В котором сам себя превосходит.

Итак, вот что мы имели сказать о приятном. Что же касается неприятного, то это понятие станет ясным из положений, проти­воположных высказанным.

Марк Аврелий
НАЕДИНЕ С СОБОЙ[4]

Марк Аврелий Антонин (Marcus Aurelius Antoninus) (121—180) — римский император и философ. Родился и вырос в Риме, 17-летним юношей был усыновлен и привлечен к управлению государством своим родственником — императором Антонием Пием. В 140 г. стал консулом, а в 161 г. — императором. Последователь учения философов-стоиков Сенеки и Эпиктета, однако идеи стоической философии сочетаются в его рассуждениях с идеями скептиков, эпикурейцев и киников. Подчеркивал различие между внешним миром, не зависящим от человека, и собственным внутренним миром, единственно подвластным человеку. В отличие от ранних стоиков, выразил личное религиозное отношение к миру как к Богу и требование активного сотрудничества каждого отдельного человека с мировыми силами. Прославился умением владеть собой так, что лицо оставалось абсолютно спокойным и в горе, и в радости. Единственное дошедшее до наших дней сочинение Марка Аврелия — сборник мыслей и высказываний по вопросам мироустройства и этики «Наедине с собой» на древнегреческом языке — было найдено после его смерти в складках одежды.

 

• Поутру следует сказать себе: «Сегодня мне придется столк­нуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Всеми этими свой­ствами они обязаны незнанию добра и зла. Я же, после того как познал и природу добра — оно прекрасно, — и природу зла — оно постыдно, — и природу самого заблуждающего­ся — он родной мне не по крови и общему происхождению, а по духу и божескому определению, — я не могу ни потерпеть вреда от кого-либо из них — ведь никто не может вовлечь меня во что-либо постыд-
ное, — ни гневаться на родного, ни ненавидеть его. Ибо мы созданы для совместной деятельнос­ти, как и ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсти. Поэто­му противодействовать друг другу — противно природе: но досадовать на людей и чуждаться их и значит им противо­действовать».

• Всегда ревностно заботься о том, чтобы дело, которым ты в данный момент занят, исполнять так, как достойно римляни­на и мужа, с полной и искренней серьезностью, с любовью к людям, со свободой и справедливостью; и о том также, чтобы отстранить от себя все другие представления. Последнее удастся тебе, если ты каждое дело будешь исполнять как последнее в своей жизни, свободный от всякого безрассудства, от обуслов­ленного страстями пренебрежения к велениям разума, от ли­цемерия, себялюбия и недовольства своей судьбой. Ты видишь, как немногочисленны требования, исполнив которые, всякий сможет жить блаженной и божественной жизнью. Да и сами боги от того, кто исполняет эти требования, ничего больше не потребуют.

• Феофраст[5], расценивая различные проступки (поскольку такая расценка возможна с обычной точки зрения), замечает как истинный философ, что проступки, содеянные по влече­нию, более тяжки, чем проступки, содеянные под влиянием гнева. Ведь гневающийся, отвращаясь от разума, испытывает, по-видимому, какую-то горечь и тайное сокрушение, прегре­шающий же по влечению, не будучи в силах устоять перед соблазном наслаждения, проявляет, по-видимому, в своих про­ступках большую распущенность и изнеженность. Правильно поэтому, и достойно философии, Феофраст решил, что больше­го порицания заслуживает проступок, сопряженный с наслаж­дением, нежели сопряженный с горем. Вообще один из этих людей подобен скорее тому, кого вызвало на гнев чувство горе­чи, связанное с причиненной ему ранее несправедливостью, другой же самопроизвольно стремится к несправедливости, ув­лекаемый своим вожделением к какому-нибудь действию.

• Не поступай ни против своей воли, ни вразрез с общим благом, ни как человек опрометчивый или поддающийся вли­янию какой-нибудь страсти, не облекай свою мысль в пышные формы, не увлекайся ни многоречивостью, ни многоделанием. Пусть божество в тебе будет руководителем существа муже­ственного, зрелого, преданного интересам государства, римля­нина, облеченного властью, чувствующего себя на посту, подоб­ного человеку, который, не нуждаясь ни в клятве, ни в поручи­телях, с легким сердцем ждет зова оставить жизнь. И светло у тебя будет на душе, и ты не будешь нуждаться ни в помощи извне, ни в том спокойствии, которое зависит от других. Итак, следует быть правым, а не исправляемым.

• Тело, душа, дух. Телу принадлежат ощущения, душе — стремления, духу — основоположения. Способностью получать впечатления обладают и скоты; стремления проявляются бур­но и в диких зверях, и в андрогинах, и в Фаларисе, и в Нероне; пользоваться духом для внешнего соблюдения обязанностей могут люди и не признающие богов, и творящие, запершись у себя, всякие гнусности. Если все это, согласно сказанному, общо всем, то одному лишь хорошему человеку свойственно лю­бить и приветствовать происходящее и сопряженное с ним, не осквернять живущего в его груди гения, не беспокоить и не смущать его обилием представлений, а сберечь его чистым, строго послушным богам, не говорящим никогда вразрез с истиной и не делающим ничего вразрез со справедливостью. Если даже все люди откажутся поверить, что он живет так просто, скромно и счастливо, то он не будет сердиться ни на кого из них и не сойдет с пути, ведущего к цели жизни, к которой следует подойти чистым, спокойным, с легким серд­цем и с безропотной покорностью своей судьбе.

• Будь подобен скале: волны беспрестанно разбиваются о нее, она же стоит недвижимо, и вокруг нее стихают взволно­ванные воды.

• Я несчастен потому, что со мной случилось то-то и то-то. — Отнюдь нет. Наоборот, я счастлив потому, что, хотя это и слу­чилось со мной, я все же не предаюсь печали, не сломлен на­стоящим, не трепещу перед грядущим. Случиться ведь это могло со всяким, но не всякий бы остался чуждым печали. Почему же первое более несчастье, нежели второе счастье? Разве случившееся мешает тебе быть спра­ведливым, великодушным, благоразумным, рассудительным, осторожным в суждениях, правдивым, скромным, откровенным и обладать всеми другими свойствами, в наличности которых особенность человеческой природы? Не забывай же впредь при всяком событии, повергающем тебя в печаль, пользоваться ос­новоположением: «Не событие это является несчастьем, а спо­собность достойно перенести его — счастьем».

• Куда бы я ни попал, я могу быть счастлив. Счастлив же тот, кто уготовил себе благую участь. Благая же участь — это благие склонности души, благие стремления, благие дела.

• В одном ищи радости и успокоения: в том, именно, чтобы от одного общеполезного дела переходить к другому, памятуя о боге.

• Если что-либо тебе не по силам, то не решай еще, что оно вообще невозможно для человека. Но если что-нибудь воз­можно для человека и свойственно ему, то считай, что оно доступно и тебе.

• Честолюбец видит свое благо в чужом действии. Предан­ный наслаждению — в испытываемом им состоянии. Разум­ный же человек — в своей деятельности.

• Суетные заботы о внешнем блеске, сценические представ­ления, приобретение стад крупного и мелкого скота, бои гладиа­торов, драка щенят за брошенную им кость и рыб за корм в садке, кропотливая работа муравьев, беготня испуганных мы­шей, движения кукол, потягиваемых за веревочку, — все это явления одного порядка. Среди всего этого следует хранить благожелательность без заносчивости, но не упускать из вида, что ценность каждого человека определяется ценностью пред­метов его стремлений.

• Если кто прегрешил против тебя, то тотчас же отдай себе отчет, каково было его убеждение о добре и зле, когда он пре­грешал. Уяснив себе это, ты будешь жалеть его и не станешь ни удивляться, ни гневаться. Ведь если твое убеждение о доб­ре совпадает с его убеждением или подобно ему, то ты обязан отпустить его вину. Если же ваши убеждения о добре и зле расходятся, то тебе легче будет сохранить доброжелательность по отношению к заблуждающемуся.

