Дисциплинарные комплексы.

В предыдущей главе мы говорили о рефлексивных преобразованиях знания. Суть в том, что, описывая один и тот же образец, мы можем ставить разные вопросы, получая при этом и разные знания, которые в идеальном случае легко преобразуются друг в друга. В таких идеальных случаях можно говорить о рефлексивно симметричных знаниях. Мы рассмотрели два вида рефлексивных преобразований: предметные и программно-предметные. В рамках развития науки знания разной рефлексивной ориентации ассимилируют и разные коллекторские программы, представляющие собой разные научные дисциплины или их разделы. Иными словами, рефлексивные преобразования лежат в основе дисциплинарной дифференциации науки. Группы наук, у истоков которых лежит рефлексивное преобразование одних и тех же знаний, мы будем называть дисциплинарными комплексам. Проиллюстрируем это на ряде примеров.

 

1. Предмет-предметные комплексы

Как соотносятся друг с другом биология и биогеография? Автор учебника по геоботанике А.Г. Воронов представляет себе биогеографию как пересечение двух четырехугольников, первый из которых изображает биологию, а второй – географию[31]. Что означает это пересечение, о каких множествах идет речь? Воронов этого не разъясняет, но, скорее всего, речь идет о пересечении массивов знаний. В этом случае, однако, возникает еще один вопрос: а почему одни и те же знания являются одновременно и биологическими и географическими?

Вот как рассматривает этот вопрос видный специалист по гео­графии расти­тельности И.Шмитхюзен: «Несмотря на то, что обе науки, как биоло­гия, так и география, занимаются вопросами расп­ро­странения жизни на Земле и проблемами, связанными с расп­ро­странением жизни (биохорологией), исходные позиции и ко­нечные цели у этих наук различны. Биология исследует жизнь, формы ее проявления, процессы и законы ее развития, помимо прочего, также и с точки зрения их распределения в простран­стве. Предметом географии является геосфера и ее деление на страны и ландшафты, для характеристики которых наряду с дру­гими явлениями немаловажное значение имеет и их раститель­ный и животный мир»[32].

Разве не видно, что в простейшем случае речь идет о рефлексивном преобразовании знания, о предмет-предметной рефлексивной симметрии. Представьте себе, что перед вами несколько занумерованных ящиков с шарами разного веса. Вы должны взвесить шары и записать полученный результат. Разумеется, у вас есть весы, и вы умеете ими пользо­ваться, но какой должна быть форма записи? Если вас интере­суют ящики и их содержимое, то запись должна быть такой: «В ящике за номером К лежат шары такого-то веса». Если же в первую очередь вас интересуют шары, а не ящики, то и форма записи должна измениться: «Шары такого-то веса лежат в ящике за номером К”. В одном случае, расположив записи в оп­ре­деленном порядке, вы легко узнаете, какие шары находятся в инте­ресующем вас ящике. В другом – вы легко найдете шар нужного вам веса.

Суть, однако, в том, что каждый акт взвешивания одновре­менно дает вам информацию и о содержимом ящика, и о ме­стонахождении шаров. Но записать это вы можете либо одним, либо другим способом, получая два разных результата и два рефлексивно симметричных позна­вательных акта. Важно, что рефлексивная симметрия связана здесь и с соответствующей симметрией знания. Нетрудно заметить, что одна запись легко преобразуется в другую за счет операции смены референции без какого-либо изменения содержания. В одном случае, референ­том является ящик, в другом – шар. Разве не об этом пишет Шмитхюзен, характеризуя соотношение биологии и географии?

