Все это время на протяжении “Критики чистого разума” Кант подчеркивал, что синтез как вполне определенная логическая операция принадлежит преимущественно математике: математик синтезирует понятия в тот момент, когда он их конструирует. Иными словами, конструирование математического предмета (например, линии) является оборотной стороной конструирования понятия этого предмета; и одновременно это есть синтез, т.е. расширение знания, скажем, от 5 и 7 к 12.
Иное дело — философ: он не конструирует свои понятия, не синтезирует их. А, может быть, все же синтезирует? Как будто посредством идеи (и идеала) разум не расширяет знание, поскольку гипотетическая идея полагается только как мысленная сущность и регулятивный принцип. И все же разум расширяет здесь границы знания, представляя предмет идеи за своими пределами. Огромное внимание Кант уделяет как раз различию математического и философского синтеза, хотя последнего вроде бы и вообще не должно было быть, ибо философ свои понятия анализирует, в то время как математик синтезирует. При этом (вспомним то, о чем мы говорили ранее) математик “рассматривает общее в частном и даже в единичном, однако a priori и посредством разума, так что, подобно тому, как это единичное определено при некоторых общих условиях конструирования, так и предмет понятия, которому это единичное соответствует лишь в качестве его схемы, должен мыслиться в общей определенной форме”[80]. Математик ничего не может добиться одними понятиями, обращаясь преимущественно к конструированию; философ же, напротив, держится общих понятий и не спешит перейти к созерцаниям и таким образом осуществить конструирование в созерцании. У философии, как будто, нет такого средства и вдруг... Кант проговаривается: “Существует, правда, трансцендентальный синтез из одних лишь понятий, который опять-таки удается только философу, но он касается лишь вещи вообще (читайте: ее бытия — Т.Д.), при наличии которой восприятие ее может принадлежать к возможному опыту. Но в математических проблемах речь идет не об этом и вообще не о существовании, а о свойствах предмета самих по себе, лишь поскольку они связаны с его понятием”[81] (выделено мною — Т.Д.).
И на этой странице, и на всех последующих Кант стремится обосновать именно синтез философский, речь в котором — о бытии: “Единственное понятие, представляющее a priori это эмпирическое содержание явлений, есть понятие вещи вообще, и априорное синтетическое знание о вещи может заключать в себе только правило синтеза того, что может быть дано восприятием... Синтетические положения о вещах вообще, созерцание которых не может быть дано a priori, трансцендентальны. Поэтому трансцендентальные положения могут быть даны не посредством конструирования понятий, а только при помощи понятий a priori”[82].
Но — подчеркиваем — везде здесь речь идет о синтезе, о философском синтезе, который совершается не посредством созерцания и не путем конструирования, а путем синтезирования (объединения) предмета и его понятия, да так, чтобы они и синтезировались, и сохраняли автономию. Здесь не общее ищется в единичном, а, напротив, единичное находит свое место внутри всеобщего. “...трансцендентальное положение есть синтетическое познание разумом согласно одним лишь понятиям, и, стало быть, дискурсивное, так как только благодаря ему становится возможным всякое синтетическое единство эмпирического знания...”[83].
“Итак, существуют два способа применения разума, которые, несмотря на всеобщность познания и его априорное происхождение, общие и тому, и другому, весьма различны в своем развитии именно потому, что в явлении, посредством которого нам даются все предметы, есть два элемента: форма созерцания (пространство и время)... и материя (физическое), или содержание, которое означает нечто находящееся в пространстве и времени, стало быть, то, что содержит в себе существование и соответствует ощущению”[84] (выдел. мной — Т.Д). И Кант совершенно четко разъясняет, что определить, есть ли это содержание — первый субстрат, возможен он или действителен, существует или нет, — “все это вопросы познания разумом, посредством понятий, которое называется философским”[85].