• Все существует для чего-нибудь, как, например, лошадь, ви­ноградная лоза. Чему ты удивляешься? И солнце существует для какого-нибудь дела, да и остальные боги. Но для чего ты? Для наслаждения? Посмотри, выдерживает ли это критику.

• Ни с одним человеком не может случиться ничего тако­го, что не составляет удела человека; с быком, виноградной лозой, камнем — что не составляетих удела. Если же с каж­дым случается только то, что для него обычно и естественно, то на что же ты станешь негодовать? Общая природа не нис­послала тебе ничего такого, чего ты не мог бы претерпеть.

• Чего ты добиваешься? Долгой жизни? Иначе говоря, ты желаешь получать ощущения, стремиться, развиваться и идти вспять, пользоваться речью, размышлять? Но что из всего этого кажется тебе достойным желания? Если же все презренно, то перейди к последнему: повиновению разуму и богу. Но с по­читанием их несовместима досада по поводу того, что смерть лишит нас когда-нибудь всего указанного выше.

 

Св. Максим Исповедник
О СТРАСТЯХ И ПОМЫСЛАХ[6]

Св. Максим Исповедник(ок. 580–662) – христианский богослов и мистик. Родился в Константинополе, происходил из старинного и знатного рода, получил хорошее образование и с особым пристрастием изучал философию, что очень помогло ему в последующей полемике с представителями монофелитской ереси. Был очень начитан не только в церковной, но и в светской литературе. В молодости служил при византийском дворе в царской канцелярии. Однако вскоре оставил мир и удалился в уединенную Хризопольскую обитель. В конце 630-х годов жил в Александрии или в Египте, затем перебрался в латинскую Африку, где организовал православное противодействие монофелитам. Пользовался большим влиянием и авторитетом в Риме, активно переписывался с современниками. В результате бурных событий вокруг решений Латеранского Собора был осужден как защитник православия. Сначала был выслан во Фракию, затем возвращен в Константинополь, где подвергся кровавым истязаниям вместе с учениками. В итоге был отправлен в дальнюю ссылку, где и скончался. Упоминается в сочинениях многих современников. Собственные сочинения Св. Максима сохранились в многочисленных списках. Его влияние чувствуется во всех областях позднейшей византийской письменности. Считается, что он не строил богословской системы – предпочитал «писать главы в виде наставлений». Большинство его творений – именно богословские отрывки, «главы», заметки.

Сочинения: «Слово подвижническое» («четыре сотницы глав о любви», 243 «иных главы», двести «глав богословских и домостроительных» и др.), «Тайноводство» («Мистагогия»), «Диспут с Пирром», «О двух волях Христа, Бога нашего» и др.

 

... Страсть есть неестественное движение души, или по несмысленной любви, или по безрассудной ненависти к чему-нибудь чувственному, или за что-нибудь чувственное: по несмысленной любви – или к яствам, или к женам, или к имению, или к преходящей славе, или к иному чему-нибудь чувственному; или ради сего: по ненависти несмысленной, когда ненавидят, как выше сказано, без рассуждения что-либо из вышесказанного или кого-нибудь по причине этого.

... Ум получает страстные помыслы следующими тремя путями: чрез чувства, чрез состояние тела, чрез воспоминание. Чрез чувства – когда производящие на них впечатление вещи, как такие, к которым мы имеем страсть, возбуждают в уме страстные помыслы; чрез состояние тела – когда несоблюдением воздержания в питании, или действием демонов, или какой-нибудь болезнью изменившееся состояние тела побуждает его к страстным помыслам, или к восстанию на Промысел; чрез воспоминание – когда память возобновляет помышления о вещах, к коим мы пристрастны, и возбуждает в уме сим образом страстные помыслы.

... Сперва память вносит в ум простой помысел; и если он замедлит в нем, то от сего приходит в движение страсть; если не истребишь страсти, она преклоняет ум к соизволению; а когда и сие произойдет, тогда доводит уже до греха и делом. Посему-то премудрый Апостол, пиша к христианам, обратившимся из язычников, во первых повелевает прекратить совершение греха делом, а потом, подвигаясь обратно прежнему порядку, доходить и до причины оного.

... От лежащих в душе страстей демоны заимствуют поводы воздвигать в нас страстные помыслы. Потом, ими поборая ум, понуждают его снизойти к соизволению на грех; победив его в этом, вводят его в грех мысленный; а по совершении сего, как пленника, ведут его на самое дело греховное. После сего наконец чрез помыслы соделав душу запустелою, отходят вместе с оными. Остается только в уме идол (мысленный образ) греха, о котором говорит Господь: когда увидите мерзость запустения, стоящую на святом месте (Матф. 24,15).

... Ум боголюбивого вооружается не против вещей и помышлений о них, но против страстей, сопряженных с помышлениями сими. То есть, он не против восстает женщины, ни против обидевшего, ни против воображения их; но против страстей, сопряженных с сими воображениями.

Вся брань монаха против демонов состоит в том, чтобы отделить страсти от мыслей; ибо иначе невозможно ему бесстрастно смотреть на вещи.

... Иное избавиться от помыслов, а иное избавиться от страстей. Часто избавляются от помыслов, когда нет на глазах тех предметов, к которым страсть кто имел. Но страсти между тем скрываются в душе, и при появлении предметов обличаются. И потому должно наблюдать за умом при тех вещах и узнавать, к какой он имеет страсть.

 

Рене Декарт
СТРАСТИ ДУШИ[7]

Декарт (Descartes) Рене (1596–1650) – французский философ, естествоиспытатель, математик. Учился в привилегированной иезуитской школе – коллегии Де Ла Флеш, где начал изучать философию и познакомился с интроспективными идеями Св. Августина, из которых выросло впоследствии знаменитое «Мыслю – следовательно, существую». Участвовал в Тридцатилетней войне, побывал в разных европейских странах и установил личные контакты с многими выдающимися учеными. После ухода с военной службы продолжил заниматься методологией научной философии. Для того, чтобы не отвлекаться от научных занятий, переселился в 1629 году в Нидерланды, где прожил двадцать лет. Там же опубликовал основные произведения и сделал ряд естественнонаучных открытий. Важнейшее психологическое сочинение Декарта – трактат «Страсти души».

Сочинения: Рассуждения о методе (1637), Страсти души (1640); Первоначала философии (1644), Размышления о первой философии (1647)
и др.

 

10. КАК ЖИВОТНЫЕ ДУХИ ОБРАЗУЮТСЯ В МОЗГУ

Все наиболее подвижные и наиболее легкие (subtiles) частицы крови, разреженные в сердце теплом, непрерывно поступают в большом количе­стве в полости мозга. Эти-то очень легкие частицы крови и образуют животные духи. Для этого им не нужно ничего другого, как только отделиться в мозгу от прочих, менее легких частиц крови. Таким образом, то, что я здесь называю духами, есть не что иное, как тела, не имеющие никакого другого свойства, кроме того, что они очень малы и движутся очень быстро, подобно частицам пламени, вылетающим из огня свечи. Они нигде не задерживаются, и, по мере того как некоторые из них попадают в полости мозга, другие выходят оттуда через поры, имеющиеся в веществе мозга; эти поры проводят духи в нервы, а из нер­вов — в мышцы, благодаря чему духи сообщают телу самые различные движения.

27. ОПРЕДЕЛЕНИЕ СТРАСТЕЙ ДУШИ

Установив, чем страсти души отличаются от всех дру­гих мыслей, я думаю, их можно в общем определить как восприятия, или ощущения, или душевные движения, ко­торые относят в особенности к ней и которые вызываются, поддерживаются и усиливаются некоторым движением духов.

28. ОБЪЯСНЕНИЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ ЭТОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Страсти относятся к числу тех восприятии, которые вследствие тесной связи души с телом становятся смутными и темными. Их можно также назвать чувствами, потому что они воспринимаются душой таким же образом, как и объекты внешних чувств, и так же по­знаются ею. Но еще лучше назвать их волнениями души — не только потому, что так можно назвать все изменения, происходящие в душе, т.е. все ее различные мысли, но главным образом потому, что из всех видов присущих ей мыслей нет других, которые бы так же сильно волновали и потрясали ее, как страсти.