Конечно, реально все обстоит гораздо сложнее, чем на нашей простой модели. Симметрию, как правило, можно наблюдать только в исходном пункте дифференциации дисциплин, в дальнейшем она, как, вообще говоря, и любая симметрия нарушается. «Геобо­таника, – пишет И. Шмитхюзен, – изучает си­стематические единицы растительного мира и растительные сообщества с точки зрения их рас­пространения и зависимости от условий существования». «Пред­метом географии раститель­ности являются не отдельные растения и да­же не их сообще­ства, а страны и ландшафты и их заполнение рас­тительно­стью»[33]. Уже здесь видно нарушение симметрии. «Внешний облик растений определяет картину растительности, и тем самым в значительной степени и физиономию ландшафта, – пишет Шмитхюзен. – В мире растений существует столько различных типов растительных форм, сколько имеется видов, так что охватить все это богатство с точки зрения систематики представляется едва ли возможным. Для географии растительности прежде всего важно объединение растительных форм по тем признакам, которые наиболее существенны с географической точки зрения»[34]. Итак, биологическая систематика Шмитхюзена уже не устраивает, а это и означает нарушение симметрии.

Следует подчеркнуть, что я в данном случае вовсе не пытаюсь определить предмет той или иной дисциплины. Это задача самих ученых, задача специалистов в соответствующей области. Можно встретить учебные курсы по географии растений, в которых эта область знания характеризуется совсем не так, как у Шмитхюзена, и рассматривается как раздел не географии, а биологии. Мне важно показать, что речь идет о разных рефлексивных преобразованиях и что рефлексия самих ученых подчиняется определенным закономерностям и отливается в определенные формы таких преобразований.

Но по аналогии с биологией и биогеографией можно рас­смотреть и такие научные дисциплины, как почвоведение и гео­графия почв, клима­тология и география климатов, демография и география насе­ления, вулканология и география вулканов, экономика и экон­оми­ческая география, культурология и геогра­фия культуры. Список можно продолжить, ибо любая область знания, изучающая какие-либо явления, распределенные по по­верхности Земли, может породить и порождает соответствую­щий рефлексивно симметричный раздел географии. Все эти дисциплины, т.е. география, взятая в единстве всех ее разделов, и совокупность ее предметных рефлексивных отображений, образу­ют предмет-предметный комплекс научных дисциплин.

Ученые, работающие в рамках такого предмет-предметного комплекса, могут ставить перед собой очень разные задачи, реа­лизовывать разные программы, быть представителями разных парадигм, но результаты в одной области будут рано или поздно трансформироваться и попадать в другую рефлексивно симмет­ричную область. Так, например, революция, осуществленная В. В. Докучаевым в почвоведении, революционизировала и геог­рафию почв. Вообще любые принципиальные изменения в клас­сификации климатов или вулканов, почв или типов культуры, человеческих рас или форм хозяйственной деятельности рано или поздно перестраивают и соответствующие гео­графические разделы, меняя схемы районирования, легенды карт и т.п.

 

2. Программно-предметные комплексы

Перейдем к программно-предметной симметрии. Выше, рассматривая соотношение географии и биологии, мы опирались на точку зрения И. Шмитхюзена. Но возможна и со­всем дру­гая позиция. Например, по мнению Э. Мартонна, геог­рафия, прежде всего, является носителем определенного метода, существенный компонент которого – «принцип пространственно­сти». Мартонн пишет: «Ботаника изучает органы какого-либо растения, его условия жиз­ни, его положение в систематике; ес­ли же он пытается определить его область распространения, он говорит, что дело идет о “ботанической географии”. Геолог ана­лизирует механику вулканического явления самого по себе; когда же он пытается установить распределение вулканов по земной поверхности, то он приходит к заключению, что это – область физической географии. Статистик манипулирует с цифрами, имея в виду установить ход различных демографических явлений; если же он пробует составить себе представление о распределении населения по территории, он знает, что имеет дело с антропогеографией (географией человека)»[35]. Казалось бы, все очень похоже на рассуждения Шмитхюзена, с той, однако, разницей, что Мартонн делает ударение на методе географии. Кто же из них прав? Скорей всего, правы оба. Речь идет просто о разных сим­метричных преобразованиях, которые в одном случае делают геогра­фию элементом предметно-предметного ком­плекса, а в другом – программно-предметного. В рамках послед­него география выступает, вероятно, прежде всего, как картог­рафия. Неслучайно Э. Мартонн пишет: «Из важности принципа пространственности вытекает столь же большое значение картографии. Не утверждая, что ге­ография и картография являются сино­нимами, все же следует отметить, что всякое исследование приобретает географический отпечаток, когда пытаются выразить результаты его картографи­чески»[36]. Картографический метод – это основной метод географии. И подчеркивая плодотворность географической точки зрения, автор утверждает: «Хорошая карта распределения вулканов совершенно необходима для исследования причин вулканизма»[37].

