Зов Али

Мансуру опротивела жизнь. Мне нет прощения, думает он. Нет прощения. Он пытался отмыться от грязи пережитого, но это не помогало. Он пытался молиться, но не находил облегчения. Он искал совета в Коране, он ходил в мечеть, но все равно чувствовал себя грязным, грязным. Грязные мысли, одолевавшие его в последнее время, свидетельствует о том, что он плохой мусульманин. Бог меня покарает. Каждый получает по делам его, думает он. Ребенок. Я согрешил против ребенка. Я позволил ему надругаться над ней. Я не вмешался.

Постепенно образ нищенки бледнеет, и отвращение переходит в усталость от жизни. Ему надоело все, все повседневные заботы, обязанности, он ходит вечно недовольный и грубит окружающим. Он зол на отца, что приковал его к лавке, в то время как жизнь проходит мимо.

Мне семнадцать лет, думает он. А жизнь закончилась, не успев начаться.

Он уныло сидит за прилавком, положив локти на стол и подперев ладонями лицо. Поднимает голову и осматривается. Перед ним книги по исламу, о пророке Мухаммеде, знаменитые толкования Корана. Он смотрит на сборники народных сказок, биографии афганских королей и правителей, многотомные сочинения о войне с англичанами, роскошные издания о драгоценных камнях, книги, обучающие искусству афганской вышивки, и тоненькие репринтные брошюрки о национальных обычаях и традициях. Бросив на них взгляд, он бьет кулаком по столу.

И почему я только родился афганцем? Я ненавижу быть афганцем. Все эти закоснелые обычаи и традиции меня медленно убивают. Уважай то, уважай се, никакой свободы, никакой возможности самому принимать решения. Отца интересует только прибыль от книготорговли, больше ничего, думает Мансур.

«Да пошел он со своими книгами!» — говорит Мансур вполголоса.

Он надеется, что никто этого не слышал. По законам афганского общества отец — самая авторитетная фигура после Аллаха и пророков. Спорить с отцом невозможно, это понимает даже такой упрямец, как Мансур. Он плюет на всех остальных, ссорится с тетками, сестрами, матерью, братьями, но никогда ни за что — с Султаном. Я — раб, думает он. Работаю как вол за жилье, пропитание и одежду. Больше всего на свете Мансур хочет учиться. Он скучает по своим друзьям и той жизни, которую вел в Пакистане. Здесь у него нет времени заводить друзей, а единственного приятеля, который все—таки был, Рахимуллу, он не желает больше видеть.

 

На носу афганский Новый год — Навруз. По всей стране народ готовиться к большим праздникам. Последние пять лет отмечать Новый год запрещали талибы. Они считали этот праздник языческим, солярным, потому что традиция празднования Нового года корнями еще во времена зороастризма — религии огнепоклонников, возникающий в Персии в VI веке до нашей эры. Поэтому Талибан запретил также и традиционное новогоднее паломничество к могиле халифа Али в Мазари-Шарифе. На протяжении многих веков паломники отправлялись поклониться могиле Али, чтобы очиститься от грехов и помолиться об их отпущении, обрести исцеление и встретить Новый год, который согласно афганскому календарю наступает 21 марта, в день весеннего солнцестояния.

Али был зятем и двоюродным братом пророка Мухаммеда и считается пятым халифом. Именно его личность послужила причиной раскола между шиитами и суннитами. Шииты считаю Али вторым халифом после Мухаммеда, а сунниты — четвертым. Но и для суннитов, к которым, подобно большинству афганцев, принадлежит Мансур, Али является величайшим исламским святым. В истории он остался как смелый воин, не расставшийся с мечом. Али был убит в Мекке в 658 году и, по мнению большинства историков, похоронен в городе Куфа в Ираке. Но афганцы утверждают, что сторонники Али выкопали его тело, опасаясь возможного надругательства над покойным со стороны мстительных врагов. Тело привязали к спине верблюдицы и пустили ее бежать, куда глаза глядят, пока не рухнет в изнеможении. Там, где она упала, и выкопали могилу. Согласно легенде это произошло в том месте, где позже возник Мазари-Шариф, что в переводе означает Могила Высокочтимого. В течении пяти веков место захоронения было отмечено простой могильной плитой, но позже, в XII веке, там построили небольшой мавзолей, после того как Али явился во сне одному местному мулле. Потом пришел Чингисхан и разрушил усыпальницу, и еще несколько столетий могила стояла без надгробного памятника. Только в XV веке там, где, по мнению афганцев, находится место последнего упокоения Али, был воздвигнут новый мавзолей. Именно к нему и мечети, возведенной рядом с могилой, и проходят поклониться паломники.

Мансур твердо решил совершить паломничество, чтобы очиститься. Он уже давно об этом подумывал. Нужно только получить от Султана разрешение на временную отлучку. А Султан терпеть не может, когда Мансур куда-то отлучается. Кто будет работать вместо него?

Мансур даже нашел попутчика — это иранский журналист, который часто захаживает к нему в магазин за книгами. Как-то раз они стали обсуждать празднование Нового года, и иранец сказал, что у него есть свободное место в машине. Я спасен, решил тогда Мансур. Али призывает меня. Он хочет даровать мне прощение.

Но ему не удалось добиться разрешения. Отец никак не мог обойтись без него даже какую-то жалкую неделю, что займет поездка. Он сказал, что Мансур должен составлять каталог новых поступлений, следить за столяром, который сколачивает новые полки, продавать книги. На чужих он, Султан, положиться не может. Не доверяет даже будущему шурину Расулу. Знал бы он, сколько времени Расул на самом деле проводит в магазине не один. Мансур кипит от ярости. Он все откладывал разговор с отцом, пока не наступил последний вечер. Но нет, ни о какой поездке не может идти и речи. Мансур настаивает. Отец не соглашается.

— Ты мой сын и обязан делать, что я скажу, — говорит Султан. — Ты нужен мне в магазине.

— Книги, книги, деньги, деньги! Ты только о деньгах и думаешь! — кричит Мансур. — И я должен продавать книги об Афганистане. Я, который ничего о нем не знает! Я же почти нигде не был, кроме Кабула, — упрямится он.

Наутро иранец уезжает, Мансур негодует. И как отец мог ему отказать в паломничестве?! Он отвозит Султана в магазин и всю дорогу молчит, на вопросы отвечает односложно. Его переполняет накопившаяся с годами злоба на отца. Мансур окончил только десять классов школы, а потом Султан забрал его и отправил работать в магазин, не дал даже гимназию окончить. О чем бы Мансур ни попросил, в ответ всегда слышит отказ. Единственное, что он получил от отца, — это машину, чтобы иметь бесплатного шофера, да еще ответственность за магазин, где Мансур гниет заживо.

— Как хочешь, — вдруг выпаливает он. — Я буду делать все, что ты потребуешь от меня, но не жди, что я буду делать это с удовольствием. Ты никогда не позволяешь мне делать то, что я хочу. Ты меня подавляешь.

