ШЕЛЛИНГ И ВЛ.СОЛОВЬЕВ

Утверждено к печати Ученым советом
Института философии РАН

В авторской редакции
Художник В.К.Кузнецов
Технический редактор Н.Б.Ларионова

Корректоры: Ю.А.Аношина, А.А.Смирнова

Лицензия ЛР № 020831 от 12.10.98 г.

Подписано в печать с оригинал-макета 00.00.00.
Формат 70х100 1/32. Печать офсетная. Гарнитура Таймс.
Усл. печ. л. 00,00. Уч.-изд. л. 07,32. Тираж 500 экз. Заказ № 036.

Оригинал-макет изготовлен в Институте философии РАН
Компьютерный набор: Е.Н.Платковская
Компьютерная верстка: Ю.А.Аношина

Отпечатано в ЦОП Института философии РАН
119842, Москва, Волхонка, 14

^[i] Раздел, посвященный анализу принципов Шеллинга в соловьевской диссертации “Кризис западной философии” (1874), в некоторых отношениях представляет собою сокращение (с уточнением и выправлением терминологии) тех или иных пассажей из упомянутой рукописи под редакторским названием “Свобода и зло в философии Шеллинга”. В “Кризисе западной философии” опущены ссылки (на труды Шеллинга), имеющиеся в рукописной статье (4). Похоже, что Соловьев обращался к наработанному в своей рукописи материалу и при написании “Оправдания добра” (в связи с анализом происхождения зла и самоотдачи в любви). Редактор выходящего теперь Полного собрания сочинений и писем В.С.Соловьева И.В.Борисова любезно сообщила мне, что набросок этот, извлеченный из архива философа, написан не его рукою. В данной связи возможные сомнения в атрибутации, разумеется, должны быть учтены.

^[ii] Соловьев толкует свою “свободную теософию” как результат гармонического соединения теологии с философией и наукой, как “цельное знание” (I, т. 2, с. 175). Сколь близка эта точка зрения к Шеллинговой, можно видеть из критического анализа последним теософии Ф.Г.Якоби (8, т. 2, с. 530-553).

^[iii] Сравн.: Г.В.Флоровский в “Путях русского богословия”: “Вообще сказать, вопрос о генезисе системы или мировоззрения нельзя подменять вопросом о “влияниях”. Не всякое влияние есть тем самым зависимость, и зависимость не означает прямого заимствования, – “влиянием” будет и толчок, побуждение, – влияние может быть и от обратного. Во всяком случае, не следует ссылкою на “влияния” заслонять самодеятельность мыслителя... Всего важнее распознать и охватить основную интуицию, найти исходную точку развития, – иначе и о “влияниях” говорить будет трудно” (33, с. 316).

^[iv] “Протестантизм должен понять, что он только переход, только опосредствование, что он нечто лишь в соотнесении с более высоким, посредником которого он выступает” (5, B. 12, S. 321).

^[v] Всегда склонная к соединению истины, добра и красоты в завершенную целостность, русская мысль готова искать и признавать наличие большей доли правды в тех западных учениях, в которых эта триада так или иначе просвечивает, – пусть даже она проявляется сквозь схоластические построения. Так, за избытком “логической рассудочности” в учении о предустановленной гармонии Лейбница И.Киреевский различил еще и с удовлетворением оценил “поэзию мысли”, которая “восполняет несколько ее односторонность; ибо думаю, что когда к достоинству логическому присоединяется достоинство изящное или нравственное, то уже этим соединением сил сам разум возвращается более или менее к своей первобытной полноте и потому приближается к истине” (13, с. 289).

^[vi] “Если невозможно чистое, безусловно независимое знание, то точно так же невозможна чистая, безусловно независимая нравственность, то есть свободная от всякого познавательного и эстетического элемента (Кантов практический разум), а равно невозможно и исключительное художество, т.е. совершенно независимое от теоретического и нравственного элементов. Итак, теоретическая сфера мысли и познания, практическая сфера воли и деятельности и эстетическая сфера чувства и творчества различаются между собою не образующими элементами, которые во всех них одни и те же, а только сравнительной степенью преобладания того или другого элемента в той или другой сфере; исключительное же самоутверждение этих элементов в их отдельности всегда оставалось только стремлением без всякого действительного осуществления” (1, т. 2, с. 230).

^[vii] Вл.Соловьев намеревался издать три свои книги: “Нравственную философию”, затем “Учение о познании и метафизику” и, наконец, “Эстетику”. Последний раздел его трилогии оказался представлен для нас только частично, главным образом работами “Красота в природе” (1889) и “Общий смысл искусства” (1890).

