Итак, нами сформулирована гипотеза, что древнейшая каменная индустрия - это стихийное производство первичных знаковых систем, выступающих материальной основой формирования и существования первичной вещной мифосемантики; что галечные псевдоорудия - это первичные вещные конструкты, на которых держится феномен зарождающегося ПРАМИФА, т.е. некоей особой, сверхчувственной смысловой реальности, "прячущейся" за поверхностью расколотой гальки. Этот прамиф есть память об экзистенциально значимом переживании, которое оказывается намертво сцеплено с неким искусственным галечным разломом и становится предметом ПРАКУЛЬТОВОГО к себе отношения, т.е. отношения как к некоей сверхценности. И, между прочим, с помощью системы этих первичных прамифов человек осуществляет постепенную смысловую, мифологическую иерархизацию окружающего его вещного мира по параметрам его МИФОЛОГИЧЕСКОЙ, т.е. абсолютно искусственной и условной, абсолютно субъективной значимости. Ведь сколотые гальки - это ЛИЧНО значимые гальки, и эти лично значимые гальки формируют своего рода силовые линии смыслов, вдоль которых и происходит постепенное упорядочивание всей предметной реальности. И это есть не что иное как первично мифологическое упорядочение мира.
Но если происхождение галечных псевдоорудий не связано с утилитарностью, а связано с формированием первичного мифо-семантического пространства, то значит ли это, что утилитарное использование галечных псевдоорудий вообще не происходит? Разумеется, нет. Есть все основания предполагать, что по мере развития первичных знаковых систем и накопления более или менее обширных арсеналов галечных псевдоорудий, являющихся предметом пракультового к ним отношения, феномен спорадического применения некоторых из них в утилитарных целях в конце концов возникает. Но если это и происходит, то утилитарно используется уже не просто нейтральный камень, а камень, насыщенный сложной мифосемантикой.
То, что меточные камни могут использоваться в утилитарно-прагматических целях, в качестве орудий - несомненно, и наверняка это происходит уже в олдувайскую эпоху. Однако суть дела заключается в том, что по своему происхождению это все же не орудия, а знаки, вовсе не предназначенные исходно для орудийной деятельности. И хотя с развитием галечной индустрии неизбежно наступает момент, когда эти знаковые камни начинают использоваться вполне прагматичным образом, отнюдь не в этом суть их происхождения. По своему происхождению и исходной культурной нагрузке создаваемая хабилисом галечная индустрия - это именно знаковая индустрия. Это индустрия каменных меток, которые становятся основанием выстраивания первичных форм упорядочения предметного мира, а вслед за тем и социальной коммуникации. Но ни в коем случае это не индустрия орудий труда, ни в коем случае это не индустрия, предназначенная для изготовления орудий как утилитарных предметов. Принципиально важно подчеркнуть, что орудийность не являлась и не могла являться функционально первичным качеством этих камней, а если и возникала, то возникала как своего рода надстроечная конструкция, как функция второго порядка.
Вместе с тем, ключевым обстоятельством понимания феномена культуры, и, в частности, феномена утилитарного измерения культуры (коль скоро такое утилитарное измерение культуры безусловно существует), является то, что древнейший человек начинает утилитарно использовать не просто какие-то случайные природные обломки, а исключительно те предметы, которые уже имеют культурное измерение, обладают какой-то встроенной мифосемантикой.
Я уже писал о несостоятельности распространенного среди антропологов мнения, будто периоду изготовления искусственных орудий труда предшествовал период использования в орудийных целях неких естественных каменных обломков или обломков костей. Ведь прежде чем научиться видеть естественные обломки и прежде чем научиться ими утилитарно пользоваться, человек должен быть культурно возделан. И вот как раз это доутилитарное культурное возделывание человека и происходит на этапе создания первичной меточной культуры галечных псевдоорудий.
Итак, вначале прачеловек изготавливает не орудия, а каменные знаки-метки, и лишь значительно позже, уже создав мир первичной каменной культуры, уже насытив некоторые каменные обломки первичной мифосемантикой, он обнаруживает особую способность этих каменных обломков выполнять какие-то утилитарные функции. И обнаруживает он эту удивительную способность не у природных безликих обломков, а у тех обломков, которые уже обладают мифосемантическим лицом, являясь результатом его собственной, меточной деятельности.