29. ОБЪЯСНЕНИЕ ВТОРОЙ ЧАСТИ ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Я добавлю также, что страсти относятся в особенности к душе, чтобы отличить их от других ощущений, из которых одни относят к внешним предметам, как, например, запахи, звуки, цвета, другие — к нашему телу, как, напри­мер, голод, жажда, боль. Я добавлю еще, что страсти вы­зываются, поддерживаются и усиливаются некоторым дви­жением духов, затем чтобы отличить их от наших желаний, которые можно назвать также волнениями души, относя­щимися к ней и ею самой порожденными.

31. В МОЗГУ ИМЕЕТСЯ НЕБОЛЬШАЯ ЖЕЛЕЗА, В
КОТОРОЙ ДУША БОЛЕЕ ЧЕМ В ПРОЧИХ ЧАСТЯХ ТЕЛА ОСУЩЕСТВЛЯЕТ СВОЮ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Надо также иметь в виду, что, хотя душа соединена со всем телом, тем не менее, в нем есть такая часть, в которой ее деятельность проявляется более чем во всех прочих. Обычно предполагается, что эта часть — мозг, а может быть, и сердце: мозг — потому, что с ним связаны органы чувств, сердце — потому, что как бы в нем чувствуются страсти. Но, тщательно исследовав это, я считаю, что часть тела, в которой душа непосредственно осуществляет свои функции, ни в коем случае не сердце и не весь мозг, а толь­ко часть его, расположенная глубже всех; это очень маленькая железа, находящаяся в мозговом веществе, в цент­ре мозга, и так расположенная над проходом, через кото­рый духи передних его полостей сообщаются с духами задней, что малейшие движения в железе могут значитель­но изменить направление движения этих духов и, обратно, малейшие изменения в направлении движения духов могут значительно изменить движения этой железы.

34. КАК ДУША И ТЕЛО ДЕЙСТВУЮТ ДРУГ НА ДРУГА

Малень­кие ниточки наших нервов так распределены по всем его [тела] частям, что в случае различных движений, возбуждаемых объектами чувств, они различно открывают поры мозга; благодаря этому животные духи, содержащиеся в поло­стях, различным образом расходятся по мышцам, поэтому они могут двигать частями тела самым различным образом. Прибавим здесь еще, что малень­кая железа — главное местопребывание души — так рас­положена между полостями, содержащими эти духи, что они могут двигать ее столькими различными способами, сколько есть ощутимых различий в предметах. Но и душа может вызвать в ней различные движения; природа души такова, что она получает столько различных впечатлений, т.е. у нее бывает столько различных восприятий, что она производит различные движения в этой железе. И соответ­ственно машина нашего тела устроена так, что в зависимо­сти от различных движений этой железы, вызванных ду­шой или какой-либо другой причиной, она действует на духи, окружающие ее, и направляет их в поры мозга, через которые они по нервам проходят в мышцы; таким образом железа приводит в движение части тела.

35. ПРИМЕР ТОГО, КАК ВПЕЧАТЛЕНИЯ ОТ ПРЕДМЕТОВ СОЕДИНЯЮТСЯ В ЖЕЛЕЗЕ, НАХОДЯЩЕЙСЯ В
ЦЕНТРЕ МОЗГА

Например, если мы видим какое-нибудь животное, на­правляющееся к нам, то свет, отраженный от его тела, ри­сует два изображения его, по одному в каждом из наших глаз; эти два изображения посредством зрительных нервов образуют два других — на внутренней поверхности мозга, обращенной к его полостям. Затем посредством духов, кото­рыми наполнены эти полости, изображения лучеобразно проходят к маленькой железе, окруженной духами, таким образом, что движение, передающее каждую точку одного из этих образов, направлено к той же самой точке железы, к которой направлено движение, передающее ту точку дру­гого изображения, которая представляет ту же самую часть этого животного. Благодаря этому два изображения, нахо­дящиеся в мозгу, образуют в железе одно, а железа, непо­средственно воздействуя на душу, передает ей образ этого животного.

36. ПРИМЕР ТОГО, КАК СТРАСТИ ВОЗНИКАЮТ В
ДУШЕ

Если это образ чуждый и очень пугающий, т.е. если он живо напоминает то, что прежде вредило телу, то он вызы­вает в душе страсть страха, а вслед за ней — страсть сме­лости или страха и ужаса в зависимости от особенностей тела и от силы духа, а также в зависимости от того, удалось ли прежде уберечь себя, защищаясь или спасаясь бегством, от вредных вещей, к которым имеет отношение настоящий образ. Ибо у некоторых людей это приводит мозг в такое состояние, что духи, отражающиеся от изображения, поя­вившегося на железе, устремляются отсюда частично в нер­вы, служащие для поворота спины и движения ног с целью бегства, а частично — в нервы, расширяющие или сужаю­щие отверстия сердца или же возбуждающие прочие части тела, откуда кровь поступает в сердце, так что кровь, раз­жижаясь в нем иначе, нежели обычно, проводит в мозг ду­хи, поддерживающие и усиливающие страсть страха, т. е. те духи, которые могут держать открытыми или в состоя­нии открыть вновь поры мозга, проводящие их в те же са­мые нервы. Ибо уже потому, что эти духи входят в эти по­ры, они вызывают в этой железе особое движение, пред­назначенное природой для того, чтобы душа чувствовала эту страсть. И так как эти поры связаны преимущественно с малыми нервами, служащими для сужения или расшире­ния отверстий сердца, то душа чувствует их чаще всего как бы в сердце.

40. КАКОВО ГЛАВНОЕ ДЕЙСТВИЕ СТРАСТЕЙ

Необходимо отметить, что главное действие всех люд­ских страстей заключается в том, что они побуждают и настраивают душу человека желать того, к чему эти стра­сти подготовляют его тело; так, чувство страха вызывает желание бежать, а чувство отваги — желание бороться; точно так же действуют и другие страсти.

45. КАКОВА ВЛАСТЬ ДУШИ НАД ЕЕ СТРАСТЯМИ

Наши страсти также не могут быть вызваны непосредст­венно нашей волей. Равным образом от них нельзя освобо­диться просто усилием воли. То и другое можно сделать только косвенно, представляя вещи, обычно связанные со страстями, которые желательны, и исключающие нежела­тельные страсти. Так, чтобы вызвать в себе отвагу и изба­виться от страха, недостаточно только желать этого, а сле­дует познакомиться с доводами, событиями или примера­ми, убеждающими, что опасность невелика, что всегда го­раздо безопаснее защищаться, чем бежать, что победа при­носит славу и радость, а бегство — только раскаяние, позор и тому подобное.

46. ЧТО МЕШАЕТ ДУШЕ ПОЛНОСТЬЮ РАСПОЛАГАТЬ СВОИМИ СТРАСТЯМИ

Особое обстоятельство, мешающее душе быстро изме­нять или сдерживать страсти, дало мне основание указать в данном выше определении страстей, что они не только вызываются, но и усиливаются особыми движениями ду­хов. Обстоятельство это сводится к тому, что страсти почти все сопровождаются каким-то волнением в сердце, а поэтому и во всей крови и в духах. До прекращения этого вол­нения страсти представлены в нашем сознании так же, как и объекты чувств, когда последние действуют на органы наших чувств. И так же как душа, обращая особое внима­ние на что-либо другое, может не замечать небольшого шу­ма или не чувствовать слабой боли, но не может не слышать гром и не чувствовать огонь, жгущий руку, точно так же она может легко преодолеть незначительные страсти, но не самые бурные и сильные — разве только после того, как утихнет волнение крови и духов. Самое большое, что может сделать воля, когда душевное волнение в полной силе,— это не допустить его следствий и сдержать многие движе­ния, к которым страсть располагает тело. Если, например, гнев заставляет поднять руку для того, чтобы ударить, воля обычно может ее удержать; если ноги готовы бежать, когда мы испытываем страх, воля может их удержать и т. д.

