Итак, мы пришли к выводу, что именно питекантроп несет всю полноту ответственности за изобретение действительно утилитарного измерения каменной индустрии. Главным содержанием ашельской индустрии становится уже не производство индивидуальных меточных сколов, а воспроизведение неких универсальных орудийных форм и стоящих за этими формами универсально-функциональных схем, т.е. целенаправленное производство неких утилитарных абстракций, производство камней по образу и подобию неких функциональных образцов. Тем' самым заканчивается эпоха хабилиса - этого "романтика" палеолитичес-
кой эпохи, который в течение двух миллионов лет создавал культуру оббитых галек, вовсе не имея в виду возможность их утилитарного использования.
Но парадокс заключается в том, что утилитарность индустрии, создаваемой питекантропом, так же весьма условна и относительна. И, хотя питекантроп действительно создает индустрию подчеркнуто утилитарных форм, едва ли можно было бы утверждать, что в этом своем производстве он преследует сознательные утилитарные цели.
Ведь как уже отмечалось выше, производство, которым занимается питекантроп, это вовсе не производство, детерминированное какими-то практическими задачами. Производство здесь безусловно орудийно, но... совершается вовсе не потому, что этого требуют какие-то практические нужды, а исключительно потому, что деятельность по воспроизводству некоторого универсального образца возведена здесь в ранг своеобразного культа. И в этом состоит один из глубочайших парадоксов ашельского производства. Мысленный образец, по которому создаются здесь все новые и новые орудийные копии, - это своего рода священный образец, а главной движущей силой этого производства является потребность в воспроизведении некой обрядово-ритуальной схемы, а вовсе не целенаправленное изготовление некоего функционального предмета под возникающие жизненные потребности. На субъективном уровне питекантроп производит не столько орудия труда в нашем понимании, сколько, скорее, некие магические предметы, которые обладают способностью быть утилитарными. А это далеко не одно и то же! Он производит их по закону, предписанному ритуалом, а вовсе не в связи с теми или иными оперативными практическими потребностями. Он ни в коем случае не изобретает - он всего лишь транслирует схему, доставшуюся ему от предшествующих поколений.
По этой причине Homo erectus лишен какой бы то ни было свободы производства. Он уже открыл феномен функциональной формы, и это говорит о достаточно высоком уровне его абстрагирующей способности, но он не волен изменить эту функциональную форму по личному произволу, и, более того, он вовсе не стремится ее как-то откорректировать. Он заложник своеобразного культа функционального копирования. Он транслирует из поколения в поколения идею однажды найденной и возведенной в культ функциональной формы, и на протяжении сотен тысяч лет "штампует" эту функциональную форму.
Таким образом, демонстрируемое эректусом производство по образцу (или производство "по образу и подобию") - это одновременно и демонстрация его интеллектуальной мощи, и демонстрация его интеллектуальной ограниченности. Это одновременно демонстрация уровня его абстрагирующей способности и уровня несвободы, уровня зависимости от обрядово-ритуальных структур. Действительной ценностью для эректуса является не решение каких-то практических, утилитарных задач с помощью про-
изведенного предмета, а производство ради производства, или, точнее, производство ради ритуала. Это производство некоей утилитарно-функциональной формы, возведенное в статус магического культа.
Но как в таком случае появляется на свет сама эта утилитарно-функциональная форма и как объяснить несомненный факт ее эволюционного развития, который мы наблюдаем на протяжении всей эпохи господства эректуса (а это, ни много ни мало, целый миллион лет)?
Еще раз подчеркну, что олдувайская культура на протяжении более чем полутора миллионов лет своего существования вообще не знала феномена эволюционного технологического развития, что объясняется неорудийным, знаковым характером производимых ею предметов. Полтора миллиона лет производились галечные сколы, но невозможно обнаружить ровным счетом никаких признаков какого бы то ни было совершенствования производимых предметов. И в этом нет ничего странного в свете излагаемой гипотезы: созданная хабилисом меточная индустрия принципиально не утилитарна, она не знает никаких технологических схем, и в ней просто НЕЧЕМУ совершенствоваться. В самом деле, как может совершенствоваться... знак, который является самоценной реальностью?