Конечно, над философами, говорит Кант, издевались по той причине, что они не могут сделать свои понятия созерцательными, но философы и не должны следовать здесь математике в вопросах дефиниции, определения, демонстрации и т.п. Казалось бы, математик создает все свои определения, конструируя их, а философ лишь объясняет их. И все же это не совсем так: “Синтетические положения чистого и трансцендентального разума бесконечно далеки от того, чтобы быть столь же очевидными как положение дважды два четыре…”[86]. И тем не менее философ также осуществляет синтез, особый синтез. Это — синтез знания с вещью. Синтезируется понятие вещи самой по себе (как содержание знания), о которой никакого знания вроде бы быть не должно, но которую нам необходимо хотя бы помыслить, — с понятием ее же, когда мы ее уже не мыслим, а познаем. И Кант все время колеблется между желанием объявить “вещь саму по себе” только лишь понятием разума, т.е. желанием сохранить ее лишь внутри теоретического знания, — и желанием вывести ее за границы теоретической системы знания, связать с определением того, что находится за пределами опыта.
Именно философ синтезирует явление, как ни странно, с... абсолютно неконструируемой вещью самой по себе. Опять – парадокс, и опять — без него невозможно было бы само знание. Только философ ставит вопрос о бытии, но не как о действительно существующей реальности, а о том как оно возможно в качестве этой реальности, каким образом оно может существовать и какими логическими средствами возможно обосновать его. Поэтому лишь философ задается проблемой бытия самого по себе, а именно — синтезируя знание (явление) с неконструируемой (несинтезируемой, находящейся всегда во-вне) вещью самой по себе.
Это означает, что один только философ связывает теоретическое знание с реальным предметом, потому что только философ синтезирует (конструирует?) предмет в качестве независимого от разума объекта. И каким бы немыслимым это не может показаться — потому что “ведь закон, т.е. принципы необходимости того, что относится к существованию вещи, имеют дело с понятием, не поддающимся конструированию, коль скоро существование нельзя изобразить ни в каком априорном созерцании”[87], — такое утверждение все же является для Канта незыблемым.
Философии не стоит притязать на регалии математики — ей достаточно своего собственного достояния. Речь идет о безусловном расширении знания — ведь соотнести явление с вещью, обусловленное — с безусловным и означает подобный синтез, но синтез — философский: его задача не дефиниция, не определение по ряду различных признаков, а установление предиката существования, которое и предикатом-то назвать нельзя[88], ибо он гораздо шире, чем простое свойство предмета. Автономия, самостоятельность, независимое от познания существование — вот этот “предикат” и есть, собственно, не то, что присоединяется к другим предикатам ради “полноты картины” явления, а то, что отыскивается ради утверждения самостоятельности бытия в качестве автономного и независимого объекта. Этот один предикат превосходит все другие, ибо дело касается существования, бытия. И добывается он в ходе философского синтеза.
Собственно говоря, пытаясь охарактеризовать вещь саму по себе посредством 2-х взаимодополнительных определений (в смысле “дополнительности” Н.Бора), Кант то настаивает на том, что она — только идея, только понятие разума, то выносит ее за границы знания в область независимой предметности. И это полностью соответствует, как уже говорилось, двойственным устремлениям экспериментального научного знания Нового времени и неустранимым и в дальнейшем задачам теоретического, познающего разума.
Но, безусловно, кантовская философия, как всякая философия, выходит за границы наукоучения, ибо именно в ней ставится вопрос о синтезе того, что, казалось бы, синтезировать невозможно — опыт с вещью, знание с предметом, причем синтезирование осуществляется таким способом, что предмет — хоть о нем мы можем только помыслить (но не познать) — остается за границами собственно логической, и тем не менее внутри логической сферы — для этого Канту и потребовалось “пространство” чистого созерцания[89].
Итак, бытие в философии И.Канта не снимается; многообразными, противоречивыми и хитроумными средствами оно восстанавливается, все вновь и вновь подтверждая и оригинальность кантовского мышления, и созвучность его философии своей и одновременно нашей эпохе. Кантовская трактовка дает основу для последующих размышлений.