— Поедешь на следующий год, — говорит Султан.

— Нет, никуда я не поеду, и никуда больше тебя ни о чем не попрошу.

Считается, что только те, кого призывал Али, могут попасть в Мазари-Шариф. Почему же Али не хочет, чтобы приехал Мансур? Неужели тот совершил непристойный грех и будет проклят? Или это просто отец не слышит зова Али?

У Султана мурашки бегут по коже от злобы, звучащей в голосе сына. Он смотрит на высокого угрюмого подростка, и ему становится не по себе.

Отвезя отца и братьев, Мансур отпирает магазин и усаживается за пыльный стол. Он подпирает голову руками и, приняв свою излюбленную меланхолическую позу, думает, что жизнь загнала его в ловушку и вот-вот совсем засыплет книжной пылью.

Прибывает новая партия книг. Он начинает их нехотя листать, просто чтобы хоть чем-нибудь заняться. Это собрание стихов мистика Руми, одного из любимых поэтов отца. Руми принадлежит к числу самых известных афганских суфиев — исламских мистиков. Он родился в XIII веке в Балхе, поблизости от Мазари-Шарифа. Еще одно знамение, думает Мансур. Он принимает решение поискать какой-нибудь другой знак, свидетельствующий, что он прав, а отец нет. В стихах говорится об очищении и приближении к Богу, который есть совершенство. Необходимо отказаться от себя, от своего «я». Руми говорит: «„Я“ — это пелена, закрывающая Бога от человека». Мансур читает о путях возвращения к Богу: жизнь должна вращаться не вокруг самого человека, но вокруг Бога. Мансур опять чувствует себя грязным, и чем дальше он читает, тем сильнее ему хочется очиститься. Его вниманием надолго завладевает одно из стихотворений:

Вода сказала грязному: «Иди сюда!»

Грязный ответил: «Мне стыдно».

Вода ответила: «Как же ты смоешь с себя грехи без меня?»

Однако похоже на то, что Мансуру помощи ждать не приходится — ни от воды, ни от Бога, ни от Руми. Иранец, наверное, уже видит перед собой заснеженные хребты Гиндукуша, думает Мансур. Он злится весь день. Смеркается, пора закрывать магазин, забирать отца и братьев, а потом — домой, где предстоит вечер в кругу глупой семейки за очередным блюдом риса.

Когда он опускает решетку на двери и запирает ее на тяжелый висячий замок, вдруг появляется Акбар, иранский журналист. Мансур трет глаза.

— Разве ты не уехал? — изумленно спрашивает он.

— Мы поехали было, но Салангский туннель сегодня закрыт, так что попробуем завтра опять, — отвечает ирландец. — Кстати, я сегодня видел твоего отца, и он попросил меня взять тебя с собой. Мы выезжаем завтра в пять утра, как только кончится комендантский час.

— Он, правда, попросил тебя? — Мансур на мгновение лишается дара речи. — Не иначе как зов Али подействовал. Подумать только, как громко он меня позвал! — бормочет Мансур себе под нос.

Чтобы не проспать, а заодно уверенным, что отец не передумает, Мансур остается ночевать у Акбара. На следующее утро, еще до рассвета, они отправляются в путь. У Мансура с собой только пластиковый пакет, набитый банками кока-колы и фанты, а также пачками печенья с банкой прослойкой и киви. Акбар прихватил еще другого приятеля, Саида, настроение у молодых людей приподнятое. В машине играет музыка из индийских фильмов, все поют в полный голос.

Мансур взял с собой свое маленькое сокровище, кассету с западной поп-музыкой восьмидесятых. «What is love? Baby don’t hurt me, don’t hurt me no more»^[13] — раздается из динамиков, оглашая рассветный пейзаж. За полчаса путешествия Мансур успевает съесть первую пачку печенья и выпить две банки колы. Он чувствует себя совершенно свободным. Ему хочется высунуться в окно и завопить: «Эге-ге-й! Али-и-и! Али! Я еду к тебе!».

Они проезжают через незнакомую ему местность. К северу от Кабула лежит долина Шомали, одно из тех мест, что сильнее всего пострадали от войны. Всего несколько месяцев назад здесь падали бомбы с американских самолетов Б-52. «Какая красота!» — кричит Мансур. Издалека плоскогорье действительно очень красиво, на горизонте виднеются покрытые снегом вершины Гиндукуша. Гиндукуш означает «убийца индусов». Во время похода на Кабул в этих горах замерзли насмерть тысячи индийских воинов.

При въезде на плоскогорье в глаза бросаются следы воинов. В отличие от индусов, Б-52 Гиндукуш не остановил. Многие лагеря талибов до сих пор лежат в руинах. Хижины либо превратились в большие кратеры, либо рассыпались от взрывной волны как карточные домики по всей округе. На обочине дороги валяется искореженный металлический остов кровати. Возможно, ее хозяин — талиб даже не успел проснуться. Рядом лежит простреленная циновка. Но большая часть вещей унесена. Уже через несколько часов после бегства талибов местное население растащило по домам тазы для мытья, газовые лампы, ковры и циновки. Нищета здесь такая, что грабить трупы не считается зазорным. Мертвецов, валяющихся лицом в песке или вдоль дороги, никто не оплакивал. Мало того, над трупами еще и надругались: выкололи глаза, содрали кожу, отрезали или отрубили части тела. Это была месть за то, что талибы время терроризировали население долины Шомали.

Здесь пять лет, проходила линия фронта между талибами и войсками Северного альянса под командованием Масуда, и плоскогорье шесть-семь раз переходило из рук в руки. Поскольку фронт постоянно двигался, местное население было вынуждено бежать — либо в сторону долины Паншир, либо на юг, в Кабул. Здесь жили в основном таджики, и те, кто не успел уйти, могли пасть жертвой этнических чисток Талибана. Перед отступлением талибы отравили колодцы, взорвали каналы и запруды ирригационной системы, жизненно важные для населения этой засушливой местности, что до гражданской войны входила в земледельческий пояс Кабула.

Мансур молча смотрит на страшные деревни, через которые проезжает машина. Большинство домов лежит в руинах и взирает на проезжих пустыми глазницами окон. Многие поселения были целенаправленно сожжены Талибаном в попытке отвоевать последнюю, десятую, часть страны, что еще оставалось в руках у Северного альянса, то есть долину Паншир, хребет Гиндукуш и пустыню на границе с Таджикистаном по ту сторону гор. Возможно, талибам это и удалось бы, не случись 11 сентября, заставшего мир вспомнить об Афганистане.

Повсюду валяются останки искореженных танков, разбомбленной военной техники и металлические фрагменты, о назначении которых Мансур может только догадываться. Одинокий человек идет за ручным плугом. Посреди его поля лежит танк. Человек старательно обходит металлический остов, который слишком тяжел, чтобы его можно было оттащить в сторону.