48. КАК ПОЗНАЕТСЯ СИЛА ИЛИ СЛАБОСТЬ ДУШИ И В ЧЕМ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ НЕДОСТАТОК СЛАБЫХ ДУШ

По исходу этой борьбы каждый может определить силу или слабость своей души. Самыми сильными душами, несомненно, обладают те, в ком воля от природы может легче всего победить страсти и задержать сопровождающиеихдвижения тела. Но есть такие люди, которые не могут ис­пытать своей силы, потому что они не заставляют свою во­лю бороться ее собственным оружием, а применяют только то, которым снабжают ее некоторые страсти для сопротив­ления другим страстям. То, что я называю собственным оружием воли, суть твердые и определенные суждения о добре и зле, согласно которым она решила действовать в своей жизни. Самые слабые души — те, воля которых не заставляет себя следовать определенным суждениям, а бес­прерывно позволяет увлечь себя страстям, часто противо­положным друг другу. Они попеременно перетягивают волю то на одну, то на другую сторону, заставляя ее бороть­ся с собой, и ставят душу в самое жалкое положение, какое только может быть. Так, когда страх представляет смерть крайним злом, от которого можно спастись только бегст­вом, а с другой стороны, чувство собственного достоинства представляет позор этого бегства как зло худшее, чем смерть, то эти две страсти действуют на волю различно; она же, подчиняясь то одной, то другой, беспрерывно всту­пает в противоречие сама с собой и таким образом порабо­щает душу и делает ее несчастной.

51. О ПЕРВОПРИЧИНАХ СТРАСТЕЙ

Из того, что сказано выше, видно, что последней и самой ближайшей причиной страстей является то, что духи ко­леблют маленькую железу, находящуюся в середине мозга. Но этого недостаточно для того, чтобы можно было отли­чить одни страсти от других; необходимо найти их источни­ки и исследовать их первопричины. Ибо, хотя страсти ино­гда могут быть вызваны действием души, которая стре­мится узнать те или иные предметы, а иногда — одними только телесными особенностями или впечатлениями, слу­чайно оказавшимися в мозгу, как это бывает, когда человек, испытывая печаль или радость, не может определить при­чину этого, тем не менее, из того, что было сказано, очевид­но, что те же самые страсти могут быть вызваны также предметами, действующими на чувства, и что эти предметы являются наиболее обычными и главными причинами стра­стей. Поэтому, чтобы установить причины страстей, доста­точно рассмотреть все действия этих предметов.

52. КАКОВО НАЗНАЧЕНИЕ СТРАСТЕЙ И КАК МОЖНО ИХ ПЕРЕЧИСЛИТЬ

Я замечаю также, что предметы, действующие на чув­ства, вызывают в нас различные страсти не по причине имеющихся в них различий, а только по причине того, что они различным образом могут вредить нам либо приносить пользу или же вообще быть важными для нас.

Назначение же всех страстей сводится к тому, что они настраивают душу желать того, что природа преподносит нам как полез­ное, и не менять своего желания, так же как движение ду­хов, обыкновенно вызывающее страсти, располагает тело к движениям, служащим для достижения полезных вещей.

69. ЕСТЬ ТОЛЬКО ШЕСТЬ ПЕРВИЧНЫХ СТРАСТЕЙ

Число простых и первичных страстей не очень велико, таких только шесть, а именно: удивление, любовь, ненависть, желание, радость и печаль, все же прочие либо составлены некоторыми из этих шести, либо же являются их видами.

136. ЧЕМ ОБЪЯСНЯЮТСЯ ПРОЯВЛЕНИЯ СТРАСТЕЙ, СВОЙСТВЕННЫЕ НЕКОТОРЫМ ЛЮДЯМ

Чтобы в немногих словах изложить то, что можно добавить относительно различных проявлений или же различных причин страстей, я удовлетворюсь тем, что повторю уже сказанное об основном принципе, на кото­ром построено все описанное здесь. Между нашей душой и нашим телом существует такая связь, что если мы од­нажды соединили какое-то телесное действие с какой-то мыслью, то в дальнейшем, если появляется одно, необхо­димо появляется и другое; причем не всегда одно и то же действие соединяется с одной и той же мыслью. Например, в связи с этим легко понять, что необыкновенное отвращение, какое вызывает у неко­торых людей запах розы или присутствие кошки и тому подобное, происходит лишь от того, что в начале нашей жизни они были очень сильно потрясены чем-нибудь похожим на это; возможно, они унаследовали чувства своей матери, которая была потрясена тем же, будучи беременной, ибо есть несомненная связь между всеми чувствами матери и чувствами ребенка, находящегося в ее чреве, и то, что действует отрицательно на мать, вредно и для ребенка. Запах роз мог быть причиной сильной го­ловной боли у ребенка, когда он был еще в колыбели, а кошка могла его сильно напугать; никто не обратил на это внимания, и сам он об этом ничего не помнит, но от­вращение к розам или к кошке осталось у него до конца жизни.

137. О НАЗНАЧЕНИИ ПЯТИ ОБЪЯСНЕННЫХ ЗДЕСЬ СТРАСТЕЙ, ПОСКОЛЬКУ ОНИ ИМЕЮТ ОТНОШЕНИЕ К ТЕЛУ

После того как даны определения любви, ненависти, желания, радости и печали и рассмотрены все телесные движения, вызывающие или сопровождающие их, нам осталось рассмотреть здесь только их назначение. В этом отношении следует заметить, что по установлению при­роды они все относятся к телу и даны душе лишь постоль­ку, поскольку она связана с телом, так что их естествен­ное назначение — побуждать душу способствовать тем действиям, которые могут послужить для сохранения те­ла или для его совершенствования. В этом смысле печаль и радость суть две страсти, которые применяются первы­ми. Ибо душа получает непосредственное предупрежде­ние о том, что вредно для тела, только благодаря испы­тываемому ею чувству боли, вызывающему в ней сначала страсть печали, а затем страсть ненависти к тому, что причиняет боль, и, наконец, желание избавиться от этой боли. Равным образом душа получает непосредственное предупреждение о том, что полезно телу, только благо­даря своего рода щекотке, которая, возбуждая в ней ра­дость, порождает любовь к тому, что она считает причиной радости, а также и желание приобрести то, что может продлить эту радость или вызвать затем подобную ей. Отсюда видно, что все пять страстей весьма полезны для тела и что печаль есть некоторым образом первая страсть: она более необходима, чем радость, ненависть и любовь, так как для нас важнее удаление вредных и опасных ве­щей, чем приобретение вещей, способствующих достиже­нию какого-нибудь совершенства, без которого можно обойтись.

138. О НЕДОСТАТКАХ СТРАСТЕЙ И О СРЕДСТВАХ ДЛЯ ИХ ИСПРАВЛЕНИЯ

Но хотя такое назначение страстей самое естествен­ное для них и хотя все неразумные животные проводят свою жизнь только в телесных движениях, подобных тем движениям, которые обычно сопровождают наши страсти, склоняющие нашу душу уступать им, тем не менее страсти не всегда приносят пользу, потому что есть много таких вещей, которые вредны для тела, но не вызывают сначала никакой печали и даже радуют человека, и таких, кото­рые ему полезны, но сначала неприятны. Кроме того, под влиянием страстей благо и зло, связанные с этими вещами, кажутся более значительными, чем они есть на самом деле; страсти побуждают нас добиваться одного и избегать другого с большим, чем следует, рвением. На примере животных мы видим, как они вводятся в заблуждение приманкой и, избегая меньшего зла, спешат навстре­чу большему. Вот почему мы должны пользоваться опы­том и разумом для того, чтобы уметь различать благо и зло и знать их настоящую цену, дабы не смешивать одно­го с другим и ничем не увлекаться сверх меры.