^[viii] Святая Троица постигается Гегелем через испытание щупальцами логических категорий; Бог есть бытие, полагающее себя другим в своем инобытии, снимающим, далее, саморазличение как опосредствующий момент в себе самом и возвращающийся к себе. Если мы не осознали этого процесса, то мы не познали Бога. Именно так рассуждает Гегель в “Философии религии” (37, т. 2, с. 295; 241, 248). И.В.Киреевский выявил схоластическую предпосылку, которая исторически была заложена в этого рода рационалистической конструкции (см.: 13, с. 286-287).

^[ix] “Исторически сложившийся строй русской жизни выражается в следующих ясных чертах: церковь, представляемая архиерейским собором и опирающаяся на монастыри, правительство, сосредоточенное в самодержавном царе, и народ, живущий земледелием в сельских общинах. Монастырь, дворец и село – вот наши общественные устои, которые не поколеблются,пока существует Россия” (2, т. 1, с. 243; 250). Попытки административных (цензура) обвинений в колебании исторических основ русской церкви, государства и народности Соловьев считал тяжкими для себя, незаслуженными, обидными уже потому, что уроки его отца, историка Сергея Михайловича Соловьева, научили философа признавать и понимать все великое значение и света Православия, принятого при сятомВладимире, и монархической государственной власти, и великого исторического призвания народа русского, создавшего общинно-соборный уклад жизни (см.: 2, т. 2, с. 284).

^[x] Путь от шеллингианских заимствований к оригинальному их развитию из лона собственного восприятия их у нас ясно обозначен еще И.В.Киреевским: “Отрицательная сторона Шеллинговой системы, обнимающая несостоятельность рационального мышления, вряд ли может быть так беспристрастно оценена в Германии, сроднившейся с своим отвлеченным и логическим мышлением, как в России, где, после первого юношеского увлечения чужою системою, человек свободнее может возвратиться к существенной разумности – особенно когда эта существенная разумность согласна с его историческою своеобразностию. Поэтому я думаю, что философия немецкая в совокупности с тем развитием, которое она получила в последней системе Шеллинга, может служить у нас самою удобною ступенью мышления от заимствованных систем к любомудрию самостоятельному, соответствующему основным началам древнерусской образованности и могущему подчинить раздвоенную образованность Запада цельному сознанию верующего разума” (13, с. 355).

^[xi] В необычайно благодушном тоне отвечает, например, он на беспощадную критику Розанова: “Дорогой Василий Васильевич! В силу евангельской заповеди (Матф. 5, 44) чувствую потребность поблагодарить Вас за Ваше участие в наглом и довольно коварном нападении на мою книгу в сегодняшнем “Новом времени” (приложение). Так как это маленькое, но довольно острое происшествие не вызвало во мне враждебных чувств к Вам, то я заключаю, что они вырваны с корнем и что мое дружеское расположение к Вам не нуждается в дальнейших испытаниях. Спешу написать Вам об этом, чтобы избавить Вас от каких-нибудь душевных затруднений при возможных случайных встречах. Считайте, что ничего не произошло и что мы можем относиться друг к другу точно так же, как в наше последнее прощанье на Литейной. Будьте здоровы. Искренно Вас любящий Влад. Соловьев” (3, т. 3, с. 47).

^[xii] Соловьев приводит выдержки из М.Штирнера, среди которых есть и такая, в комментариях не нуждающаяся: “Итак, прочь все, что не есть мое вполне! Вы думаете, что мое дело должно быть по крайней мере “добрым делом”? Что добро, что зло? Я сам свое дело, и я ни добр, ни зол: это одинаково не имеет для меня смысла. Мое дело ни божье, ни человеческое, оно не есть истинное, не есть благое, справедливое, свободное и т.д., но исключительное мое, и оно не есть всеобщее, но единственное, как я сам. Кроме меня для меня нет ничего!” (19, часть 2, с. 203).

^[xiii] Там же у Лосева (с. 398-400) приводятся не учтенные Соловьевым важные соображения, сомнения и доводы против возможности объединения христианских церквей в единую вселенскую церковь. Борьба против крайностей и односторонностей за уравновешенность и гармоничную целостность может сама переходить меру, о чем подробнее будет сказано в особой главе.

^[xiv] “Только в личности есть жизнь, – говорится в другом месте; – и всякая личность покоится на темной основе, которая, следовательно, должна быть и основой познания” (8, т. 2, с. 156).

