Сколько человека ни воспитывай, а он всё одно хорошо жить хочет,- бормотал Петя, в который уже раз окрестности озирая.
Вокруг него было всё то же, что и обычно: степь — с одной стороны, лес — с другой, впереди «линией мутной синь небесная с пылью дорожной сливаются. Дорог перекрёсток с глыбой каменной на распутье, а на ней Петя, взгромоздившись, руку козырьком прикладывает — высмотреть что-то вдали силится.
Не высматривалось, однако, ничего путного.
— Э-эх, хе-хе... — кряхтел Петя, с глыбины на животе сползая. — Вот уж точно сказано — одного яйца два раза не высидишь.
— Где же теперь другое яблочко-то с блюдечком волшебным сыскать? — вопрошал он себя. — Может, и нет их более в природе сказочной-то...
— Глупость — это не отсутствие ума, — вздохнул он, пыль с одежи стряхивая. – Это ум такой и есть.
Присел подле камня придорожного, ветрами обветренная дождями обмытого, временем разъеденного. Надпись указательная на нём смылась давно. Каким-то умником шутейным вкривь и вкось теперь было начертано: «Направо пойдёшь — к себе попадёшь», «Налево пойдёшь—собою ж настигнут будешь», «Прямо пойдёшь — никуда от себя не денешься».
Хмыкнул только Петя, чужое художество читаючи.
— ...А ведь точно, — сказал удивлённо, — сколько уж дней туды-сюды шляюсь, а задуматься — так ведь в себе ж самом и блуждаю... А смысла в том – ни на грош. Счастья поиски — они и есть основной источник несчастья...
— ...А вот старуху всё никак из неволи не вызволю, — опечалился, вспомнив, — гложет совесть за то, которую ночь спеть спокойно не получается...
Прямо на камне, на уровне лица Петиного, прорисовалась улыбка кошачья. В голове у него уркнуло мягко, голос смешливый раздался:
— Если гложет совесть тебя по ночам, днём спать попробуй, — раздался негромкий кошачий смех, — но учти: как совсем совесть грызть тебя перестанет, так с голоду и помрет. Совсем тогда бессовестным заделаешься...
Петя засмеялся вместе с Мявом, обрадованный его приходам.