147. О ВНУТРЕННИХ ВОЛНЕНИЯХ ДУШИ

Я прибавлю здесь только одно соображение, которое, как мне кажется, должно помочь нам предотвратить лю­бую неприятность, идущую от страстей. Как наше благо, так и наше зло зависят главным образом от внутренних волнений, вызываемых в душе ею же самою. Этим послед­ние отличаются от страстей, зависящих всегда от какого-нибудь движения духов. И хотя волнения души часто свя­заны со страстями, имеющими с ними сходство, они часто могут встречаться и вместе с другими страстями и даже возникать из противоположных им страстей. Например, иногда бывает, что супруг, оплакивающий смерть своей жены, почувствовал бы досаду, если бы она воскресла; мо­жет быть, его сердце сжимается от печали, вызванной похоронами, отсутствием человека, к общению с которым он привык; может быть, некоторые проблески бывшей любви или жалости вызывают у него искренние слезы, но все-таки он чувствует тайную радость в самой глубине своей души, волнение которой так сильно, что сопровож­дающие его печаль и слезы его не уменьшают. Когда мы читаем о необыкновенных приключениях или видим их на сцене, это может вызвать у нас печаль, радость, любовь или ненависть и вообще любые страсти в зависимости от того, какие предметы представляются нашему воображе­нию. Но мы вместе с тем испытываем удовольствие от возбужденного в нас чувства, и это удовольствие есть интеллектуальная радость, рождающаяся из печали точ­но так же, как и из всех других страстей.

211. ГЛАВНОЕ СРЕДСТВО ПРОТИВ СТРАСТЕЙ

Теперь, когда мы знаем все страсти, у нас меньше, чем прежде, оснований их опасаться. Мы видим, что все они хороши по своей природе и что мы должны только избегать неправильного их применения или их крайностей; против этого было бы достаточно названных мною средств, если бы каждый старательно их применял. Но среди этих средств я назвал предварительное размышление и искусство, посредством которых человек может устранить недостатки своего характера, стараясь отделить в себе движения крови и духов от тех мыслей, с которыми эти движения обычно связаны. Поэтому я признаю, что немногие люди доста­точно подготовлены таким образом к борьбе со всякого рода страстями и что, поскольку движения, вызванные в крови предметом страсти, немедленно следуют за одними только впечатлениями в мозгу в зависимости от расположения органов и без всякого содействия души, не существует та­кой человеческой мудрости, которая была бы в состоянии противодействовать страстям без достаточной предвари­тельной подготовки. Многим трудно удержаться от смеха при щекотке, хотя она не связана ни с каким удовольст­вием; впечатление радости и удовольствия, когда-то вызвавшее у них смех, вновь появляется в их воображении и сразу же помимо его воли наполняет легкие кровью, на­правляемой туда сердцем. Люди, от природы склонные к душевным движениям радости, милосердия, страха и гнева, не могут удержаться от того, чтобы не упасть в обмо­рок, не заплакать, не задрожать, как в лихорадке, когда их воображение поражено каким-нибудь предметом страсти. Единственное средство против всех крайностей страстей, на которое можно здесь указать как на самое доступное, состоит в следующем. При сильном волнении крови сле­дует сдерживаться и помнить, что все представляющееся воображению склонно обманывать душу, так что доводы, склоняющие к объекту страсти, кажутся ей значительно более сильными, чем они есть на самом деле, а те, которые ее разубеждают,— значительно более слабыми. Когда страсть склоняет к тому, что не требует немедленного выполнения, следует воздержаться от того, чтобы тотчас же принимать решение; надо думать о чем-либо другом до тех пор, пока время и покой не укротят волнения крови. Когда же страсть побуждает к действиям, относительно которых необходимо принять немедленное решение, воля должна быть направлена на то, чтобы внимать доводам, противоположным тем, которые представляет страсть, хотя бы они и казались не столь сильными. Так при неожи­данном нападении врага обстановка часто не дает времени на размышление, но, по-моему, тот, кто привык задумы­ваться над своими поступками, даже испытывая страх, постарается забыть об опасности и найдет доводы в пользу того, что сопротивление безопаснее и достойнее бегства. И наоборот, если кто почувствует, что желание отомстить и гнев побуждают его опрометчиво броситься на нападающих, то ему должно прийти в голову, что неразумно поги­бать, если можно без позора спастись, и что при очевидном неравенстве сил лучше с достоинством отступить или пре­кратить военные действия, нежели безрассудно идти на верную гибель.

212. ТОЛЬКО ОТ СТРАСТЕЙ ЗАВИСИТ ВСЕ БЛАГО И ЗЛО В ЭТОЙ ЖИЗНИ

Конечно, у души могут быть свои особые удовольствия; но что касается тех, которые у нее общи с телом, то они зависят исключительно от страстей. Поэтому те люди, кого особенно волнуют страсти, могут насладиться жизнью в на­ибольшей мере. Правда, они могут переживать и много горьких минут, если они не умеют правильно использовать страсти и если им не сопутствует удача. Но мудрость больше всего полезна тем, что она учит властвовать над своими страстями и так умело ими распоряжаться, чтобы легко можно было перенести причиняемое ими зло и даже извлечь из них радость.

 

 

Бенедикт Спиноза

ЭТИКА, ДОКАЗАННАЯ В ГЕОМЕТРИЧЕСКОМ ПОРЯДКЕ[8]

Спиноза (Spinoza) Бенедикт/Барух(1632—1677) – голландский философ. Родился в зажиточной еврейской семье и предназначался родителями для карьеры ученого-богослова, однако порвал с иудаизмом после знакомства с философией Декарта, в результате чего был изгнан из еврейской общины и вынужден был в течение остальной жизни добывать средства к существованию шлифовкой линз для телескопов, занимаясь в свободное время философией. Рано умер от туберкулеза легких, успев закончить всего два крупных философских труда – «Богословско-политический трактат» и «Этику». Разрабатывал учение о природе и Боге, а также гносеологию и этику – учение о страстях, их господстве над человеком и свободе человека от них. Критиковал Декарта за позицию психофизического параллелизма и противопоставил ему психофизический монизм – рассмотрение души и тела человека, равно как протяженность и мышление вообще, как атрибутов единой субстанции – Природы. Следовательно, душа и тело определяются одними и теми же материальными причинами и подчиняются общим законам, откуда следует бессмысленность попыток изучения взаимодействий между душой и телом, характерных для работ Декарта. Эти идеи оказали значительное влияние на множество психологов двадцатого века, в том числе на Л.С. Выготского, который посвятил анализу творчества Спинозы отдельную работу.

Сочинения: Принципы философии Декарта (1663); Этика, доказанная в геометрическом порядке (1677); Богословско-политический трактат (1670).

Часть третья

О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ПРИРОДЕ АФФЕКТОВ

Предисловие

Большинство тех, которые писали об аффектах и обра­зе жизни людей, говорят как будто не об естественных вещах, следующих общим законам природы, но о вещах, лежащих за пределами природы. Мало того, они, по-види­мому, представляют человека в природе как бы государст­вом в государстве: они верят, что человек скорее нарушает порядок природы, чем ему следует, что он имеет абсолют­ную власть над своими действиями и определяется не ина­че как самим собою. Далее, причину человеческого бесси­лия и непостоянства они приписывают не общему могуще­ству природы, а какому-то недостатку природы человеческой, которую они вследствие этого оплакивают, осмеивают, пре­зирают или, как это всего чаще случается, ею гнушаются, того же, кто умеет красноречивее или остроумнее поно­сить бессилие человеческой души, считают как бы Божест­венным.

