О.М. Фрейденберг так описывает работу мифа в сознании первобытного человека: "Тотемистическое мышление не каузально; оно творит слова не в логической причинной связи с содержанием слова, не по реальной роли предмета..., напротив, здесь не только нет никакой причинной зависимости между назначением предмета и его наименованием, но имеется между ними полный логический разрыв. В самом деле, по какому принципу происходит наречение предметов при тотемизме? какие признаки предмета ложатся в ту эпоху основой словообразования? Вот в том-то все и дело, что мифологическое (мифотворческое) мышление не определяет предмета со стороны его признаков. (...) Оно берет любой предмет, имеющий реальные признаки величины, цвета, качества, назначения и т.д., и наделяет его образными, воображаемыми чертами, идущими мимо признаков предмета. Так, левый означает смерть, правый - жизнь, красное - воскресение или зной, сосуд - зверя или город и т.д. Тут, следовательно, решающую роль играют не признаки предмета, а его семантика. Значимость заменяет признаки; всякая значимость и есть признак" [34].
Итак, миф не реконструирует объект, но дает ему имя. Но именно потому реальность мифа может быть описана как демиургичная реальность: давая имена окружающему человека миру, миф как бы творит этот мир впервые - творит его как культурный, как насыщенный особыми культурными смыслами.
В самом деле, в мифе человек поименовывает мир, а, значит, наделяет САМ МИР чертами своей субъективности. Дать имя -значит создать. Создать - значит, дать имя. Такова логика мифа. Что дает это тотальное мифологическое поименование мира? Что прибавляет к человеческому существованию в мире тот факт, что у всего сущего появляются имена? Что прибавляет к человеческому существованию тот факт, что у каждого предмета появляется некий особый, мифологический семантический шлейф, заведомо не расшифровываемый в ситуации наблюдения за жизнью данного предмета, а предполагающий знакомство с некоей культурно-знаковой ситуацией? Зачем нужны человеку эти имена сущего, из которых будто бы происходит мир? В каком-то смысле из этих имен действительно происходит мир; однако не как естественно-природный мир, а как мир, покрытый культурной семантикой. Населяя мир именами, каждое из которых изначально есть имя собственное, человек заставляет мир подчиняться логике имени, а, значит, логике своей субъективности. А в результате мир становится субъективным, мир становится собственным, мир становится личным.
Это и есть не что иное, как мифологический способ организации объекта в культуре. Тот способ организации объекта, который позволяет сделать любой объект интересным для человека. Миф - это ложное имя, имя, которое не соответствует объективной сущности предметов и явлений, дается им как бы случайно, "мимо" их действительных, объективных, природных качеств -однако именно это, глубоко необъективное имя, ровным счетом ничего не говорящее об объекте поименования, делает тот или иной объект культурно интересным: имя есть дразнящая тайна, которая вызывает потребность в семантической его дешифровке. Мифологическое имя - это искусственный знак, навязанный объекту в культуре. Знак того, что объект обладает какой-то над-прагматической ценностью, знак того, что объект интересен. Вначале - как слово языка, коррелирующее с объектом и обладающее параллельной культурной семантикой, и уже только потом -как та ПРЕДМЕТНАЯ ТЕНЬ слова, которая как бы отбрасывается словом в виде реального предмета.
Так, язык первобытного человека субституируется, в первую очередь, как чрезвычайно разветвленная система собственных имен, которыми поименована вся окружающая этого человека реальность. Но это имеет беспрецедентные познавательные последствия. Ведь у первобытного человека нет оснований проявлять интерес к предметному миру самому по себе: с какой стати, собственно говоря, он должен интересоваться тем, что не имеет отношения к его непосредственным жизненным потребностям? Но зато с самого момента своего рождения человек сталкивается с миром культурных имен - имен, приданных всей окружающей его предметной реальности вполне случайным и необязательным образом. И это как раз то, что создает познавательную интригу.
Точно так же и для ребенка задача дешифровки кодов взрослой коммуникации вводит в орбиту его познавательного внима-
ния всю ту предметную реальность, которая так или иначе коррелирует с миром культурных имен. И именно задача расшифровки мира культурных имен становится главным стимулом к формированию у ребенка бескорыстной познавательной активности.
Таким образом, человеческая культура выступает изначально отнюдь не как отражение объективной реальности. Скорее, она может быть рассмотрена в качестве, так сказать, встречного мира (мира произвольных имен), который субъективно навязывается окружающей человека реальности, и, тем самым, становится основой для формирования у человека потребности в ПОЗНАНИИ поименованных предметов объективного мира. И в этом - подлинная тайна человеческого познания.
Вначале возникает культурное имя предмета, творимое МИМО реальных признаков предмета как некий культурно-семантический шифр, но создающее некую познавательную интригу. И только потом оболочка культурного имени наполняется конкретным предметным содержанием, обрастает, так сказать, плотью реального предмета.
Суть того, что мы называем познавательной интригой в онтогенезе ребенка, как раз и состоит в формировании у ребенка потребности В ДЕШИФРОВКЕ КУЛЬТУРНОГО КОДА С ПОМОЩЬЮ ПРЕДМЕТА. Потому что реальный предмет - это единственная опора, которая позволяет маленькому ребенку дешифровать таинственную (=мифологическую) семантику того или иного имени, представленного в языке мира взрослых. А расшифровка имени -это то, что дает ему доступ в мир взрослой коммуникации.
