондон, 1984.- С. 8-9]. Если до прихода идеологии {ее носителей) к власти она была доктриной, то после ее сутью стала сама власть, сохранение власти. Отсюда важнейшая функция идеологии после прихода к власти - конструировать ирреальность, иллюзии того, чего нет в действительности,, громогласно утверждать, что оно наступило. (Хорошим иллюстративным примером из нашей истории здесь может быть строительство - и "построение" - развитого социализма.) "Утопия, поскольку она считается осуществ-ленной, засасывает реальность и выхолащивает воображение" [Безансон А. Русское прошлое и советское настоящее.- С.64].Тем самым продуцируются одновременно противоположно направленные устремления - революционность, ориентация на качественные преобразования, скачки в будущее и консерватизм. Такой подход позволяет проследить эволюцию и тоталитарного режима в целом, и его сердцевины - идеологии. Идеократичность режима предстает на определенном этапе (в истории СССР это брежневский этап) в его "логократичности" ("царство лжи"); сам режим при этом достигает своего "пика", становится зрелым и даже "предметным". Логократия предполагает, что идеология может обойтись без веры: вдохновлявшие в прошлом идеи лишаются своего содержания, сохраняя лишь словесную оболочку. Пустота, на которой-отныне покоится идеология, - залог спокойствия режима, однако эта пустота становится и причиной шаткости всей его структуры, предпосылкой будущего краха.

Примеров тоталитарных политических режимов, опирающихся на различные идеологические концепции, XX век дает предостаточно: сталинизм (в СССР и других "социалистических" странах, сегодня - в Северной Корее и на Кубе), фашизм (прежде всего в Германии и Италии), исламский фундаментализм (Иран), гибрид социализма и ислама (Ливия, Ирак). Однако, пожалуй, наиболее интересным является сопоставление сталинизма и немецкого фашизма как разновидностей тоталитаризма. Во-первых, потому, что в данном случае речь идет о нашей собственной истории; во-вторых, - поскольку советский социализм и гитлеровский фа-(779) шизм представляют собой две практические формы тоталитаризма, близкие к "чистому", идеальному его типу; наконец, в-третьих, следует учитывать и имеющиеся в научной литературе сравнительные исследования двух

феноменов тоталитаризма (вспомним, что именно они послужили базой разработки многих классических концепций тоталитаризма). (Выделим при этом особо сравни-тельный анализ гитлеровского и советского режимов в работе Р. Арона "Демократия и тоталитаризм", и тонко, корректно полемизирующий с ним подход А. Безансона в исследовании "О проблеме определения советского режима").

Общих черт у советского и германского видов тоталитаризма, и это признается сегодня почти всеми, действительно много: начиная с сущностных особенностей тоталитарного режима вообще и заканчивая чисто внешними деталями (специфика партийной жизни и организации, административно-управленческая структура, массовые мероприятия, даже архитектура, художественная литература, кинематография, живопись и

