Паисий Величковский и начало церковно-монастырского возрождения в России.

 

В глухой провинции начинается возрождение монашества, особенно в почти забытой форме старчества. Идет этот про­цесс от старца Паисия Величковского, ученика Киевской акаде­мии, который, не окончив ее, ушел в молдавские монастыри, а от­туда на Афон. Там он стал знаменит по своей духовной жизни, при­обретя более 800 учеников. С ними он занялся переводом на сла­вяно-русский язык греческих Отцов Церкви. Его ученики понесли и старческо-исихастскую монашескую школу и святоотеческие тру­ды в Россию. Часть из них возродила Оптину пустынь, которая в начале XIX века стала средоточием ду­ховности, центром переводов и возрождения святоотеческого богословия в России, в значительной степени с помощью своих учеников из высшего света - славянофилов братьев Киреевских, Хомякова, Аксаковых, Самарина и пр. Возрождение подлинно­го православного богословия началось не в латинизированных семинариях, а на периферии и среди богословствующих мирян. Однако и в официальной Церкви ат­мосфера менялась. Поклонником трудов св. Паисия был мит­рополит Петербургский Гавриил (Петров): он поддерживал монашеское возрождение, находился в переписке со старцем Паисием, способствовал напечатанию его «Добротолюбия».

В окружении Екатерины сторонником иночества былепископ, а позднее митрополит Московский, Платон (Левшин), законоучитель - Павла и его немецкой невесты. Когда Екатерина была покорена красноречием проповеди архимандрита Платона при посещении богослужения в Троице-Сергиевой лавре, а также его внешностью и спросила его, почему он стал монахом, он ответил «Из любви к просвещению». А когда он, будучи назначен на Тверскую кафедру в 1770 г., обнаружил, что бывший ректор Тверской семи­нарии, серб Макарий (Петрович), ввел там в 1764 г преподавание на русском языке и что его преемник Арсений (Верещагин) про­должил эту традицию, Платон приказал вернуться к латыни. Позд­нее он оправдывал латынь тем, что и так иностранцы считают рус­ское духовенство неученым, ибо оно не знает французского и немецкого языка. Если и латынь знать не будет, тогда священников будут ставить ни во что. В итоге стремление к молитвенному монашеству в нем возобладало, и он нехотя подчинился приказу Екатерины занять кафедру Московского митрополита. Но после о своем семи­летнем митрополитстве говорил, что застал московское духовенст­во в лаптях и обул его в сапоги; застал в сенях и ввел в гостиные. Это недалеко от истины. Платон заботился о повышении и материального, и культурного уровня, и социаль­ного статуса священства. Тем не менее он нашел себе и вообще чер­ному духовенству и епископату противника в лице духовника Екатерины протоиерея Иоанна Памфилова. В борьбе с мона­шеством и стремлении уравнять с ним белое духовенство Памфилов добился получения митры от Екатерины, создав прецедент награждения митрами белого духовенства - един­ственной в православном мире в этом смысле.

Пугачевский бунт и французская революция на­несли удар по оптимистическим ил­люзиям рационалистического просвещенчества. Русскому общест­ву конца XVIII века свойственно появление духовного го­лода, мистических исканий. Но культура, дух XVIII века как такового, и петровского наследия делал для вы­сшего света психологически невозможным обращение за духовной пищей к государственной Православной Церкви. Искали духовности в масонстве. Наиболее извест­ны масоны-просветители Шварц и Новиков. Послед­ний управлял издательством Московского университета и издавал сатирический журнал «Трутень», пока Екатерина не испугалась критики и себя, и своего двора в его сатирах и не сослала обоих, одновременно запретив масонство как таковое, хотя митрополит Московский Платон стоял горой за таких масонов. Проэкзаменовав по поручению Екатерины Шварца и Новико­ва, он сообщал ей, что хотел бы видеть таких христиан в среде ду­ховенства, какими являются поименованные масоны.

Где-то на полпути между этим мистическим масонством и пра­вославием стоял (вернее, бродил по всей стране) старчик Григо­рий Сковорода, своеобразный религиозный философ с православ­ной закваской и Киевской академией за спиной, но, скорее, воль­ный христианский мыслитель, чем богослов, который, умирая, за­вещал написать на своей могиле: «Мир меня ловил, но не поймал». Можно упомянуть, что и отец будущих учеников оптинских стар­цев, братьев Киреевских, был масоном. Масоном начинал свои ду­ховные поиски и сам Иван Киреевский.