Таким образом, в диалоге между именем-оболочкой, не несущим в себе ни грана предметного содержания, и реальными качествами предмета рождается индивидуальная трактовка семантики того или иного культурного имени. И это с самого начала многоуровневая семантика.
Впрочем, здесь мы сталкиваемся еще с одной существенной трудностью.
Легко сказать - дешифровать культурный код с помощью предмета. Однако вот вопрос: ЧТО за предметы открываются взгляду ребенка? С какого конца подходить к тому или иному предмету, с именем которого приходится сталкиваться ребенку?
Дело в том, что взгляду маленького ребенка любой предмет внешнего мира открывается весьма фантасмагорическим образом.
Скажем, что такое стол для полуторагодовалого малыша? Разумеется, в первую очередь он явлен ему... своими ножками или бахромой спускающейся до полу скатерти. Стол - это предмет, под которым удобно спрятаться. Это предмет, который удобнее всего исследовать СНИЗУ, с внутренней стороны столешницы.
Наружная сторона стола также является маленькому ребенку существенно иначе, нежели взрослому. Ребенок фиксирует свое внимание на деталях, на которые взрослые не обращают внимания, и, наоборот, опускает те обстоятельства, которые представляются абсолютно существенными для любого взрослого.
Ну, а самое главное заключается в том, что, сколько бы ни исследовал ребенок стол, он не найдет в этом столе самого главного - его тайного культурного шифра, связанного с функциональным культурным назначением последнего. А этот культурный шифр и есть не что иное как культурная мифология (или, точнее сказать, мифосемантика) стола, т.е. та его особая нагрузка, которая понятна только в культурном контексте. Это тот семантико-мифологический шлейф, который тянется за именем "стол" в любой реальной культуре, но при том не имеет никакого реального предметного денотата. В результате чего представитель культуры, в которой не существует феномена стола и феномена стула не сможет, исходя только из исследования его вещественной материи, дешифровать эту его мифологическую нагрузку. -
И все это обрекает детское конструирование семантики любого имени с помощью предмета на чрезвычайно высокий уровень фантасмагоричности, и произвольности. Говоря другими словами, ребенок неизбежно создает СВОЙ миф стола, далеко не совпадающий с тем мифом стола, который бытийствует во взрослой культуре. И хотя, скажем, трехлетний ребенок уже очень много знает про имя "стол", и очень много знает про конкретные столы, которые его окружают, его личный миф стола, шлейф его индивидуальных семантических ассоциаций со словом "стол" чрезвычайно отличается от той мифосемантики стола, которая есть в культуре. Но другого пути восхождения к культурному мифу нет - ведь в самом предмете мифа не содержится! И потому, сколько бы ребенок ни исследовал предметы, коррелирующие с именем "стол", сколько бы он ни всматривался в них, он не сможет найти в них самих ни грана того культурного мифа, который эти предметы сопровождает или обволакивает. И оттого он вынужден создавать СОБСТВЕННЫЙ МИФ стола, а затем этот миф все больше и больше корректировать, примеряя к различным семантическим контекстам, в которых используется слово "стол" в речи взрослых.
Итак, культура с самого начала носит произвольный характер по отношению к объективному миру. Она создается как мир глубоко равнодушных к логике реального мира имен. И этот ее абсолютный творческий произвол по отношению к реальному миру является ее исходной и принципиальной характеристикой: она с самого начала построена не по логике объективного мира, а по логике полного произвола. И лишь после того, как какой-то первоначальный произвольный мир имен (= мир культуры) создан, и, тем самым, дотоле нейтральные предметы становятся предметами, несущими в себе ключи к семантике загадочных слов, оказывается возможно постепенное восхождение к сущности предмета. Не только к культурной, но и к природной. Восхождение к предмету во всей его реальной многосторонности. А, значит, своеобразное конструирование предмета в культуре.
Получается совершенно поразительная вещь. Ведь на САМОМ-ТО ДЕЛЕ предмет не может быть средством расшифровки имени, поскольку имя дано совершенно произвольно, "мимо" свойств реального предмета. Однако имя предмета, активно циркулируя в речи взрослых, предстает сознанию ребенка как некая загадка, тайна, которую нужно расшифровать. А коль скоро эта тайна определенным образом коррелирует с тем или иным предметом (что отчетливо видно из различных ситуаций употребления этого слова, начиная с элементарного указания: "это - стол!"), приходится осуществить некую познавательную активность в отношении данного предмета, дабы с его помощью расшифровать загадку слова, загадку имени этого предмета.
Но и, тем самым, предметно наполнить словесную оболочку и создать образ индивидуальной семантики этой словесной оболочки, которая может быть сколь угодно глубокой. И это будет отправная точка для бесконечно длинного семантического диалога с этим именем и с семантическими трактовками этого имени, существующими у других людей. Потому и получается так, что имя, слово, миф существуют (в пространстве культуры) как бы... раньше самого предмета.
Имя (слово, миф) есть акция первичного творческого произвола в культуре. Имя абсолютно первично в культуре. Поименование есть первая акция культуры. И лишь после начинается трудная работа, когда с помощью реального предмета конструируется многоуровневая семантика этого имени. И возникает проблема диалога как проблема понимания чужой семантики.