Согласно данным последнего, ХХ1 Конгресса Социнтерна (ноябрь 1999 г.) более 50 партий-членов этого объединения в настоящее время либо возглавляют правительства, либо находятся у власти в коалиции с другими партиями.[68] Наибольшие успехи социал-демократы одержали в Западной Европе, где они заняли лидирующие позиции в ведущих странах региона.
При всем том, социал-демократы не только не отказались от дальнейших поисков обновления, но, напротив, используя новые возможности, прилагают исключительные по своим масштабам и интенсивности усилия к тому, чтобы продолжить начатый еще с конца 80-х гг. пересмотр своих программных и политических установок. Необходимым условием для этого является адекватная идентификация вызовов, с которыми сталкиваются как отдельные страны и регионы, так и мир в целом на нынешнем, действительно переломном этапе развития человечества.
Главным фактором, который по мнению социал-демократов оказывает и будет оказывать определяющее воздействие буквально на все
основные сферы общественной жизни, - это происходящая под влиянием глубоких технологических и структурных сдвигов в производстве и экономике глобализация, требующая далекоидущего пересмотра не только отдельных положений и установок, но и всей «философии» движения. Не случайно, что основной документ последнего Конгресса Социнтерна - Парижская декларация снабжен подзаголовком «Вызовы глобализации». Соответственно и весь этот документ ориентирован на то, чтобы прояснить характер этих вызовов и сформулировать если не готовые ответы на них, то хотя бы те подходы и принципы, которыми следует руководствоваться. Пожалуй, наиболее адекватно основной настрой документа характеризует фраза: «Великим парадоксом данного исторического периода является то, что никогда прежде человечество не имело столь богатых возможностей для борьбы с такими извечными проблемами, как неравенство, голод, болезни и невежество. И в то же время эти возможности используются для того. чтобы увеличивать, а не сокращать существующие диспропорции. Наша задача - обратить вспять эту тенденцию и, таким образом, заставить глобализацию служить прогрессу человечества».[69]
В немалой степени негативным проявлениям глобализации способствовало, считают лидеры Социнтерна то, что крах коммунистических режимов, считавшихся альтернативными «капиталистическим демократиям» способствовал росту влияния неоконсервативных и неолиберальных идей, основанных на абсолютизации ценностей рынка.[70] Не удивительно, что они решительно отклоняют тезис о «конце идеологических дебатов», упорно навязываемом неолибералами.[71]
Наряду с глобализацией объектом внимания социал-демократов становятся и сдвиги, происходящие на уровне отдельной личности и общественных групп. Прежнее сочетание коллективизма и индивидуализма, отмечают они, нарушается, индивидуализм обретает новые измерения, и отдельная личность становится, с одной стороны, более самостоятельной, а с другой - менее защищенной. Эта незащищенность еще более усиливается в результате ослабления национального государства и той роли, которую играли его демократические институты. Возникает необходимость новых гарантий уже на межгосударственном, региональном и глобальном уровнях.
Масштабность и глубина задач, встающих перед социал-демократией на новом витке ее развития, побуждает ее лидеров не просто анализировать новую реальность, но и, почти по Марксу, пытаться «формировать изменения» в интересах человека и человечества.[72]
Собственно, в самом этом креативном походе социал-демократии к окружающей действительности нет ничего нового. Ибо и в «уходящую эпоху» она видела свое предназначение и свою миссию отнюдь не в том, или, точнее, не только в том, чтобы смягчать противоречия капитализма, но и «переделывать» его сущность. Вопреки мнению критиков социал-демократии слева, упрекавших ее в приспособленчестве, и справа, обвинявших (и обвиняющих) ее в деструктивной этатизации, в действительности она существенно повлияла, и повлияла в позитивном
плане на все общественно-политическое развитие стран Запада. Несмотря на известные этатистские перегибы в стремлении реализовать модель демократического социализма, в «сухом остатке» социал-демократических реформ - государство всеобщего благосостояния, существенное ослабление социального неравенства, внедрение демократических начал в отношения на производстве, смягчение негативных социальных последствий экономических кризисов, общее повышение управляемости социально-экономическим развитием. И если где-то к концу 60-х - началу 70-х гг. выработанные для индустриальной эпохи подходы и методы стали давать сбой и даже тормозить развитие экономики, то это вовсе не означало, что миссия социал-демократии выполнена и что ей пора уходить в небытие. «Второе дыхание», обретенное социал-демократией в конце 90-х гг. убедительно свидетельствуют о том, что это был вовсе не конец и даже не начло конца, а всего лишь глубокий кризис (недаром многие называли его кризисом идентичности), и кризис этот был связан отнюдь не с «одряхлением» движения, а с изменением объективной ситуации, в условиях которой прежние средства и методы решения задач оказывались непригодными и даже контр-продуктивными. При этом как и прежде, решающее значение для реализации этих задач имеет экономическая стратегия .