т. д.). Труднее разобраться с различиями. Как правило, называют два-три отличия: характер прихода к власти (выборы - насилие), конкретное содержание идеологий (националистическо-расистская - классово-коммунистическая) и т. п. Но не являются ли различия сталинизма и фашизма гораздо более глубокими? Задуматься об этом заставляет один факт, подмеченный венгерским кинокритиком А. Силади [См.: Кино тоталитарной эпохи // Искусство кино.-1990.-№1.-С. 103-106]. В кинематографе 30-40-х годов (советском и немецком) широко представлены образы соответственно Сталина и Гитлера. Это естественно. Но случайно ли, что образ Сталина - это преимущественно художест-венный образ (то есть Сталина на экране, как правило, играет актер), а Гитлер, практически отсутствуя в художественном кино, часто появляется именно в документаль-ных кадрах? Ответы могут быть разными, например, этот факт можно объяснить недостатками внешности и речи Сталина. Но истинная причина, думается, заключается в двух в корне различных социокультурных подпочвах немецкого фашизма и советского сталинизма. Первый – раковая опухоль, крайне кризисное проявление на теле западно-европейской рыночно-демократической традиции. Коммунистический тоталитаризм в России – явление (780) совершенно иного порядка, связанное с особенностями российс-кого развития с его традиционализмом, мессианством (мзссианским духом) и столкнове-нием европейского и восточного [См.: Бердяев Н. Истоки и смысл русского коммунизма.- М., 1990].Гитлер, фигурально выражаясь, - одно из явлений массовой "рыночной" культу-ры, он появляется как рыночная звезда (сродни голливудским), "сделанная" политичес-ким рынком. Сталин же - это совершенно другое, скорее, собственно религиозное явление. Он бог или, как минимум, сын бога. Его можно нарисовать, изобразить, сыграть в кино, но нельзя стать рядом с ним, на один с ним уровень. Это говорит о совершенно разной природе культов Гитлера и Сталина, о принципиальных отличиях "культового сознания" в фашистской Германии и СССР. Если второе - своего рода религиозный фанатизм, то первое - реализация того, что Э. Фромм называет авторитарным характером [См.: Фромм Э. Бегство от свободы. - М., 1990. - С. 124-125]. Другими словами, если "тоталитарное сознание" фашистской Германии - это способ бегства от свободы, то советское "тоталитарное сознание" - сознание, еще не знавшее свободы, не воспринимаю-щее ее как ценность. Из разграничения различных видов тоталитарных режимов следует, может быть, самый важный для нас сегодня вывод: видовые особенности определенного режима, несомненно, не должны упускаться из поля зрения при анализе проблем демонтажа тоталитарного режима, перехода от тоталитаризма к демократии.

2. ПОСТТОТАЛИТАРНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ: НАПРАВЛЕНИЯ И ПРОБЛЕМЫ

Говоря о переходе от тоталитаризма к демократии, необходимо отметить, что история не знает примеров подобной трансформации политического режима и непосредственным образом. Такого рода ществлялась через достаточно Длительныя этап, для которого характерен режим авторитарного, типа.

Здесь необходимо сделать небольшое отступление, уточнить в чем специфика авто-ритарного режима. Этот режим возникает чаще всего в условиях радикальных социально-экономических преобразовании общества, (781) перехода от традиционных структур к индустриальным. Сам авторитарный режим воплощает, отражает данную переходность, несет на себе печать определенной двойственности. С одной стороны, при нем действуют демократические элементы и структуры – избирательная система, различные политичес-кие силы в парламенте, многопартийная система и т.д., но, с другой стороны, сами эти демократические элементы жестко ограничены. Политические права граждан, общест-венно-политических движений и политических партий значительно (по сравнению с демократическим режимом) сужены, а их деятельность тотально регламентирована, что в юридически-правовой сфере выражается в преобладании законов разрешительного характера над запретительными. Легальная оппозиция зачастую носит чисто формальный характер. В то же время, в отличие от тоталитарного режима, допускаются дозированное инакомыслие и урезанная печатная оппозиция.

Вообще говоря, в научных работах к авторитарным режимам относят самые различные практически существовавшие и реальные сегодня режимы - от Чили при правлении Пиночета до Белоруссии при Лукашенко. Другими словами, во-первых, авторитарный политический режим практически воплощен не в "чистом" типе, а в разнообразных модификациях и формах; во-вторых, граница, разделяющая тоталитарный и авторитарный режимы, достаточно "размыта". Однако, принципиально, эта граница существует и "проходит", как минимум, по следующим пунктам[9]. Во-первых, тоталитаризм предполагает реализацию активной несвободы граждан, в отличие от пассивной несвободы при авторитаризме. (Активная несвобода тоталитарного типа предполагает, что от граждан требуется не только лояльное отношение к власти, но и постоянная демонстрация преданности ей и энтузиазма по отношению к существующему

режиму.) Во-вторых, коренное отличие авторитарного режима от тоталитарного - это наличие определенной сферы гражданского общества, свободной от регламентации со стороны власти (например, духовная сфера, экономика и т. д.). К слову, именно за счет этого (782) сектора гражданского общества создаются предпосылки для эволюции в направлении к демократии. Наконец, в-третьих, власть при авторитарном режиме, как правило, не имеет тоталитарных амбиций, сам режим свободен от идеократичноети.

