Итак, надежды на чудо не сбылись — подтверждена серьезность нарушений. Как быть дальше?
Все .что-то советуют — родственники, знакомые. Одни говорят, что лучше держаться подальше от психиатров и ждать — все пройдет само, вот у знакомых был такой же (?) ребенок... Другие вспомнят о дефицитном лекарстве, которое — говорят! — помогает. Третьи назовут имя популярного экстрасенса или целителя, у которого только и надо лечить. Четвертые — еще что-нибудь. Сколько людей — столько советов, объединяемых лишь неверием в "официальную медицину".
Возникает желание самим познакомиться с психиатрической литературой и разобраться в состоянии ребенка. Путаясь в незнакомых словах, продираясь сквозь дебри непонятных теорий, родители испытывают еще большую тревогу. Их внимание приковано к поиску утешительных выводов в медицинской и популярной литературе, любой рассказ об успешном лечении оживляет надежды. Припоминаю, что коллеги после публикации в популярном журнале статьи, где упоминалось электрошоковое лечение, получали письма с просьбой принять на лечение 4—5-летних (!) детей.
Непрофессиональные советы и пристрастно прочитанная литература приводят к поиску все новых и новых консультантов. Душой это можно понять: боль за ребенка заставляет искать то и тех, что и кто, якобы, может помочь лучше. Одна беда — лечась у многих, ребенок не лечится ни у кого. Одного из своих пациентов я не видел около полугода после того, как назначил ему первый курс лечения; вдруг позвонила его мать и сказала: "Доктор, мы не появлялись, потому что полгода стояли в очереди на прием к... (она назвала фамилию известного гомеопата). Он назначил лечение, но я забыла — как применять его. Вы не можете мне рассказать?". Я, разумеется, не мог. Они пришли еще через 3 мес. и на этот раз стали выполнять мои назначения. Без малого год был потерян.
Неиспробованным часто оказывается лишь работа с "обычным... простым" детским психиатром, который как раз и может взять на себя и, что важно, выполнять задачу многолетнего ведения ребенка. Это не исключает ни дополнительных консультаций и обследований, ни поисков новых путей лечения. Но чем сложнее лечение, тем нужнее специалист, который может организовать разные способы в целостную лечебную систему, своего рода "играющий тренер". Нет никакого резона обвинять его в некомпетентности только потому, что он за короткий срок не вылечил ребенка: лечение неконтактности остается трудной проблемой во всем мире.
Родителям бывает трудно оставаться в роли пассивных наблюдателей и исполнителей врачебных назначений. Потребность самим участвовать в действенной помощи ребенку слишком сильна, чтобы оставаться неудовлетворенной. Накапливая опыт домашней работы с ребенком, обсуждая его с врачом, делясь наблюдениями, они получают возможность самостоятельно искать и находить новые, эффективные именно для их детей подходы, часть которых полезна и для других неконтактных детей. Кажется заманчивым освободить родителей от этого нелегкого труда, но именно в нем складывается тот опыт взаимодействия с неконтактным ребенком, без которого трудно воспользоваться результатами даже самой успешной врачебной работы.
"То, что вы пишете, интересно. Но с нашим детским психиатром это просто невозможно",... написала одна мать в ответ на первую книгу о неконтактных детях. Из письма можно было понять, что врач ничего не умеет и ничего не хочет. У меня нет права заочно судить о работе коллеги. Но не складывающиеся отношения семьи и врача — не такая уж редкость. Иногда имеет смысл пересмотреть свои позиции, иногда — сменить врача. Постарайтесь только не дать неудовлетворенности врачом перерасти во враждебное отношение к медицине.
9.4. «АДВОКАТЫ» И «ПРОКУРОРЫ»
Неконтактность ребенка лишает родителей счастья полноценного общения с ним, причиняет огромную душевную боль, заостряет и ставит по-новому вопрос о смысле жизни, объективно изменяет стиль жизни семьи и осложняет социальную жизнь родителей. Отношение к ребенку рискует стать внутренне конфликтным: родительская гордость и стыд перед окружающими, любовь и разочарование, надежда и отчаяние... И за всеми ними — потребность в успешной родительской самореализации и опасения быть "плохими родителями". То, как эти конфликты разрешаются, сказывается в поведении с ребенком.
На одном полюсе—"родители-адвокаты". Несостоятельность ребенка, реакции других людей на него, чувство собственного бессилия переживаются ими так тяжело и больно, что возникает стремление вытеснить все это из сознания, видеть ребенка как можно более состоятельным. Сами того не замечая, они все, что могут, делают вместо ребенка, а достигаемый результат вполне искренне воспринимают как его собственный. Они приписывают его случайным действиям разумные и осознанные цели, любой поворот в чью-то сторону принимают за общение, в механически повторенных словах видят проявление высоко развитого ума и т. д. Когда я прошу ребенка показать или дать мне одну из игрушек (мне необходимо видеть — понимает ли он меня, может ли сосредоточиться на задании, каков круг его знаний в т. п.), "мама-адвокат" подводит его руку к нужной игрушке или придвигает игрушку к ребенку, не замечая своих действий и совершенно неподдельно удивляясь, а то и обижаясь в ответ на мою просьбу не делать этого. Такой стиль поведения с ребенком решает проблемы матери, но не ребенка. Больше того, он поощряет видимость достижений, а не достижения, ослабляет инициативу самого ребенка.
На противоположном полюсе—"родители-прокуроры". Они так расстроены и подавлены, сравнение ребенка с другими детьми так удручает их, что они не могут увидеть даже тех успехов, которые есть. Они видят ребенка исключительно через призму его несостоятельности, невыгодных отличий от здоровых сверстников. Стремление достичь хотя бы видимости благополучия приводит их к принуждениям, наказаниям, запретам, жестким инструкциям, изнурительному для ребенка "натаскиванию". Часто они не удовлетворены даже явными улучшениями в поведении и состоянии ребенка: "Ну да, конечно, но...",—говорят они и перечисляют сохраняющиеся трудности. Даже понимая нецелесообразность такого жесткого подхода, они часто не могут ничего поделать с собой. Этот стиль отношения тоже решает проблемы родителей, а не ребенка, поддерживая позицию "Я делаю все, что можно—даже то, что мне больно делать, но ребенок так тяжел (или—врачи так беспомощны)". Без конца одергиваемый ребенок не имеет возможности ощутить родительскую поддержку, различать свои успехи и неудачи, закреплять достижения.
За тем и другим стилями отношений кроется душевная боль родителей, считать которых "любящими" или "нелюбящими", "хорошими" или "плохими" было бы глубоко ошибочно и несправедливо. Нередко родители буквально мечутся между позициями "адвоката" и "прокурора", коря себя за любой жесткий шаг, искупая "вину" в сверхзаботливом отношении и вновь по поводу или без повода "срываясь". Ребенок тогда просто лишается возможности приноровиться к ним даже настолько, насколько он мог бы.
Крайности описанного типа особенно часты на первых порах, могут усиливаться при накоплении у родителей физической и душевной усталости. Нет ничего зазорного в том, чтобы родители работали с психологом или психотерапевтом, помогающим разрешать им накапливающиеся проблемы; это нужно и самим родителям, и ребенку, обеспечивая выход на ту "золотую середину", которая стимулирует развитие. Она связана с понятием о поисковой активности, которая максимальна, когда шансы на успех и неуспех равны, а родители поддерживают инициативу ребенка, не подменяя и не блокируя ее. Тогда ребенок может, насколько он умеет, строить отношения с миром сам, ощущая за спиной "страховку" и получая удовлетворение от своих достижений. Развитие поисковой активности повышает шансы на выработку эффективного поведения в новых, незнакомых ситуациях. Очевидно, что это не способ мгновенного достижения результатов и решения всех проблем неконтактности. Но на этом пути родителя могут гораздо более гибко использовать в разных ситуациях уместные стиля поведения.