«Новая экономика» и национальное государство
Несмотря на существенные различия в понимании конкретных путей развития экономики в рамках отдельных государств, социал-демократы исходят из практически общего понимания того, что представляет собой современная экономика и какие объективные требования она предъявляет к тем, кто стоит у руля. Одно из основных этих требований - открытость национальных экономик тем процессам взаимопроникновения и взаимодействия, которые составляют основное содержание глобализации.
Однако ориентация на поощрение указанных процессов не приводит социал-демократов к преклонению перед «стихией» глобализации, неконтролируемое развитие которой по сценариям неолибералов, как они не устают подчеркивать, способно вызвать целый ряд негативных последствий и для отдельных стран и регионов, и для человечества в целом.[73]
Социальный дарвинизм, монополизм и прочие издержки свободно-рыночного хозяйства, казалось бы преодоленные или почти преодоленные на национальном уровне, обретает новую жизнь на уровне глобальном, откуда с новой силой вторгаются в границы национальных государств. Отсюда - необходимость разработки и осуществления согласованной политики и институциональных изменений, способных обуздать стихию рынка.
По сути дела социал-демократы ставят на планетарном уровне практически те же задачи придания силам рынка, но на этот раз уже международного, того социального и демократического измерения, которое они в свое время пытались,и не без успеха, реализовать в отношении рынка национального.
Вместе с тем они менее всего настроены на то, чтобы пустить на самотек экономическое развитие внутри национальных государств. Будучи, как и в прежние времена, заинтересованными в успехе национального капитализма и удержании своими странами прочных позиций на мировой арене, они склонны придавать ныне даже значительно большее, нежели прежде значение политике поощрения инвестиций, научно-технического прогресса, подготовке высококвалифицированных кадров, и т.д. и т.п. Только таким образом, полагают они, международный финансовый и корпоративный капитал не подомнет под себя экономику отдельных государств и каждое из них сможет найти свое место в мировом сообществе.
Как подчеркивают социал-демократы, несмотря на то, что политическое пространство внутри отдельных государств сокращается, и национальное государство уже не представляет полностью общественные интересы, тем не менее, именно оно остается подлинным гарантом конструктивного взаимодействия как между суб-, так и над-национальными структурами.[74]
Таким образом, как и в случае с «концом идеологии», социал-демократы решительно выступают против тех порой весьма авторитетных деятелей и ученых, которые уже готовы провозгласить «конец государства».
При всей остроте экономических проблем, требующих создания механизмов «новой экономики», не будет преувеличением сказать, что наиболее острые проблемы у социал-демократов на данном этапе возникли прежде всего в сфере социальной политики.
От государства благосостояния к «государству социальных инвестиций»
Причина серьезнейших затруднений, с которыми здесь столкнулась социал-демократия довольно проста. Если в области политики
экономической отказ от государственного социализма, национализации и дирижизма послевоенного образца уже расчистил площадку для нового старта, то в области социальной политики такого рода действия еще предстоит осуществить. Главная проблема здесь заключается в той острейшей реакции, которую встречают мало-мальски значимые подвижки в данной области со стороны населения и его отдельных групп и которую социал-демократы вынуждены учитывать в своих действиях и планах на будущее. Тем более. что по мере того, как процессы глобализации начали предъявлять все более жесткие требования к налоговой политике (поскольку рост налогов неизбежно приводит к ослаблению конкурентных позиций соответствующих стран в мировой экономике) проблема «экономии» государственных социальных расходов продолжала обостряться. Более острыми становились и морально-этические проблемы, причем чем дальше, тем очевиднее было неадекватность самой философии «вспомоществования», на которой строилось социальное государство. А это означало, что требовались уже не отдельные поправки в социальную политику, а переосмысление тех идей и подходов, которые вдохновляли отцов-основателей государства благосостояния.