Приведем пример из другой области знания. Академик Л. И. Мандельштам, обсуждая вопрос о предмете тео­рии колеба­ний, пишет: «Каковы же те признаки, по которым выделяется учение о колебаниях? Присмотревшись, мы видим, что они принципиально отличны от тех, по которым делят физику на оптику, акустику и т.д. Это последнее деление производится, очевидно, по признаку физических явлений, которые мы одина­ково воспринимаем. С электричеством и магнетизмом дело об­стоит несколько сложнее (у нас нет непосредственного восприя­тия этих явлений), но я не буду на этом задерживаться. С коле­баниями дело обстоит принципиально иначе: мы выделяем их не по физическому содержанию нашего во­сприя­тия, а по общ­ности метода или подхода к изучению...»[38].

Мандельштам четко выявляет два способа обособления науч­ных дисциплин. Одни из них – такие, как оптика или акустика, мы будем называть дисциплинами конкретно-предметной ори­ентации, другие, как теория колебаний, – дисциплинами прог­раммно-методической ориентации. Первые строят знания о тех или иных явлениях природы, вторые – разрабатывают методы или подходы, необходимые для полу­чения этих знаний. Вот еще один аналогичный пример: «И термодинамика и статистичес­кая физика не имеют четко ограниченной области изучаемых физических явлений в противоположность оптике, механике, электродинамике и другим разделам физики, а представляют со­бой скорее методы изучения любых макроскопических си­стем»[39].

Очевидно, однако, что дисциплины выделенных видов не су­ществуют и не могут существовать друг без друга. Трудно пред­ставить себе теорию колебаний без механики, акустики, оптики и т.д. Они неразрывно связаны в своем историческом развитии, более того, они представляют собой очевидный пример прог­раммно-предметной сим­метрии. Эта симметрия, конечно, на­рушается в ходе обособления названных дисциплин, но ее следы всегда присутствуют в соответст­вующих системах знания. Аку­стика или оптика не обходятся без методов теории колебаний, а последняя – без примеров из оптики или акустики.

Дисциплины конкретно-предметной и программно-методи­ческой ориентации образуют сложные объединения, которые мы будем называть программно-предметными комплексами. При этом надо иметь в виду, что свою четкую ориентацию они как раз и получают толь­ко в составе таких комплексов, и одна и та же дисциплина в сос­таве разных комплексов может иметь раз­ную ориентацию. Например, география, используя методы фи­зики, химии, биологии выступает как пре­дметно ориентирован­ная. Но та же география, как мы видели, нередко функ­цио­нирует как носитель метода или подхода и входит в программно-пред­метный ком­плекс уже совсем в другой роли.

Подавляющее большинство бросающихся в глаза связей между науками обусловлено наличием программно-предмет­ных рефлексивных преобразований. И если открытия в области физики означают нередко переворот и в химии, и в геологии, и даже в археоло­гии, если химия воздействует на биологию, то все это представ­ляет собой взаимодействие программ в рам­ках программно-предметного комплекса, но не идеализированного, а реального, т.е. с нарушенной симметрией. И не только науки прог­рам­мно-методической ориентации влияют на предметно ориен­ти­рован­ные дисциплины, но и наоборот. Нельзя представить себе раз­витие физики без геологии и минералогии, без янтаря и турмалина, без кристал­лов, без естественного магнетизма, без астрономии с ее теорией Сол­неч­ной системы, без сверхпрово­дящей керамики и многого другого.

