Разрушение символов

В том мире культуры, который создан самим человеком (общественным человеком) и в котором он живет, особое место занимает мир символов («универсум символов»). Символы - отложившиеся в сознании образы (призраки) вещей, явлений, человеческих отношений, общественных институтов, которые приобретают метафизический смысл, то есть смысл, выходящий за рамки физического существования тех объектов, из которых выделился, эманировал символ. Так же, как связный язык, владение числом, способность к логическому мышлению, символы - оснащение нашего разума. Оно все время развивается, достраивается, но оно может быть и разрушено или повреждено. Символы образуют свой целый мир, сотрудничают между собой, борются - усилиями нашего сознания и воображения. Мы в этом мире живем духовно, с символами непрерывно общаемся и под их влиянием организуем нашу земную жизнь. Но мир символов с этой земной, обыденной жизнью не совпадает, символы приходят к нам из традиции, у них другой ритм времени и другие законы.

Каждый из нас «утрясает» свою личную биографию через символы, только с их помощью она укладывается в то время и пространство, где нам довелось жить. Они, как носители знания о Добре и зле, направляют наши поступки, советуют запомнить одни и забыть другие, так лепя из каждодневной рутины нашу личную историю. Обитая в мире символов, человек осмысливает свою неминуемую смерть, включает ее как будущее событие в свою историю и идет к ней более или менее спокойно, не прекращая земных дел. Мир символов легитимирует жизнь человека в мире, придает ей смысл и порядок. Религия - один из «срезов» мира символов, но и без него этот мир очень богат и полон.

Мир символов упорядочивает также историю народа, общества, страны, связывает в нашей коллективной жизни прошлое, настоящее и будущее. В отношении прошлого символы создают нашу общую память, благодаря которой мы становимся народом - так же, как братья и сестры становятся семьей, сохраняя в памяти символы детства, даже отрывочные, зыбкие, как призраки - вроде песни матери, уходящего на войну отца или смерти деда. В отношении будущего символы соединяют символы соединяют нас в народ, указывая, куда следовало бы стремиться и чего следовало бы опасаться. Через них мы ощущаем нашу связь с предками и потомками, что и придает человеку бессмертие и позволяет принять мысль о своей личной смерти. Все мы принадлежим к вечному миру символов, который был до нас и будет после нас лично. Мы обретаем космическое чувство, и оно поддерживает нас в бедствиях и суете обыденной жизни.

Особое место в мире символов занимают образы мертвых. Они участвуют в создании и личной биографии, и народной, направляют на путь и в отдельной семье, и в стране. Мертвые - огромное большинство каждого народа, и всегда они оказывали на его жизнь огромное влияние (за исключением, конечно, той культуры, которая сумела превратить народ в гражданское общество людей-атомов). Кельты Шотландии представляли своих мертвые как летучее войско, слог (slaugh). Оно, как невидимая стая, носится над землей и участвует во всех битвах племени, издавая слоган - боевой клич мертвых. Теперь это слово означает лозунг. Смысл его изменился мало, лозунг - боевой клич наших мертвых.

В августе 1917 г., когда либералы довели Россию до полного развала, С.Л.Франк писал: «Было бы бесполезно говорить живым, упоенным соблазнами жизни, о нравственных обязанностях в отношении памяти мертвых; было бы смешным донкихотством надеяться на успех, взывая теперь к чувствам благородства и верности прошлому, напоминая, что даже истинное счастье, купленное ценою забвения погибших и измены их делу и вере, есть нечто презренное и недостойное человека. Но имеющим уши, чтобы слышать, быть может, полезно напомнить, что такое забвение мертвых небезопасно для живых. Если не совесть и человеческое достоинство, то простой страх и политический расчет должен был бы подсказать менее равнодушное отношение к памяти умерших.

