Quot; 195

скип, например, еще в 1938 г. писал: «Один и тотжесимптом может иметь различное происхождение и, сле­довательно, различную сущность с точки зрения генеза картин в целом. Именно поэтому все существующие классификации психопатий неудовлетворительны» ^н. Но положение с клиническими исследованиями психопа­тий (а если взять шире — вообще пограничных состоя­ний) с тех пор не столь уж сильно изменилось, и спустя сорок лет современный автор пишет по сути о сходном:

«...существующие классификации пограничных форм патологии настолько пестры, фрагментарны и разнооб­разны, что ни одна из них не может служить основой для единой систематики всех форм пограничных состоя­ний» ¹²

Думается, что обретение более твердых критериев диагностики и классификации возможно только в том случае, если помимо анализа внешней, феноменологи­ческой стороны аномального процесса будут исследова­ны его более глубинные, внутрипсихологическпе детер­минанты. А до тех пор мы рискуем кита отнести к рыбам, а не к млекопитающим, так как по внешнему наблю­дению он имеет вид и образ жизни рыбы. Поиск внутри-психологических опосредствований -процесса психопа­тического развития — дело будущего, но уже сейчас можно предложить в этом плане некоторые подходы. Одним из них является исследование механизмов целе-полагания, уровня притязаний, самооценки и специфики их искажения при психопатиях и других формах, погра­ничных между нормой и патологией состояний.

Начало экспериментальным исследованиям целепо-лагания и уровня притязаний было положено в школе К. Левина. Основополагающими здесь являлись работы Ф. Хоппе, Т. Дембо, самого К. Левина и ряда других ученых. В дальнейшем общие экспериментальные прие­мы, взятые из этих работ, были многократно использо­ваны психологами самых разных ориентации, так что литература, посвященная одному только уровню притя­заний, настолько обширна, что ее систематический об­зор представляет специальную задачу ¹³. Не ставя тако­вую в рамках данной книги, сосредоточимся преиму­щественно на проблеме соотношения «реальных» и «идеальных» целей в планах и притязаниях человека. В этой связи представляется полезным проанализиро­вать некоторые исходные понятия, введенные еще в пер­вом, но до сих пор остающемся, пожалуй, наиболее глу-

боким исследовании уровня притязаний — исследова­нии Ф. Хоппе ¹⁴.

Начнем с самого понятия уровня притязаний. Чело­век приступает к работе с некоторыми притязаниями и ожиданиями, которые в течение действия могут ме­няться. Совокупность этих сдвигающихся то неопреде­ленных, то точных ожиданий, целей или притязаний от­носительно своих будущих достижений Ф. Хоппе пред­ложил называть уровнем притязаний. В зависимости от обстоятельств уровень притязаний может колебаться между целью «извлечь из действия максимум достиже­ний» и полным отказом от какого-либо достижения.

Уровень притязаний рождается из двух противопо­ложных тенденций: с одной стороны, тенденции поддер­живать свое «я», свою самооценку максимально высоко, а с другой — тенденции умерить свои притязания, чтобы избежать неудачи и тем самым не нанести урон само­оценке. Образующиеся в результате конфликта двух тенденций колеблющиеся волны уровня притязаний вы­полняют по крайней мере две важнейшие психологичес­кие функции. Во-первых, они являются необходимым инструментом приспособления к постоянно меняющим­ся условиям среды. Во-вторых, они по возможности ох­раняют человека от нанесения вреда его самооценке, чувству собственного достоинства. Подробнее мы рас­смотрим эти функции ниже, а пока вернемся к описанию внутренних детерминант уровня притязаний.

Обозначенный конфликт между тенденциями под­нять притязания на максимальную высоту и опустить их, чтобы избежать неудачи, хотя и является главным для возникновения уровня притязаний, однако еще не прямо задает рисунок, композицию конкретных притя­заний. Эта композиция опосредствована по сути всей сложной структурой личности, иерархией мотивов и це­лей данного человека. Если отвлечься от наиболее об­щих, «вершинных» личностных устремлений (роли ко­торых мы еще коснемся в конце параграфа) и рас­смотреть сами по себе цели, возникающие в ходе выпол­нения отдельных заданий, в ходе эксперимента или по­ставленного самой жизнью испытания, то здесь необхо­димо различать не один, а по крайней мере два вида целей: реальную цель, которую, по мнению человека, он может достичь в данных конкретных условиях и кото­рая непосредственно вытекает из структуры задания, и идеальную цель. Последняя понималась Ф. Хоппе как

рушение может встречаться и определять различные стороны стиля жизни и при других аномалиях, в част­ности при некоторых формах течения алкоголизма, а также известное время (например, в период подрост­кового кризиса) сопутствовать и относительно благопо­лучному ходу развития. Психологическое изучение ано­мального развития вообще, на наш взгляд, не должно исключительно стремиться только к «обслуживанию» отдельных нозологий и четко выделенных клинических форм; важнейшая цель такого изучения — усмотрение общих механизмов, могущих обнаружиться в самых разных вариантах личностного развития, т. е. то, что выше было обозначено как клиническая общая психо­логия личности.