Биологию тоже можно представить как некоторый программно- предметный комплекс. Так, например, Ю.Одум в своем широко известном курсе «Основы экологии» подразделяет все биологические дисциплины на фундаментальные и таксономические. К первым относятся такие дисциплины, как морфология, физиология, генетика, экология, моле­кулярная биология, теория эволюции, биология развития. Ко вторым – зоология, ботаника, бактериология или, если брать более мелкие подразделения, – фитология, протозоология, микология, орнитология, энтомология и т.д. Одум предлагает графическую модель соотношения этих дисциплин в виде круглого пирога разделенного на горизонталь­ные слои и вертикальные дольки: слои – это фундамен­тальные подразделения, дольки – таксономичес­кие[40]. Термин «фунда­ментальный» в данном контексте не совсем уда­чен, но за неимением лучшего мы бу­дем им пользоваться.

Первое, что бросается в глаза, – это то, что выделенные дисцип­лины как-то очень тесно связаны друг с другом, а точнее, просто неразделимы. Действительно, стоит, например, открыть совре­менный курс зоологии, и мы найдем там такие разделы, как генетика живот­ных, физи­ология животных, экология, сравнительная морфо­логия, эволю­ция... Нечто по­добное будет иметь место и в курсе бота­ники, энтомо­логии, микологии с той только разницей, что там пойдет речь об эко­логии, морфологии, генетике растений, насекомых или грибов… Эту неразделимость и подчеркивает предложенная Одумом модель. Та или иная дисциплина в рамках этой модели является таксономической в силу ее ориентации на изучение определенных групп организмов, в силу того, что свою специ­фику она усматривает в характере референ­ции получаемых знаний. Но необходимы еще программы и методы описа­ния, их определяют уже дисциплины фун­да­ментальные. В неко­тором идеаль­ном случае, который и представлен на схеме слоеного пирога, каждая таксономическая дисциплина должна исполь­зовать программы всех фундаментальных дисциплин, а каждая фундаменталь­ная, следовательно, – входить в состав всех таксономических. Конечно, «пирог» Одума отличается от программно-предметного комплекса, связанного с физикой, но мы не будем здесь вдаваться в детали. Суть, вероятно, в том, что понимается под методом в физике и биологии.

В рамках биологии фундаментальные науки в отличие от таксономических должны усматри­вать свою специфику, прежде всего, в характере формулируемых задач и в особенностях общего подхода к объекту исследования. Именно это позволяет, в частности, использовать такие термины, как «морфо­логия», «анатомия», «физиоло­гия», «экология» в составе научных или литературных мета­фор: «мор­фология сказки», «экология науки», «поли­тическая анатомия Ирландии», «физиология нравов». Выражения тако­го типа не вызывают протеста именно потому, что понимаются как фиксация определенного подхода к изучению сказки, науки, нравов. Мы привыкли к тому, что методы и подходы обычно легко преодо­левают границы отдельных научных дисциплин. Было бы, однако, очень странно услышать об орнитологии сказки или о микологии нау­ки.

Впрочем, дисциплины, которые Одум считает таксономическими, т.е. предметно ориентированными, могут входить и в состав другого дисциплинарного комплекса, связанного с региональными исследованиями. При этом не исключено, что они приобретают характер программно-методических дисциплин. Например, некоторый географический район можно описать с точки зрения зоологии, ботаники, орнитологии и т.д. Такой дисциплинарный комплекс может быть осознан и как предмет-предметный, и как программно-предметный. Частично мы уже сталкивались с такой ситуацией, говоря о соотношении биологии и географии, но надо иметь в виду, что не только география может выступать по отношению к биологии в качестве дисциплины программно-методической ориентации, но и наоборот. Не следует думать, что такое разное осознание, разные рефлексивные преобразования не оказывают влияния на дифференциацию наук, на характер систематизации знаний, на стратегию развития той или иной научной или учебной дисциплины.

Сравним, например, друг с другом два курса палеонтологии разных авторов. Достаточно сопоставить их оглавления, чтобы понять, что в одном из них доминирует предметная ориентация, а в другом – программно-методическая. При этом надо иметь в виду, что объем этих курсов примерно одинаков. Вот основные разделы первого курса[41]. Часть 1. Основные положения и методы палеонтологии. Часть 2. Палеозоология. Беспозвоночные. Часть 3. Палеозоология. Хордовые. Часть 4. Палеоботаника. Часть 5. Основные этапы развития органического мира. Мы не имеем возможности привести здесь оглавление целиком, ибо оно очень детально, и соответствует основным разделам систематики животных и растений. А вот две части, на которые разбит второй курс[42]. Часть 1. Описание и классификация ископаемых остатков. Часть 2. Применение данных палеонтологии. Совершенно очевидно, что второй курс четко ориентирован на систематизацию методов палеонтологических исследований и на использование данных палеонтологии в других областях науки. Тут сама палеонтология дифференцируется внутри себя по принципу программно-предметного рефлексивного преобразования.

Иногда формирование нового дисциплинарного комплекса воспринимается как революция в развитии той или иной области знания. Вот что пишет по этому поводу известный историк Фернан Бродель. С его точки зрения, в современной исторической науке происходит кардинальная революция.«Ремесло историка претерпело за последние полвека столь глубокие изменения, что образ прошлого и поднимаемые этим прошлым проблемы так же решительно переменились»[43]. В чем же Бродель усматривает суть происходящих изменений? «Эта революция в исторической науке, – продолжает он, – …вызвана в первую голову вторжением в открытое пространство истории много­численных наук о человеке: географии, политической экономии, демо­графии, политологии, антропологии, этнологии, социальной психо­логии, социологии и исследований культуры... Все они бросают на историю свой отблеск, все задают прошлому новые вопросы»[44].

Если это и революция, а Бродель говорит о «резком пересмотре всех общепринятых точек зрения»[45], то революция нового типа, который до сих пор почти не рассматривался в нашей философии науки. Это не похоже на открытие принципиально новых явлений, типа радиоактивности или на создание новых теорий, типа квантовой механики. Революция состоит в формировании некоторой системы тесно связанных дисциплин, в формировании дисциплинарного комплекса.

 

3. Объектно-инструментальные комплексы

Особый случай рефлексивных преобразований связан с амбивалентными знаниями, ориентированными на объяснение тех или иных явлений, т.е. на построение объясняющих моделей. Назовем такие преобразования объектно-инструментальными. Суть их в следующем. В составе амбивалентных знаний указанного типа всегда можно выделить некоторые явления, которые служат объектом объяснения, и некоторые теоретические конструкции (модели), которые служат средством. Однако сами эти модели возникают не случайно, мы их строим и видоизменяем в соответствии с теми явлениями, которые надо объяснить. Иными словами, знание такого типа можно осознавать двояким образом: либо как объяснение некоторых явлений, либо как обоснование и совершенствование соответствующих моделей. Объект и средства как бы меняются местами.

Известному британскому географу Маккиндеру принадлежат слова: «География представляет науку о настоящем, объясняе­мым прошлым, геология – науку о прошлом, объясняемом при помощи современного»[46]. Эту мысль повторяет известный ре­волюционер в области геоморфологии В.М.Дэвис: «Геология изучает изменения, имевшие место в прошлом, ради них самих, поскольку эта наука ис­следует историю Земли. География изу­чает прошлое лишь постольку, поскольку она освещает настоя­щее, ибо география в основном изучает Землю такой, какой она представляется в настоящем»[47]. Аналогичные утверждения можно встретить и у современных исследователей: «Биогео­г­рафию можно рассматривать либо как объяснение расп­рост­ра­нения организмов путем применения биологических и геологи­ческих теорий, либо как исследование истории Земли. Послед­нее преследо­валось гипотезой сухопутных мостов, позднее – ве­генеровской гипо­тезой дрейфа континентов»[48].