Машина быстро бежит по разбитой дороге. Мансур пытается отыскать родную деревню матери, где он последний раз был лет в пять-шесть. Он тычет пальцем то в одни, то в другие развалины. Вот! Вот! Но одну деревню невозможно отличить от другой. Груды руин, любая из которых могла быть тем местом, он ездил навещать родственников матери. Он помнит, как бегал по тропинкам в поле. Теперь плоскогорье считается одним из самых густо заминированных уголков планеты. Безопасно только на дороге. Вдоль дороги идут дети с охапками хвороста и женщины с ведрами воды. Они стараются не ступать в канавы, где могут прятаться мины. Автомобиль с паломниками проезжает мимо группы людей с миноискателями, которые систематически прочесывают каждый клочок земли и взрывают или обезвреживают мины и снаряды. Каждый день очищается несколько метров. Канавы — смертельные ловушки — заросли дикими невысокими темно-розовыми тюльпанами. Но этими цветами лучше любоваться издалека. Тот, кто захочет их сорвать, рискует лишиться ноги или руки.

Развлечения ради Акбар читает путеводитель, изданный афганским туристическим обществом в 1967 году: «Вдоль дорог стоят дети и продают охапки розовых тюльпанов. Весной вишни, абрикосы, персиковые и миндальные деревья соперничают между собой за внимание путника. Всю дорогу от Кабула он наслаждается цветущим великолепием».

Приятели смеются. Этой весной редко где увидишь одну-другую строптивую вишню, пережившую бомбежки, ракетные обстрелы, трехлетнюю засуху и отравление колодцев. И еще неизвестно, можно ли будет подобраться к ягодам без риска подорваться на мине.

«Местная керамика славится по всему Афганистану. Рекомендуем остановиться и заглянуть в одну из мастерских, расположенных вдоль дорог, где ремесленники создают миски и сосуды, следуя вековым традициям», — читает дальше Акбар.

«Похоже, этим традициям нанесен серьезный удар», — замечает приятель Акбара Саид, который сидит за рулем. На всей дороге до перевала Саланг не видать ни единой гончарной мастерской.

Дорога становится все круче. Мансур открывает четвертую банку кока-колы, выпивает ее и небрежным движением выбрасывает в окно. Лучше уж замусорить обезображенный бомбами ландшафт, чем испачкать автомобиль. Дорога ползет вверх по направлению к самому высокогорному туннелю в мире. Путь постепенно сужается, по одну строну, высятся отвесные скалы, по другую шумит вода — то водопад, то ручей.

«По указанию правительства в реку выпустили форель. Через несколько лет можно ожидать появления жизнеспособной популяции», — продолжает читать Акбар.

Сейчас в реке рыбы больше нет. В годы, последовавшие за изданием путеводителя, у правительства нашлось много других забот помимо разведения форели.

Сожженные танки валяются в самых невероятных местах: внизу в долине, посреди реки, на краю обрыва. Лежат на боку, вверх днищем, целые машины или их части. Мансур принимается их считать и быстро доходит до сотни. Большинство остались от войны с СССР, когда Советская Армия вошла в Афганистан с севера, со стороны среднеазиатских республик, и решила, что соседняя страна у нее в руках. Скоро русским пришлось испытывать на себе удары моджахедов, избравших партизанскую тактику. Моджахеды перемещались среди утесов проворнее горных коз. С наблюдательных пунктов в горах им были отлично видны ползущие внизу, по долине, русские танки. Даже имея в распоряжении одно самодельное оружие, лежащие в засаде партизаны были практически неуязвимы. Они шныряли повсюду, переодетые пастухами, прятали автоматы под брюхом коз и могли атаковать танки в любой момент.

«Под брюхом у длинношерстных овец можно спрятать даже ракетную установку», — рассказывает Акбар, который прочел все существующие книги о кровавой войне афганцев с Советским Союзом.

Александру Македонскому тоже пришлось несладко в узких горных теснинах. Захватив Кабул (город тогда носил название Кабура), он пошел через Гиндукуш обратно в Иран, тогдашнюю Персию.

«Тут говорится, что Александр написал оду горам, которые „навевают мысли о тайнах, ими хранимых, и о вечном покое“, — зачитывает Акбар из путеводителя туристического общества. — А вон там правительство планировало построить горнолыжный курорт, — неожиданно восклицает он и указывает рукой на крутые склоны гор. — В тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году! Здесь написано — как только заасфальтируют дороги!»

Как и предсказывало туристическое общество, дороги были заасфальтированы. Но сейчас от того асфальта нет и следа. А горнолыжный курорт так и остался на бумаге.

«Да, взрывной получился бы спуск, нечего сказать, — смеется Акбар. — Можно было бы обозначить мины флажками для слалома! И назвать маршрут „Путешествия с приключениями“! Или „Афган Адвен Турз“^[14] — отличный отдых для тех, кто устал от жизни!».

Все смеются. Трагическая реальность подчас напоминает комикс или, если уж на то пошло, боевик-триллер. Перед глазами на мгновение возникает картинка: съезжающих с гор сноубордистов в ярких спортивных костюмах разносят в клочьях.

 

Туризм, когда-то служивший одним из важнейших источников дохода для Афганистана, давно канул в прошлое. Дорога, по которой едут наши приятели, в свое время называлась «тропой хиппи». Сюда приезжали продвинутые и не очень молодые люди в поисках красивых видов, первозданной простоты нравов и лучшего в мире гашиша. Или опиум — для более искушенных. В 1960 — 1970-е годы в эту горную страну наведывались тысячи «детей цветов», арендовали старенькие «лады» и пускались в путь. Женщины тоже путешествовали в одиночку по горам. И в то время они рисковали нарваться на разбойников с большой дороги, но это делало путешествие еще более увлекательным. Даже путч 1973 года, в результате которого Захир Шах был отстранен от власти, не остановил поток туристов. Зато коммунистический переворот 1978 года и последовавшая вскоре оккупация страны Советским Союзом быстро положили конец визитам хиппи.

Проехав три-четыре часа, приятели догоняют колонну паломников. Сашины стоят. Пошел снег. Сгущается туман. Машину Саида все время заносит — у нее нет цепного привода.

«С четырехколесным приводом цепной не нужен», — уверен он.

Все больше машин, беспомощно гудя, застревают в глубоких снежных колеях. Когда останавливается одна, встают все: дорога слишком узкая, чтобы можно было объехать. Сегодня движение открыто только в одну сторону — с юга на север, от Кабула до Мазари-Шарифа. Завтра будет наоборот. Горный серпантин не в состоянии обеспечить двухстороннее движение. От Кабула от Мазари-Шарифа четыреста пятьдесят километров, и дорога занимает как минимум двенадцать часов, а случается, и вдвое или вчетверо больше.

«Многие машины, что засыпает во время снежных бурь или схода лавины, откапывают не раньше лета, но сейчас, весной, большинство сваливается прямо вниз», — поддразнивает Акбар.