Чрезвычайно трудно ответить на вопрос, насколько рано возникает орудийное измерение меточных камней. Вполне возможно,
что прошло немало времени, прежде чем некоторые хабилисы начали использовать некоторые меточные камни в генетически нехарактерной для этих камней орудийной роли. И, думается, это было ошеломляющее открытие архантропа, когда он обнаружил, что меточные камни, несущие на себе важную мифологическую информацию, можно помимо всего прочего использовать в неких утилитарных нуждах.
Подчеркну: речь идет не о изготовлении орудий а всего-навсего об использовании уже изготовленных знаковых камней в орудийной функции. Ведь интеллект и практический опыт хабилиса, как это было показано выше, остаются совершенно недостаточными для какой бы то ни было целенаправленной и сознательной деятельности по изготовлению орудий. И потому на протяжении всей олдувайской эпохи не может быть еще никакого целенаправленного изготовления орудий, не может быть никаких прагматических, утилитарных целей - все это слишком сложно для интеллекта вчерашнего австралопитека, еще не прошедшего школу культуры. Сознательное изготовление орудий требует многоуровневого целеполагания и способности осуществлять надбиологический выбор, а хабилис к этому совершенно не готов. Однако уже сам факт изобретения утилитарности следует признать революционным. Открытие того обстоятельства, что меточный камень помимо своих прямых, знаковых обязанностей может быть применен в дело и выступить в роли, допустим, инструмента для разделки мяса - это открытие, значимость которого невозможно переоценить. И, чтобы такое открытие произошло, потребовалась, вероятно, не одно поколение, в течение которых происходило своеобразное возделывание предчеловека в процессе создания им культуры меточных камней. За это время сформировались совершенно новые интеллектуальные и психофизиологические параметры хабилиса, приблизившие его морфофизиологическую организацию к организации питекантропа, и это стало одним из условий того, что он оказался способен к открытию орудийного измерения галечных псевдоорудий. Что ж, как бы ни казалось это неожиданно, способность к изготовлению неутилитарных меточных камней является гораздо более простой вещью, нежели способность к их утилитарному использованию. Ведь чтобы оставить каменную метку, не требуется столь сложного интеллектуального опосредования, как это предполагает изготовление любых, даже самых примитивных орудий труда. .
Так или иначе, но то, что открытие утилитарного измерения меточных камней - это все-таки заслуга хабилиса, едва ли может быть подвергнуто сомнению. Во всяком случае приходящая на смену олдувайской ашельская индустрия, созданная наследником хабилиса питекантропом, уже однозначно является орудийной, т.е. однозначно является индустрией по производству орудий труда, поскольку в ашельской индустрии мы впервые встречаемся с феноменом инвариантных орудийных форм. Но понятно, что индустрия, основанная на идее орудийного инварианта,
не могла возникнуть из ничего. Требовался определенный (и достаточно длительный) подготовительный период, когда еще не было идеи инвариантной орудийной формы, но уже существовал феномен утилитарности. Поэтому резонно предположить, что, если в самом начале Олдувая изготавливаемые хабилисом предметы имели исключительно знаковую функцию, то по мере развития олдувайской культуры, по мере развития меточного производства каменные знаки должны были все чаще становиться предметом практического использования.
Впрочем, на первых порах такого рода использование носит заведомо случайный и необязательный характер. Хабилис - это существо, которое пока еще не способно осуществлять сознательный утилитарный выбор среди изготовленных им осколков, пока еще не способно осуществлять операцию интеллектуального примеривания изготовленных осколков к той или иной практической ситуации. Как уже отмечалось, такая операция интеллектуально сложна и потому недоступна для неразвитого интеллекта вчерашнего австралопитека. Кроме того, чтобы она была возможна, нужны какие-то базовые культурные образцы. Поэтому на первых порах открытие утилитарности заключается в том, что хабилис просто начинает всячески манипулировать имеющимися в его распоряжении мифосемантическими камнями, и в результате открывает те или иные утилитарные возможности этих мифосемантических камней.
Иначе говоря, хабилис начинает манипулировать не со всяким природным камнем (природный камень ему по-прежнему неинтересен: утилитарные возможности этого камня ему еще неизвестны, коль скоро их еще только требуется изобрести, а какой бы то ни было личностный мифосемантический смысл у этих камней заведомо отсутствует), а лишь с таким камнем, который как бы помечен личностным мифом, у которого есть, так сказать, мифосемантическое лицо. Иначе говоря, хабилис осуществляет экспериментальные практические манипуляции не с абстрактно-бессмысленным природным камнем (а, как уже неоднократно подчеркивалось выше, у живого существа не может возникнуть интерес к камню, не имеющему прямого биологического смысла), но со СМЫСЛОНЕСУЩИМ камнем - камнем, у которого уже есть персональное имя и персональная мифосемантика. И это объясняет парадокс возникновения абиологического интереса у биологического существа.