^[xv] “Свободно” в данном случае – в смысле “в соответствии со своей природой”. Сравн. Спиноза: “Я называю свободной такую вещь, которая существует и действует из одной только необходимости своей природы” (30, т. 1, с. 362).

^[xvi] “Часто спрашивали, как разум греков мог вынести противоречия, заключенные в их трагедиях: смертный, предназначенный роком стать преступником, борется против рока и все-таки страшно карается за преступление, которое было велением судьбы... В том, что кара добровольно принимается и за неизбежное преступление и тем самым в самой утрате своей свободы доказывается именно эта свобода, что в самой гибели выражается свободная воля человека, – во всем этом заключена высокая мысль” (8, т. 1, с. 83-84; 7, с. 402-403).

^[xvii] “Самый страх, свойственный жизни, гонит человека из (Божественного. – В.Л.) центра, для пребывания в котором он создан; ибо этот центр в качестве чистейшей сущности всякой воли есть всепожирающий огонь для каждой особенной воли; чтобы жить в нем, человек должен умереть для всякой особенности, поэтому попытка выйти из центра на периферию и искать там покоя для своей самости почти необходима” (8, т. 2, с. 127).

^[xviii] “Вряд ли какой-либо мечтатель мог бы радоваться при мысли, что он будет поглощен бездной божества, если бы он всегда вновь не ставил на место божества свое собственное Я. Вряд ли какой-либо мистик мог бы мыслить себя уничтоженным, если бы в качестве субстрата уничтожения он не мыслил всегда свое собственное Я. Эта необходимость примысливать повсюду самого себя, которая помогала всем мечтателям, пришла на помощь и Спинозе” (8, т. 1, с. 69).

^[xix] Таково же отношение Соловьева к отвлеченным началам в философии, и его докторская диссертация носит название “Критика отвлеченных начал” (1877-1880). А в работе 1889 г. о красоте в природе он писал об отношении таких начал к этике и эстетике: “Существуют отвлеченно метафизические точки зрения, не совместимые с признанием разницы между добром и злом, между красотою и безобразием; но становясь на такие точки зрения, лучше уже вовсе не рассуждать о нравственных и эстетических предметах” (1, т. 2, с. 356).

^[xx] “Каждая сущность может открыться только в своей противоположности: любовь только в ненависти, единство – в борьбе. Если бы не было разъединения начал, единство не могло бы обнаружить свое всемогущество; не будь разлада, не могла бы стать действительной любовь” (8, т. 2, с. 121).

^[xxi] “Я называю свободной такую вещь, которая существует и действует из одной только необходимости своей природы” (30, т. 2, с. 591; т. 1, с. 362).

^[xxii] Вот что пишет на этот счет герой мысли в области морали Готлиб Фихте: “Добро всегда слабее, потому что оно просто и может быть любимо только ради самого себя; зло привлекает каждого отдельного человека самыми соблазнительными обещаниями, и совращенные, находящиеся в постоянной борьбе между собою, заключают перемирие, как только увидят добро, чтобы противодействовать ему объединенной силой собственной испорченности. Впрочем, едва ли для уничтожения добра нужно это противодействие; так как люди, стоящие за добро, сами борются между собою вследствие недоразумений, заблуждений, недоверия, тонкого самолюбия, – и часто борются тем сильнее, чем серьезнее стремится каждый осуществить то, что он считает лучшим; они сами уничтожают в борьбе друг с другом собственную силу, которая даже объединившись едва ли могла противодействовать силе зла... Так, по-видимому, превращаются все хорошие намерения людей в пустые стремления, не оставляя после себя следов своего существования; в то же время все совершается в мире так же хорошо или так же дурно, как совершалось бы под влиянием слепых механических сил природы, как вечно и будет совершаться” (39, с. 147-148).

^[xxiii] О природном мире как хаосе и беззаконии, чему противостоит разумный строй души человека, Шеллинг проводит обстоятельное рассуждение в “Философии искусства” (7, с. 164-170).

^[xxiv] Справедливости ради отмечу противоположные оценки Г.В.Флоровского (33, с. 361-364).

^[xxv] Русское безбожие, как заметил В.Шубарт, иное, чем на Западе: оно не холодное сомнение, не безразличие, а огненный вызов Богу (как у Ивана Карамазова), трепещущее кощунство, восстание, жалоба на Бога, жгучая тоска по утерянном Боге. Само безбожие носит у русских характер религиозного неистовства, переходящего в богоискательство, богостроительство, в новое религиозное сознание или же в возвращение к православию, как это в подробностях показано в работе Г.П.Федотова “Трагедия интеллигенции” (см.: 31, с. 89-95).