Обычно приходится слышать от родителей, что они видят всю разительность отличий своего ребенка от других детей, хотят помочь ему, но их крайне смущают и тревожат реакции на ребенка других людей (родственников, друзей, соседей...). С овладевающим ими смущением из-за того, что ребенок "не такой", "белая ворона", им трудно справиться, и они стремятся любой ценой "призвать его к порядку". Особо остро это переживают те, кто понимает всю неуместность жесткости и "дрессировки", но на людях вынуждены делать это. Избегая ситуативных и внутренних конфликтов, связанных с необычностью ребенка, родители нередко стремятся держаться как можно дальше от людей — в этой нише они чувствуют себя увереннее и спокойнее. Наиболее ощутимы эти трудности в жизни с детьми дошкольного возраста, когда и состояние часто достаточно сложно, и навыки обращения с проблемами неконтактности только еще нарабатываются. Не будет ошибкой сказать, что понимание неконтактного ребенка в самой обычной повседневной жизни дается родителям труднее всего и порождает больше всего проблем.
В сравнении с активной общительностью здоровых детей неконтактность, конечно, выступает очень ярко и привлекает к ребенку внимание. Но не меньше, если не больше трудностей порождаются тем, что поведение ребенка направляется не принятыми в обществе правилами и даже не доступными пониманию капризами, а закрытыми и непонятными для других мотивами и механизмами.
Один из главных камней преткновения — бытовые навыки. Ребенок часто выглядит "свалившимся с Луны" — пытается натягивать рубашку на ноги, путает я правый и левый башмаки, вообще не умеет раздеваться и одеваться. Даже такое несложное дело, как еда ложкой или питье из чашки, может оказываться невыполнимым. Некоторые дети не умеют жевать, и их приходится еще в 4-6 лет кормить протертой и жидкой пищей. Намного запаздывает формирование навыков опрятности и даже умения попроситься на горшок; родители учатся узнавать о таких нуждах ребенка по кряхтенью или особому перебиранию ногами — если такие признаки регулярны. Они так усердно стараются привить необходимые навыки, столько объясняют и показывают, что в конце концов просто не понимают — как можно такие простые вещи не усвоить, начинают наказывать ребенка и "дрессировать" его. Один мой 5-летний пациент "упорно" не просился на горшок. Его сажали на горшок и держали на нем "до победного конца", который почему-то не наступал, но как только его снимали с горшка — все могло произойти в штаны. Его наказывали, приговаривая: "А кто будет проситься?". Результатом стало лишь то, что очередной раз испачкавшись, он шел к матери и, точно во воспроизводя ее интонации, говорил: «А кто будет проситься?».
Из-за неравномерности развития поведение ребенка может производить впечатление упрямства" капризов, лени. Он, благодаря прекрасной механической памяти, вдруг может выпалить сложный и длинный текст, но не расскажет о только что происшедшем с ним; запомнит расположение предметов на столе и даже верно разложит их, но не умеет самостоятельно пользоваться ложкой; уверенно пользуется электро- и радиоприборами, которые его интересуют, и беспомощно топчется перед ботинками, не умея надеть их, как будто делая это назло.
Осваиваемые навыки могут блокировать жизнь семьи, когда обретают ритуальный характер: бесконечное мытье и без того чистой посуды, выключение света всюду, где он включен, и другие действия, целесообразные лишь в известных условиях. Это может побуждать родителей к поведению "вместо него" — особенно при чужих людях.
На улице ребенок то ни на шаг не отходит от матери, то вдруг срывается и убегает в дальний конец сада, где сидит за кустом, вертит что-нибудь в руках и не откликается на тревожный зов матери. Он может сесть в лужу посреди дороги или шагнуть на проезжую часть улицы. Его невозможно подвести к играющим детям, но внезапно он подойдет к ним и, будто вещь с полки, возьмет у кого-нибудь из рук игрушку, не понимая следующих в ответ эмоций или просто не замечая ух, "Он всюду как дома",— сказала мать о 5-летнем сыне: он мог войти за прилавок магазина и взять то, что ему приглянулось, отодвинув мешающих людей, 4-летний мальчик измучил родителей, на каждой прогулке приводя их к железнодорожному переезду, где мог часами смотреть на проходящие поезда, то и дело пытаясь их потрогать. Страхи в ситуации, где их появление абсолютно непонятно взрослым (например, страх подойти к вешалке или страх открытого шкафчика в кухне), парадоксальным образом сочетаются с отсутствием и элементарной осторожности там, где, по мнению взрослых, они были бы уместны.
Кажется, заговорит — и станет легче, хоть что-то можно будет объяснить. Но появление речи часто только усугубляет трудности. Бесконечное, странное, стереотипное говорение, неожиданные крики, стереотипные и не предполагающие ответов вопросы привлекают к ребенку внимание и затрудняют выход с ним за пределы дома. Непонимание переносного смысла делает речь ребенка и его реакции на чужую речь похожими на поведение компьютера, "мыслящего" по точной схеме в буквальном смысле слов; Лорна Винг приводит пример ответа на вопрос: "Что ты будешь делать, когда встанешь из-за стола?" — Встану на пол". Даже довольно отвлеченные, абстрактные вещи воспринимаются буквально-приземленно.
У детей, начавших говорить и вступать в контакт, отсутствует чувство реальной ситуации и дистанции. Все люди — "Ты", не существует знакомых и незнакомых — к любому можно подойти и снять с него очки или запустить руку в сумку. В соединении с особенностями мышления это приводит к конфузам. Поняв, что о некоторых желаниях надо сообщать маме на ухо, ребенок прилежно выполняет ее инструкцию и что есть сил кричит в ухо, заставив ее пригнуться, о своем желании — в 5—6 лет это выглядит довольно нелепо, как и попытки искать у гостя камень — "Мама сказала, что у тебя всегда камень есть".
Родители с нетерпением и надеждой ждут, когда ребенок начнет общаться с другими детьми. Но появление интереса к детям вместо избегания их еще не обозначает возможности общения. В одних случаях он не продвигается дальше наблюдения издали. В других случаях ребенок может даже пытаться выразить свою расположенность, но делает это так неумело, неловко и вне контекста ситуации, что вызывает испуг и у детей, и у их родителей. Он пытается "вписаться" в игру, но действует при этом настолько автономно и странно, что дети отвергают его. Даже оказавшись в гуще детской компании, неконтактный ребенок не столько вместе, сколько рядом с ними — островок одиночества в море общения. И в самых благоприятных случаях неконтактный ребенок остается "не таким", "странным", "далеким". Чувствуя это и избегая неприятных переживаний, он стремится ограничить общение, хотя уже нуждается в нем. Не всегда он может и хочет говорить об этом, прикрываясь нейтральными формулами: "нормально... не обижают". Но порой это чувство прорвется и без всяких вопросов: 12-летний мальчик, достаточно успешно преодолевающий неконтактность, при просьбе нарисовать то, что ему хочется, удрученно вздыхает и говорит: "Нарисую мальчика. Все играют, а он один у стены стоит".