Примечательно, что первыми, кто ощутил необходимость такого переосмысления, были не сами социал-демократы и их традиционные мозговые тресты типа Фабианского общества, исследовательских центров при «штабах» и т.п., а представители интеллектуальной элиты иного, социал-либерального направления.Одним из наиболее ярких фигур здесь явился известный британский социолог, нынешний директор Лондонской шволы экономики и политических наук Энтони Гидденс,предложивший принципиально новый подход к решению проблем социального неравенства. Под воздействием сдвигов, происходящих в экономике, производстве и сознании людей, утверждает он, коренным образом изменились причины, порождающие неравенство. Главными факторами, обусловливающими его, пишет Гидденс, становятся уже не внешние обстоятельства, исходящие от «природы вещей» и естественного несовершенства самого человека , а те, которые порождаются созданным им самим социальным порядком. Соответственно, каждый человек теперь может и должен сам осмысливать условия своего существования и воздействовать на них.[75]
Однако новая способность индивида самому решать свои проблемы еще не означает, что он во всех случаях может обойтись без посторонней помощи. Поэтому там, где такая потребность возникает, помощь эта должна к нему придти, но не для того, чтобы позволить ему жить по-старому, а чтобы создать условия при которых он сам, своими собственными усилиями мог бы решать свои проблемы.[76]
Весьма примечательно, что вскоре после прихода лейбористов к власти в мае 1997 года Гидденса приближает к себе новый премьер-министр Тони Блэр и уже летом 1999 года еженедельник «Экономист» пишет о нем как о главном советнике и «наставнике» Блэра.[77] Фигура Энтони Гидденса весьма примечательна и в том плане, что она как бы символизирует тот синтез социал-либеральных и социал-демократических идей, под знаком которого происходило не только становление «нового лейборизма», но и общая эволюция западной социал-демократии в последние годы.
Однако, вернемся к государству благосостояния. В соответствии с изложенными выше новыми подходами, главное в перестройке, которой оно должно подвергнуться и уже отчасти подвергается - это новая, более активная роль государства в создании условий, которые позволили бы индивиду, будь то ребенок, молодой человек или человек, оказавшийся в трудной ситуации, встать, что называется, на собственные ноги и превратиться в полноправного и дееспособного члена общества, «включиться» в него.
Новые задачи и новая философия государства благосостояния призваны резко повысить его позитивную роль в общественном развитии, превратив его в «государство социальных инвестиций».[78] В том же понятийном ряду находятся и ставшее крылатым выражение «благосостояние - к труду» («welfare to work»). Суть обоих этих понятий сводится к тому, что «государство благосостояния» уже не просто «штопает дыры» и смягчает общественное неравенство, но, как говорится в совместной декларации Блэра и Шредера, «открывает новые возможности и поощряет инициативу, творчество и готовность встретить новые вызовы».[79]
В свете сказанного вполне закономерно, что центральное место в «государстве социальных инвестиций» начинает занимать система образования, его качество, разнообразие и профессионализация .Именно с помощью такого рода обновленной и постоянно развивающейся системы, полагают социал-демократы, общество может войти в «новую эру управляемости», и способствовать созданию устойчивой модели, которую можно будет назвать «информационным обществом» или обществом, основанным на знаниях.[80]
В связи со сказанным заслуживает внимания современная трактовка социал-демократией и понятия «социализм». Не отвергаемое в принципе, оно уже не противопоставляется капитализму. «Мы выступаем, - заявляют они в Парижской декларации, - против той узкой точки зрения, что социализм - это альтернатива капитализму, поскольку это ведет к смешению средств и целей, представляя их чем-то вроде религий или «извечных концептов».[81] Стремясь подчеркнуть отход от прежних установок на этот счет некоторые из их лидеров заявляют, что слово «социализм» было бы правильнее писать как «социал-изм».[82]
Но «принимая» капитализм, социал-демократы в то же время подчеркивают, что находятся к нему «в критическом отношении», которое, в частности, выражается в том, что они отвергают свойственный неолибералам «упрощенно-фундаменталистский взгляд, в соответствии с которым не только экономика, но и общество объявляются «рыночными».[83]
Флорентийский саммит: что за ним?