Итак, эволюционировать в направлении к демократии может именно авторитарный режим, что неоднократно подчеркивалось в научной литературе. Причина этого такова.

Тоталитарный режим .в конце концов сам себя толкает к гибели, рано или поздно обнаруживает свою неэффективность, нецелесообразность, несоответствие человеческой -природе. В зсаких бы конкретных формах распад дряхлеющего тоталитарного режима ни происходил, он предполагает высвобождение из-под тотального контроля и регламентации какой-либо сферы общественной жизни: экономической, духовной, социально-политической, где и начинают формироваться зачатки, элементы и структуры гражданского общества, причем приоритет отдается общечеловеческим, демократическим нормам и денносшям.Тем самым предопределяется превращение режима в авторитарный, что, как правило, сопровождается сменой политического руководства и курса.Далее, под воздействием различных конкретно-исторических факторов он может эволюционировать в направлении демократического режима или, наоборот (в соответствии со свойством авторитарной власти стремиться к собственному усилению), в конечном счете, вновь привести к тоталитаризму. Кстати, именно этот, второй случай имел место в ходе развития жестко-авторитарного режима в годы нэпа. В определенном смысле нэп был обречен на гибель, ибо режим не предполагал разрешения противоречия между экономи-

ческим (многообразие форм собственности и хозяйствования) л политическим (усиление монопартийной диктатуры, искоренение всякого плюрализма, начиная с запрета фракций на X съезде РКП /б/).

Если тот факт, что политический режим СССР вплоть до, начала 50-х годов представлял собой классический образец тоталитаризма, не вызывает принципиальных разногласий у большинства специалистов, то относительно последующего отрезка советской истории наблюдается гораздо больший разброс мнений и оценок. К примеру, А. Мигранян считает, что с конца 50-х гг. (783) политический режим в СССР становится авторитарным, и в подтверждение данного тезиса приводит мысль о начавшейся хрущевской "оттепели" и, следовательно, раскрепощении духовной сферы, где и возника-ют зачатки отношений и ценностей, присущих гражданскому обществу [См.: Мигранян А. Легко ли стать Европой?// Век XX и мир. - 1988. - № 12. - С. 22-25]. Эта точка зрения не бесспорна. Скорее саму "оттепель" можно охарактеризовать как проявление кризиса, внутренней антагонистичности, как признак упадка тоталитарного режима, а не свидетельство его конца. Не случайно же "хрущевская" демократизация оказалась так легко свернутой. Во-первых, эта "оттепель" носила относительный характер, принципиа-льно не затрагивала фундамент, саму идеократичность режима; во-вторых, с учетом того, что основной мишенью для критики стала фигура прежнего вождя - Сталина, а не сам режим, ее даже можно истолковать как классический атрибут тоталитаризма при переходе власти из одних рук в другие. Поскольку тоталитаризм, как уже отмечалось, не имеет механизма преемственности власти, то ее смена чревата политическими потрясениями, дворцовыми переворотами и избранием прежнего лидера на роль "козла отпущения". Вряд ли можно приводить в качестве примера свободы в духовной сфере и "кухонные разговоры" времен застоя. Ибо, по сути, речь идет о трагикомическом, фарсовом харак-тере умирающего тоталитаризма "эпохи застоя", где "кухонная свобода" - не что иное, как пародия на нелегальную свободу в духовной сфере. Собственно же нелегальная духовная свобода жест око преследовалась режимом с помощью уголовного кодекса, карательной психиатрии и др. Не случайно 60-80-е годы дали совершенно новый феномен – движение диссидентов. Но убедительным доказательством того, что "эпоха застоя" - это хоть и агонизирующий, но тоталитаризм, а не авторитаризм, является период правления Андро-пова, которому менее года понадобилось, чтобы вспомнить идею "укрепления дисципли-ны" и начать проводить облавы на улицах, в парикмахерских и магазинах в поисках отлынивающих от работы, чтобы вплотную подвести общество вновь к тем мрачным страницам истории, которые, казалось, давно уже перевернуты. (784)

Авторитарным политический режим в СССР стал даже не в 1985 г., а позже - примерно с 1989 г. За точку отсчета можно взять выборы народных депутатов СССР и первый их съезд. Несомненно, что речь идет не просто об авторитарном, а о жестко-авторитарном режиме, хотя к 1991 г. эта жесткость существенно ослабевает. Показательно в этом смысле изменение отношения (и со стороны властей, и в обществе в целом) к част-

ной собственности и рынку, свободе мнений, политическому плюрализму, принципу разделения властей, защите прав меньшинств и т.д.

