Писарев до болезненности впечатлительный. В юности он перешел через аскетический надрыв. Самым острым и подавляющим в эти годы было для него впечатление от Гоголевской «Переписки». И вставал вопрос: как жить свято? На такой почве собирается «общество мыслящих людей». В числе основных задач - угашение половой страсти и влечения во всем человечестве.
Иначе протекал религиозный кризис Чернышевского: кризис взглядов, выветривание рассудочных воззрений. Он и не верует, и не решается не верить. Промежуточной ступенью - религиозно-сентиментальный гуманизм. Религиозное отрицание не означает равнодушия. Это показатель сдавленного беспокойства. Искренность чувства и действительность религиозной потребности вне всякого сомнения. История переживалась религиозно. Это бывала часто «религия братства», религиозное народничество. Жажда была подлинной и искренней, хотя и утолялась суррогатами и самовнушением. В религиозных движениях стараются открыть их социальную основу.
То была апокалиптическая полоса в истории русского чувства. Традиции утопического социализма оживают и обновляются. В увлечении нетрудно распознать подсознательную жажду соборности.
Религиозный смысл и характер русского кризиса раскрыт и показан Достоевским (1821-1881). Личный опыт и художественное прозрение смыкаются в его творчестве. Достоевский распознал не высказанную религиозную тоску. Он старался осмыслить весь тогдашний русский опыт. Он видел, как в сплетении житейских мелочей решается последняя судьба человека. Достоевский изучает человека в его проблематике, — в его свободе. Весь смысл и радость жизни для человека именно в его свободе, в волевой свободе, в этом «своеволии» человека. Он показывает столкновение и скрещивание свобод или своеволий, когда свобода оказывается насилием для других. Он показывает и самое страшное, — саморазрушение свободы. В беспочвенности Достоевский открывает духовную опасность. Мечтатель становится «подпольным человеком», начинается разложение личности. Он становится толкователем судеб того «случайного племени», каким была радикальная интеллигенция 60-х годов. Свобода праведна только через любовь. От рабства освободиться во имя формальной свободы нельзя. Такая свобода пуста, вырождается в одержимость. Нельзя любить человека, просто как человека, — это означало бы полюбить человека в его данной случайности. Но еще опаснее полюбить человека в его идеальном образе.
Органического соблазна Достоевский до конца так и не преодолел. Он остается утопистом. Достоевский мечтал о «русском социализме», но видел «русского инока». И этот инок не был историческим строителем. Мечта и видение у Достоевского не совпадали. Достоевский больше показывает, чем доказывает. В его диалектике реальность соборности становится очевидной.
Леонтьев не верил в преображение мира, любовался непреображенным миром, разгулом первородных страстей и стихий, и не хотел расставаться с этой красотой. От замысла религиозного искусства он в испуге отшатывался. Он ищет в жизни силы, пестроты, блеска. И во имя этого часто протестует против добра и еще больше против морали. Мир потускнеет и поблекнет, если весь обратится в христианство. У него не было врожденного морального инстинкта. Об истине он тревожился немного. Христианство не было для него светом разума, в нем он искал только спасения. Христианство для Леонтьева религия конца. Нет в христианстве «благой вести» об истории и для истории. В истории Леонтьев оставался эстетом и биологом. Он был разочарованным романтиком больше, чем верующим.
Григорьев (1822-1864) - человек путанный и беспорядочный, неудачник и несчастливец. Немецкий идеализм он переживал с полурелигиозным подъемом и надрывом. От отчаянного атеизма одним скачком переходил в крайний аскетизм. Одно время принадлежал к масонской ложе, читал мистические книги. Но подлинной веры у Григорьева не было. В 50-х годах Григорьев примыкал к «молодой редакции Москвитянина». Основным у Григорьева было чувство творческой неисчерпаемости и непрерывности жизни. Жизнь шире логики.