Отмеченные выше «либеральное склонение» социал-демократов, и явилось тем главным фактором, который позволил им пойти на далекоидущее сближение с той версией либерализма, которую принято называть социал-либеральной или реформистско-либеральной. В отличие от неолибералов, абсолютизирующих рынок, либералы этого направления,
напротив, выступают за более активную роль государства и в экономике, и в социальной сфере. Именно к этой категории либералов или либерал-демократов принадлежал Ф.Рузвельт в США и Дж.М.Кейнс в Великобритании, а также множество их сторонников и последователей как в самих этих странах, так и за их пределами.
Как известно, сотрудничество социал-демократов и либеральных реформаторов на страновом уровне - факт уже далеко не новый. Но если брать более широкое, международное поле отношений между двумя течениями, то здесь практически впервые почти в самом конце столетия обозначилось, и обозначилось весьма четко, принципиально новое развитие.
Знаковым событием в данной сфере явилась уже упоминавшаяся международная конференция во Флоренции, состоявшаяся практически сразу же после окончания Парижского конгресса Социнтерна. Билл Клинтон выступал на этой встрече несколько раз и не будет преувеличением сказать, что именно благодаря его участию конференция превратилась в одно из неординарных событий уходящего года.
Если резюмировать содержание и смысл выступлений Клинтона и других участников конференции, то суть их сводились к тому, что необходимо не просто «навести мосты» между американскими демократами и европейской социал-демократией, но и по сути дела придти к некоему синтезу, призванному поднять их отношения на качественно новый уровень. Уже тот факт, что главная тема конференции - «Третий путь» повторяет формулировку, ставшую уже своего рода клише и европейской социал-демократии, и американских «новых демократов», говорит само за себя. Примечательно. что в своих речах Клинтон несколько раз возвращался к этой формуле, причем отзвучивал ее почти что в тех же словах, что и социал-демократы.
Почти что текстуально совпадают с формулировками социал-демократов и заявления Клинтона о том, что «идеи имеют значение» и что «глобальное общество, в котором нам предстоит жить, должно строиться на принципах гуманности». Опять же, напрямую заимствуя новую лексику социал-демократов, он говорит о том, что в возникающем согласии мы должны содействовать созданию «равных возможностей, влкюченности всех граждан в наше сообщество и настаивать на личной ответственности».[84]
Если, однако, отвлечься от процитированных выше совпадающих и даже тождественных формулировок, предопределявших основную тональность выступлений лидера американских демократов, то нельзя не обратить внимания на значительно больший оптимизм, с которым он смотрит на процесс глобализации. Хотя он и говорит о связанных с этим процессом проблемами, делается это скорее мимоходом, основной же пафос его речей - в том, что человечество стоит на пороге «нового ренессанса». Думается, что причина подобного оптимизма отнюдь не только в благополучном состоянии американской экономики и в стремлении Клинтона подчеркнуть свои заслуги в течение двух сроков своего президентства, но и в той действительно лидирующей роли, которую играет американский капитал и американские корпорации в мировой или, как теперь принято говорить, глобальной экономике.
Первое впечатление, которое возникает от прочтения выступлений Клинтона - это его почти что демонстративное стремление как можно теснее сблизиться с европейскими социал-демократами, заговорив фактически на их языке. Однако на самом деле такое умозаключение было бы весьма далеко от действительности, ибо оно не учитывает той эволюции самой западноевропейской социал-демократии в сторону социального либерализма, о которой уже говорилось выше. Отказавшись от национализаци и других составляющих этатистского социализма, а также переоценив свое отношение к рынку, социал-демократы тем самым фактически очень близко подошли к позициям социал-реформизма либерального, рузвельтовского толка, а где-то и практически идентифицировалась с ним. Разумеется, сделано это было с учетом изменившихся обстоятельств, и не в последнюю очередь тех процессов глобализации и индивидуализации, о которых шла речь выше. И поскольку «рузвельтовский» социал-рефомизм также не стоял на месте, а, что называется, двигался во встречном направлении, вопрос об идейно-политическом сближении западноевропейской социал-демократии и американских «новых демократов» стал уже почти что «делом техники». Так что хотя на поверхности дело могло выглядеть так, что именно Клинтон проделал основную часть пути навстречу социал-демократам, в действительности все обстояло, как говорится, с точностью наоборот.
Одна или две модели?