Они проезжают мимо автобуса, из-за которого возникла пробка, его, отодвинули к самому краю, а пассажиры тем временем голосуют проползающим мимо машинам в надежде все же добраться до могилы халифа Али. Увидев надписи на боках автобуса, Мансур начинает смеяться.

«Гмборк — Франкфорт — Ландан — Кабал», — читает он вслух, а, поравнявшись со смотровым стеклом, видит то, что вызывает у него новый приступ смеха. «Wellcam! Kaing of Road»^[15] написано на стекле крупными буквами. «Да уж, королевская скорость, ничего не скажешь!» — хохочет Мансур. Хотя в машине есть место, наши приятели не подбирают никого из пассажиров потерпевшего аварию Кабульского экспресса. В их комании лишний не нужен.

Они въезжают в первую галерею, когда представляет собой два ряда толстых бетонных столбов, накрытых крышей, что защищает от снега. Но и в галереях передвигаться довольно сложно, потому что они открытые и полны нанесенного снега, образовавшего наледь на дороге. Обледеневшая колея — серьезное испытание для машины без цепного привода.

Салангский туннель, проложенный на высоте трех тысяч четырехсот метров над уровнем моря, и галереи, забирающиеся на высоту до пяти тысяч метров, — дар Советского Союза, преподнесенный в те времена, когда русские пытались сделать Афганистан державой-сателлитом. Работы были начаты советскими инженерами в 1956 году, и к 1964 году туннель полностью достроили. Первые асфальтовые дороги, появившиеся в Афганистане в 1950-е годы, также были проложены русскими. При Захир Шахе страна считалась дружественной Советам. Король-либерал был вынужден обратиться за помощью к могущественному соседу, потому что ни США, ни Европа не выказывали желания вкладывать деньги в бедную горную страну. А король нуждался в средствах и квалифицированных кадрах, поэтому предпочел смотреть сквозь пальцы на то, что хватка коммунистической сверхдержавы становится все крепче.

Во время войны с талибами туннель приобрел стратегическое значение. В конце 1990-х годов его взорвал герой движения моджахедов Масуд в последней отчаянной попытке остановить дальнейшее продвижение врага на север. И действительно, здесь талибы и остановились.

На улице совсем стемнело, а точнее, посерело. Машину заносит, она застревает в снегу, буксует в колеях. Воет ветер, вся дорога заметена сугробами, и Саид приходится полагаться исключительно на свое чутье, пролагая путь по снегу и льду. В отсутствие цепного привода один только Али может получиться за безопасность путников. Я не могу умереть, не побывав на его могиле, думает Мансур. Али ведь призвал меня.

Впереди появляется просвет. Они находятся перед въездом в Салангский туннель. На щите написано: «Внимание! Опасность отравления! Если вы застрянете в туннеле, выключите мотор и направляйтесь к ближайшему выходу».

— Месяц назад пятьдесят человек застряли в туннеле из-за схода лавины, — рассказывает всезнающий Акбар. — На улице было минус двадцать, и водители оставили моторы работать, чтобы не замерзнуть. Через пару часов завал разгребли, но за это время несколько десятков человек успели насмерть отравиться угарным газом. Заснули и не проснулись. Такое довольно часто случается, — говорит Акбар, пока машина медленно въезжает в туннель.

Автомобиль останавливается. Пробка.

— Должно быть, мне это только кажется, — произносит Акбар. — Но у меня, в самом деле, начинает болеть голова.

— И у меня, — говорит Мансур. — Ну что, пойдем к ближайшему выходу?

— Нет, будем надеяться, что пробка рассосется, — говорит Саид. — Ведь если ряд начнет двигаться, а в машине никого не останется, тогда пробка возникнет уже из-за нас.

— Значит, вот как люди умирают от отравления угарным газом? — спрашивает Мансур.

Стекла в машине опущены. Саид закуривает. Мансур издает вопль протеста.

— Совсем рехнулся? — кричит Акбар, вырывает у приятеля сигарету изо рта и тушит ее. — Хочешь нас еще больше отравить?

Путешественниками овладевает гнетущее чувство паники. Они по-прежнему стоят. Но вот впереди начинается какое-то движение. Машина перед ними медленно трогается с места. Наша троица выбирается из тунелля с гудящими головами. Но первый же порыв ветра тут же излечивает головную боль. По-прежнему не видно ни зги, все, как ватой, окутано серо-белым клубящимся туманом. Им остается только держаться снежной колеи и ориентироваться по огням фар едущих впереди машин. Повернуть невозможно. Все паломники связаны между собой роковой цепью. Даже Мансур перестал жевать печенье, в машине воцарилась мертвая тишина. Впечатление такое, что едешь в никуда, где на каждом шагу грозят пропасти, обвалы, мины и другие опасности.

Наконец-то туман немного рассеивается, но они по-прежнему едут по краю обрыва. Теперь, когда его видно, становится еще страшнее. Мансур предлагает остальным кока-колу и закуривает. Это его двадцатая сигарета за день.

«Что пользуешься случаем? Если бы твой отец увидел, что ты куришь, точно бы не обрадовался», — говорит Акбар.

Султан ни за что не должен узнать, что сын курит. Но здесь, на свободе, в снегах, Мансур закуривает одну сигарету за другой. Здесь он лихой парень наравне с остальными.

Начинается путь под гору. Машину кидает из стороны в сторону. Внезапно она начинает сползать боком с дороги. Саид бессильно дергает руль и ругается. Акбар и Мансур крепко вцепляются в сиденья, как будто это помешает им слететь с обрыва. В машине снова воцаряется нервная тишина. Машина сползает вбок, выправляется, снова сползает, и вдруг ее начинает шатать из стороны в сторону. Для полного счастья перед ними возникает указатель с надписью: «Осторожно, мины!». Стало быть, где-то рядом, может быть как раз в пределах зоны скольжения автомобиля, полным-полно мин. Никакой снег в мире не защитит от противотанковых мин. Да это просто безумие, думает Мансур, но молчит. Он не хочет прослыть трусом, к тому же он здесь самый младший. Он смотрит вниз на танки, полузанесенные снегом, и обломки машин, чьи водители не справились с дорогой. Мансур читает про себя молитву, Али не мог позвать его только для того, чтобы он свалился с обрыва. Хотя поведение Мансура не всегда соответствовало требованиям ислама, все же он едет за очищением, собирается отказаться навсегда от греховных помыслов и стать впредь правомерным мусульманином. На последнем отрезке горной дороги он словно впадает в транс.

Через какое-то время, которое кажется вечностью, путешественники выбираются на просторы бесснежных степей. Последние несколько часов до Мазари-Шарифа кажутся просто детской забавой по сравнению с пережитым.

При дороге их обгоняют грузовики, набитые вооруженными мужчинами. В открытых кузовах сидят бородатые боевики с автоматами Калашникова. Наши путешественники мчатся со скоростью сто километров в час, подпрыгивая на разбитой дороге. Мимо проносятся пустыни, степи и каменистые холмы. Время от времени встречаются маленькие оазисы и деревенские глинобитные домики. При въезде в город машину останавливают у блокпоста. Грубые стражи дают отмашку — проезжайте! — из-за ограждения, которое представляет собой веревку, натянутую между двух ракетных оболочек.