Недостаточное различение разноуровневых целей, их «слипание», отсутствие гибкости в целевых структурах приводит в свою очередь к весьма пагубным психологи­ческим последствиям: извращению двух основных функ­ций уровня притязаний, выделенных нами выше,— функции регуляции конкретной тактики целеполагания, ориентации в быстроменяющихся условиях реальной жизни и функции защиты самооценки, своего «я». Оста­новимся сначала на нарушениях первой функции.

Известно, что процесс решения трудной задачи (не только интеллектуальной, но, что важнее для психоло­гии личности,— жизненной) обычно состоит, из трех эта­пов. Этапа «лобовых» решений, когда человек пытается сразу найти нужный выход; затем, после ряда неудач, начинается этап более глубокого осознания ситуации, ориентировки в ней, поиска адекватных путей выхода, который наконец может привести к пониманию нужного принципа, к третьему этапу — собственно решению. Здесь же процесс решения встающих перед человеком задач ограничивается первым этапом «лобовых» попы­ток или же не до конца пройденным вторым этапом, что, естественно, не приводит к нужному выходу и серьезно­му успеху. Своеобразный вид приобретает и кривая уровня притязаний. Потерпев первые две-три неудачи в решении трудных задач, люди психопатического скла­да, вместо того чтобы несколько снизить свои притяза­ния, выбрать задачу полегче, нередко впадают в отча­яние, хватаясь за заведомо легкие цели. Это смирение оказывается, однако, на деле «паче гордости», потому что стоит им даже в малом прийти к успеху (например, решить несколько простых задач), как они вновь полны

самоуверенности и желания удовлетворить свое тщесла­вие выбором наиболее престижных целей. Эти скачки притязаний наглядно выявлены во многих эксперимен­тальных исследованиях людей психопатического склада.

В результате подобной тактики все время как бы «проскакивает» мимо та зона, где лежат максимально трудные, требующие напряжения, но все же посильные для данного человека цели. Поэтому, несмотря на внеш­нюю активность, люди такого типа могут оказываться малопродуктивными в жизни, неспособными показать свои подлинные возможности. В начале своего пути они порой подают блестящие надежды, которые, к удивле­нию окружающих, по прошествии времени совершенно не оправдываются. Самые благоприятные задатки не ре­ализуются в таланты, ибо талант — это и умение ра­ботать,— умение, которое в данном случае явно отсут­ствует. К каким весьма серьезным жизненным послед­ствиям это может приводить, показывает такое наблю­дение.

Юноша К. в 16 лет поступил, приехав из провинциального города, в Московский университет, выдержав при этом труднейший конкурс. Юноша, несомненно, выделялся своим дарованием, живостью, эруди­цией среди сокурсников, из которых многие прошли уже службу в ар­мии, несколько лет перед этим работали и поначалу с трудом втя­гивались в учебу. Студент К. схватывал все буквально на лету, к неко­торым занятиям, например по иностранному языку, мог вовсе не гото­виться и все же отвечать на «хорошо» и «отлично».

Но шло время, бывшие производственники втягивались в занятия, пошел материал, который нельзя было схватить только на слух, но ко­торый требовал усидчивости, регулярного труда. И здесь стало видно, что К. сначала постепенно сравнялся, а затем все заметнее начал отставать от сокурсников. Притязания у К. оставались по-прежнему высокими: ему нравилось (он уже привык) ходить в «выдающихся», слышать одобрения. Но теперь, чтобы соответствовать этим жела­ниям, явно надо было менять свое поведение: реализация несомненных задатков и способностей требовала усидчивости и серьезных занятий. Но перемены этой не случилось. К. по-прежнему занимался урывками:

иногда, например, он вдруг тщательно готовился к какому-нибудь се­минару, хорошо выступал на нем, вызывая одобрение преподавателя. Но такие успехи в целом играли даже отрицательную роль, потому что после них К. был полон гордости и надолго забрасывал учебники. К концу третьего курса встал вопрос о его отчислении за академи­ческую неуспеваемосгь. Но и это не смогло изменить прежнего стиля, хотя никто не сомневался, что серьезными занятиями он сумел бы на­верстать упущенное. Но К. стремился утверждать себя, спасать свои высокие притязания другими, более легкими способами. Он, напри­мер, пошел на прием к декану факультета — ведущему специалисту в своей области, ученому с мировым именем — и заявил: «Вы нап­расно думаете меня отчислять. Знайте, что 'через малое время я буду сидеть в вашем кресле, я буду деканом.,.».