Существуют, однако, некоторые обстоятельства, причем отнюдь не только связанные с экономическими противоречиями между США и странами ЕС, но и более общего, концептуального плана, не позволяющие ставить точку в вопросе об отношениях европейской социал-демократии и демократов США.
Хорошо известно, что даже между собой социал-демократы согласны далеко не во всем. Недаром аналитики СДПГ подчеркивают, что существует не один, а несколько «третьих путей». В одном из основополагающих документов СДПГ вставшие на третий путь Европа и ЕС рассматриваются авторами как возможная идеологическая и политико-экономическая альтернатива американской модели, которую авторы квалифицируют как «несправедливую, жесткую и парализующую».[85]
Однако даже если отвлечься от этого и подобных ему заявлений, остается фактом, что несмотря на далекоидущее сближение позиций как социал-демократов между собой, так и западной социал-демократии и «новых демократов» США, единой, унифицированной модели «третьего пути» пока-что не получается, и речь может идти скорее не об одной, а по меньшей мере о двух основных моделях общественного устройства, к которым тяготеют те или иные партии.
На основе ряда документов, в том числе упомянутых выше, можно идентифицировать следующие основные черты и характеристики «германской» или континентально-европейской модели. Прежде всего, это заметно более существенная роль государства, нежели это допускают британские лейбористы и особенно американские демократы. В области экономики это целенаправленная промышленная политика, нацеленная, в том числе, на всемерное использование финансовых ресурсов страны в интересах народного хозяйства. Приоритеты национальной экономики здесь сочетаются также с приоритетами экономики стран Европейского
союза, которому придается особое значение, как самостоятельному субъекту глобальной экономики, способному противостоять экспансии американских ТНК. В области социальных отношений это ярко выраженный акцент на конструктивную роль самых различных общественных сил в развитии производства и экономики, системе выработки и принятия общественно-значимых решений Это также более целенаправленная «перераспределительная» политика государства в интересах наименее защищенных слоев и групп общества.
Если попытаться обозначить перспективу, на которую ориентирована данная модель, то это прежде всего «полноценное общество участия» с элементами корпоративизма (преимущественно в его трипартистском варианте). В данной модели свое место призваны найти не только каждая группа, каждый коллектив и каждый социальный слой, но и каждый отдельный человек. Иначе говоря, это не просто «всеобщая включенность», но включенность органичная, сочетающая коллективизм и индивидуализм, свободу и солидарность. Коллективизм и как ценность, и как реальный феномен общественных отношений здесь не отвергается, он лишь обретает новые черты и характеристики, соответствующие кардинально меняющейся реальности. В данной связи весьма примечательно одно из высказываний Шредера в ходе флорентийского саммита. «Если американская модель, - говорил он,- отдает предпочтение экономике, то наша основывается на приобщении подавляющего большинства трудящихся к процветанию через процесс принятия решений, в частности - через участие в управлении предприятием....Участие есть сердцевина германской модели. И наша задача - не отрекаться от него, но, наоборот, заново переопределить его содержание».
Не отвергают германские социал-демократы и этатизм, который в своем новом качестве призван играть весьма и весьма существенную роль в процессе глобализации, внося в него порядок и всемерно содействуя распространению солидаристских и демократических начал в формирующееся мировое сообщество.
Если теперь обратиться к другой, англо-саксонской модели, то, пожалуй. главная ее особенность - это несравненно более существенная роль индивида и индивидуализма как ценности. Именно индивид и индивидуализм доминируют в этой модели в качестве центрального звена всей системы общественных отношений, именно с ним и с его развитием связывают ее идеологи перспективы предстоящих системных изменений и в национально-государственных, и в глобальном масштабах. Однако этот индивидуализм отнюдь не отождествляется ими только с сугубо личным, эгоистическим интересом, но должен носить (и в значительной мере, по их мнению, уже носит) институциональный характер.[86] Иначе говоря. он как бы вписан в систему правовых, экономических и социальных отношений и не только не противоречит им, но, напротив, наполняет их реальным содержанием, обеспечивая их дееспособность и легитимность.
Что же до коллективизма, то вместо него, идеологи англо-саксонского варианта предпочитают говорить о «новых отношениях между индивидом и коммьюнити», имея в виду под последними в основном территориальные сообщества, начиная от «соседского» и кончая региональным и национальным.