И вот они в городе — измученные, ноги затекли от долгого сидения в машине. Невероятно, но факт: поездка заняла всего двенадцать часов.

«Вот, значит, как обычно штурмуют Салангский туннель, — делает вывод Мансур. — А каково приходиться тем, у кого уходит на это несколько дней? У-у-ух-х! Мы доехали! Али, here I come!»^[16]

Все крыши заняты вооруженными людьми с ружьями наизготовку. Власти опасаются беспорядков на праздновании Нового года, в Мазари-Шарифе нет никаких международных миротворческих сил, зато имеется парочка конкурирующих полевых командиров. Боевики на крышах подчиняются губернатору, хазара по национальности. Боевики в пикапах — это армия таджика Атты Мухаммеда. Можно заметить и людей в униформе воинства узбека Абдула Рашида Дустума. Все ружья нацелены на толпы паломников, которые гуляют по улицам, сидят группами у мечетей, в парках и на тротуарах.

Озаренная светом голубая мечеть сияет во мраке, как звезда. Мансур в жизни не видел такого красивого здания. Подсветка — это дар, преподнесенный американским посольством в честь новогоднего визита в город американского посла. Красный свет фонарей озаряет парк вокруг мечети, который к этому часу уже бурлит от паломников.

Здесь-то Мансур и попросит у Аллаха об отпущении грехов. Здесь он очистится. В конце концов разглядывание огромной мечети утомляет его. К тому же он голоден. Кока-кола и печенье с банановой прослойкой и киви — плохое подспорье путешественнику.

Рестораны битком набиты паломниками. Наконец Мансуру, Саиду и Акбару удается найти свободное местечко на ковре в темном кафе на Кебабной улице. Вкусно пахнет жареной бараниной, которую подают с хлебом и целыми маленькими луковичками.

Мансур разрезает луковицу, и счастье вновь опьяняет его. Ему хочется кричать во все горло от восторга. Но он сдерживается и принимается вместе с приятелями поглощать пищу, он же не маленький. Он старается во всем подражать Акбару и Саиду и выглядеть таким же, как они, — спокойным, уверенным в себе светским человеком.

 

На следующее утро Мансура будит утренний призыв муэдзина. «Аллах Акбар!», — голос отдается в голове у Мансура, как будто к ушам кто-то приставил динамики. Он выглядывает в окно и видит прямо перед собой голубую мечеть в лучах утреннего солнца. Над святой землей парят сотни голубей. Они живут на башне рядом со склепом, и считается, что если в стаю случайно попадает серый голубь, в течение сорока дней его оперение побелеет. К тому же каждая седьмая из птиц — это душа святого.

Полседьмого Мансур вместе с Саидом и Акбаром протискивается сквозь заграждение к мечети. Журналистское удостоверение Акбара открывает им доступ прямо к сцене. Многие дежурили всю ночь, чтобы оказаться поближе к флагу Али, когда его будет поднимать Хамид Карзай, новый президент Афганистана. С одной стороны сидят женщины, некоторые в паранджах, другие просто закутаны в белые шали. С другой стороны находятся мужчины. Если женщины спокойно сидят, то в рядах мужчин беспокойство и толкотня. Деревья почернели от людей, облепивших ветки. Несмотря на старания полицейских с розгами, кто-то все время прорывается сквозь заграждение. Люди перепрыгивают через него, укорачиваясь от розог. Полиция сегодня работает в усиленном режиме, потому что должны приехать все министры.

Появляются члены правительства во главе с Хамидом Карзаем, одетым в его знаменитый шелковый халат в сине-зеленую полоску. Президент всегда старается одеваться так, чтобы представлять весь Афганистан: южная, кандагарская, каракулевая шапка, плащ, какой носят в северных районах, и рубаха, скроенная по обычаю восточных, пограничных с Ираном провинций.

Мансур вытягивает шею, стараясь подобраться поближе. Он ни разу не видел Карзая живьем. А ведь этому человеку удалось выгнать талибов из их резиденции, Кандагара, он едва избегал гибели, когда американская ракета отклонилась от курса и упала в расположении его войск. Карзай, пуштун из Кандагара, некоторое время сам поддерживал Талибан, но потом обратил все свое внимание племенного вождя клана поползаи против талибов. Когда начались американские бомбардировки, он сел на мотоцикл и отправился в самоубийственный рейд, чтобы объехать старейшин кланов в сердце земель Талибана и убедить их, что с существующим режимом покончено. Говорят, старейшин больше впечатляло его мужество, нежели аргументы. Пока вокруг Кандагара кипели бои, а Карзай руководил осаждающими, делегаты созданной ООН в Бонне конференции проголосовали за то, чтобы избрать его новым президентом Афганистана.

«они пытались уничтожить нашу культуру. Они пытались отменить наши традиции. Они пытались отобрать у нас ислам! — кричит Карзай толпе. — Талибы пытались осквернить ислам, вывалять нас всех в грязи, поссорить со всеми. Но мы знаем, что такое ислам: ислам значит мир! Новый 1381 год станет для нас годом возрождения. С него в Афганистане вновь начнется безлопастная и надежная жизнь, мы укрепим мир и будем развивать наше общество! Сегодня нам помогает весь мир, но когда-нибудь мы превратимся в страну, которая помогает другим», — вещает Карзай под одобрительные возгласы толпы.

«Мы? — шепчет Мансур. — Мы будем помогать другим?»

Для него это совершенно абсурдная мысль. Все, что помнит Мансур, — это войну, на его памяти Афганистан всегда все получает извне — от еды до оружия.

После Карзая слово берет экс-президент Бурхануддин Раббани. Человек с большим животом и маленькими полномочиями. По образованию теолог, в будущность профессором Кабульского университета он основал партию «Джамиат-е-ислами», которой удалось привлечь в свои ряды часть моджахедов. Среди них оказался и военный стратег Ахмад Шах Масуд, которому было суждено прославиться в боях против Советского Союза, во времена гражданской войны и в борьбе против Талибана. Он был харизматическим лидером, сочетавшим глубокую религиозность с приверженностью западным ценностям. Масуд свободно говорил по-французски и стремился к модернизации страны. Погиб он от руки двух террористов-смертников из Туниса за два дня до печально известных терактов в США и практически сразу превратился в легенду. Тунисцы имели при себе бельгийские паспорта и представились журналистами. Последнее, что суждено было услышать Масуду: «Командующий, что ты сделаешь с Усамой Бен Ладеном, когда подчинишь себе весь Афганистан?» Масуд успел еще засмеяться, и тут террористы активировали спрятанную в камере бомбу. Теперь даже пуштуны вешают в своем доме портреты таджика Масуда — Панширского Льва.