Мертвые молчат. Бесчисленная их армия не встает из могил, не кричит на митингах, не составляет резолюций, не образует союза и не имеет представителей в совете рабочих и солдатских депутатов. Тихо истлевают они в своих безвестных могилах, равнодушные к шуму жизни и забытые среди него. И все же эта армия мертвецов есть великая - можно сказать, величайшая - политическая сила всей нашей жизни, и от ее голоса зависит судь­ба живых, быть может, на много поколений... Что думали бы умершие, если бы они не умерли, а остались живы - есть, в конце концов, совершенно праздный вопрос; быть может, многие из них были бы столь же грешными, слепыми, безумными, как те живые, что хозяйничают ныне. Но они умерли и живут преображенными в народной душе. Там, в этой новой глубинной жизни, они неразрыв­но слились с тем делом, с той верой, ради которых они погиб­ли; их души внятно говорят об одном - о родине, о защите госу­дар­ства, о чести и достоинстве страны; о красоте подвига и о по­зо­ре предательства. В этой преображенной жизни, в глубине на­родного духа, в которой они отныне суть огромная действенная си­ла, они глухо ропщут против умышленных и неумышленных измен, против демократизованного мародерства, против бессмысленного и бессовестного пира на их кладбище, против расхищения родной страны, обагренной их кровью. Будем чтить тени мертвых в на­род­ной душе. А если мы уже разучились чтить их - будем, по крайней мере, помнить о них настолько, чтобы бояться их и считаться с ними».

Манипуляции с мертвыми - важная часть политического процесса именно потому, что имеют большое символическое значение. Иногда эти манипуляции доводятся до предельной пошлости и абсурда (сегодня стараются не вспоминать огромный спектакль с посмертным присуждением звания Героя Советского Союза и награждением Орденом Ленина трех юношей, погибших в августе 1991 г. при поджоге двух БМП в туннеле около посольства США). Иногда мертвые используются с невиданным цинизмом (в гл. 8 говорилось о Тимишоаре). Важный метод вторжения в мир символов и одновременно создания «нервозности» в обществе - осквернение могил или угроза такого осквернения. Этот метод в России регулярно применяется политиками уже почти десять лет. Вдруг начинается суета с угрозами в отношении Мавзолея Ленина. Через какое-то время эта суета прекращается по невидимому сигналу. Если учесть, какие фигуры в нее вовлекаются (вплоть до патриарха), то уровень руководства такими акциями надо признать высоким. Если бы кто-то проследил распределение этих попыток по времени, вероятно, выявилась бы связь с событиями, от которых в этот момент надо было отвлечь определенную часть общества[245].

Советское государство называли тиранией. Это, конечно, ругательство, но в нем есть и содержательный смысл. Любая тирания, в отличие от западной демократии, опирается на священные символы и является властью идеократической (в крайнем случае - опирается целиком на религиозные символы и становится теократией). Тем свойством, благодаря которому символы выполняют свою легитимирующую и направляющую роль, является авторитет. Символ, лишенный авторитета, становится разрушительной силой - он отравляет вокруг себя пространство в мире символов, поражая целостность сознания людей, что немедленно сказывается и на земной жизни. Человек, не уважающий авторитет символов, образовал ту совокупность атомизированных индивидуумов, которые в ХХ в. стали определять лицо западного общества. Испанский философ Ортега и Гассет описал этот тип в печальной книге «Восстание масс»: «Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было - типичные черты человека массы - достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство - непосредственная причина деморализации Евро­пы».

Для рационального «человека массы» ни в чем нет святости, он все потребляет, не чувствуя благодарности к тем, кто это создал - «он знаменует со­бою голое отрицание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили». За Научную революцию, которая неизбежно породила волну разрушения авторитетов, человечество заплатило дорогую цену. Но затем свержение авторитетов через апелляцию к свободе превратилось в технологию господства.

Немецкий теолог и философ Романо Гвардини писал в 1954 г.: «Что же касается авторитета, то говорить здесь о «несво­бо­де» не только неточно, но нечестно. Авторитет есть ос­но­ва всякой человеческой жизни, не только несовершеннолетней, но и самой что ни на есть зрелой; он не только помогает сла­бому, но воплощает сущность всякой высоты и величия; и потому разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извра­щен­ное подобие - насилие. До тех пор, пока средневековый чело­век ощущает единство бытия, он воспринимает авторитет не как оковы, а как связь с абсолютным и как точку опоры на земле».

