Кто есть Бог, не знает никто: он — ни свет и ни дух,
Ни просветление, ни самость, ни то, что называют божествен-
ностью:
Ни мудрость, ни интеллект, ни любовь, воля, добро; Ни вещь, как и ни не-вещь, ни сущность, ни озабоченность; Он есть то, что ни я, ни ты, ни любой другой Никогда не сможем узнать прежде, чем станем тем, кем является Он. (4:21)
Нижеследующая сентенция адресуется как раз Августину Блаженному (как если бы он был кем-то близким, учителем, или предтечей, тем, мнение которого оспаривается, хотя и с любовью и почтением): «Остановись, мой Августин: прежде, чем ты узришь Бога во всей его глубине, следует найти способ уместить море в небольшую впадину». (4:22)
— Ангелус Силезиус был, несомненно, гением, и все же он повторял, продолжал, выражал, доносил. Он был переводчиком, транслятором во вcex смыслах этого слова, ибо он сам уже был пост-письменностью. Этот потомок был хранителем архива, воспроизводя в памяти учение Кристофа Колера. Он читал Колера, Рейброка, Бёме и, конечно же, Экхарта.
— С чего нам следует начать, если я понял правильно (и что будет a priori нашего a posteriori, т.е. тем постскриптумом, в написание которого мы вовлечены), так это с констатации поразительного факта, уже-сделанного, всего-уже-сделанного, причем констатации в условиях отрицания, истирания всего-уже-сделанного, забвения всех предикатов, и претензии в то же самое время на заселение пустыни...
— Образ пустыни, несомненно, принадлежит к числу тех красивых и сложных метафор, о которых говорил Лейбниц; поразительным также является повторяемость этого образа, другими словами, использование его как своеобразной печатки. К примеру: