Великая Октябрьская революция, выводившая па авансцену истории в качестве решающей исторической силы освобожденный народ, ставила перед писателями новые исторические задачи, решить которые можно было, с одной стороны, исходя из созданных Горьким творческих принципов, но с другой — только на основе глубокого понимания нового исторического качества событий, переживавшихся страной в первые годы после Великой Октябрьской революции. В этом было основное содержание начального периода развития русской советской литературы в 1918—1922 годах.
Те заветы, которые были даны в 1905 году Лениным в статье «Партийная организация и партийная литература» новой свободной литературе, теперь должны были стать достоянием массового литературного движения.
Идея социализма освещала советским писателям перспективу грандиозных событий, в корне менявших весь уклад жизни страны. Героика гражданской войны раскрыла перед ними лучшие черты советских людей, которые вели отечественную войну за освобождение народа. Идеи партийности и народности, пафос советского патриотизма, величие событий, открывавших новую эпоху в истории человечества, облик нового человека, строителя и защитника социализма,— таковы были те основные творческие пути, на которые выводила литературу революция.
Естественно, что и осмысление новой действительности, и овладение новыми творческими принципами, необходимыми для ее отражения, требовали от писателей огромной работы, теснейшей связи с социалистическим строительством, перехода на рельсы коммунистической идеологии, которая могла дать им возможность быть на уровне сложнейших противоречий эпохи социалистической революции.
Переход этот для большинства писателей был очень сложен и труден. Многие из них не были связаны с революционной практикой рабочего класса, многие находились под влиянием чуждой рабочему классу идеологии. Вместе с тем чрезвычайно энергично было и прямое противодействие новой, социалистической действительности со стороны разбитых эксплуататорских классов. Проповедь буржуазного индивидуализма, формализма, упадочничества, пессимизма — все это сильно давало себя знать в литературной жизни эпохи гражданской войны.
Очевидно, что ближе всего к новой действительности оказались писатели, творческое развитие которых еще до Октября определилось связью с освободительным движением народных масс, несло в себе революционное начало,— Маяковский, Д. Бедный, Серафимович. Вступили на путь отражения революционной действительности писатели, особенно остро выразившие еще до революции романтический протест против буржуазного строя, — А. Блок, В. Брюсов. Наконец, началось раз-
вертывание массового народного творчества, хоія шмч.ин- и.І нем сказалось вредное влияние пролеткультовских орІаІІІІ,І;Іцми, пытавшихся отгородиться от советской действительности, üipn-давших роль культурного наследия прошлого.
Осмысление социалистического характера революции, изображение ее положительного героя — коммуниста, борющегося за освобождение народа, пафос борьбы нового мира со старым миром — в этом прежде всего была основная задача литературы, и в свете большей или меньшей полноты ее осуществления надлежит оценивать творчество писателей в этом периоде.
На решающий переворот в жизни страны литература отвечает прежде всего открытием нового героя. В литературу (в лирическом по преимуществу плане) теперь входит образ человека нового типа — революционера, коммуниста, освободителя народа,— взятый из самой гущи жизни. Этот образ был дан Горьким в эпоху первой революции, теперь он должен был быть показан в новых условиях. В этом умении откликаться на все то новое, что происходило в жизненном процессе, и обнаруживалось прежде всего развитие социалистического реализма. События гражданской войны определяют новый характер сюжета (опять-таки данный еще главным образом в лирических ситуациях) — изображение человека в конфликтах, возникающих в процессе героической борьбы масс. Общественно-политическая обстановка подсказывает, таким образом, и характер художественных открытий литературы: новый тип героя, новизну сюжета, героическое начало, вошедшее в жизнь.
Эти открытия вместе с тем еще только намечены. Черты нового человека показаны либо только в эмоционально-лирическом плане, либо в условно-схематическом. Литература эпохи гражданской войны при всей противоречивости тех творческих тенденций, которые характеризуют ее представителей от Бедного до Блока, создает существенные предпосылки для дальнейшего развития литературного процесса, не говоря уже о безотносительной художественной ценности созданных в эти годы произведений.
В каких бы формах ни выступал в эти годы в литературе новый герой современности, главным в литературном процессе было именно то, что этот герой появился. Красногвардейцы из «Двенадцати», Иван из «150000000», герои агитационных стихов Демьяна Бедного имеют друг с другом весьма мало общего и очень далеки от сколько-нибудь полного отражения черт нового человека, творящего великое дело революции. Но важно то, что именно в литературе эпохи гражданской войны, так сказать, в массовой форме начинается развитие того образа человека будущего (а теперь настоящего) России, которого до Октября видел и рисовал лишь Максим Горький.