Итак, хабилис вовсе не решает задачу подбора каменного осколка под решение той или иной практической задачи (повторяю, такой подбор сверхсложен в интеллектуальном отношении и для хабилиса невозможен), а просто играет, просто манипулирует с некоторым обломком камня, но не с любым, а с таким, который имеет для него какое-то мифосемантическое значение, и уже в процессе этих манипуляций обнаруживает утилитарные возможности этого обломка. При этом первоначальная мотивация к камню, заставляющая хабилиса экспериментировать, то
бишь играть и манипулировать, носит у него совершенно внеутилитарный, мифосемантический характер.
Все, что есть исходно у знакового камня - это загадка его тайной мифосемантики - загадка того переживания, которое актуализуется при взгляде на галечный скол. Это переживание как бы извлекается из камня в процессе своеобразного диалога с ним. Но эта мифосемантика принципиально не может быть извлечена как нечто абсолютно ясное: о ней все время приходится интуитивно догадываться, и оттого знаковый камень - это всегда таинственный камень. Эта таинственность, эта загадочность и является причиной того, что в отличие от обыкновенных камней, т.е. обломков, имеющих естественное происхождение, знаковый или меточный камень - это камень, который вызывает к себе повышенный интерес. Он не просто значим, он ЗАГАДОЧНО значим. Он ПРИТЯГАТЕЛЕН самим фактом своей сверхчувственной сущности - сущности, заключающейся в том переживании, которое актуализуется с помощью этого камня, и которое окутывает данный искусственный осколок некоей мифосемантической дымкой. И это безусловно достаточное основание для совершения самых разнообразных манипуляций в отношении такого мифосемантического камня.
В этом и заключается суть: знаковый камень обладает априорной, доопытной, мифосемантической ценностью, и это обстоятельство объясняет парадоксы, связанные с возникновением орудийного производства.
В частности, становится понятно, почему хабилису совершенно не интересен естественный, природный каменный арсенал, в котором, как уже говорилось, можно обнаружить камни самых различных конфигураций. Казалось бы, нет ничего проще: подобрать тот или иной камень со сколом и использовать этот острый скол с той или иной целью. Однако в том и состоит суть дела, что хабилис, как и обезьяна, попросту не видит того, что тот или иной камень имеет утилитарную конфигурацию. Ведь феномен утилитарной конфигурации еще нужно открыть, а чтобы совершить такое открытие, нужен, как минимум, определенный практический опыт. Откуда может возникнуть само представление об утилитарных возможностях той или иной конфигурации каменного осколка, представление о том, что та или иная форма, та или иная конфигурация могут оказаться полезными, если пока еще отсутствуют какой бы то ни было практический опыт, способность к абстрактному моделированию и какие бы то ни было базовые культурные образцы для осуществления выбора. Увидеть утилитарный потенциал того или иного обломка способен только глаз, возделанный опытом, а откуда этому опыту взяться, если предположить, что каменная индустрия с самого начала утилитарна?
А так - все становится на свои места. Хабилис с самого начала производит не утилитарные, а, так сказать, ценностные камни, т.е. камни, обладающие мифосемантической ценностью. Ему абсолютно не интересны камни, которые не являются знаками, ко-
торые не несут в себе ни грана мифосемантики, которые созданы самой природой и разбросаны в изобилии вокруг. Какой бы потенциально утилитарной формой эти камни ни обладали, они для хабилиса принципиально безлики и потому принципиально не интересны; не удивительно, что он демонстрирует к ним равнодушие не меньшее, нежели то, которое демонстрирует по отношению к камням любая обезьяна. Хабилис просто не способен увидеть потенциально утилитарную форму произвольного природного осколка, потому что ему просто-напросто неизвестны те виды деятельности, в которых эта форма могла бы быть применена. Точно так же, как не способен увидеть эту потенциально утилитарную форму представитель высших обезьян.
Но зато камни, нагруженные какой-то мифосемантикой, камни, являющиеся знаками - это камни, у которых есть свое лицо, есть свое имя, и, стало быть, это камни, способные вызывать к себе абиологический и одновременно доутилитарный интерес.