Раббани посвящает свою речь Масуду, но очевидно, что его золотое время как оратора пришлось на период войны с Советским Союзом.

«Мы выгнали коммунистов, мы способны прогнать любого захватчика с нашей святой афганской земли!» — восклицает он.

Советский Союз вывел войска из Афганистана весной 1989 года. Несколько месяцев спустя пала Берлинская стена. Это, а заодно и распад Советского Союза, Раббани тоже записывает к себе в актив.

«Не будь джихада, мир по-прежнему находился бы в тисках коммунизма. Берлинская стена пала, потому что мы нанесли Советскому Союзу неисцелимые раны и вдохновили другие народы на борьбу с угнетателями. Мы развалили Советский Союз на пятнадцать частей. Мы освободили людей от коммунизма! Благодаря джихаду мир стал свободнее! Это мы спасли мир, потому что именно здесь, в Афганистане, коммунизму пришел конец!»

Мансур не выпускает из рук фотоаппарата. Он протиснулся почти к самой сцене, чтобы сфотографировать выступающих, а главное, Карзая. Он без устали щелкает, не сводя объектива с этого невысокого худого человека. Будет что показать отцу.

Ораторы по очереди выходят на сцену, попеременно звучат молитвы и призывы. Один мулла обращается с благодарностью к Аллаху, а министр образования говорит о том, что Афганистан должен стать страной, где Интернет заменит оружие.

«Смените автоматы на компьютеры! — кричит он. А еще призывает народы Афганистана забыть об этнических различиях: — Посмотрите на Америку, там люди разных национальностей живут в одной стране и все считают себя американцами. И между ними почему-то не возникает никакой розни!»

Пока звучат речи, полиция продолжает хлестать напирающих зевак розгами, но это мало помогает, все больше народу протискивается через оцепление поближе к святая святых. Стоит такой шум, что ораторов практически не слышно. Происходящее больше напоминает хепенинг, нежели религиозную церемонию. Все окрестные лестницы и крыши заняты вооруженными людьми. С десяток американских спецназовцев в черных солнечных очках и с автоматами наперевес держать позицию на плоской крыше мечети, защищая бледно-розовое здание американского посольства. Другие расположились вдоль стен и перед воротами. Для большинства афганцев то обстоятельство, что по крыше мечети топчутся неверные, является святотатством. Не мусульмане не имеют права входить в мечеть. Перед воротами стоят стражники, призванные вовремя отогнать непрошенных гостей. Не то чтобы у них было много работы, никакого наплыва западных туристов этой весной, первой после падения Талибана, не наблюдается. Разве что случайно попадается какой-нибудь сотрудник гуманитарной организации, заинтересовавшийся празднованием Нового года.

Место на сцене было предоставлено и обоим полевым командирам, оспаривающим власть над городом, — Атте Мухаммеду и Абдулу Рашиду Дустуму. Таджик Атта Мухаммед — теперешний правитель, узбек Дустум претендует на его место. Стоя бок о бок, злейшие враги слушают выступающих. Бородатый Атта Мухаммед смахивает на талиба, крепкий Дустум, со своим выпирающим брюшком, напоминает боксера на пенсии. Во время последнего выступления на Талибанони, хотя и неохотно, согласились воевать на одной стороне. Теперь отношения между ними опять стали более чем прохладными. Дустум — самый одиозный из членов нового правительства. Если его вообще позвали, так только для того, чтобы не ставил палки в колеса. Об этом человеке, что сейчас стоит, мирно сложив руки на могучей груди, и смотрит на солнце прищуренными глазами, по Афганистану ходят самые страшные истории. Он мог приказать, чтобы его людей, уличенных в каком-то проступке, привязали к гусеницам танка, а потом завели мотор и раскатали провинившихся в кровавые ошметки. Как-то раз он велел загнать несколько тысяч пленных талибов в железные контейнеры и оставить их в пустыне. Когда несколько дней спустя контейнеры открыли, пленные были мертвы, а их кожа совершенно обуглилась от солнца. Дустум — настоящий мастер по части обмана и предательств, он служил многим господам и предавал из всех по очереди. Во время советской агрессии он выступил на стороне Советского Союза, был атеистом и запойным пьяницей. Сейчас же на этой сцене он почтительно славит Аллаха и проповедует пацифизм: в 1381 году никто не имеет права торговать оружием, потому что это может привести к стычкам и разрастанию вооруженных конфликтов. Это год, когда пора собирать старое оружие, а не раздавать новое!

Мансур смеется. Всем известно, что Дустум едва знает грамоту. Читая свою речь, он запинается на каждом слове, как первоклассник. Иногда процесс совсем застопоривается, но тогда Дустум собирается с силами и компенсирует запинку тем, что начинает реветь еще громче.

Последний выступающий, мулла, призывает бросить все силы на борьбу с терроризмом. В сегодняшнем Афганистане модно бороться против всего, что не нравится, и с каждым выступающим лозунги меняются.

«Ислам — единственная религия, в чьей священной книге написано, что люди должны бороться с терроризмом. Ни в одной священной книге вы не найдете ничего подобного. Бог сказал Мухаммеду: „Не молись в мечети, построенной террористами“. Истинный мусульманин не может быть террористом, потому что ислам — самая толерантная религия на свете. Когда Гитлер убивал евреев в Европе, в мусульманских землях евреи были в полной безопасности. Террористы — ложные мусульмане!»

После нескончаемых речей наконец-то поднимают флаг — джанду, зеленое знамя Али, что уже пять лет как не реяло над городом. Под барабанную дробь и ликующие крики толпы Карзай устанавливает флагшток, и священное знамя взлетает вверх. Оно будет развиваться над мечетью в течение сорока дней. После торжественного ружейного салюта снимают заграждение. Десятитысячная толпа бросается к мечети, флагу и могиле святого.

 

Мансуру с лихвой хватило толкотни и торжеств, теперь он хочет пройтись по магазинам. Али подождет. Мансур уже давно для себя решил, что купит каждому члену семьи по подарку. Если все хоть немного приобщатся к его поездке, отец в будущем должен снисходительнее отнестись к его желаниям.

Для начала он накупил молитвенных ковриков, полотенец и четок. Потом нашел сахарные головы. Большие сахарные кристаллы, которые ломают на кусочки и пьют с чаем вприкуску. Он знает, что бабушка Бибигуль простит ему все грехи, которые он совершил или когда-либо совершит в будущем, если он привезет ей килограммовые кристаллы, которые производят только в Мазари-Шарифе. Еще он покупает украшения и платья для теток и солнечные очки для братьев и дядьев. Он не видел, чтобы солнечные очки продавались в Кабуле. Нагруженный тяжелыми розовыми пакетами с покупками, он возвращается к могиле халифа Али. Подарки нужно освятить.

С пакетами, рекламирующими «„Плежер“ — особые сигареты суперлайт», он заходит внутрь крипты и идет к муллам, которые сидят, прислонившись к позолоченной стене склепа. Мансур кладет подарки к ногам муллы, тот читает несколько строк из Корана и слегка дует на покупки. По завершении молитвы Мансур снова складывает подарки в розовые пакеты и спешит дальше.