Ослабление жестко-авторитарного режима носило не типичный, общепринятый характер освобождения различных сфер жизни и сознательного же созидания в них элементов гражданского общества, чем и детерминировалось бы движение к демократическому политическому режиму. Ослабление режима происходило за счет постоянных уступок давлению "снизу" (начавшихся как раз в 1988-1989 гг., а не с 1985 г., когда была провозглашена новая "революция сверху"), на которые правящие структуры вынуждены были пойти, ибо положение в стране существенно осложнялось крайним кризисным обострением многих проблем. Причем эти проблемы преимущественно были "наследственными"; но счет по ним предъявлялся к реальной власти.

Начавшееся разложение имперской структуры СССР оказалось сопряженным с обострением межнациональных проблем; кризис государственно-административного управления экономикой завершился ее крахом, до предела обострились продовольст-венная и жилищная проблемы, финансовый кризис, явственно обозначились трудности "расчленения" законодательной и исполнительной власти, возникшие вследствие "мертвого" срастания партийных структур с той и другой и т.п.

Входе нараставшего давления "снизу" обнаружилось, что демократия в СССР не свободна от тяготения к митинговой и даже охлократической форме. Данный факт и к тому же отсутствие четко выраженной ориентации на усиление правовых начал демократии предопределили своеобразную модификацию жестко-авторитарного режима, обусловили его превращение в гибрид жестко-авторитарного и попустительски-демокра-тического режима. Тенденция к становлению этого гибрида особен-(785) но проявилась в конце 1990 - первой половине 1991 г. Сам по себе гибрид жестко-авторитарного и попустительски-демократического режимов - уникальный и в известном смысле нежизнеспособный феномен, который в таком качестве долго просуществовать не может.

Об этом изначально свидетельствовали, с одной

стороны, паралич исполнительной власти при одновременном нарастании недовольства ею в обществе, а с другой - четко обозначившаяся тенденция к максимальному усилению авторитарного начала, к переходу центра тяжести из неустойчивого шаткого положення на одну опору - жесткие репрессивные меры авторитарной власти (вспомним акции против движений за независимость в республиках СССР, фискальные мероприятия в финансовой сфере и т. п.). Закончилось это все, как известно, августовским ГКЧП и последовавшим затем стремительным распадом советской империи, появлением на территории бывшего СССР нових независимых государств.

После 1991 г. стало очевидным, что в новых условиях говорить о трансформации политического режима в направлении к демократии в рамках СНГ или, тем более, бывшего СССР в целом не приходится. Скорее, речь нужно вести о разнонаправленной и протекающей с разной cкоростью эволюции политических режимов в рамках суверенных государств. Такой подход позволяет обнаружить гораздо большую полноту политического многообразия и самих режимов и путей их движения. При этом, кстати, выясняется, что политический режим, например, в Туркменистане вообще не демонстрирует движения к демократическому типу. В то время как в России, Украине или Армения такое движение {хотя и в разных формах и с различной скоростью) имеет место. Иначе говоря, сегодня в принципе исключается не кий единообразный, унифицированный ^способ перехода к демократии. Данное обстоятельство свидетельствует о том, что необходимо решительно распрощаться с миссионерскими иллюзиями возможности "пересадки" достигнутых в той или иной стране СНГ рыночно-демократических успехов другим странам.

Во-первых, эта идея изначально утопична, ибо демократические завоевания тогда и становятся таковыми, когда они не "дарованы" кем-то, а достигнуты собственным развитием общества. Во-вторых, идея (786) "трансляции" демократии чревата использова-нием отнюдь не демократических методов - угроз и насилля (например, в формах экономических санкций, предъявления территориальных претензий сопредельным республикам и т. п.), что явно не будет способствовать и нормальной эволюции к демократии в рамках самого государства-"миссионера".