Владимир Сергеевич Соловьев (1853-1900) - вера в прогресс, хотя и в особом толковании. В годы своей первой заграничной поездки Соловьев интересуется религиозно-коммунистическими опытами в Америке. Весь творческий путь Соловьева может быть понят и объяснен из искания социальной правды. Свою философскую деятельность он начинал в убеждении, что философия окончила свое развитие и перешла безвозвратно в мир прошлого. Недостаточность «отвлеченного» теоретического познания определяется для Соловьева несовершенством окружающего мира. В эмпирическом опыте не дано истинной действительности, в познании которой и состоит действительная истина. Во всем секулярном прогрессе Нового времени видел тайное веяние Духа Христова. Но это искание правды нужно ввести в «разум истины», - открыто привести ко Христу. Соловьев верил, что только в историческом действии Церковь достигает своего исполнения и полноты. Соловьев считал, что главной причиной неверия было мнимое противоречие с разумом. Соловьев верил, что только в христианском откровении впервые исполняются все постулаты познающего разума и взыскующего сердца. У Соловьева пафос абсолютного обоснования был очень острым. Он прямо и учил о предопределении. Зло, в восприятии Соловьева, есть только разлад, беспорядок, хаос бытия. Это логическая и эстетическая завершенность — космос. Источник зла и его энергию Соловьев усматривал в эгоизме. Именно соборность Церкви оставалась для Соловьева мистически закрытой.
В синтезе Соловьева был третий момент, - служение пророка. Так слагалась схема «вселенской теократии»: прошедшему, настоящему и будущему. И все эти времена объединяются в таинственной современности.
Николай Федорович (1828-1903) При жизни его, как мыслителя, знали немногие. Федоров одинокий мыслитель. Он много говорил о «соборности». Он умел вскрывать подлинные апории и ставить решительные вопросы. Но в его ответах всегда меньше, чем в вопросах, - в них рассудочная упрощенность. У него мечты больше, чем прозрения. Федоров был натуралистом в своей метафизике, вся концепция выполнена в категориях природного бытия. Вел суровую жизнь. У Федорова одна всепоглощающая тема о смерти. И замысел - воскрешение мертвых. В смерти он не чувствовал тайны, темного жала греха. Это скорее загадка, чем тайна. И эту загадку смерти он почти исчерпывает в пределах морали и евгеники. «Воскрешение предков», восстановление родовой полноты и цельности, восстановление естественного и психологического братства, - этим исчерпывается для него духовная сторона победы над смертью. Нечувствие греха искажало все перспективы. Федоров и призывал бороться с природой или смертью. Природа слепа в слепоте губительна и смертоносна. Но стихия сильна, пока не обуздана. Сильна, пока человек не прозреет. Человек сильнее природы и он призван овладеть природой. Тогда и смерть прекратится.
Интересует Федорова только судьба человеческого тела. И ведь именно через тело человек и сращен с природой. Но остается неясно, какова же судьба души. Остается неясным, что есть смерть. Остается неясным, кто умирает и кто воскресает, - тело или человек. О загробной жизни Федоров едва упоминает. Он говорит больше о могилах и могильном пpaxе. Феномен смерти сводится к тому, что поколения вытесняют одно другое, слишком коротки сроки жизни, и совокупность человеческих поколений не может осуществиться сразу. Смерть в его понимании только натуральный изъян природы и мира. Учение о человеческой личности у Федорова не развито. Индивид остается и должен быть только органом рода. Среди чувств человеческих выше всего Федоров ценит привязанности и связи кровные. Разгадку смерти Федоров ищет на путях человеческой биотехники. Разум должен сочетать хаотические движения и процессы мира, внести в них разумную закономерность. В будущем - управление движениями земли. Мы должны стать небесными механиками в прямом смысле, покорить сознанию космос. В том и видит Федоров язву грехопадения, что человек потерял свою космическую власть и мощь. В человеке ослепла природа. Он хочет космический организм перестроить или обратить в механизм. И ожидает, что от такого обращения мир оживет и воскреснет, станет бессмертным. Сила - от знания и от сознания. Смерть от природы, жизнь от сознания человеческого. Воскрешение дело человеческое, науки и искусства. Воскрешаются умершие естественными силами, силами природы, повороченными к новым целям. Есть у Федорова привкус некромантии. Учение Федорова есть своеобразная форма религиозного позитивизма.