Однако были и выдающиеся люди (труду и искусству которых мы, сознаемся, многим обязаны), написавшие мно­го прекрасного о правильном образе жизни и преподав­шие смертным советы, полные мудрости; тем не менее при­роду и силы аффектов и то, насколько душа способна умерять их, никто, насколько я знаю, не определил. Прав­да, славнейший Декарт, хотя он и думал, что душа имеет абсолютную власть над своими действиями, старался, од­нако, объяснить человеческие аффекты из их первых при­чин и вместе с тем указать тот путь, следуя которому душа могла бы иметь абсолютную власть над аффектами. Но, по крайней мере по моему мнению, он не выказал ниче­го, кроме своего великого остроумия. Теперь же я хочу возвратиться к тем, кото­рые предпочитают скорее гнушаться человеческими аффек­тами и действиями или их осмеивать, чем познавать их.

Им, без сомнения, покажется удивительным, что я со­бираюсь исследовать человеческие пороки и глупости гео­метрическим путем и хочу ввести строгие доказательст­ва в область таких вещей, которые они провозглашают противоразумными, пустыми, нелепыми и ужасными. Но мой принцип таков: в природе нет ничего, что можно было бы приписать ее недостатку, ибо природа всегда и везде остается одной и той же; ее сила и могущество действия, т.е. законы и правила природы, по которым все происходит и изменяется из одних форм в другие, везде и всегда одни и те же, а следовательно, и способ познания природы вещей, каковы бы они ни были, дол­жен быть один и тот же, а именно — это должно быть познанием из универсальных законов и правил природы (Naturae leges et regulae). Таким образом, аффекты нена­висти, гнева, зависти и т. д., рассматриваемые сами в себе, вытекают из той же необходимости и могущества приро­ды, как и все остальные единичные вещи, и следователь­но, они имеют известные причины, через которые они мо­гут быть поняты, и известные свойства, настолько же достойные нашего познания, как и свойства всякой дру­гой вещи, в простом рассмотрении которой мы находим удовольствие.

Определения

Под аффектами я разумею состояния тела (corporis affectiones), которые увеличивают или уменьшают спо­собность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состоя­ний. Если, таким образом, мы можем быть адекватной причиной какого-либо из этих состояний, то под аффек­том я разумею состояние активное, в противном слу­чае — пассивное.

Теорема 2. Схолия. Душа и тело составляют одну и ту же вещь, в одном случае представляемую под атрибутом мышления, в другом — под атрибутом протяжения. Отсюда и происходит то, что порядок или связь вещей одни и те же, будет ли природа представляться под вторым атрибутом или под первым, а следовательно, что порядок активных и пассивных состояний нашего тела по своей природе совмес­тен с порядком активных и пассивных состояний души.

Многие думают, что мы только то делаем свобод­но, к чему не сильно стремимся, так как стремление к это­му легко может быть ограничено воспоминанием о другой вещи, часто приходящей нам на ум, и, наоборот, всего ме­нее мы свободны в том, к чему стремимся с великой стра­стью, которая не может быть умерена воспоминанием о другой вещи. Конечно, говорящим так ничто не препятст­вовало бы верить, что мы и во всем поступаем свободно, если бы только они не испытали, что мы делаем много такого, в чем впоследствии раскаиваемся, и что часто, вол­нуясь противоположными страстями, мы видим лучшее, а следуем худшему. Точно так же ребенок убежден, что он свободно ищет молока, разгневанный маль-чик — что он свободно желает мщения, трус — бегства. Пьяный убеж­ден, что он по свободному определению души говорит то, что впоследствии трезвый желал бы взять назад. Точно так же помешанные, болтуны, дети и многие другие в том же роде убеждены, что они говорят по свободному опреде­лению души, между тем как не в силах сдержать одоле­вающий их порыв говорливости. Таким образом, и самый опыт не менее ясно, чем разум (Ratio), учит, что люди только по той причине считают себя свободными, что свои действия они сознают, а причин, которыми они определя­ются, не знают и что определения души суть далее не что иное, как самые влечения, которые бывают различны сообразно с различными состояниями тела. В самом деле, вся­кий поступает во всем сообразно со своим аффектом, а кто волнуется противоположными аффектами, тот сам не знает, чего он хочет, кто же не подвержен никакому аффек­ту, того малейшая побудительная причина влечет куда угод­но. Все это, конечно, ясно показывает, что как решение души, так и влечение и определение тела по природе своей совместны или, лучше сказать, — одна и та же вещь, кото­рую мы называем решением (decretum), когда она рассмат­ривается и выражается под атрибутом мышления, и определением (determinatio), когда она рассматривается под атрибутом протяжения и выводится из законов движения и покоя. Это еще яснее раскроется из следующего.

Теорема 9.Душа стремится пребывать в своем существовании в продолжение неопределенного времени и сознает это свое стремление.

Схолия. Это стремление, когда оно относится к одной толь­ко душе, называется волей; когда же оно относится вместе и к душе и к телу, оно называется влечением (appetitus), кото­рое поэтому есть не что иное, как самая сущность человека, из природы которого необходимо вытекает то, что служит к его сохранению, и, таким образом, человек является опреде­ленным к действованию в этом направлении. Далее, между влечением и желанием (cupiditas) существует только то раз­личие, что слово желание большей частью относится к лю­дям тогда, когда они сознают свое влечение, поэтому можно дать такое определение: желание есть влечение с сознанием его. Итак, из всего сказанного ясно, что мы стремимся к че­му-либо, желаем чего-нибудь, чувствуем влечение и хотим не вследствие того, что считаем это добром, а наоборот, мы потому считаем что-либо добром, что стремимся к нему, же­лаем, чувствуем к нему влечение и хотим его.

Теорема 11. Схолия. Душа может претерпевать большие изменения и переходить то к большему совер­шенству, то к меньшему, и эти пассивные состояния объяс­няют нам, что такое аффекты удовольствия и неудовольст­вия. Под удовольствием (радостью — laetetia), следователь­но, я буду разуметь в дальнейшем такое пассивное состояние, через которое душа переходит к большему со­вершенству, под неудовольствием (печалью — tristitia) же такое, через которое она переходит к меньшему совершен­ству. Далее, аффект удовольствия, относящийся вместе и к душе и к телу, я называю приятностью или веселостью; такой же аффект неудовольствия — болью или меланхо­лией. Но должно заметить, что приятность и боль отно­сятся к человеку тогда, когда аффекту подвергается одна его часть преимущественно перед другими; веселость же и меланхолия — тогда, когда подвергаются аффекту все час­ти одинаково.

Далее, что такое желание, я объяснил [выше], и кроме этих трех я не признаю никаких других основных аффектов и покажу далее, что остальные аффекты берут свое начало от этих трех.

Теорема 13. Схолия. Мы ясно можем понять, что такое любовь и что такое ненависть. А именно, любовь есть не что иное, как удовольствие (радость), сопровождаемое идеей внешней причины, а ненависть — не что иное, как неудо­вольствие (печаль), сопровождаемое идеей внешней при­чины. Далее, мы видим, что тот, кто любит, необходимо стремится иметь любимый предмет налицо и сохранять его; наоборот — тот, кто ненавидит, стремится удалить и уничтожить предмет своей ненависти.

Теорема 14. Если душа подверглась когда-нибудь сразу двум аффек­там, то впоследствии, подвергаясь какому-либо одному из них, она будет подвергаться также и другому.

Теорема 27. Схолия 1. Подражание аффектов, когда оно отно­сится к неудовольствию, называется состраданием, когда же относится к желанию, назы­вается соревнованием, которое поэтому есть не что иное, как желание чего-либо, зарождающееся в нас вследствие того, что мы воображаем, что другие, подобные нам, жела­ют этого.

Теорема 56. Существует столько же видов удовольствия, неудоволь­ствия и желания, а следовательно, и всех аффектов, слагающихся из них (каково душевное колебание) или от них производных (каковы любовь, надежда, страх и т. д.), сколько существует видов тех объектов, со стороны ко­торых мы подвергаемся аффектам.

