По мнению Хёйзинги, игра древнее культуры. Он ссылается на то, что играть способны и животные, они "не ждали появления человека, чтобы он научил их играть". Все основные черты игры уже есть в играх животных, и человеческая цивилизация не прибавила тут никаких существенных признаков. Достаточно понаблюдать за щенятами, чтобы, убедиться в этом: они приглашают друг друга к игре с помощью некоторых церемониальных жестов и поз; соблюдают правила – например не прокусывать партнеру ухо; они притворяются, изображают себя ужасно злыми; и главное – они, очевидно, испытывают огромное удовольствие и радость. А ведь такая игра щенят – одна из самых простых; у животных существуют значительно более сложные и высокоразвитые формы игры. Игра распространяется одновременно на мир животных и мир людей, значит, она не опирается по своей сущности на какой-нибудь рациональный фундамент, она не связана ни с определенной ступенью культуры, ни с определенной формой мировоззрения.
Хёйзинга считает, что игра предшествует культуре, сопровождает ее, пронизывает ее от рождения до настоящего времени. Вместе с тем он подчеркивает, что культура не происходит из игры в результате некоторой эволюции, а возникает в форме игры: "культура изначально разыгрывается" – самой культуре в исходных ее формах присуще нечто игровое, т.е. она осуществляется в формах и атмосфере игры.
Гадамер идет в этом вопросе дальше и распространяет явление игры даже на неживую природу. Так, мы говорим об игре красок, волн, имея в виду целостный процесс, в котором воспроизводится во множестве вариаций движение "туда-сюда" (Hin und Her). Для игры, считает Гадамер, неважно даже, кто или что выполняет такие движения. Главное не то, кто играет, а сами игровые движения: "игра играется" – она будто сама по себе является субъектом и управляет тем, кто или что втянуто в нее.
Кстати, в некоторых этимологических словарях русского языка, как бы подтверждая эти соображения Гадамера, указывается, что русское слово "игра" развилось из праславянского "jьgra", а оно, в свою очередь, образовано с помощью суффикса -r-а (как "искра") от той же основы, что и древнеиндийское слово ''eiati", "ingati", означающее "двигается, шевелится". Впрочем, некоторые другие словари отрицают такую версию и указывают, что происхождение слова "игра" доподлинно не установлено.
Однако, по мнению О.Финка, распространение феномена игры на мир животных и неживую природу неправомерно. Так называемые игры света и тени – это только лирическое описание нашего видения окружающего мира. Природа не играет; люди видят в ней игру потому, что они сами по своей сущности игроки, и лишь в переносном смысле употребляют понятие игры но отношению к природе. Животные, считает Финк, не знают игры фантазии, не подчиняют себя воображаемой видимости, – значит, они не играют. Игра характеризует только бытие человека (даже во внеигровых ситуациях). В этом смысле она подобна феномену смерти: хотя смерть как конец бытия настигает индивида только однажды (и мы никогда не можем иметь опыта своей собственной смерти), однако она явно или неявно накладывает отпечаток на всю жизнь человека как смертного существа.
Приведенные суждения различаются определением границ, в которых может существовать явление игры: во всей природе или у людей и животных, или только у людей. Однако они сходятся в том, что игра пронизывает всю человеческую культуру и занимает важное место в ее становлении и существовании.
По вопросу о признаках игры, которые мы сейчас рассмотрим, принципиальных расхождений у разных авторов нет. Некоторые различия в суждениях Хёйзинги, Гадамера и Финка тут скорее дополняют общую картину, чем противоречат друг дугу.