Здесь важна мысль: разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извра­щен­ное подобие - насилие. Огромным, страшным экспериментом над человеком был тот «штурм символов», которым стала Реформация в Западной Европе (об этом - замечание К.Юнга в гл 4). Результатом его была такая вспышка насилия, что Германия потеряла 2/3 населения. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о добре и зле. Он утрачивает психологическую защиту против манипуляторов, увлекающих его на самые безумные дела и проекты.

Такой штурм символов пытались учинить в СССР идеологи перестройки и продолжают вести в России идеологи реформы. В специальной литературе этот проект излагается спокойно и деловито. Многое достигнуто, результаты поддаются строгому изучению, а их связь с воздействием на сознание может быть надежна доказана (это касается, например, динамики насилия).

Культурное ядро российского суперэтноса и объединившихся вокруг него народов было основано на соединении рациональности (ума) и еди­ной, всеохватывающей этики (сердца), которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего, как говорил Романо Гвардини, естественным религиоз­ным органом - способностью видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологи­ческим (речь не идет об исповедовании религии, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих)[246]. Вследствие этого огромное зна­чение здесь приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами. Население СССР продолжало испытывать влияние авторитета священных для человека традиционного общества символов и институтов - Родины, Государства, Армии. И дело не в деклара­циях. Дело в сокровенных переживаниях и угрызениях совести, которые редко и, как правило, странным образом вырываются наружу (вроде слез депутата-«кухарки», которая на Съезде народных депутатов СССР выкрикивала что-то нечлено­раздельное в адрес А.Д.Саха­ро­ва, оскорбившего, по ее мнению, Армию; эти слезы и искреннее изумление Сахарова представляли собой драму столкновения двух цивилизаций, в политических интересах опошленную прессой).

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на спектакль индивидуального голосования (политический рынок). Многочисленные высказывания и демократов, и патриотов, о том, будто советский строй сузил мир символов до «классовых ценностей», носят чисто идеологический характер. Насколько нелепы эти утверждения, видно уже из того, что СССР был единственной страной европейской культуры, где была проведена государственная кампания по введению в систему воспитания и, значит, в массовое сознание, народных сказок и классической литературы. Великая Отечественная война, создавшая огромный пантеон символов, вовсе не втискивалась в рамки классовой борьбы.

Даже в теории большевики (за исключением, вероятно, оттесненных на обочину «пролеткультовцев») не предполагали чистки мира символов[247]. Стоит вспомнить А.А.Богданова, написавшего книгу «Пpолетаpиат и искусство». Он отстаивал кpайне «классовый» подход, тем не менее, в книге он пишет: «Товаpищи, надо понять: мы живем не только в коллективе настоящего, мы живем в сотpудничестве поколений. Это - не сотpудничество классов, оно ему пpотивоположно. Все pаботники, все пеpедовые боpцы пpошлого - наши товаpищи, к каким бы классам они ни пpинадлежали...

А наpодная поэзия?.. Возьмите былины об Илье Муpомце. Это - воплощение в одном геpое коллективной силы крестьянства феодальной Руси, истинного стpоителя и защитника нашей земли... Если вы поняли скpытый коллективный смысл обpаза, pазве вы не глубже чувствуете его величественную кpасоту, pазве не веет над вами дух боpьбы веков и не чувствуете вы, что недаpом пpопали тpуд и стpадания темных стpоителей пpошлого, пpоложивших чеpез беспpосветную мглу веков доpогу истоpии до того места, с которого уже видна цель и с которого мы начинаем свой путь? Разве сознание этого не организует вашу душу, не собиpает ваши силы для дальнейшей pаботы и боpьбы?».

Конечно, прочность мира советских символов была подорвана намного раньше, чем пришел Горбачев. После смерти Сталина советская идеократия сама начала процесс не обновления (регенерации) своих символов, как того требуют «законы жанра», а их разрушения (дегенерации). Параллельно с 60-х годов была запущена машина манипуляции сознанием со стороны разношерстной «партии антисоветской революции». Но здесь мы не будем говорить ни о Хрущеве с Горбачевым, ни об их «сотрудниках-врагах» Сахарове (западнике) и Солженицыне (почвеннике) - вообще о редком симбиозе тиранов и манипуляторов, которые в три руки скрутили шею стране и всему ее жизнеустройству. Будем говорить только о мишенях и методах.