Большое значение придается также различного рода группам самопомощи, благотворительным организациям, равно как организациям экологистов, потребителей и другим группам и организацям «одной цели». Именно с всемерным поощрением и стимулированием такого рода гражданской активности новые демократы связывают свои надежды и планы на «обновление гражданского общества» и «демократизацию демократии».[87]
Конечно же, ориентация на развитие территориальных сообществ и движений одной цели в полной мере присутствует и в «модели участия», однако в отличие от англо-саксонской модели роль всей этой «непроизводственной» активности там ни в коей мере не абсолютизируется. Больше того, сфера «индустриальных отношений» там рассматривается как одна из важнейших сфер общественных отношений, от состояния которой далеко не в последнюю очередь зависит и состояние гражданского общества, и качество демократии.
Концепция «институционального» индивидуализма у англо-саксонских реформаторов органически сочетается со столь же решительной и безоговорочной поддержкой процессов глобализации, в которых они видят важнейший залог общественного прогресса и прогресса демократии. Согласно их построениям, глобализация ведет к перераспределению ролей от национального государства к регионам внутри и наднациональным регионам во-вне, и поскольку такого рода перераспределение делает государство более восприимчивым к импульсам, идущим снизу и сверху, это означает не что иное, как «двойную демократизацию».[88]
Не отрицая роли национального государства. они в то же время гораздо в большей степени, нежели это делают сторонники модели участия, склонны к позитивной оценке «космополитических ценностей» и «космополитического плюрализма»а также «транснациональных систем управления».[89]
В отношении к государству благосостояния сторонники англо-саксонской модели склонны более жестко разделять «государство социальных инвестиций», на которое они предпочитают не жалеть средств, и «государство воспомоществования», призванное помогать слабым и обездоленным. Не принимая неолиберальной концепции «страховочной сетки» и не предлагая покончить с «государством благосостояния», они в то же время стремятся говорить и писать не столько о перераспределении доходов, сколько о «перераспределении возможностей». Соответственно, их идеал - это «включенное общество», в котором государство благосостояния как бы перерастает в «общество благосостояния».
Как и «общество участия», «включенное общество» - это скорее вектор возможного развития, нежели детально разработанная и теоретически выверенная модель будущего общественного устройства. Тем не менее, можно почти не сомневаться в том, что основные концептуально-теоретические и политические дискуссии будут идти прежде всего по этим двум линиям.
Разумеется, так же как и в рамках «германской» модели, в «англо-саксонской» модели присутствует своя страновая специфика. В позициях британских лейбористов, в частности, можно довольно легко обнаружить некоторые моменты, характерные для их западноевропейских партнеров.
Вполне вероятно, что в перспективе, и возможно не очень отдаленной, произойдет более или менее ощутимое дальнейшее сближение позиций, при котором начнет обретать отчетливые очертания и «генеральная» социал-либеральная модель. Тем более что, идущие в СДПГ и других европейских партиях дискуссии свидетельствуют о наличии серьезных импульсов в сторону либерализации германской модели.
Очевидно, что и российской социал-демократии, а она рано или поздно «высветится» на политической арене, придется не просто декларировать свою приверженность пока еще не определившейся «генеральной» модели, но и выбирать одну из двух прорисованных выше «подмоделей». При этом вовсе не исключено, что это будет не просто выбор «готовой формы», а достаточно сложный процесс «примерки» и «подгонки», в ходе которого может сформироваться и достаточно оригинальная собственно российская «подмодель».
х х х
Как уже отмечалось в самом начале очерка и как это видно из самого его содержания, пока еще трудно сказать, каким в течение ближайшего времени станет новое кредо и как будут складываться отношения в заметно расширяющемся поле социал-демократии. Хотя многие параметры и направления ее развития уже выявились, базовые ценности, на которые она начинает ориентироваться, выглядят все еще достаточно расплывчатыми. Существенным моментом неопределенности является и столь несвойственное для социал-демократии затишье во внутрипартийной борьбе, которое не может продолжаться бесконечно долго. А это значит, что впереди нас ждут, скорее всего, не только количественные, но и качественные изменения и в том числе, возможно, в направлении более позитивного отношения к марксистской общественно-политической мысли, развитие которой, несмотря на переживаемый ею кризис, будет, вне всякого сомнения, продолжаться.