Однако приведенные доводы отнюдь не означают, что странам СНГ, развивающимся в направлении к демократии, не стоит принимать во внимание мировой опыт подобного развития, в первую очередь опыт последних двух-трех десятилетий.

Обобщая опыт движения авторитарных режимов к демократии (на примерах Турции, Греции, Испании, Португалии, Аргентины, Бразилии, Чили, Южной Кореи, Филиппин, восточноевропейских стран), польський политолог Е. Вятр выделяет три общие модели (схемы) движения к демократии [См.: Вятр Е. Трансформация тоталитарных и авторитарных режимов в современной демократии// Лекции по политологии.- С.73-83). Первую из них условно можно охарактеризовать формулой "реформа сверху". Как видно из названия, данная модель предполагает такое осуществление политической модернизации, которое инициируется и приводится усилиями в первую очередь авторитарной власти. Разумеется, такой путь исторически оказывается весьма длительным, рефорвщэование - не всегда последовательным, часто половинчатыми, многоступенчатым; такой путь чреват остановками и даже "откатами назад" (как, например, ирищщ к власет в Турции в 1980 г. генерала Эврена), однако он имеет и несомненные достоинства, поскольку является: наименее радикальным, более плавным и иостепеииью способом демократического развития. История знает как положительные, успешные примеры подобной модели (например, Турция, Бразилия), так и трагические, безуспешные попытки (например, "хрущевская оттепель") реформирования "сверху".

Вторая модель, которую условно можно об означить термином "абдикация" (что означает быстрый распад), предполагает, что авторитарные режимы терпят крах в исторически очень короткий промежуток времени чаще всего под влиянием внешних факторов (события в соседних странах, участие и поражение в военном конфликте и т. п.). Примером подобных крушений автори-(787)тарных режимов, положивших начало отсчету демократического развития стран, может служить государственный переворот и захват власти греческими полковниками в 1974 г., оказавшимися бессильными после конфликта на Кипре; нечто подобное произошло и с военной хунтой в Аргентине после военного конфликта с Великобританией в 1982 г. из-за Мальвинских островов. Наконец, примером абдикации может служить и крах социализма в восточноевропейских странах в 1989 г. (ГДР и ЧССР), основным "внешним фоном" котрого стала перестройка в СССР.

Наконец, третья модель демократической трансформации авторитарных режимов характеризуется как "реформа, согласованная между властями и оппозицией" (она была практически реализована, в частности, в Испании после смерти Франко, в Польше в конце 80 -начале 90-х годов). Для успеха согласованных реформ (а это согласование при всей личной антипатии представителей власти и оппозиции мотивируется интересами страны, народа) властям и оппозиции надо решить, как минимум, несколько проблем: а) уметь находить согласие, невзирая на груз обязательств перед делегировавшими их силами; б) пытаться избежать взаимных обвинений и спекуляций в связи с ухудшением экономического положения страны (а оно в условиях реформирования неизбежно); в) избежать чрезмерной радикализации оппозиции. Данная модель, поскольку она предполагает проведение преобразований на основе консенсуса основных политических сил, дает возможность в достаточно короткий исторический промежуток достигнуть значительных успехов на пути рыночнодемократических преобразований. Реформы в Испании, начатые Суаресом, позволили ей менее чем за 10 лет подняться с незавидного "начального уровня" до состояния современной демократической западной страны. Испанская модель трансформации к демократии вообще считается классической; к числу ее характерных особенностей относятся следующие:

- реформы начинались с решения фундаментальных политических вопросов (формирование новых государственных институтов, выработка конституции, определение общих принципов национально-государственного устройства, изменение места церкви и армии в (788) государстве и обществе). Решение экономических проблем по согласованию с оппозицией было отложено "на потом";

- реформы были направлены против институтов прежнего режима, но не против людей. Правительство гарантировало сохранение статуса чиновникам прежнего госаппарата, профсоюзов, военнослужащим;

- инициатива в переходный период все время оставалась в руках правительства, что позволяло последовательно и постепенно осуществлять реформы;

- правительству удалось постоянно поддерживать горизонтальную легитимность (на уроне правящих элит), что достигалось соблюдением процедур, узаконенных прежним режимом, плавностью реформ, уважением интересов сторонников прежнего режима;

- правительство обеспечило вертикальную легитимность себе и институтам новой политической системы путем подключения к процессу реформ антифранкистской оппозиции, уступок ей, стремлением поддержать баланс интересов политических сил;

- методом взаимодействия правящих и оппозиционных элит был консенсус;

- первые кортесы, избранные на многопартийной основе, по существу выполнили функции учредительного собрания. После принятия новой конституции они были распущены и проводились новые выборы [См.: Фадеев Д. Испания после Франко (Опыт переходного периода) // Полис.- 1991 - №5.- С. 121-128].