Проект разрушения мира символов России (прежде всего, через очернение и осмеяние) еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня, а главное, наличие его уже никем и не отрицается. Издевательства признаны самими идеологами. В 1996 г., перед выборами, 13 банкиров в своем известном открытом письме обещают, в качестве уступки: «Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено». Каков был главный инструмент «оплевывания»? Телевидение, принадлежащее в основном тем же банкирам. Кстати, после победы Ельцина на тех выборах испуг банкиров прошел и оплевывание не прекратилось.

Интеллигенты-западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему. В статье «Культурный мир русского западника» эмигрант В.Г.Щукин лестно характеризует эту часть интеллигенции: «В отличие от ро­ман­­тиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чуж­­да. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер - в ней не было места для слепой веры в святыню». Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец. Вот, популярный в годы перестройки философ Померанц пишет в «Независимой газете»: «Что же оказалось нужным? Опыт неудач. Опыт жиз­ни без всякого внешнего успеха. Опыт жизни без почвы под нога­ми, без социаль­ной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Рос­сия живет так, как я жил десятки лет: во внешней забро­шенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе... И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем». Жизнь «человека из подполья», без почвы, наконец навязана всей России.

Очень быстро идеологи стали перенимать, «один к одному», западные технологии разрушения символов. Вот как, например, в США вытравили память о 1 Мая. Этот день стал праздником международной солидарности трудящихся в память о событиях 1886 г. (провокация против рабочей демонстрации, в которой были обвинены и казнены несколько анархистов). Праздник был связан с кровью и имел большой подспудный символический смысл. Учрежден он был в поддержку борьбы американских рабочих за 8-часовой рабочий день. Рейган в 1984 г. объявил 1 мая «Днем закона» (в честь «200-летия соединения закона со свободой», по поводу чего был устроен шумный праздник). Затем к 1 мая стали приурочивать разные шумные акции, например, в 1985 г. в этот день Рейган объявил эмбарго против Никарагуа. Главное было - изъять из исторической памяти сами понятия о солидарности трудящихся. Буквально тем же способом действовали идеологи ельцинизма в России - при пособничестве руководства «независимых» профсоюзов. Они стали называть 1 Мая «Днем весны и труда». Штурм символов, ведущийся «инженерами культуры» режима, уже дошел до пределов пошлости. Вот, 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил «отныне считать это Днем Согласия». А завтра, глядишь, новый президент с Березовским постановят переименовать Пасху в «День православно-иудейского согласия». Зачем, мол, поминать распятие и Воскресенье. Но это - мягкие, вялые действия.

Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие общество символы. Фрейд в монографии «Острословие и его отношение к бессознательному» писал о важных социальных функциях тенденциозных острот, что они служат «оружием атаки на великое, достойное и могущественное, внешне и внутренне защищенное от открытого пренебрежения им». Хазанов и Жванецкий, Задорнов и Петросян стали влиятельными реальными политиками.

Вот книга «Моня Цацкес - знаменосец» Эфраима Севелы (автор отрекомендован журналом «СОЦИС» как еврейский писатель, книга издана в 1992 г. в Петербурге). Это - книга анекдотов о советской армии. Журнал представляет все эти анекдоты как «армейский фольклор», хотя по приведенным примерам (в частности, по диалогу между политруком Кацем и рядовым Цацкесом о красном знамени) видно, что это - довольно занудливый идеологический продукт. Судя по тому, что антисоветские анекдоты выходят теперь в авторских книгах, весь их поток фабриковался сравнительно небольшим коллективом. «Народный юмор» как технология.

Такой юмор был направлен и на символы семьи. Это была такая циничная акция, что сегодня некоторые пытаются ее представить как стихийное явление, фольклор, поминают М.М.Бахтина.Ах, «черный юмор как явление народной смеховой культуры». В академическом журнале печатают стишки:

Мне мама в детстве выколола глазки,

Чтоб я в шкафу варенье не нашел.