Прошло время. Ему уже за тридцать. Он давно не учится, живет случайными заработками, дважды был женат. Последнее время стал много пить. Внешне по-прежнему самоуверен, собирает редкие книги по специальности, говорит, что вскоре будет вновь восстанавливать­ся на факультет. Но беседа с ним обнаруживает, что К. остался преж­ним, он ставит нереальные задачи вместо реальных, судорожно спа­сает свою самооценку довольно легкими и дешевыми приемами, обви­няет во всем не себя, а обстоятельства и т. п. Под конец разговора он спрашивает о своем бывшем сокурснике: «Неужели Р. дали доцен­та? А ведь на первом-то курсе он меня слушал с открытым ртом».

...Когда думаешь о людях, подобных К., всегда становится груст­но и искренне жаль неиспользованных талантов, умелое развитие ко­торых принесло бы и пользу людям, и счастье их обладателям.

Описанное строение уровня притязаний, кроме того, что оно не обеспечивает полноценного приспособления к жизни, ориентации в меняющихся условиях, ведет к искажению и выделенной нами второй функции уровня притязаний, а именно к нарушению необходимой защи­ты своего «я». Ведь психически уравновешенный чело­век надежно защищает свою самооценку уже одним тем, что может более или менее легко «разводить» идеаль­ную, общую и актуальную цели. Потерпев поражение, он способен отнести его к неудаче в достижении именно данной актуальной цели, а не к краху своих высоких идеальных притязаний, своего «я». «Всякое поражение неприятно, но это не конечное отступление, в моих си­лах сделать все, чтобы в будущем, в идеале, я добился успеха» — примерно так начинает восприниматься тог­да неудача. Лишь при этих условиях могут не только сохраниться, несмотря на трудности и поражения, преж­ние притязания и порой высокая самооценка, но они становятся и необходимым, важным двигателем разви­тия личности. Самолюбие и притязание требуют тогда обязательного преодоления неудач, пусть не сегодня, так завтра, когда разовьются и укрепятся соответствую­щие способности и задатки. Таким образом вырабаты­вается крайне нужное в жизни умение более или менее объективно оценивать возникшую ситуацию, увидеть ее не только в актуальной сиюминутности, но и в развер­нутой временной перспективе и найти возможность пос­тановки посильных реальных целей, успешное выполне­ние которых приблизит в будущем к идеальной.

Найти соответствие «идеального» и «реального» — сложнейшее искусство жизни. Но именно от овладения им во многом зависит зрелость личности. В жизни любо­го — притязания устремляют ввысь, а неудачи тянут к земле. Извлечь правильные уроки из того и другого,

избежать трагедии Икара и не погрязнуть в плоской обывательщине — трудная задача, решать которую приходится всю жизнь. Зрелым можно назвать вовсе не того, кто всегда уверенно приспосабливается по за­конам житейского разума, не ставя перед собой высоких нравственных целей, равно как не того, кто громко заяв­ляет о своих высоких целях, не будучи, однако, в сос­тоянии приложить себя к реальной жизни. Зрелость, как правило, подразумевает достаточно возвышенные идеальные устремления, но в то же время и осознанную готовность выполнять, если надо, самые скромные, зем­ные задачи ради этих устремлений. Разница между юностью и зрелостью в плане нравственного развития состоит в том, что отрочество и юность вырабатывают, усваивают идеалы по большей части «теоретически», умозрительно, без должной связи с жизнью. На зрелос­ти лежит сложнейшая задача — осуществить, реализо­вать эти идеалы в своей жизни и, следовательно, при­нять, преодолеть как неизбежность все издержки, труд­ности, неудачи, с которыми будет сопряжена эта реа­лизация. Согласно старому афоризму, благая юность — это время, когда человек готов взойти на эшафот ради великой идеи; благая зрелость — когда он готов сми­ренно трудиться всю жизнь ради этой идеи. Истинная зрелость — как напряженная вольтова дуга, светящая­ся между полюсами реального и идеального. Разрыв этой дуги, исчезновение свечения означают, что реаль­ное погрязло, а истина выхолостилась, реальное утеряло свет и высший смысл, а идеальное — почву и свое жиз-нешюе оправдание.

Люди же психопатического толка, мало дифферен­цируя разноуровневые цели, видят в каждой ситуации как бы непосредственное испытание своего «я» и потому так зависят от внешних оценок, так обнаженно реаги­руют на экспериментально и жизненно вызванные успе­хи и неуспехи. У них часто отсутствует умение стать в позицию отстранения не только по отношению к своим актуальным потребностям, к своей текущей деятельнос­ти, но и по отношению к себе самому, ко всей ситуации в целом. Образно говоря, умение, когда это надо, выйти, выпрыгнуть, хотя бы на мгновение, из данной ситуации и оценить ее и себя самого в ней как бы со стороны, критическим, а если надо, ироническим взглядом.