Схолия. Между видами аффектов, которые должны быть весьма многочисленны, замечательны чрево­угодие, пьянство, разврат, скупость и честолюбие, состав­ляющие не что иное, как частные понятия любви или же­лания, выражающие природу обоих этих аффектов по тем объектам, к которым они относятся. Ибо под чревоугоди­ем, пьянством, развратом, скупостью и честолюбием мы по­нимаем не что иное, как неумеренную любовь или стрем­ление к пиршествам, питью, половым сношениям, богатству и славе. Сверх того эти аффекты в силу того, что мы раз­личаем их от других только по тому объекту, к которому они относятся, не имеют себе противоположных. Ибо уме­ренность, трезвость и, наконец, целомудрие, которые мы обык­новенно противополагаем чревоугодию, пьянству и разврату, не составляют аффектов, иными словами, страдательных состояний, а указывают на способность души, умеряющую эти аффекты.

Часть четвертая

О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАБСТВЕ ИЛИ О СИЛАХ АФФЕКТОВ

Предисловие

Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аф­фектов я называю рабством. Ибо человек, подверженный аффектам, уже не владеет сам собой, но находится в руках фортуны, и притом в такой степени, что он, хотя и видит перед собой лучшее, однако принужден следовать худше­му.

Теорема 7. Аффект может быть ограничен или уничтожен толь­ко противоположным и более сильным аффектом, чем аффект, подлежащий укрощению.

Королларий. Аффект, поскольку он относится к ду­ше, может быть ограничен или уничтожен только по­средством идеи противоположного состояния тела, бо­лее сильного, чем то состояние, которое мы претерпеваем.

Теорема 59. Ко всем действиям, к которым мы определяемся ка­ким-либо аффектом, составляющим состояние пассивное, независимо от него мы можем определяться также и разумом.

Схолия. Пример яснее объяснит это. Действие, состоя­щее в нанесении ударов, поскольку оно рассматривается с физической стороны и поскольку мы обращаем внимание только на то, что человек поднимает руку, сжимает кисть и всю руку с силой опускает сверху вниз, составляет добро­детель, постигаемую из устройства человеческого тела. Та­ким образом, если человек, движимый гневом или ненави­стью, определяется к сжиманию кисти или опусканию руки, то это происходит вслед­ствие того, что одно и то же действие может быть соедине­но с какими угодно образами вещей. А потому мы можем определяться к одному и тому же действию как образами тех вещей, которые мы постигаем смутно, так и тех, которые мы постигаем ясно и отчетливо. Поэтому ясно, что всякое желание, возникающее из аффекта, составляющего состояние пассивное, ни к чему не было бы нужно, если бы люди могли руководствоваться разумом.

Теперь мы видим, почему желание, возникающее из аф­фекта, составляющего пассивное состояние, называется слепым.

Теорема 66.По руководству разума мы будем стремиться к боль­шему будущему благу преимущественно перед меньшим настоящим и к меньшему настоящему злу вместо буду­щего большего.

Прибавление

Наши действия, т.е. те желания, которые опре­деляются способностью или разумом человека, всегда хо­роши; остальные желания могут быть как хорошими, так и дурными.

Таким образом, самое полезное в жизни — со­вершенствовать свое познание или разум, и в этом одном состоит высшее счастье или блаженство человека; ибо бла­женство есть не что иное, как душевное удовлетворение, возникающее вследствие созерцательного (интуитивного) познания Бога. Поэтому последняя цель человека, руководствующегося разумом, т. е. высшее его желание, которым он старается умерить все ос­тальные, есть то, которое ведет его к адекватному постиже­нию себя самого и всех вещей, подлежащих его познанию.

Часть пятая

О МОГУЩЕСТВЕ РАЗУМА ИЛИ О ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ
СВОБОДЕ

Предисловие

Перехожу, наконец, к другой части этики, предмет кото­рой составляет способ или путь, ведущий к свободе. Та­ким образом, я буду говорить в ней о могуществе разума (Ratio) и покажу, какова его сила над аффектами и за­тем — в чем состоит свобода или блаженство души; мы увидим из этого, насколько мудрый могущественнее неве­жды.

Итак, я буду говорить здесь, как уже сказал, единствен­но о могуществе души или разума и прежде всего покажу, какова и сколь велика его власть в ограничении и обузда­нии аффектов. Мы показали уже, что эта власть не безус­ловна. Хотя стоики и думали, что аффекты абсолютно за­висят от нашей воли и что мы можем безгранично управлять ими, однако опыт, вопиющий против этого, за­ставил их сознаться вопреки своим принципам, что для ограничения и обуздания аффектов требуются немалый на­вык и старание.

Так как могущество души, как я выше показал, определяется одной только ее познавательной способно­стью, то только в одном познании найдем мы средства против аффектов, которые, как я думаю, все знают по опы­ту, но не делают над ними тщательных наблюдений и не видят их отчетливо, и из этого познания мы выведем все, что относится к блаженству души.

Теорема 3.Аффект, составляющий пассивное состояние, переста­ет быть им, как скоро мы образуем ясную и отчетливую идею его.

Доказательство.Аффект, составляющий пассивное состоя­ние, есть (по общ. опред. аффектов) идея смутная. Поэтому, если мы образуем ясную и отчетливую идею этого аффек­та, то эта идея будет отличаться от самого аффекта, поскольку он относится только к душе лишь в понятии, а потому аффект перестанет быть состоянием пассивным; что и требовалось доказать.

Королларий. Следовательно, аффект тем больше нахо­дится в нашей власти, и душа тем меньше от него страда­ет, чем большим познанием его мы обладаем.

Теорема 42.Блаженство не есть награда за добродетель, но сама доб­родетель; и мы наслаждаемся им не потому, что обуздыва­ем свои страсти, но, наоборот, вследствие того что мы на­слаждаемся им, мы в состоянии обуздывать свои страсти.

Схолия. Таким образом, я изложил все, что предпола­гал сказать относительно способности души к укрощению аффектов и о ее свободе. Из сказанного становится ясно, насколько мудрый сильнее и могущественнее невежды, дей­ствующего единственно под влиянием страсти. Ибо неве­жда, не говоря уже о том, что находится под самым разно­образным действием внешних причин и никогда не обладает истинным душевным удовлетворением, живет, кро­ме того, как бы не зная самого себя, Бога и вещей, и, как только перестает страдать, перестает и существовать. На­оборот, мудрый как таковой едва ли подвергается какому-либо душевному волнению; познавая с некоторой вечной необходимостью самого себя, Бога и вещи, он никогда не прекращает своего существования, но всегда обладает ис­тинным душевным удовлетворением. Если же путь, кото­рый, как я показал, ведет к этому, и кажется весьма труд­ным, однако все же его можно найти. Да он и должен быть трудным, ибо его так редко находят. В самом деле, если бы спасение было у всех под руками и могло бы быть найдено без особенного труда, то как же могли бы почти все пренеб­регать им? Но все прекрасное так же трудно, как и редко.

 

 

ОБЩИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О ПОТРЕБНОСТЯХ, МОТИВАХ И ЭМОЦИЯХ
В ПСИХОЛОГИИ

А.Н. Леонтьев
ПОТРЕБНОСТИ, МОТИВЫ И ЭМОЦИИ[9]

Леонтьев Алексей Николаевич (1903–1979) – российский советский психолог, доктор психологических наук, профессор, академик АПН СССР. По окончании в 1924 г. отделения общественных наук Московского университета работал в Институте психологии и в Академии коммунистического воспитания в Москве. Первое крупное исследование было выполнено в русле идей культурно-исторической концепции развития высших психических функций Л.С. Выготского. В 1930-е годы, объединив вокруг себя группу молодых исследователей (Л.И. Божович, П.Я. Гальперин, А.В. Запорожец, П.И. Зинченко и др.), приступает к разработке проблемы деятельности в психологии. В 1934-1940 выполнил экспериментальные исследования генезиса чувствительности у человека, представленные в докторской диссертации «Развитие психики» (1940). В 1942–1945 гг. возглавлял научную работу Опытного восстановительного госпиталя под Свердловском. С
1941 г. – профессор Московского Университета, с 1950 г. – заведующий кафедрой психологии философского факультета МГУ. С 1966 г. – декан психологического факультета Московского Университета и заведующий кафедрой общей психологии. В разработанной А.Н. Леонтьевым концепции деятельности получили освещение наиболее принципиальные и фундаментальные теоретические и методологические проблемы психологии.