15*
Таким образом, ответом на запросы новой эпохи, художественным открытием, которым литература откликалась на встававшие перед ней творческие задачи, явилось прежде всего создание, хотя и в самых первичных чертах, образа нового человека в художественных формах, доступных литературе в те годы и своей эмоциональностью, романтической приподнятостью отвечавших интересам и чувствам людей, на своих плечах выносивших трудности гражданской войны, дышавших ее рэ-мантикой и пафосом. Наряду с подходом к изображению типического характера героя новой эпохи литература совершала и другое существенное художественное открытие, обращаясь и к тем новым типическим обстоятельствам, в которых формировался новый человек, показывая его прежде всего в обстановке борьбы за социализм, опягь-таки идя вслед за Горьким по пути разработки нового сюжета, раскрывающего формирование характера социалистического человека. В романтических ситуациях «Двенадцати», в схематической борьбе Ивана с Вильсоном в «150000000», в бытовых зарисовках стихов Д. Бедного проступали черты тех новых человеческих отношений, которые нес с собой новый общественный порядок, созданный Октябрьской революцией. В героике борьбы за освобождение Родины зрело то чувство нового, советского патриотизма, которое каждый по-своему стремились выразить и Блок, и Брюсов, и Бедный, и Есенин при всем индивидуальном своеобразии мировоззрения и творчества каждого из них
Художником, который в первые годы после Октября сумел и воспринять принципы Горького, и вместе с тем развить их в совершенно новой исторической обстановке, понять ее основные черты, явился Дмитрий Фурманов, творчество которого принадлежит к числу наиболее значительных фактов в развитии советской прозы первой половины 20-х годов.
В 1919 году Фурманов начинает писать свои первые очерки о фронтовой жизни. В 1921 году им написан «Красный десант», в 1922 году вчерне закончен «Чапаев».
Таким образом, творческие принципы Фурманова определились и нашли свое реальное воплощение в период, когда советская литература делала еще свои первые шаги.
Если в дооктябрьский период Ленин определил основные черты ее нового художественного метода в своем учении о партийности, а Горький воплотил их в образах, отразивших опыт дооктябрьского революционного движения («Мать», «Враги», «Лето»), то перед советскими писателями, которых можно назвать писателями первого октябрьского призыва, стояла задача исключительной трудности, требовавшая глубокой творческой проницательности: надо было в условиях величайшего исторического переворота найти художественные формы типизации новой, рождающейся социалистической действительности.
Перед Фурмановым была новая деиспзикллынн п., u І.ІмшІ гуще которой проходил он свою революционную и пюрчіч куш школу, были общие творческие принципы, раскрытые 1 орьмім на ином жизненном материале (до Октября), и была задача огромной новаторской важности, открывавшая во многом пути перед советской литературой: на основе опыта социалистического искусства, и в первую очередь М. Горького, художественно осознать эту новую действительность.
Выше мы уже говорили, что претворение исторической возможности в действительность есть активный процесс, требующий от человека всей силы характера. Суть этого процесса состоит в том, что именно теперь идеал как возможность, к которой стремится человек, может стать действительностью. В этом — ключ социалистической эстетики.
И в первые годы революции, нащупывая пути к творческому осуществлению нового искусства, которое впервые в истории могло достичь художественного изображения единства идеала и жизни, возможности и действительности, советские писатели, естественно, стояли перед задачей грандиозной трудности.
Фурманов, как никто, был подготовлен к тому, чтобы подойти к решению этой задачи Теснейшая связь с революционной массой, участие в событиях огромного исторического масштаба, соприкосновение с людьми, которые в себе несли ту слитность возможного и действительного, вне которой не может быть создан социалистический идеал (Фрунзе, Чапаев),— все это в соединении с личными качествами писателя создавало благоприятную почву для решения им этой творческой задачи.
Чрезвычайно характерно, что самый процесс работы над «Чапаевым» для Фурманова — прежде всего вопрос об отношении искусства к действительности, т. е., другими словами, вопрос об идеале и действительности. В этом смысл кажущейся противоречивости его размышлений над тем, как работать над «Чапаевым» (см. дневники Фурманова).
С одной стороны, Фурманов стремится к предельной фактической точности, с другой — к открзу от нее Он раздумывает, например, над жанром «Чапаева»: «1) Повесть... 2) Воспоминания... 3) Историческая хроника... 4) Художественно-историческая хроника... 5) Историческая баллада... 6) Картины. . . 7) Исторический очерк... Как назвать, не знаю».
«Я... неисправимый реалист — записывает он,— мне пода« вай голую жизнь без греческих мантий, без вычур и без гримас». И в то же время он заявляет: «К черту быт — символами. Символы долговечней, восторженней, глубже, чем фотографированный быт. В символах выход».
И вместе с тем Фурманов приходит к выводу: «Вчера... говорил про Вс. Иванова, что это не творец, а фотограф...