Случается, правда, что люди этого склада могут весьма трезво и даже не без самобичевания и cavoi-ронии

20-i

оценивать себя и свои действия. Но оценки эти (порой убийственно точные) высказываются, как правило, от­носительно действий уже прошедших, либо как зарок не повторять своих ошибок в будущем. Однако в очередной жизненной (причем вовсе не обязательно экстремаль­ной, стрессовой) ситуации, в очередной поглотившей че­ловека деятельности с удивительным постоянством вновь и вновь появляются характерные нарушения. От­сутствие своевременной коррегирующей позиционности, возможности сторонней, более или менее непредвзятой оценки всей ситуации в целом сплошь и рядом обора­чивается многочисленными малыми и крупными жиз­ненными неудачами, промахами, нелепостями, которы­ми обычно столь богата судьба людей психопатического склада и от которых по формуле Курта Шнейдера стра­дают либо они сами, либо окружающие.

Таким образом, высказанная гипотеза о недиф-ференцированности в деятельности реальных и идеаль­ных целей как объяснительном принципе многих фено­менов психопатоподобного поведения позволяет пред­положить единый механизм, лежащий в основе целого ряда накопленных клинических и экспериментальных фактов, рассматриваемых обычно обособленно (напри­мер, такие часто встречающиеся характеристики людей психопатического склада, как непродуктивность стиля жизни, скачкообразность кривой уровня притязаний, выражение аффективные реакции на успех и неуспех, неспособность раскрыть свои задатки и др.). Наряду с анализом клинических и жизненных данных гипоте­за была подвергнута и лабораторной проверке. Последнюю задачу взяла на себя наша аспирантка из Харькова В. Н. Павленко *. Остановимся на некоторых данных ее работы.

Прежде всего было решено расширить саму исход­ную гипотезу. Если рассматривать необходимость раз­ведения реальных и идеальных целей как некий общий механизм осуществления текущей деятельности, относя­щийся в рамках концепции уровней психического здо­ровья к индивидуально-исполнительскому уровню, уров­ню реализации личностно-смысловых устремлений, то логично предположить возможность различных откло­нений в функционировании этого механизма. Так, по-

* Научным консультантом исследования была доктор меди­цинских наук, профессор Н. К. Липгарт.

мимо «слипания», недифференцированное™ реальных и идеальных целей, теоретически возможен, скажем, иной, полярный вариант—гиперразведение этих це­лей, что также должно определенным образом влиять на стиль и способ осуществления деятельности.

Наиболее адекватной моделью для эксперименталь­ного изучения недифференцированное™ реальных и идеальных целей должны были быть, исходя из всего вышеприведенного анализа, люди, страдающие психо­патией *. Что касается гиперразведения целей, то соот­ветствующие этому варианту феномены должны были, на наш взгляд, обнаружиться при изучении людей, страдающих неврозами. Наконец, наиболее гибкую и продуктивную динамику целевых структур мы вправе были ожидать у психически нормальных индивидов. Согласно этому, для исследования были подобраны соответствующие три группы испытуемых: 40 чело­век — страдающие психопатиями, 40 — страдающие неврозами, а в качестве контрольной группы — 30 пси­хически здоровых. Все испытуемые были примерно одного возрастного диапазона (от !8 до 45 лет), су­щественно не отличались друг от друга по образова­нию, умственному развитию, основным социально-де­мографическим показателям.

Прежде чем приступить к описанию результатов исследования, представляется необходимым (прежде всего для читателя-неспециалиста) сказать несколько слов о неврозах, их клинических отличиях от психо-

* Термин «люди, страдающие психопатией» может показаться громоздким, тем более что в литературе встречаются более ком­пактные, например: «психопат», «больной психопатией», «психопа­тическая личность». Однако называть человека «психопатом* не­верно с этической точки зрения, даже если езду поставлен соответ­ствующий диагноз, так же как этически неприемлемо столь часто, к сожалению, встречающееся жаргонное обозначение больного ши­зофренией как «шизофреника» или больного эпилепсией — как «эпи­лептика». Название «больной психопатией» будет неточным с меди­цинской точки зрения: психопатия не болезнь-(т.е. некий патоло­гический процесс, имеющий начало, кульминацию, исход), а состоя­ние, обычно сопутствующее всей сознательной жизни человека. Наконец, термин «психопатическая личность» малоприемлем по соображениям психологическим, ибо если исходить из уровневой концепции, то речь идет по преимуществу о пачологии характера, способов реализации намерений, тогда как личностно-смысловой уровень (личность в узком значении) может оказаться непосред­ственно малоэатронутым. Поэтому наиболее подходящими для кон­текста данной книги представляются все же термины: «люди, стра­дающие психопатией'>, «человек психопатического склада» и т п.