Теперь я не смотрю мультфильмы, не читаю сказки,

Зато я нюхаю и слышу хорошо

Комментируют: «Некоторые исследователи в таком отношении к семье усматривают крушение связей, являющееся неизбежным и, возможно, отрицательным последствием развития цивилизации - от племени и родовых отношений к индивидуализму и эгоцентризму. Отметим, не вдаваясь в подробное обсуждение этого тезиса, что он в любом случае оказывается прямой, непосредственной трактовкой неприглядной роли семьи в освещении подросткового фольклора». Некоторые исследователи... Тут и следа нет «народной смеховой культуры» и «подросткового фольклора». Это - типичная лабораторная продукция посредственного поэта, выполняющего идеологическое задание. Когда начали выходить эти «антологии черного юмора» (например: Белянин В.П., Бутенко И.А. Антология черного юмора. Мадрид. 1992), сразу стало видно, что это - профессиональная работа очень малой группы людей. Это не так замечалось, когда стишки передавались устно.

Кстати, идеологическое задание продолжает выполняться - с одних и тех же убогих стишков гонорары получают, наверное, по пятому разу. В феврале 2000 г. «Независимая газета», пуская слюну от удовольствия, сообщает: «Все большую популярность приобретает выставка «Детские ужастики» харьковского фотографа-авангардиста Сергея Браткова, которая будет работать в московской галерее «Риджина» до середины марта. Впервые этот проект Братков показал в своем родном городе Харькове два года назад. Экспозиция из двенадцати цветных фотографий плюс две инсценировки с участием детей. Экспозиция продолжалась недолго, возмущенные харьковчане потребовали закрытия «педофильной» выставки». И «Независимая газета», претендующая на роль интеллектуального издания, дает наивно-положительную рецензию об этой выставке.

Важную роль играло осмеяние символов государственности. Такую кампанию уже провела либеральная интеллигенция в начале века, готовя Февраль 1917 г. Тогда всей интеллигенцией овладела одна мысль - «последним пинком раздавить гадину», Российское государство. В.Розанов пишет в дневнике в 1912 г.: «Прочел в «Русск. Вед.» просто захлебывающуюся от радости статью по поводу натолкнувшейся на камни возле Гельсингфорса миноноски... Да что там миноноска: разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме, Шахэ, Мукдене?». То же самое мы видели в перестройке, когда стояла задача разрушить советское государство как основу советского строя. Для этого приходилось подрывать идею государства как стержень культуры. Поднимите сегодня подшивку «Огонька», «Столицы», «Московского комсомольца» тех лет - та же захлебывающаяся радость по поводу любой аварии, любого инцидента.

А разве не на это было направлено устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади и именно 22 июня 1992 г.? Красная площадь - один из больших и сложных символов, олицетворяющих связь поколений в России. Это хорошо известно. Вот что пишет французский философ С.Московичи: «Красная площадь в Москве - одна из самых впечатляющих и наиболее продуманных. Расположена в центре города, с одной стороны ее ограничивает Кремль. Этот бывший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал административным центром советской власти, которую символизирует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраняемом солдатами, придает ей торжественный характер увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией, заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнаруживает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объединения народа».

Все это прекрасно знали наши манипуляторы, потому и устроили тут концерт. И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор ТВ объявил: «Будем танцевать на самом престиж­ном кладбище страны». То, что в могилах на Красной пло­ща­ди ле­жит много ненавистных демократам покойни­ков, несущественно. Цель - обесчестить святое для рус­ско­го государственного сознания место, разрушить тради­ционные куль­турные нормы русского человека (ведь не только Мавзолей на­блю­дал кривлянье, а и Лобное место, и Василий Бла­жен­ный). Кстати, это стремление разрушить священные символы заложено в самой идеологии западничества. Как писал упомянутый В.Г.Щукин, «с точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не «естест­венным» за­ло­гом непрерывности традиции, а разрушителем старого и соз­дателем нового мира». Сегодня до созидания руки не доходят, а разрушение символов государства приобрело харак­тер тотальной психологиче­ской войны.

