Русскому характеру не менее, чем прочим европейцам, присущи свободолюбие и недюжинная сила воли. Доказательства
тому — казачество, возникшее в результате ухода от феодалов предприимчивых людей, не желавших подчинения диктату, и освоившее для России просторы Сибири, Дальнего Востока, Средней Азии и Кавказа, а также поморы с ушедшими в раскол непокорными старообрядцами, колонизовавшие Русский Север.
Оборотной стороной перечисленных достоинств следует считать склонность к предельному, но кратковременному напряжению всех сил с целью получения максимально возможного результата, после которого наступает черед довольно длительного покоя. Версии объяснения этой склонности климатическими особенностями нельзя признать основательными, поскольку мы не находим подобных черт у других народов Европы, живущих в едва ли не более суровых географических условиях.
Сочетание преданности социальной солидарности с индивидуализмом, тоже не являющееся чем-то исключительным в европейской культуре, на русской почве было синтезировано в действительно уникальную идею соборности. Она логично вытекает из исконно смешанного происхождения русского этноса, о котором было сказано вначале, поскольку предполагает возможность взаимопроникновения национальных культур. Применительно же к общине она есть нравственное единение коллектива, которое и служит опорой индивидуальных действий, не нуждаясь в формально-юридической регламентации.
Хотя православие, ориентирующее верующих на поиски истины в форме абсолютного добра, и сыграло колоссальную роль в сплочении нации в ее борьбе с татаро-монгольским игом и его последствиями, в ходе которой были сформулированы и реализованы многие базовые принципы самодержавия, политический опыт русского народа нельзя сводить к известной триаде «Православие, Самодержавие, Народность». Нация имела и испытала в различные периоды своей истории все виды политической организации: монархическую и республиканскую, демократическую и самодержавную, даже квазитеократическую — в период коммунистического режима.
Самодержавие никогда не имело абсолютной ценности. Традиционная культура осуждала тиранию и жила идеалом «народ-
ного царя», стоящего за интересы нации и защищающего подданных от внешних врагов и произвола чиновников. Именно деспотизм подарил дурную славу Ивану Грозному, Петру I, Анне Иоанновне и Николаю I.
Славянофилы выступали за свободу индивида, в том числе за свободу мысли и слова, нравственную независимость народа и против произвола, видя защиту от него в возобновлении практики созыва земских соборов как формы предпарламента.
В последнее время стало принято пугать советское с русским. Например, когда говорят, что на Западе всегда ценили человеческую жизнь, а у нас — никогда, отчего якобы почем зря уничтожали людей в войнах и на строительстве. В этом случае просто забывают знаменитое суворовское «Не числом, а умением», которому следовали и М.И. Кутузов, и Ф.Ф. Ушаков, и П.С. Нахимов, и вообще все русские полководцы XIX в. Другое дело — ПК. Жуков: когда он прибывал на фронт, все знали, что начнутся неоправданные нуждами боя избыточные жертвы (достаточно расспросить об этом ветеранов войны в неофициальной обстановке). Так, например, Кутузов привел с собой в Европу 900 тыс. войска. Вернулось абсолютное большинство. Наполеон пригнал в Россию 600 тыс. человек, из которых 500 тыс., или шесть пятых, погибло. Кто же больше ценил жизнь солдата? Бонапарт вообще уничтожил столько французов, что целая нация после него радикально поменяла свое лицо: из аристократической превратилась в мелкобуржуазную.
Аналогичных историй в Британии, Германии, Италии, Швеции, Испании огромное количество, начиная с Карла XII, тех же Крестовых походов и Столетней войны. Американцы научились не бросаться солдатами совсем недавно, только благодаря Вьетнаму, да и то нарвались на Ирак.
И в России, конечно, бывали периоды, когда в военных конфликтах гибло много народу. Так было в борьбе против татаро-монгольского ига и в некоторых войнах с Турцией. Общество шло на такие жертвы потому, что от результата кампаний по расширению территории выигрывали все: аристократия, торговое сословие, семьи погибших, получавшие немалую пенсию, солдаты, обретавшие через службу наследственную свободу, крестьяне, уходившие в вольные казаки или переселявшиеся на новые земли с барщины на оброк.
Дело не в модели культуры, а в экономическом интересе, диктующем свои правила. И в этом Россия снова неотличима от остальной Европы, которая в подобных случаях тоже не жалела крови (вспомним хотя бы британские колониальные и франко-прусские войны, Крымскую кампанию, англо-бурский конфликт, Первую мировую войну, французский Индокитай). По-настоящему западные христиане не на словах, а на деле стали беречь
человеческую жизнь всего лишь лет 30—50 тому назад — все по-разному.
