Заметки 3

/Двуликость кафковского страха: как его интерпретирует Вилли Хаас и как этот страх через нас проходит. Страх -это не, как боязнь, реакция на что-то, страх — это орган./

/"Непроницаем был мир всех важных для него ве­щей"./

Имена у Кафки как конденсаторы содержаний его па­мяти. Противоположность ассоциативной манере пись­ма. Имена в народной литературе — значение Йозефа К.

Для Кафки это вроде его "Книги о Фаусте". Разли­чие в полагании целей; различие в развязке. И в итоге же от фаустовского немного остается. И это творение, как и все кафковские, скорее о поражении и неудаче. "Как

ни делай - все не так". Но в этой неудаче, где-то в са­мом осадке ее, на самом донном слое животной твари, в крысах, навозных жуках и кротах, готовится и зреет новое понимание человечности, новый слух для новых законов и новый взгляд на новые отношения.

/Несколько недель назад вышел новый томик Каф­ки "Как строилась Китайская стена"./ Не думаю, что им до конца исчерпан ряд произведений, в которых твор­чество этого человека — почти все в виде посмертного на­следия — будет приходить к живущим. Нам еще по мень­шей мере предстоит дождаться вариантов и разработок к полуоконченным большим вещам, прежде всего к "Зам­ку". Кем был Кафка, об этом ни сам он не желал со всей отчетливостью сказать, — о нем, к примеру, можно бы­ло бы сочинить легенду, что это был человек, беспре­рывно занятый исследованием самого себя, но ни разу не удосужившийся взглянуть в зеркало, — ни сам он не желал об этом сказать иначе, как полушепотом, пугли­во и невнятно пробормотанным инициалом К. — первой буквой своей фамилии, ни мы этого не знаем. Так что и вы от меня этого не узнаете. /

/Будь у нас время чуть подробнее заняться вопроса­ми формы, тогда многого можно было бы ожидать от доказательства тезиса, что большие вещи Кафки — это не романы, а рассказы./

/А вот я скорее склонен узнать в этой деревушке, рас­положившейся у подножия замковой горы, деревню из одной талмудистской легенды./

/Посмертная слава и то, как она соотносится с кон­фиденциальным характером произведений Кафки./

/Толкование "вины" в "Процессе": забвение./

/С другой же стороны, похоже, столь же неразреши­ма и задача высших властей доказать человеку его вину. И тогда получается, что их положение, несмотря на то, что они готовы на все ("Замок", с. 498), столь же безна­дежно, как и положение человека, спрятавшегося в глу­хой обороне./

/Три романа об одиночестве — если угодно. Только это одиночество не романтического толка. Одиночество, ко­торым отмечены его герои, — это одиночество, навязан­ное извне, а не идущее изнутри, душевное и духовное оди­ночество./

Насколько же низко пали высшие, если они теперь на одной ступени с низшими, а люди между ними где-то посередине. Тут между существами всех рангов каф-ковской иерархии царит тайная солидарность страха. И с каким облегчением встречает Кафка Санчо Пансу, который проламывает человеческий выход из этого про­мискуитета. (Ср. историю о Флобере "ils sont dans le vrai"*.)23

/То, что книги эти остались незавершенными, - это и есть, пожалуй, торжество благодати в этих фрагментах./

"Обычная путаница" (24) - это, вероятно, одна из пьес, что идут в Открытом театре Оклахомы. Кстати,

* "Они правы" (франц.)

этот рассказ дает такой же яркий пример искажения вре­мени, как и "Соседняя деревня"25.

У Кафки очень часто низкие потолки в помещени­ях буквально заставляют людей принимать согбенные позы. Словно они согнулись под неким бременем, и это бремя, несомненно, — их вина. Впрочем, иногда в их распоряжении имеются подушечки, чтобы легче бы­ло упираться в потолок затылком и шеей. То есть они научились к этой своей вине приноравливаться даже с удобствами. Когда они являются в судейские прием­ные, им там очень жарко; даже слишком жарко, если по правде, но зато, главное дело, не мерзнешь, так что и в этом тоже можно найти некоторые удобства и уют. То, что благодаря таким вот пассажам всякий уют и всяческие удобства приобретают весьма двусмыслен­ное освещение, вполне в духе Кафки. См. "Превраще­ние": там насекомое под кушеткой не может поднять голову.

Щели в дощатой стене обезьяньей клетки и в доща­той двери Титорелли.