Итак, география, изучая настоящее, использует геологические концепции в качестве средства, инструмента объяснения этого настоящего. В свою очередь геология, изучая прошлое, может реконструировать его только на основе настоящего и использует географию в качестве средства для таких реконструкций. Перед нами объектно-инструментальное преобразование, но не отдельных знаний, а научных дисциплин. Изучение прошлого для геоло­гии – это основная за­дача, а для географии – средство. Напро­тив, изучение настоящего – это средство для геологии, но ос­новная задача для географа. Будем назы­вать такого рода образо­вания объектно-инструментальными дисциплинарными ком­плексами. Нетрудно видеть, что в идеальном случае речь идет об одних и тех же исследовательских процедурах, но в рамках разных коллекторских программ.

Рассмотрим на конкретном примере, как осуществляется взаимо­действие различных традиций работы в рамках объектно-инстру­ментального комплекса. Вот небольшой отрывок из «Основ тектоники» Ж. Гогеля: «Ничто не отделяет современную эпоху от прошедшего геоло­гического времени, и тектонические движения могут, следова­тельно, развиваться и в настоящее время, по крайней мере в некоторых районах. Если эти движе­ния протекают слишком медленно, чтобы быть ощутимыми, можно все же попытаться их установить, сравнивая рельеф ме­стности с тем, который должен был бы возникнуть под воздей­ствием только эрозионных процессов, определяющихся хорошо известными в настоящее время закономерностями»[49]. Отрывок содер­жит краткую формулировку геоморфологического метода обна­ружения тектонических движений. Но как это произошло, что геоморфология вмешалась в дела геологов?

Все начинается в конце ХIХ века, когда американский географ В.М. Дэвис разработал теорию географических циклов, т.е. циклов эро­зии, объясняющую формирование и развитие форм рельефа. Модель, предложенная Дэвисом, предполагает исходное тектоническое под­нятие и дальнейшее действие эро­зии и денудации в условиях отсутст­вия тектонических движе­ний. Дэвис четко осознавал, что речь идет о некотором идеаль­ном цикле, который сравнительно редко фактически реализу­ется. Отклонения эмпирической картины от иде­альной модели Дэвис объяснил рядом факторов, в том числе тем, что тектони­ческие движения продолжаются и в ходе цикла эрозии.

Таким образом, Дэвис строит теорию развития рельефа, а ссылка на текто­нические движения, которые сильно усложняют эмпи­ри­ческую картину и вызывают отклонения от предсказаний теории в рамках его коллекторской программы – это своего рода защитный пояс, т.е. сред­ст­во, позволяющее теории выстоять. Геолог, однако, интересуется именно тектоникой, и факты от­клонения геомор­фо­логической теории от эмпи­рии становятся в рамках его программы средством обнару­жения тектонических движений. Иными словами, геоморфолог и специалист в обла­сти тектоники работают в разных традициях и преследуют раз­ные цели, но результаты, полу­ченные в одной области, получа­ют свое симметричное отображение в другой.

Приведем еще несколько примеров объектно-инстру­мен­таль­ных комплексов. Выше мы противопоставляли геологию геогра­фии, но, строго говоря, речь должна идти об исторической гео­логии, а не о геологии в целом. Геология фактически сама пред­ставляет собой объектно-инстру­ментальный комплекс, ибо, изу­чая, к примеру, современные обнажения, геолог постоянно делает выводы о далеком прошлом и наоборот. Другой пример – история и источниковедение, которое рас­смат­ривают обычно как вспомо­гательную историческую дис­циплину. Исторический источник – это нечто существующее в настоящем и доступ­­ное непосред­ственному исследованию. Историк изучает прош­лое, опираясь на источники. Источниковед – настоящее, опираясь на прош­лое.