Известно, что важнейшим для национального самосознания второй половины ХХ века был в СССР обобщенный символ Великой Отечественной войны. Подтачивание и разрушение этого символа в течение целого десятилетия было почти официальной государственной программой. Не случайно в 1993 г. 40% опрошенных в России ответили, что «власть - не патриот своей Родины». Этот ответ распределен равномерно по всем социально-демографическим группам. но еще больше, нежели к власти государственной, это относится к «четвертой власти» - СМИ. Они и взяли на себя главную работу по разрушению символов. Достаточно вспомнить, как в передаче «Взгляд» А.Любимов настойчиво называл Калининград Кенигсбергом и радовался тому, что Калининградская область активно заселяется немцами.

В государственных еще издательствах и на государственном телевидении возник поток литературы и передач, релятивизирующих предательство, снимающих его абсолютный отрицательный смысл. Предательство относительно. Власовцы были, конечно, изменниками - но заодно они боролись со сталинизмом. Почему нет, если та война была «столкновением двух мусорных ветров» (Е.Евтушенко)? Если «наше дело было неправое» (В.Гроссман)? Возник популярный жанр предательской литературы. Это не только книги Резуна (Суворова!), но и масса «научных» книг.

Известные и хорошо документированные события войны российскими «историками» начинают излагаться на основании архивов и мемуаров западных (и даже немецких) материалов - часто без указания альтернативных отечественных сведений. Лишь изредка живым еще очевидцам событий удается предупредить читателя в оппозиционной прессе, но это предупреждение чисто символическое, оно до читателя не доходит[248]. В целом это большая и хорошо финансируемая программа вытеснения из коллективной исторической памяти русских образа Отечественной войны. Эта программа уже проведена на Западе, и можно только поражаться ее эффективности. В середине 90-х годов на Западе с большим успехом прошел супер-фильм «Сталинград» (в России его, по-моему, не показывали, потому что еще «не дозрела»). Оставляет тяжелейшее чувство именно тот факт, что миллионы образованных и разумных людей смотрят и даже восторгаются - хотя, сделав усилие, еще могли бы заметить полную нелепость всего пафоса фильма: благородные немцы сражаются против каких-то зверушек-русских и, в общем, выходят в Сталинграде победителями! Причем немцы, оказывается, антифашисты! Когда русские также утратят верный образ своей войны как важную часть «мира символов», их устойчивость против манипуляции снизится еще на один уровень. Этот процесс идет - один из популярных рок-певцов определил в 1990 г. главную тему своих концертов как «профанацию тоталитарного героизма», имея в виду «победителей в минувшей войне» - и получил в ответ овацию.

Как мы уже говорили, большие усилия были предприняты для снятия символического значения образа земли, превращения ее в товар («не может иметь святости то, что имеет цену»). К.Леви-Стросс в «Структурной антропологии» специально рассматривает смысл Земли в культуре «незападных» народов.

Перечень символов, которые были сознательно лишены святости (десакрализованы) в общественном сознании, обширен. Дело не ограничивалось теми, которые непосредственно связаны с политическим строем или вообще государственностью России (Сталин, затем Ленин и т.д. вплоть до Александра невского и князя Владимира). Много мазков было сделано и по образам Пушкина, Шолохова, Суворова и т.д. Примечательна целая передача программы «Взгляд» в 1991 г., в которой утверждалось (на основании книги какого-то польского писателя), что Юрий Гагарин не летал в Космос и весь его полет был мистификацией. Под конец ведущие заявили, что сами они верят в то, что полет состоялся, но разрушительную акцию провели большую[249].

Но особое место в этой кампании занимало разрушение символических образов, которые вошли в национальный пантеон как мученики. Тут видна квалификация. Насколько точен выбор объектов для глумления, мне объяснили специалисты. Читал я лекцию в Бразилии перед обществом психологов. Тему они задали такую: «Технология разрушения образов в хо­­де перестройки». Я рассказывал факты, приводил вы­держ­ки из га­зет. А смысл слушатели понимали лучше меня. Особенно их заин­те­ресовала кампания по дискредитации Зои Космодемьянской. Мне задали удивительно точные вопросы о том, кто была Зоя, ка­кая у ней была семья, как она выглядела, в чем была суть ее по­д­вига. А потом объяснили, почему именно ее образ надо было ис­поганить - ведь имелось множество других героинь. А дело в том, что она была мученицей, не имевшей в момент смерти утеше­ния от воин­ско­го успеха (как, скажем, Лиза Чайкина). И народное сознание, не­за­висимо от официальной пропа­ган­ды, именно ее выбрало и вклю­чи­ло в пантеон святых мучеников. И ее образ, отделившись от ре­аль­ной биографии, стал служить одной из опор са­мосознания на­шего народа.