патий. Само понятие «невроз» ввел английский ученый У. Куллен в конце XVIII в. Он понимал неврозы весь­ма широко — как все поражения чувствительной и двигательной сферы, которые зависят не от местного изменения органов, но от более общего поражения нервной системы. Из этого понимания общепринятым до сих пор остается представление о неврозе как о функциональном (обратимом) заболевании, при кото­ром может страдать функционирование того или иного органа без его серьезного соматофизиологического на­рушения. Например, говорят ологоневрозе (заикании), которое происходит не из-за того, что нарушен речевой аппарат,— он цел, а из-за того, что произошли более общие нарушения нервной и психической сферы.

Как это часто бывает в истории науки, автор нового понятия применял его излишне широко, и дальнейшее развитие учения шло к сокращению границ неврозов, более четкому и строгому их определению. Этот процесс сужения достиг, пожалуй, своего апогея где-то в 20— 30-х годах нашего века, когда некоторые ведущие пси­хиатры предлагали вообще отказаться от понятия нев­роза, растворяя неврозы в психопатиях или низводя их до простых реакций. Затем, главным образом в связи с распространением фрейдизма, понятие невроза стало вновь расширяться, тесня на этот раз представления о психопатиях *.

Уже одна эта история «взаимотеснения» неврозов и психопатий говорит о сложности и неоднозначности границ между этими страданиями, о трудности их дифференциальной диагностики, хотя, разумеется, оп­ределенные критерии, главным образом клинические,

* Так, в западных странах современные представления о психо­патиях нередко вовсе ограничиваются их сведением к так называе­мым социопатиям — выраженным проявлениям девиантного, асо­циального поведения, что, безусловно, оставляет за рамками науч­ного рассмотрения все богатство и разнообразие психопатических изменений. Впрочем, можно, конечно, в ученых трудах как угодно сузить рамки применения того или иного термина, но жизнь, реаль­ность поставляла и поставляет такое обилие странных, искажен­ных, аномальных характеров, стойко присущих определенным лю­дям, что ничуть не удивительным представляется то обстоятель­ство, что эти характеры вновь вошли в сферу активного научного рассмотрения, правда, под иным наименованием — «акценгуации личности», «акцентуации характера» или то, что на Западе назы­вают «неврозом характера». Кстати, неврозами характера (т.е. в строгом смысле психопатиями) как предметом исследования были заняты и многие ведущие психоаналитики (В. Рейх, К. Хорни и др.).

существуют здесь достаточно давно — например уже упомянутый критерий функциональности (обратимо­сти) невроза. (В этом плане невроз — болезнь, и по­тому людей, им страдающих, мы вправе называть «больными неврозом», тогда как нельзя «заболеть пси­хопатией», ибо она, по крайней мере с устоявшейся клинической точки зрения, рассматривается как сопут­ствующее жизни человека состояние.) Далее, невроз — это в отличие от психопатии не рано, а нередко доста­точно поздно, в зрелые уже годы, приобретенное стра­дание, возникающее обычно из-за чрезвычайных, непо­сильных для данной психической организации человека обстоятельств и требований, которые в какой-то мо­мент предъявляются жизнью. П. Жане писал, что невротические расстройства «обнаруживаются в мо­менты, когда индивидуальная и социальная эволюция становится наиболее трудной» ¹⁶.

Итак, невроз можно рассматривать как срыв лич­ности в ее продвижении к намеченным или привычно устоявшимся целям своего развития. Разумеется, этот срыв не просто «головной», чисто психологический, но всегда связанный с определенными функциональными, обратимыми изменениями физиологии нервной деятель­ности, которые вносятся в общую экономику организ­ма чрезвычайными обстоятельствами, психической травмой и т. п.¹⁷ Срыв этот, следовательно, почти всег­да происходит на фоне определенного изменения ис­ходного уровня психического здоровья — уровня пси­хофизиологических условий осуществления деятельно­сти. В отличие от психопатий, где возможные искаже­ния этого уровня являются постоянным фоном, при неврозах они благоприобретены. Дальнейшее течение невроза определяется прежде всего тем или иным от­ношением человека ¹⁸ к развивающимся невротическим расстройствам, к тому изменению социального стату­са, к которому часто ведут эти расстройства. Таким образом, неврозы в отличие от психопатий в гораздо большей степени являются продуктом творчества лич­ности, поставленной волей обстоятельств в особо труд­ные для нее условия.

Понятно, что подобные различия могут четко выгля­деть, как, впрочем, и все клинические критерии, лишь на бумаге, на деле же при реальной дифференциаль­ной диагностике появляется множество труднорешае-мых вопросов. Например, всякий ли человек, всякая ли

организация нервной системы даст срыв при трудных обстоятельствах или надо иметь уже некий врожден­ный дефект, слабину этой организации? П. Б. Ганнуш-кин склонялся ко второму мнению, считая по сути, что вовсе нет «чистых неврозов», что это лишь до поры до времени замаскированные, скрытые «психопатии». Сов­ременная же западная психология, как уже говори­лось, напротив, чуть ли не все аномалии личности сво­дит к внутренним конфликтам и возникающим вслед­ствие их неврозам. На наш взгляд, привлечение стро­гих психологических методов, данных эксперименталь­ных исследований неврозов и психопатий поможет на­конец найти более четкие критерии дифференциации этих страданий, что станет существенным дополнением к клиническим и психофизиологическим подходам.