Единственные, кто всегда реально придавал ей исключительное значение, — это израильтяне. Таково требование Торы, еще усиленное трагедией тысяч лет постоянным гонений. Там даже в воинских уставах написано, что, лопав в плен к противнику, военнослужащий, независимо от его ранга, обязан рассказать все, что знает, — чтобы самому не подвергать опасности свою жизнь и здоровье. В истории конфликтов только два старших офицера Израиля оказывались захваченными. И армия, чтобы не подвести их, мгновенно меняла шифры и коды. Нам есть, чему тут поучиться.
Многих смущает, что в русских сказках популярен образ Иванушки-дурачка. Мол, где еще видано, чтобы положительный персонаж так именовался? Между тем, всякому исследователю сказок ясно, что данный герой принадлежит к числу так называемых «бродячих сюжетов», давно и надежно выделенных в народном творчестве. Аналогичные ему типажи очень толковых (но внешне недотеп и чудаков) личностей встречаются в притчах всего мира, в том числе у западноевропейцев. Каждый этнос награждает их специфическими чертами, зовутся они по-разному, но главное остается одинаковым — превращение в критической ситуации объекта шуток, иногда гонимого растяпы, в молодца.
Смысл данного образовательного сюжета предельно прост, понятен и давно объяснен: надо судить другого не по внешнему виду, но по содержанию. Это как бы развернутый вариант поговорки «Встречают по одежке, провожают по уму» (вроде Царевны-лягушки в мужской версии).
Или Илья Муромец. Сидел сиднем тридцать лет и три года, а потом встал и стал богатырем. Здесь не воспевание праздности, а иносказательное поучение о том, что в каждом человеке есть скрытый потенциал, который тот обязан в себе отыскать, пробудить, развить, и тогда он горы свернет. Этому тоже есть масса параллелей в европейском фольклоре.
Часто приходится слышать об исключительной приверженности русского крестьянства общинным формам собственности на землю, чужеродности для нашей деревни частновладель-
ческого духа, альтруистической взаимовыручке в крестьянском миру до исторического материализма и дорогих социальных программах в советское время. Здесь также надо внести ясность.
Во -первых, сельская община никак не была колхозом. Надел воспринимался крестьянином как свой, в полном смысле слова. Частичное перераспределение земли из общего фонда было возможно только в одном случае — если у члена коллектива рождался сын, которому надо было «нарезать» на будущее его участок. Если было иначе, то почему мужик, выкупившись из крепостной зависимости, вдруг сразу становился фермером? Почему он, по возможности, все время подкупал землицы? Продажа надела-кормильца считалась последним делом, а вот его увеличение — очень даже почетным.
При коммунистах то же отношение осталось только к приусадебному хозяйству, и разрушить его оказалось не под силу даже в 1930-е гг. И.В. Сталину.
Во-вторых, если хлебороб был лишен частнособственнических устремлений, откуда взялись кулаки еще при крепостном праве, и уж совсем расплодились после освобождения крестьян в результате реформы 1861 г.? Почему большевикам, чтобы распропагандировать село, пришлось, прежде чем отнять у мужика землю, специальным декретом отдать ее ему без всяких условий в собственность? Почему В.И. Ленин считал, что деревня постоянно плодит мелких буржуа? Как такое возможно без частной собственности? За что же тогда, как не за собственность, крестьяне, поддерживая белых, а после победы красных — поднимая восстания против них, дрались с коммунистами с 1917 по 1934 г., а басмачи в Средней Азии и до 1941 г.?
В-третьих, бывало, что мир, действительно, содержал отдельных своих членов, правда, если они не были пьяницами и исправно работали, — одиноких стариков (редчайший случай в деревне) или тех крестьян, у кого рождались одни дочери, которым, по правилам, не нарезали землю (из-за этого он не только жил бедно, но и выдать дочерей замуж без приданого не имел больших шансов, а село не было заинтересовано в избытке старых дев).
Однако, чтобы пользоваться такой поддержкой, ее реципиентам приходилось постоянно унижаться перед богатыми общинниками, которых за то и называли «мироедами». Таким образом, здесь была сплошная прагматика, а вовсе не идиллический альтруизм.
В-четвертых, дорогие социальные программы в нашей стране всегда были частными. До большевизма — в открытой форме: заводчики (такие, как Морозовы, Рябушинские, Гучковы, Мамонтовы, Третьяковы) строили своим рабочим жилье, отправляли учиться, оплачивали свадьбы, приданое, воспитание детей. В СССР в скрытой модификации: деньги на оплату «бесплатных» путевок, лечения, образования, пенсий и т.д. внеэкономически изымались у работающих граждан в так называемые фонды общественного потребления через недооценку результатов их труда и недоплату им в денежной форме. Эти фонды, впрочем, не особенно и прятали от внимательных глаз — они фигурировали во всех бюджетах. Тем самым, например, накопительная система пенсионного обеспечения, которую пытаются сейчас официально внедрить, на самом деле существовала, хоть и в искаженном виде, в России всегда.