Сочинения: Развитие памяти (1913); Восстановление движений (совм. с А.В. Запорожцем) (1945); Очерки развития психики (1947); Проблемы развития психики (1972); Потребности, мотивы, эмоции (1973); Деятельность. Сознание. Личность (1975); Избранные психологические произведения, т.1-2 (1983); Философия психологии (1994) и др.

I. ПОТРЕБНОСТИ

Первая предпосылка всякой деятельности есть субъект, обла­дающий потребностями. Наличие у субъекта потребностей – такое же фундаментальное условие его существования, как и обмен веще­ств. Собственно, это – разные выражения одного и того же.

В своих первичных биологических формах потребность есть сос­тояние организма, выражающее его объективную нужду в дополнении, которое лежит вне его. Ведь жизнь представляет собой существова­ние разъятое: никакая живая система как отдельность не может поддержать своей внутренней динамической равновесности и не способна развиваться, если она выключена из взаимодействия, образующе­го более широкую систему, которая включает в себя также элементы, внешние по отношению к данной живой системе, отделенные от нее.

Из сказанного вытекает главная характеристика потребностей – их предметность. Собственно, потребность — это потребность в чем-то, что лежит вне организма; последнее и является ее предме­том. Что же касается так называемых функциональных потребностей (например – потребности в движении), то они составляют особый класс состояний, которые либо отвечают условиям, складывающимся в, так сказать, «внутреннем хозяйстве» организма (потребность в покое после усиленной активности и т.д.), либо являются производными, возникающими в процессе реализации предметных потребно­стей (например, потребность в завершении акта).

Итак, природа потребностей заключается в их предметности. Другую важнейшую характеристику потребностей составляет их спе­цифическая динамика: их способность актуализироваться и изменять свою напряженность, способность угасать и воспроизводиться вновь. Эта динамичность потребностей находит свое простейшее выражение в изменении степени реактивности организма по отношению к внешним воздействиям.

В ходе биологической эволюции происходит расширение круга потребностей и их специализация; дифференцируются такие потребнос­ти, как потребность в пище, половая потребность и т.д. Вместе с тем, на поведенческом уровне потребности животных, как и сама их деятельность, приобретают сигнальный характер, т.е. регулируются с помощью сигналов – внешних и внутренних. Предмет потребности выступает теперь перед животным совокупностью своих признаков и поэтому в своей дискретности – как то, что чувственно им отражается, воспринимается. С другой стороны, объективные «потребностные» состояния организма также сигнализируют о себе в форме регулирующих поведение животного внутренних раздражителей, способных, в свою очередь, вступать в условные связи. Благодаря этому становится возможным упреждение крайних потребностных состояний: например, поиск пищи животным может начаться в ответ на внутренние раздра­жители еще до того, как соответствующее объективное состояние его организма обострилось; точно так же животное прекращает еду по сигналам, идущим от органов пищеварения, еще до того, как необхо­димые продукты питательного вещества поступили в кровь. Иначе говоря, возникает субъективное отражение динамики потребностей.

Отражение субъектом динамики своих потребностей имеет, разу­меется, другой характер и другую функцию, чем отражение внешней действительности; это – не предметное отражение, не образ, и его главная функция состоит в сигнальном, «опережающем» (П.К. Анохин) внутреннем регулировании – включение или выключение активационных механизмов соответствующих поведений.

На этой ступени развития потребностей впервые становится возможным особое поведение, замечательная черта которого состоит в том, что оно соотносительно именно потребности, а не ее предмету. Оно возникает в условиях, когда предмет потребности отсутствует или не выделен во внешнем поле: это – поисковое поведение.

Тот факт, что интероцептивные раздражители вызывают поиск, хорошо известен в физиологии высшей нервной деятельности. «Это явление, – пишет К.М. Быков, – особенно отчетливо выступает в период образования условного рефлекса на интероцептивный раздражитель. Животное как бы ищет новый, пока еще не определившийся в своем значении сигнал...»

У животных поисковое поведение имеет форму внешней активности, не направленной на тот или другой конкретный наличный объект; оно выражается в гиперкинезе, в общем двигательном возбуждении, в ауторитмических реакциях и т.п. Проголодавшееся животное не остается в отсутствии пищи бездеятельным, не «дожидается» пассивно ее появления; оно отвечает на воздействия раздражителей внешнего поля перебором сменяющих друг друга актов поведения.

Среди различных случаев поискового поведения особо следует выделить случаи, когда поиск вызывается возникшей потребностью до ее первого удовлетворения. Такая потребность еще не «знает» своего предмета; он еще должен быть обнаружен во внешнем поле. Дело в том, что пусковые механизмы, активируемые эндогенными факторами, вообще обладают крайне слабой селективностью. Так, например, К. Лоренц, рассказывая о знаменитых в этологии опытах с вызыванием у гусенка поведения следования за матерью, описывает объект, который может вызвать такое поведение, следующими словами: «любой объект, величина которого находится где-то между размерами курицы бентамки и большой весельной лодки». На этом «любом объекте» первоначально и фиксируется поведение, т.е. происходит запечатление (импринтинг) его общих признаков именно как объекта следования. Им может стать, например, человек вообще; лишь в дальнейшем вступает в игру механизм дифференцировки, в ре­зультате чего следование за собой вызывается уже только одним оп­ределенным человеком.

В некоторых работах этологов был применен очень острый метод, позволявший изучать обычно скрытые от наблюдателя акты первого «узнавания» объекта потребности. Этот метод состоит в том, что жи­вотное некоторое время выращивается в изоляции от объектов, адек­ватных изучаемой потребности, а затем, когда данная потребность актуализируется, в поле восприятия вводится неадекватный ей объект. Оказалось, что в этих условиях потребность может зафиксироваться и на неадекватном объекте. Так, известны опыты с птицами, для которых сексуальными объектами становились оказавшиеся в поле их поиска куклы или даже человек. Происходивший импринтинг общих приз­наков такого объекта (например, в цитируемом случае, – человек) был настолько прочен, что в его присутствии нормальный объект уже не вызывал у данного животного сексуального поведения.

Хотя такого рода факты были получены преимущественно в опытах с птицами, их общее значение не подлежит сомнению. Напомним хотя бы факт, относящийся к фиксации признаков объекта пищевой потребности у теленка, который указывался еще Дарвином: если первое кормление теленка происходит из материнских сосков, то признаки именно этого объекта и становятся сигнальными для его пищевого поведения, так что потом бывает уже трудно переключить его на кормление молоком из сосуда.

Во многих случаях поисковое поведение, вызываемое эндогенной актуализацией потребности, протекает на ранних стадиях онтогене­за в формах, которые с внешней стороны мало похожи на поиск – например, в форме «поисковых автоматизмов». Таков ауторитмический поиск соска у новорожденных высших млекопитающих, включая человека, который деблокируется под влиянием определенных так называемых ключевых стимулов и блокируется вновь после того, как складывается адекватная акту сосания констелляция раздражителей.

Имеется множество фактов, которые свидетельствуют о том, что на поведенческом (психологическом) уровне конкретные объекты потребностей не «записаны» в наследственности, а открываются в результате активации сложных механизмов поиска (который может иметь разные – явные и более скрытые – формы), механизмов экстренного запечатления и, наконец, механизмов постепенной выработки условных связей и дифференцировок. Биологический смысл этого понятен: в условиях сложной, многообразно меняющейся среды, предмет потребности может выступать в различных, так сказать, оболочках. Поэтому, с точки зрения приспособления, жесткая наследственная фиксация совокупности признаков предмета потребности (в отличие от наследственных ключевых раздражителей) не является биологически оправданной. С другой стороны, экстренный характер важнейших потребностей делает необходимым, чтобы существовал