...Кафке... было бы полезно, перед окончательной доработкой рукописи присмотреться к работам Иеронима Босха, чьи монстры... состоят в родстве с монстрами Кафки.
...Георга Шерера... *
"Созерцание"
/Как вырастают произведения Кафки. "Процесс" из "Приговора" (или из "У врат закона", да и "Стук в ворота" сюда же относится). "Америка" - из "Кочегара"./
/Имена людей с удивительной деловитостью запечатлевают притязания написанного на буквальное истолкование./
Истинный ключ к пониманию Кафки держит в своих руках Чаплин. Как Чаплин дает ситуации, в которых уникальным образом сопрягаются отторгнутость, с обез-доленностью, вечные человеческие страдания - с особыми обстоятельствами сегодняшнего существования, с бытием денег и больших городов, с полицией и т. п., так и у Кафки любая случайность обнаруживает янусовскую двуликость, абсолютно непредумышленную - то она совершенно вне истории, а то вдруг обретает насущную, журналистскую актуальность. И рассуждать в этой связи о теологии в любом случае имел бы право только тот, кто проследил бы, изучил бы эту двойственность, а уж никак не тот, кто прикладывает свои концепции только к первому из этих двух элементов. Кстати, эта своеобразная двухэтажность точно в таком же виде проявляется и в его повествовательной оптике, которая, наподобие народного календаря и следит за эпическими фигурами с той — граничащей с абсолютной безыскусностью — наив-
* Фрагментарность данного абзаца объясняется состоянием рукописи (верхний угол листа оторван).
ной простотой, какую можно обнаружить только в экспрессионизме.
/Два принципиальных заблуждения в попытке приблизиться к миру Кафки — непосредственно естественное и непосредственно историческое толкования; первое представлено психоанализом, второе — Бродом./
/Описательное определение в философии дао: "Ничто, которое только и обеспечивает пригодность и существование Нечто", по манере и тону очень близко многим высказываниям и речениям Кафки. (Его Санчо Панса как даосист.)/
/"Только полнота мира, она одна и является для него действительностью. Всякий дух должен быть овеществлен и обособлен, чтобы получить здесь место и право на существование... Духовное, если оно вообще и играет какую-то роль, становится духом, призраком. А духи превращаются в совершенно обособленных индивидуумов, каждый со своим именем и каждый на свой лад привязанный к имени их почитателя... Полнота мира ничтоже сумняшеся переполняется еще и их полнотой... Беспечно усугубляя эту давку, все новые и новые духи поспешают к старым... каждый со своим именем и на особицу от остальных". Впрочем, речь в данной цитате вовсе не о Кафке, а о... Китае. Так Франц Розенцвейг описывает китайский культ предков ("Звезда избавления", Франкфурт-на-Майне, 1921, с. 76—77), а поразительная схожесть, которую приобретает мир Кафки в свете сопоставления с этим китайским культом,
подсказывает допущение, что за образом отца в произведениях Кафки скорее надо бы искать представление о предках — равно как, впрочем, и их противоположность, то есть представление о потомках./
/Оскар Баум в статье в "Литерарише Вельт" говорит о конфликте каких-то обязательств, которые человек у Кафки в себе вынашивает. Насколько шаблонно это представление, настолько же поразительно рассуждение, которое Баум непосредственно из него выводит: "Трагизм несовместимости этих обязательств неизменно воспринимается у Кафки почти с жутковатой усмешкой - как вина героя, причем вина, опять-таки, предельно понятная и почти само собой разумеющаяся". И вправду, мало что еще столь же характерно для Кафки, как этот косой взгляд, который он то и дело бросает на все скверное, докучливое, порочное как на нечто надоевшее, но вместе с тем и привычное./
В героях Кафки более чем заметно нечто, что можно было бы обозначить как медленную гибель праздности. Праздность почти неотъемлема от одиночества. Нынче, однако, одиночество перешло в состояние брожения. И лучше не стоять у него на дороге.