У золотой стены можно загадать желание. Наслушавшись патриотических речей, Мансур прислоняется лбом к стене и молится: о Аллах, сделай так, чтобы я когда-нибудь смог гордиться тем, что родился афганцем. Чтобы я испытывал чувство гордости за себя и свою страну, чтобы Афганистан уважали во всем мире. Сам Хамид Карзай не мог бы придумать лучше.

Переполненный впечатлениями, Мансур забыл помолиться о прощении и очищении, а ведь именно за этим он так стремился в Мазари-Шариф. Он забыл о предательстве, совершенном им по отношению к маленькой нищенке, о ее худеньком детском теле, огромных светло-карих глазах, всклокоченных волосах. Он забыл о том, что не вмешался, когда надо было остановить преступного торговца.

Мансур выходит из склепа и направляется к флагу Али. Рядом с флагштоком тоже стоят муллы, готовые благословить подарки Мансура. Но здесь нет времени даже на то, чтобы вынуть подарки из пакетов. Перед флагом волнуется длиннющая очередь желающих благословить свои коврики, четки, еду и полотенца. Муллы берут из рук Мансура пакеты, бормочут скороговоркой молитву и отдают их обратно владельцу. Мансур бросает несколько купюр, и молитвенные коврики с сахарными головами получают еще одно благословение.

Он предвкушает, как будет вручать свои подарки — бабушке, отцу, теткам и дядьям. С лица его не сходит улыбка. Он абсолютно счастлив. Наконец-то он вырвался из отцовской хватки, освободился от магазина. Покинув мечеть, он идет по улице рядом с Саидом и Акбаром.

«Это самый счастливый день в моей жизни! Самый-самый счастливый!» — кричит Мансур. Акбар с Саидом удивленно, даже несколько встревожено оглядываются на него, но и они тронуты таким проявлением счастья. «Я люблю Мазари, я люблю Али, я люблю свободу! Я люблю вас всех!» — кричит Мансур, пускаясь вприпрыжку по улице. Он впервые путешествует самостоятельно, и это первый день в его жизни, не омраченный присутствием родственников.

Приятели решают посмотреть на бузкаши, козлодрание. Север Афганистана славится самыми жесткими, грубыми и быстрыми бузкаши. Уже из далека видно, что состязания в самом разгаре. Облака пыли клубятся над площадкой, где двести всадников сражаются за обладание безголовой телячьей тушей. Кони, все в мыле, норовят лягнуть, кусаются и встают на дыбы, пока всадники, зажав кнут во рту, пробуют подцепить с земли мертвое животное. Теленок так часто меняет владельца, что складывается впечатление, будто всадники перекидывают его друг другу. Цель игры заключается в том, чтобы передвинуть тушу с одного края на противоположный и поместить ее в начертанный на земле круг. Порой схватки бывают столь ожесточенными, что тушу разрывают на куски.

С непривычки может показаться, будто кони просто гоняются друг с другом по всей площадке, а наездники балансируют, пытаясь удержаться в седле. На них длинные вышитые плащи, высокие изукрашенные кожаные сапоги на каблуках, доходящие до середины бедра, и шапки-бузкаши — маленькие, круглые, из овечьей шкуры с густой меховой оторочкой.

«Карзай! — кричит Мансур, заметив среди соревнующихся афганского президента. — И Дустум!»

Племенной вождь и полевой командир сражаются за тушу теленка. Чтобы прослыть сильным лидером, необходимо участвовать в бузкаши, и не просто нарезать круги по периметру, а крутиться в самой гуще схватки. Однако и здесь могут помочь деньги: влиятельные люди нередко платят тем, кто помогает им победить.

Карзай скачет вокруг состязающихся, не в состоянии удержать заданный прочими участниками убийственный темп. Он родом с юга и так до конца и не овладел грубыми приемами бузкаши. Это игра степняков. И выигрывает сейчас великий сын степей генерал Дустум, возможно при попустительстве остальных бузкаши. Проиграть гениралу может оказаться делом выгодным. Дустум сидит на коне, величественный, как полководец, и принимает аплодисменты.

Иногда участники разделяются на две команды, иногда все соревнуются со всеми. Бузкаши — один из самых диких видов спорта в мире, в Афганистан его занесли монголы во времена завоеваний Чингисхана. Состязания нередко ведутся на деньги, богатые зрители способны выложить миллионы афгани победителю в каждом круге, и чем крупнее сумма на кону, тем ожесточеннее борьба. Бузкаши придают также важные политическое значение. Местный вождь должен либо сам быть умелым бузкаши, либо содержать хорошую конюшню и тренированных наездников. Победа приносит уважение.

Начиная с 1950-х годов афганские власти пытались как-то формализовать бузкаши. Игроки только кивали головой, отлично понимая, что следовать правилам все равно невозможно. Турниры продолжались даже после вторжения Советского Союза, хотя в наступившем хаосе игрокам стоило немалых трудов добираться до мест проведения игры, разделенных военными зонами. Коммунисты, которые стремились искоренить старинные афганские обычаи, не осмелились тронуть бузкаши. Более того, они старались завоевать популярность, выступая в роли организаторов игр, так что на почетной трибуне всегда можно было увидеть какого-нибудь коммунистического диктатора, по мере того как они сменяли друг друга в череде кровавых переворотов. Тем не менее, коммунисты во многом подорвали основы существования бузкаши. После коллективизации мало кто мог содержать конюшню. Лошади, специально обученные для бузкаши, были розданы окрестным крестьянам для работы в поле. С исчезновением крупных землевладельцев пропали также и бойцовые лошади с наездниками.

Талибан запретил конные состязания, объявив их противных исламу занятием. Во время новогоднего празднества в Мазари-Шарифе проводится первый после падения Талибана крупный бузкаши-турнир.

Мансур нашел место в первых рядах. Порой, когда лошади шарахаются в сторону публики, ему приходится отскакивать, чтобы не получить копытом в лоб. Он отщелкал несколько пленок, фотографируя вздыбленных коней, которые, кажется, вот-вот обрушаться на него, застилающие небо клубы пыли, маленького Карзая вдалеке, победителя Дустума. После соревнования он фотографируется на память с одним из бузкаши.

Солнце садится, озаряя площадку красными лучами. Одежа паломников запылилась. Проголодавшиеся, они находят недалеко от поля закусочную. Едят молча, сидят на тонких матах. Похлебка, рис, баранина и сырой лук. Мансур жадно съедает свою порцию, потом заказывает еще одну. Приятели молча кивают мужчинам, что сидят кружком недалеко от них и меряются силой на руках. За чаем начинается беседа.

— Вы из Кабула? — спрашивают мужчины.

Мансур кивает.

— А вы паломники?

Мужчины некоторое время раздумывают, прежде чем ответить.