Теперь, после краткого и схематического описания клинической сути соотношения неврозов и психопатий, вернемся к экспериментальному исследованию меха­низмов целеполагания '⁹. В. Н. Павленко была разра­ботана специальная методика, применение которой позволяло судить об особенностях динамики соотно­шения реальных и идеальных целей. Полученные дан­ные экспериментально подтвердили гипотезу о том, что степень разведения реальных (конкретных) и идеаль­ных (общих) целей у здоровых испытуемых занимает срединное положение, в то время как при психопатиях это разведение обнаруживает тенденцию к сближению разноуровневых целей, а у больных неврозом — тен­денцию к их гиперразведению.

Особенно показателен анализ конкретной динами­ки становления целевых структур. Здоровые испытуе­мые (контрольная группа) нередко начинают свою деятельность с незначительного разведения разноуров­невых целей, однако после первых же неудач они кор­ректируют свои программы, и кто раньше, кто позже, но, как правило, приходят к адекватной целевой струк­туре. Испытуемые психопатического склада в отличие от здоровых оказывались неспособными в процессе эксперимента скорректировать должным образом це­левую структуру деятельности. Навык гибкого соотне­сения реальных и идеальных целей у них фактически не формировался и за время эксперимента. При этом нередко наблюдались два варианта целевых структур. Они различались не по способу разведения реальных и идеальных целей, которые и в том и в другом вариан-

те остаются сближенными, а в разной направленности векторов этого сближения: при первом варианте реаль­ная цель подтягивается вверх, к труднодоступной иде­альной, а при втором, напротив, идеальная низводит­ся до заведомо облегченной реальной. В дальнейшем при удачном выполнении заданий по целевой програм­ме второго варианта испытуемые психопатического склада могут возвращаться к первому варианту, по­том опять ко второму и т. д. Тем самым (что мы видели выше на клиническом, жизненном материале) все вре­мя как бы «проскакивается» зона оптимальных тактик решения, поскольку недостает существенного звена, рычага успеха — способности гибкого разведения раз­ноуровневых целей.

Для больных неврозом, как уже отмечено, харак­терно гиперразведение целей. Это достигается за счет выраженного занижения уровня реальных целей при достаточно высоком уровне идеальных. Характерной чертой этих больных является неуверенность, ожида­ние неудач, что проявляется в частых высказываниях типа: «я не смогу», «не справлюсь», «не сумею» и т. п. Малейший неуспех легко приводит к отказу от работы, и для ее продолжения нередко требуются уговоры и дополнительная стимуляция со стороны эксперимента­тора. При этом в качестве оправдания отказа приво­дятся многочисленные жалобы невротического харак­тера на свое здоровье.

Как влияют выявленные нарушения целевых струк­тур на уровень эффективности, успешности деятель­ности? Для ответа на этот вопрос было подсчитано соотношение удачно и неудачно решенных заданий. Для контрольной группы испытуемых оно составило 1:3, для больных неврозом — 1:8, для группы психопа­тий — 1:12. Таким образом, аномальные целевые струк­туры ведут к снижению продуктивности деятельности, увеличению неудач в ее осуществлении, причем особен­но пагубным является недифференцированная целевая структура, свойственная психопатиям.

Выявленные нарушения целевых структур ведут не только к снижению эффективности конечных резуль­татов деятельности, но и к определенным, специфиче­ским изменениям внутри самой деятельности, в харак­тере ее протекания. Прежде всего это затрагивает соотношение ориентировочной и исполнительской ча­стей деятельности. Так, при психопатиях вследствие

недифференцированности целевой иерархии обнаружи­вается выраженное сокращение предварительного, ори­ентировочного этапа деятельности. В жизни это обыч­но ведет к появлению импульсивных, необдуманных поступков, совершаемых «сходу», без предварительно­го планирования и прогнозирования последствий своей деятельности *.

Иная картина у больных неврозом. Вследствие ги-перразведения целей у них в большей степени стра­дает исполнительская часть деятельности, процесс ее реализации. Больные прекрасно осознают, что необхо­димо сделать для осуществления намеченного, много об этом думают и рассуждают, но к самой реализации так и не приступают. Если за исходный принцип нор­мального соотношения между ориентировочной и ис­полнительской частями деятельности принять посло­вицу «Сначала семь раз отмерь, потом один раз от­режь», то можно сказать, что при психопатическом складе сразу без отмеривания режут, в то время как страдающие неврозом без конца отмеряют.

Особый интерес представляет проблема взаимоот­ношений целевых структур деятельности и самооцен­ки. Согласно нашей гипотезе, разные виды целевых структур деятельности должны быть тесно связанны­ми со специфическими особенностями самооценки ис­пытуемых, составляя вместе целостные психологичес­кие синдромы, характерные для определенного типа личностных изменений.