Чужую историю, однако, нельзя скопировать. Сегодня уже очевидно, что в странах СНГ начальный этап развития к демократии носил в значительной степени стихийный характер. Но использовать зарубежный опыт, сделать из него выводы для собственного развития необходимо, причем, учитывая современные реалии.

Развитие демократических идеалов сдерживается крайне бедственным положением в экономической сфере. Если принять во внимание этот, существенно осложняющий процесс перехода к демократии экономический фактор, то необходимо подчеркнуть значимость скорейшего проведения активных рыночных преобразований. Причем, проводя их, надо помнить о том грузе непопулярных мер, который предстоит вынести демократическим силам, об опасности потери имеющегося у них кредита доверия общества. (789)

Говоря о новейших особенностях демократической эволюции, следует обратить внимание на развертывание конституционного процесса (сам акт принятия Конституций в России, Украине и других странах - лишь первый шаг на этом пути), на создании всеобщего правового поля, оформлении четкого правового механизма регуляции действия исполнительной власти. (О том, сколь серьезна эта проблема, говорят, например, постоянные конфликты законодательной и исполнительной власти, имеющие место во всех странах СНГ.)

Особую остроту приобретает вопрос о том, что может и должно являться регулятором отношений между обществом и государством в современных условиях. Если в развитом правовом государстве данную функцию выполняет право, то в нашем случае этим регулятором может быть только общественное мнение. Это - не лучший вариант, он несет на себе печать митинговой демократии и неправового (доправового) народовластия. Но если общество уже сейчас не хочет жить по партийной инструкции или по уставу гарнизонной и караульной службы, то надо признать механизм общественного мнения возможным и необходимым. Именно он в условиях авторитаризма является индикатором доверия к власти (не случайно же "промежуточные" восточноевропейские лидеры были сметены волной общественного мнения). И именно поэтому свобода должна идти рука об руку с процессом демократизации.

Наконец, говоря о специфике эволюции к демократии в современной Украине, равно как и в других странах СНГ, провозглашающих подобную ориентацию, хотелось бы акцентировать внимание на следующем. Как нетрудно заметить, наш, пока еще не длите-льный, но весьма хаотичный, малопродуманный, со множеством, так сказать, "зигзагов" опыт движения к демократии не очень-то соответствует вышеупомянутым "моделям" демократической трансформации. Конечно, можно предаваться мечтам и надеждам на развитие демократического процесса у вас, скажем, по испанскому сценарию. К сожалению, это иллюзорные мечты и неоправданные надежды. Если попы-таться более или менее объективно сравнить свои "успехи" в деле рыночно-демократи-ческих преобразований с достиннутым нашими вчерашними "братьями по соцлагерю" – восточ-ноевропейскими странами, государствами Прибалтики, то контраст будет (790) весьма разительным. Как это ни огорчительно, но модели политической модернизации, обобщающие европейский (в первую очередь южноевропейский) и латиноамериканский опыт, нам, фигурально выражаясь, "не по плечу"; это модели для чехов и венгров, поляков и латышей, хорватов и эстонцев, но не для россиян, не для украинцев, не для белорусов. Выходит, нам при обсуждении и планировании проблем собственной политической модернизации надо ориентироваться не на Испанию или Грецию, и даже не на Турцию или Чили.Наверное, следует искать свое место в другом ряду - в ряду модерни-зирующихся стран "третьего мира". А это значит, что для России, Украины, других стран СНГ, особую значимость приобретает проблема неклассических, альтернативных моделей и путей политической трансформации, чему и посвящена последняя глава книги.