Юрий Самарин (1819-1876), в истории русской Церкви при Петре видел столкновение романизма и протестантизма. И он видел в этом столкновении диалектическую встречу. Под давлением Хомякова, Самарин смягчил прямолинейную диалектичность первоначальных схем, разделял жизнь и сознание, и от этого начинал свой диалектический ряд. У Самарина диалектика, предполагающая в исходной точке раздельность, различал два нераздельные аспекта церковности: Церковь, как жизнь таинств, — и по этой стороне не допускал развития, — и Церковь, как школа. В Церкви «борющейся» (т. е. воинствующей) это натяжение никогда не будет снято, — пока не наступит торжество. Преимущество Православия - Церковь не притязает поглотить в себе науку и государство, признает их рядом с собой. Самарин замыкает Церковь в обособленный момент веры, ограничивает ее одним только религиозным моментом, религия не должна становиться философией. Но отсюда следует преимущество философии, только она может оградить неприкосновенность религиозной сферы, провести грань между разумом и верой. Неправда западных исповеданий - в нерасчлененности «отдельных сфер». Только Православие может быть оправдано современной философией. Как организм любви, Церковь не подлежит суждению разума. Богословское толкование вероучительных истин он считает условным, полнота и истина могут быть увидены только изнутри. Хомяков воспринимает богословие на живом фоне изначальной и неизменной перводанности.
Три периода русской философии:
Первая - три десятилетия, от средины двадцатых до средины пятидесятых годов — «замечательные десятилетия» русской романтики и идеализма. Эта эпоха перервана приступом противофилософских настроений.
Вторая эпоха совпадает со второй половиной XIX века: время «великих реформ». Это время решительных сдвигов и глубочайших переслаиваний в русском народе. Новое движение предваряется отрицанием. Действительный смысл «нигилизма» - всеобщее отрицание. Отрицали всякое «прошлое» вообще, историю. Русский «нигилизм» был самым яростным приступом антиисторического утопизма. Это был шаг назад, к авторитетам XVIII-го века, возврат к «природе» из «истории», включение человека в «естественный порядок» природы. Это было утопическое злоупотребление категорией «идеала». Они оставались в плену самого прописного морализма.
Потому и был так легок и быстр переход к откровенному морализму семидесятых годов. С этим связан социальный разрыв между творящим меньшинством и «интеллигенцией». К философии и к «метафизике» устанавливается пренебрежительное отношение, философов едва терпят. Приходит разночинец. Приходится бороться не с консерватизмом и косностью застарелых предрассудков, но с опрощенством, снижением культурного уровня. Утрачивается потребность в истине, теряется познавательное смирение перед действительностью. В «шестидесятые годы» книжность и кабинетность были особенно разительны. В редакциях «толстых журналов» вырабатывалось «культурно-общественное самосознание». И эта утилитарно-моралистическая травма оказалась в русской душе особенно злокачественной и ползучей. Острый привкус психологизма чувствуется очень в русском культурном творчестве, до конца века.
Третий период в истории русской философии начинается с завершения сложения философской среды, философия становится темой общественного внимания, оживает интерес к родному философскому прошлому. Этот перод скорее оборванный, чем замкнутый социальной катастрофой.