Проверка этой гипотезы была осложнена следую­щим обстоятельством. Если людям психопатического склада приписывается, как правило, завышенная само­оценка, то относительно больных неврозом мнения ав­торов существенно расходятся: одни определяют их самооценку как завышенную, другие — как занижен­ную. Для объяснения причин этих расхождений надо рассматривать самооценку не как однородное, одно­значно определяемое образование, а как образование структурно сложное, порой внутри себя противоречи-

* В. В. Гульдан и В. А. Иванников экспериментально показали, что для психопатий типичным является прямое следование часто случайно возникшей ситуации, непосредственным влияниям внеш­них условий без учета соответствующего вероятностного прогноза. Люди этого склада обычно опираются на очень короткий ряд пред­шествующих событий. Если в норме этот ряд в специально органи­зованных опытах составлял 5—9 сигналов, то для психопатий — всего 2—3 ".

вое. В. Н.„ Павленко предложила в этой связи разли­чать по крайней мере две основные подструктуры:

общую оценку собственной ценности («я» как цен­ность) и оценку себя с точки зрения удовлетворенно­сти какими-либо конкретными качествами, возможно­стями, способностями, достижениями. Первую под­структуру можно тогда условно рассматривать как ценностную форму самооценки, вторую — как опера­ционально-техническую.

Исходя из предложенного разделения теоретически возможны следующие четыре варианта соотношения названных подструктур: 1) высокая оценка себя как ценности сочетается с высокой степенью удовлетво­ренности своими (операционально-техническими) воз­можностями; 2) низкая оценка себя как ценности со­четается с низкой степенью удовлетворенности своими возможностями; 3) высокая оценка себя как ценности сочетается с низкой степенью удовлетворенности свои­ми возможностями; 4) низкая оценка себя как ценно­сти сочетается с высокой степенью удовлетворенности своими возможностями.

Согласно полученным экспериментальным дан­ным ²¹, больные неврозом являют собой яркий пример третьего из выделенных вариантов соотношения под­структур самооценки, когда высокий уровень представ­лений о собственной ценности сочетается с низким уровнем представлений о своих внутренних возможно­стях. Поэтому об их самооценке можно говорить как о внутренне противоречивой, дисгармоничной, что и при­водит к столь разным мнениям специалистов, одни из которых говорят о высокой, а другие — о низкой само­оценке при неврозах, поскольку в первом случае имеет­ся в виду ценностная сторона самооценки, а во вто­ром — операционально-техническая.

В отличие от группы больных неврозом самооценка у людей психопатического склада выглядит, как пра­вило, внутренне согласованной, гармоничной: высокое представление о собственной ценности сочетается с высокой же оценкой своих возможностей. Согласован­ность сохраняется и в периоды декомпенсации боль­ных, когда наблюдается резкое занижение самооцен­ки по параметрам удовлетворенности собственными возможностями, которое сопровождается и падением представлений о собственной ценности и незаурядно­сти (второй из выделенных вариантов соотношения

подструктур самооценки). Исключение составляют лишь те особые случаи, когда декомпенсация идет по невротическому типу (на обсуждении данных исследо­вания таких больных мы остановимся ниже).

Показатели группы здоровых испытуемых занимают в целом промежуточное положение по сравнению с результатами других групп. В группе здоровых встре­чался наиболее широкий разброс данных, здесь были представлены фактически все варианты из рассмотрен­ных нами структур самооценки, что говорит об отсут­ствии жесткой связи элементов самооценки, ее доста­точной вариативности и гибкости.

Рассмотрим теперь, как увязываются полученные данные с нашим предположением о наличии тесной связи особенностей целевых структур деятельности и особенностей самооценки. Характер выдвижения иде­альных целей взаимосвязан с ценностной стороной самооценки, представлениями о собственной значимо­сти; реальные цели, их конкретная программа — с оценкой наличных операционально-технических воз­можностей и ресурсов. Так, высокое представление больных неврозом о своей значимости и ценности сов­падает с постановкой ими далеких, часто недостижи­мых, идеальных целей, в то время как занижение опе­рационально-технической стороны самооценки связа­но с выдвижением явно заниженных реальных целей. В противовес такой рассогласованной структуре само­оценки, прямо коррелирующей с гиперразведением ре­альных и идеальных целей, у людей психопатического склада наблюдается иная картина: жесткая спаян­ность внутренних сторон самооценки согласуется с не-дифференцированностью реальных и идеальных целей. Таким образом, можно было, на наш взгляд, говорить о целостных психологических синдромах, относитель­но устойчивых специфических взаимосвязях целевых структур и особенностей самооценки, характерных для определенных типов личностных изменений.