И только с появлением представителя вида Homo erectus ситуация меняется радикальным образом. Возникает принципиально новая форма предметной деятельности, содержанием которой становится воспроизведение образца. Впервые возникает феномен технологического копирования, и, более того, возникает своеобразный КУЛЬТ копирования. И не удивительно, что в этой ситуации возникает принципиально новый культурный феномен - феномен эволюционного отбора производимых эректусом предметов.
Вводя идею эволюционного предметного отбора на ранних ступенях культурного генезиса я опираюсь на известные положения дарвиновской теории, развитые им в применении к эволюции живого мира. Известно, что важнейшей основой действия механизма эволюционного отбора в мире живой природы, согласно Дарвину, является принципиальная избыточность биологического материала, производимого живыми существами в процессе размножения. Любые живые особи производят потомство со своеобразным расчетом на то, что часть этого потомства погибнет. Это-то обстоятельство и является принципиальным условием того, что эволюционно прогрессивные признаки индивидуальной изменчивости в процессе отбора генетически удерживаются и закрепляются в процессе нового видообразования. За эволюционным прогрессом не стоит никакого стремления к сознательной селекции видов, никакого стремления к сознательному улучшению и совершенствованию каких-то биологических показателей. Просто есть случайные генетические изменения и избыточное потомство, часть которого - та, которая несет менее перспективные черты индивидуальной изменчивости, - оказывается обрече-
на на вымирание, тогда как другая, обладающая более перспективными индивидуальными особенностями, выживает и дает новое потомство, передавая ему по наследству свои генетические благоприобретения.
И тот же самый эволюционный механизм можно, по всей видимости, обнаружить на самых ранних ступенях культуры - тогда, когда Homo erect us, движимый обрядово-ритуальной, культовой мотивацией, начинает производить множество каменных орудий по образцу. И как раз тот факт, что это производство оказывается, согласно изложенной выше гипотезе, принципиально и заведомо избыточно с утилитарной точки зрения, является принципиальным основанием того, что в этой индустрии начинает действовать своеобразный естественный отбор - но не живого, а предметного материала.
Как уже отмечалось, с началом эпохи питекантропа начинается и медленная эволюция функциональной орудийной формы -от проторубила ко все более совершенным ручным рубилам позднего ашеля. Однако происходит это вовсе не потому, что питекантроп вносит в образ этой формы некие сознательные изменения. Деятельность по сознательному улучшению орудийной формы, т.е. сознательная изобретательская деятельность - это все еще слишком сложная деятельность для существа с интеллектом питекантропа. И оттого в эволюции функциональной орудийной формы, начинающейся в эпоху питекантропа, начисто отсутствуют резкие изобретательские скачки: эта эволюция носит сверхмедленный характер, т.е. происходит за счет микроскопических изменений - так, что изменения, доступные глазу, становятся заметными лишь на дистанции в десятки, а то и сотни тысяч лет. И это безусловно напоминает крайне медленный темп видообразования в живой природе.
Впрочем, не только в ашельской культуре, но и на протяжении всего палеолита совершенствование орудий труда подчинено принципу эволюционной постепенности. Тысячелетиями накапливаются технологические микроизменения, которые и приводят, в конце концов, к эволюционной трансформации орудийного арсенала палеолитического человека. Этот эволюционный процесс происходит чрезвычайно плавно: палеолитический человек не знает изобретательских скачков и технологических революций. Полтора миллиона лет орудийной эволюции, начавшейся в эпоху питекантропа и продолжавшейся вплоть до эпохи неолита - это процесс медленного накопления незаметных для глаза микроскопических изменений - так, что технологические отличия становятся видны только при временном масштабе в несколько тысячелетий. Такой эволюционный процесс - при полном отсутствии сознательной изобретательской деятельности - является ключевой характеристикой развития палеолитического производства, и оттого принцип утилитарной избыточности производимых предметов оказывается существенен на протяжении всей палеолитической эпохи. Феномен же сознательной изобретатель-
ской деятельности возникает, по-видимому, только в эпоху неолита, на заре цивилизации, и только с этого времени развитие материальной культуры начинает совершаться через каскады технологических переворотов и революций, совершаемых в течение жизни одного поколения.