Пожалуй, еще более показательно «второе убийство» Павлика Морозова. Все мы с детства вопринимали этот образ как символ трагедии, высших человеческих страстей - мальчик, убитый своим дедом. Сущности дела почти никто и не знал, она была мифологизирована (в реальности она гораздо страшнее, чем в легенде). Насколько был важен этот отрок-мученик как символ, показывает масштаб кампании по его очернению. В ней приняли непосредственное участие такие активные деятели перестройки как журналист Ю.Альперович и писатель В.Амлинский, критик Т.Иванова и литературовед Н.Эйдельман, обозреватель «Известий» Ю.Феофанов и педагог С.Соловейчик, и даже человек такого ранга как Ф.Бурлацкий - помощник Брежнева и Горбачева, депутат, впоследствии главный редактор «Литературной газеты». Они скрупулезно и в течение целого ряда лет создавали абсолютно ложную версию драмы, произошедшей в 1932 г., представляя аморальным чудовищем жертву - убитого ребенка! Да еще убитого вместе с пятилетним братом.

Представьте, насколько хладнокровно была спланирована вся эта операция, если уже в 1981 г. Ю.Альперович пытался собрать порочащие Павлика сведения у его матери и учительницы, орудуя под чужой фамилией! И как низко пал наш средний интеллигент, который поверил клевете всей этой публики, не дав себе труда выяснить действительные обстоятельства дела. Показательна технология очернения символа: трудно найти выступление или публикацию какого-либо из этих деятелей, где бы явно и в целостном виде было сформулировано обвинение против Павлика. Всюду говорится туманно, намеками, обиняком. Никаких фактов, только «мнение» или отсылка к «общеизвестным вещам». Трудно схватить Бурлацкого или Амлинского за шиворот и потащить их в суд за клевету на близкого человека. Черный миф о Павлике Морозове строился главным образом через умолчания, искажение информации и ложные ассоциации.

В массовом сознании было создано ложное мнение, что Павлик Морозов олицетворяет фанатическую приверженность тоталитарной идее и преданность власти, ради которых идет на предательство отца. Это представление стало настолько всеобщим, что даже видные деятели «красной» оппозиции, не говоря уж о писателях-патриотах типа В.Крупина, включили его в свой арсенал. Так, о Гайдаре говорилось, что он - новый Павлик Морозов («предал дедушку»).

Те, кто глумился над об­разами Зои и Павлика, стремились под­ру­­бить опору культуры и морали - разорвать всю ткань национального самосознания. А ткань эта - целостная система, стро­ение которой нам неизвестно. И достаточно бывает выбить из нее один скрепляющий узел, как вся она может рассыпаться. Об этом говорил Конрад Лоренц еще в 1966 г. (в статье «Фи­ло­генетическая и культурная ритуализация»): «Молодой «либе­рал», доста­точно поднаторевший в критическом научном мышлении, но обычно не знающий органических законов, которым подчиняются общие механизмы естественной жизни, и не подозревает о ката­стро­фи­ческих последствиях, которые может вызвать произвольное измене­ние [культурных норм], даже если речь идет о внешне второ­степен­­ной детали. Этому молодому человеку никогда бы не пришло в голову выкинуть какую либо часть технической системы - авто­мо­биля или телевизора - только потому, что он не знает ее назначения. Но он запросто осуждает традиционные нормы поведе­ния как предрассудок - нормы как действительно устаревшие, так и необходимые. Покуда сформировавшиеся филогенетически нормы со­ци­ального поведения укоренены в нашей наследственности и существуют, во зло ли или в добро, разрыв с традицией может при­вести к тому, что все культурные нормы социального поведения угаснут, как пламя свечи».

Сегодня мы видим, что наши культурные нормы не угасли, как пламя свечи. Мир символов не разрушен, и «Реформации России» не произошло. Но травмы нанесены огромные, и общественное сознание надолго ослаблено, а в личном плане для многих эти десять лет были периодом тяжелых душевных пыток.