А мне его стиль мил. Я и сам, верно, сойду, приду, подойду к этому...»
И далее: «Если возьму Чапая, личность исторически существовавшую, начдива 25, если возьму даты, возьму города, селенья, все это по-действительному, в хронологической последовательности, имеет ли смысл тогда кого-нибудь скрещивать, к примеру — Фрунзе окрещивать псевдонимом? Кто не знает? Да и всех других, может быть... Так ли? Но это уже будет не столько художественная вещь, повесть, сколько историческое (может быть, и живое) повествование».
И тут же: «Кой-какие даты и примеры взять, но не вязать себя этим в деталях. Даже и Чапая окрестить как-то по-иному, не надо действительно существовавших имен — это развяжет руки, даст возможность разыграться фантазии».
И наконец, известные слова: «...дать ли Чапая действительно с мелочами, с грехами, со всей человеческой требухой или, как обычно, дать фигуру фантастическую, т. е. хотя и яркую, но во многом кастрированную?
Склоняюсь больше к первому».
Эти напряженные творческие поиски Фурманова и были связаны именно с тем, что он, с одной стороны, как бы боялся изображения действительного, чтобы не упустить идеального, возможного, с другой стороны, в погоне за идеальным, как он говорил, фантастическим боялся пропустить подлинное, действительное, ибо на самом деле в социалистической действительности того периода, т. е. периода гражданской войны, уже было налицо принципиальное единство возможного и действительного.
Ленин писал в 1919 году как раз о тех событиях, которые волновали Фурманова, обращаясь к слушателям Свердловского университета, отправлявшимся на фронт: «Сегодня я видел товарищей иваново-вознесенских рабочих, которые сняли до половины всего числа ответственных партийных работников для отправки на фронт. Мне рассказывал сегодня один из них, с каким энтузиазмом их провожали десятки тысяч беспартийных рабочих и как подошел к ним один старик, беспартийный, и сказал: «Не беспокойтесь, уезжайте, ваше место там, а мы здесь за вас справимся». Вот когда среди беспартийных рабочих возникает такое настроение, когда беспартийные массы, не разбирающиеся еще полностью в политических вопросах, видят, что мы лучших представителей пролетариата и крестьянства отправляем на фронт, где они берут на себя самые трудные, самые ответственные и тяжелые обязанности и где им придется в первых рядах понести больше всего жертв и гибнуть в отчаянных боях,— число наших сторонников среди неразвитых беспартийных рабочих и крестьян вырастает вдесятеро, и с вои-
сками колебавшимися, ослабевшими, усіальїми мрош <>'І>ІІ и,І стоящие чудеса» '.
Чудеса, происходившие с массами, которые вели за гоГхш коммунисты, и представляли собой новое качество действительности, единство социалистической возможности и действительности. Фурманов еще ощупью находил как художник это новое содержание жизни, стремясь к изображению действительности, понятой вместе с тем и как возможность. Вот почему он записал, что «Чапаев — лицо собирательное».
Исключительно интересен набросок посвящения «Чапаева»: «Мужикам Самарской губернии, уральским рабочим, красным ткачам Иваново-Вознесенска, киргизам и латышам, мадьярам и австрийцам — всем, кто составлял непобедимые полки чапаевской дивизии, кто в суровые годы гражданской войны без снарядов, с одним штыком сумел пройти по уральским степям до Каспийского моря, по самарским лугам на Колчака, на Западе— против польских панов, кто мужественно боролся против белоказацкой орды, против полков офицерских, кто кровь свою пролил за великое дело, кто отдал жизнь свою на алтарь борьбы,— всем вам, герои гражданской войны, чапаевцы, посвящаю эту книгу».
Этот набросок поучителен именно потому, что свидетельствует, в какой мере сама обстановка гражданской войны наталкивала Фурманова на ощущение того, что тот идеал, отсутствие которого пугало его превращением творчества в фотографию жизни, на самом деле уже воплощался в действительность.
В самых первоначальных формах Фурманов начинал ощущать то новое качество социалистической действительности, которое состоит в том, что, будучи заострена, подчеркнуто обобщена в своих передовых проявлениях, действительность сама получает эстетическую значимость, поскольку в конечном счете восходит к реальному осуществлению идеального в практике передовых строителей социалистического общества.
Крайне важно подчеркнуть, что в эти годы (1919—1922) Фурманов вслед за Горьким уже нащупывал это важнейшее свойство социалистической эстетики: единства идеала и действительности в самой жизни, открывающее совершенно новые качественные возможности, в частности, для развития того жанра, который сам Фурманов удачно определил как «художественно-исторический», т. е. основанный на воспроизведении передовых, а не массовидных явлений действительности, которые, будучи конкретно воспроизведены в своей сущности, освобожденные от всего мелкого и незначительного, получают уже эстетическое значение.