— Ну, вообще-то мы ездим с фазанами, — говорит пожилой, почти беззубый человек. — Мы сами из Герата. Уже давно в пути, побывали в Кандагаре, Кабуле и вот теперь приехали сюда. Здесь самые лучшие фазаньи бои.

Мужчина осторожно вынимает из кармана сверток. Их свертка вылезает птичка, маленький взъерошенный фазан.

— Он победил во всех боях, в которых участвовал, — говорит владелец. — Мы заработали на нем кучу денег. Теперь цена ему несколько тысяч долларов, — хвастается он.

Старик кормит фазана скрюченными мозолистыми пальцами. Фазан оправляет перья и оживает. Он так мал, что легко умещается в больших натруженных ладонях хозяина. Пять лет тому приходилось таиться от Талибана, но теперь старик на пару недель отпросился с работы, чтобы наконец-то дать волю своей страсти — вдоволь наглядеться на фазанов, насмерть заклевывающих друг дружку, а точнее, на своего собственного питомца, заклевывающего насмерть птиц соперников.

— Приходите завтра утром в семь часов. Как раз начнутся бои, — говорит старик. Прощаясь, он дарит приятелям большой кусок гашиша. — Из гератской травки, лучшей в мире, — уверяет он.

В гостинице приятели решают попробовать гашиш и принимаются сворачивать один косяк за другим. А потом проваливаются в глубокий сон и пробуждаются только через двенадцать часов.

Мансур просыпается как от удара — на улице звучит второй призыв к молитве. На часах полпервого дня. В мечети напротив начинается служба. Пятничная. Внезапно он решает, во что бы то ни стало посетить пятничную службу. Он просто обязан туда пойти. И опаздывать нельзя. Свои шальвар-камиз он забыл в Кабуле. Но нельзя же пойти на пятничную молитву в западной одежде. Мансур в полном отчаянии: где теперь купить пристойную одежду для молитвы? Пятница — выходной, все магазины закрыты. В ярости он громко ругается.

— Аллаху все равно, во что ты одет, — сонным голосом ворчит Акбар в надежде поскорее избавиться от него.

— Мне надо помыться, а в гостинице выключили воду, — хнычет Мансур.

Но это перед Лейлой можно капризничать, Акбар же в ответ на жалобы велит ему убираться. Но вода! Мусульманин не может приступать к молитве, не помыв предварительно лица, рук и ног. Мансур продолжает хныкать:

— Я опоздаю!

— В мечети есть источник, — говорит Акбар, вновь закрывая глаза.

Мансур выбегает на улицу в той же одежде, в какой приехал, грязной и помятой. И как он мог забыть рубаху, отправляясь в паломничество? И шапку для молитвы? Проклиная свое легкомыслие, он со всех ног бежит к голубой мечети. У входа замечает нищего калеку. Его распухшая и посиневшая больная нога неподвижно лежит поперек прохода. Мансур на бегу срывает у него с головы модельную шапку.

«Я потом тебе ее отдам!» — кричит Мансур и устремляется вперед, держа в руках посеревший от грязи белый узор с бурой полосой пота по краю.

Он скидывает обувь и ступает голыми пятками по мраморным плиткам, отшлифованными тысячами босых ног. Моет руки и ноги. Надвигает шапку на глаза и чинным шагом подходит к рядам коленопреклоненных, припавших к земле, головой к Мекке людей. Он успел. Паломники — несколько десятков рядов, в каждом, по меньшей мере, сотня человек — заполнили огромный внутренний двор мечети. Мансур устраивается в последнем ряду и читает со всеми молитвы, через какое-то время он оказывается в самой гуще народа, за его спиной образовалось еще несколько рядов молящихся. Кроме него, никому не пришло в голову заявиться сюда в западной одежде. Стараясь не думать об этом, он в точности повторяет все ритуальные действия — пятнадцать раз касается лбом пола, встав на колени и отбивая глубокие земные поклоны. Он читает молитвы, какие помнит, и заново слушает вчерашнюю речь Раббани.

Из рядов молящихся виден забор, за которым сидят безнадежно больные, уповая на чудо. Их изолировали, чтобы не распространялась зараза. Там чахоточные с изжелта-бледными лицами и впалыми щеками просят у Али сил. Рядом умственно отсталые. Какой-то подросток оживленно хлопает в ладоши, не слушая уговоров старшего брата. Большинство же просто уставилось пустыми глазами между прутьев. От всей группы веет нездоровьем и смертью. Чтобы удостовериться чести просить исцеления у Али, надо очень серьезно захворать. Недужные плотными рядами сидят у стены мавзолея, и чем ближе к украшенной мозаикой голубой стене, тем больше у них шансов на исцеление.

Не пройдет и двух недель, как многие из них умрут, думает Мансур. Он встречает пронзительный взгляд темных глаз одного из больных. Все тело мужчины покрыто глубокими красными шрамами, на длинных костлявых руках и высовывающихся из штанин ногах видна сыпь и расчесанные до крови болячки. Взор Мансура приковывается к его губам — красивым тонким бледно-розовым губам, напоминающим лепестки абрикоса.

Мансур вздрагивает и отворачивается. Взгляд останавливается на следующей группе. Там больные женщины и дети. Синие паранджи с больными маленькими малышами на руках. Какая-то мать задремала, слушая лепет своего слабоумного ребенка. Такое впечатление, будто он пытается разговаривать со статуей, накрытой синим покрывалом. Возможно, мать несколько дней шла сюда босиком, чтобы только попасть к могиле Али на празднование Нового года. И с ребенком на руках, готовая на все, только бы он выздоровел. Врачи не могут ей помочь — вся надежда только на Али.

Еще один малыш размеренно бьется головой о собственные ладони. Кто-то из женщин сидит с безучастным видом, кто-то спит. Есть среди них слепые и калеки, но большинство пришло сюда из-за детей. Они ждут, что Али сотворит чудо.

У Мансура мурашки бегут по коже. Под влиянием мощного порыва он решает начать жизнь сначала. Отныне он будет хорошим человеком и набожным мусульманином. Он будет соблюдать все молитвы, давать милостыню, поститься, посещать мечеть, даже не взглянет на женщину до свадьбы, отпустит бороду, а еще съездит в Мекку.

Только Мансур успел дать себе это обещание, как служба закончилась, и полил дождь. Пронизанный солнцем. Засияли омытые водой стены священных зданий и гладкие плитки мощеного двора. Крупные капли переливаются всеми цветами радуги. Словно разбуженный низвергающимися с неба потоками, Мансур вскакивает с места, хватает свою обувь и бежит к нищему, у которого утащил молитвенную шапку. Кидает ему вместе с шапкой пару монет и мчится через площадь под холодными струями дождя. «Я получил благословение! — кричит он. — Я прощен! Я очищен!».

Вода сказала грязному: «Иди сюда!»

Грязный ответил: «Мне стыдно».

Вода ответила: «Как ты смоешь с себя грехи без меня?»