Итак, на этом можно было бы, казалось, закон­чить описание результатов. Они в целом подтвердили в ходе экспериментальной проверки выдвинутые нами ранее гипотезы и дополнили их рядом новых существен­ных данных и аспектов. Однако реальная научная жизнь (что, впрочем, случается достаточно часто) сло­жилась так, что едва закончившееся исследование сразу потребовало новых уточняющих экспериментов,

новых доказательств исходной гипотезы. Поскольку причина этого требования прямо касалась некоторых принципиальных положений, стоит ее назвать. Когда результаты работы докладывались, на авторитетном собрании московских патопсихологов, то было, причем достаточно единодушно, высказано мнение, что нельзя предполагать единый механизм нарушения постановки целей у столь разных по своим феноменологическим проявлениям групп психопатий. В самом деле, говорили выступавшие, разве можно хоть в чем-то сравнивать, скажем, стеснительного психастеника и «работающего на публику» истероида, замкнутого шизоида или пред­ставителя взрывчатой, эксплозивной психопатии: они ведь столь различны, что и механизмы, лежащие в основе их нарушений, должны быть разными.

С одной стороны, высказанные замечания следо­вало признать во многом справедливыми: всякая науч­ная гипотеза требует тщательных доказательств, тем более что разница в феноменологии отдельных видов психопатий налицо. С другой стороны, под сомнение ставилась сама возможность существования единых внутренних механизмов для разных по своим феноме­нологическим проявлениям страданий,т.е. затрагивал­ся вопрос, принципиальный для концепции данной ра­боты. Вот почему необходимо было сразу, незамедли­тельно продолжить исследование, дополнив его новым экспериментальным материалом. Суть дополнения со­стояла в том, что если раньше мы рассматривали груп­пу психопатий в целом, то теперь надо было разбить ее на подгруппы, соответствующие основным, выде­ленным в клинике формам психопатий. К этим формам, как известно, относят психопатии возбудимого, тормо­зимого и истероидного круга. То же предстояло сде­лать и относительно неврозов, разбив их на основные виды: неврастению, невроз навязчивых состояний, ис­терический невроз. Для этой цели был расширен кон­тингент испытуемых, который теперь составил 60 чело­век психопатического склада (из них возбудимых — 20, истероидных — 20, тормозимых — 20 человек) и 57 больных неврозом (из них истерическим неврозом — 20, неврастенией — 20, неврозом. навязчивых состоя­ний — 17 человек). Это исследование, как и предыду­щее, было выполнено под нашим руководством В. Н. Павленко. Процедура опыта была та же, что и в уже описанном исследовании.

Прежде всего, как и следовало ожидать, обнару­жились достаточно яркие, броские различия во внеш­ней, феноменологической картине поведения испытуе­мых названных подгрупп. Так, испытуемые, принадле­жащие к возбудимому кругу психопатий, нередко реа­гировали на неудачу с выраженной аффективной насы­щенностью, агрессивностью: могли разбросать мате­риал заданий, нагрубить, обвинить экспериментатора в том, что он «все подстроил», и т. п. Испытуемые исте-роидного круга реагировали на неудачи иным образом:

ощутив свою несостоятельность, они начинали усилен­но демонстрировать весь набор жалоб, с которыми поступили в клинику (говорили о внезапном голово­кружении, нехватке воздуха, просили воды и т. п., не забывая при этом наблюдать за производимым ими впечатлением). Испытуемые тормозимого круга при неудачах нередко совершенно терялись, замыкались в себе, иногда у них наблюдалась общая дезорганиза­ция деятельности. Однако, что для нас принципиаль­но важно, дополнительное исследование в целом под­твердило наличие единого, общего для психопатий ме­ханизма целеполагания. Несмотря на выявленные опре­деленные внутренние нюансы и особенности *, для всех испытуемых психопатического склада независимо от конкретного круга психопатий, к которому они при­надлежали, были характерны недифференцированность целевой структуры деятельности, отсутствие навыка разведения разноуровневых целей, должной коррек­ции, перестройки целевых структур по мере накопле­ния опыта в данной деятельности.

Данные относительно структуры самооценки оказа­лись менее однородными: у возбудимых наблюдалась

* Так, у возбудимых явно выражен резкий переход от сближе­ния, подтягивания реальных целей к идеальным до обратного ва­рианта, когда идеальные цели низвергаются до уровня реальных (понятно, однако, Что и в первом и во втором варианте целевая структура остается по-прежнему недифференцированной). Сходное было и у истероидных, с той лишь разницей, что если у возбудимых особенно легко («сходу») провоцировался переход от первого вари­анта ко второму, то у истероидных наиболее проторенным оказы­вался обратный переход — от второго к первому варианту. При психопатиях тормозимого круга были зафиксированы наименьшая степень дифференцировки разноуровневых целей и — в ряде слу­чаев — интересный, не наблюдавшийся в других подгруппах фено­мен, когда идеальная, перспективная цель опускалась ниже уровня реальной (отрицательное значение показателя степени разведения целей),