Тысяч лет до нашей эры.

 

Холодно тогда было и темно, когда на нее снизошло видение. Ведь дневной свет на Дальнем Севере – и в полдень тускло-серый, и день наступал, и уходил, и наступал снова: интерлюдия между двумя темными временами.

Племя, как они тогда назывались, было маленькое: кочевники Северных Равнин. Был у них бог, что жил в черепе мамонта и грубой накидке, сшитой из мамонтовой шкуры. Звался он Нуниуннини. Когда племя останавливалось на отдых, бог тоже отдыхал на деревянном каркасе высотой в человеческий рост.

Она была законоговорительницей своего племени, хранительницей его тайн, и имя ей была Атсула, что значит лиса. Атсула шла впереди двух воинов, которые несли на длинных шестах бога, закутанного в медвежьи шкуры, дабы не увидели его глаза непосвященных во время, не провозглашенное священным.

Со своими шатрами племя кочевало по тундре. Лучшие шатры были из шкур карибу, и таков был священный шатер, где сейчас сидели четверо: законоговорительница и жрица Атсула, старейшина племени Гугви, военный вождь Яану, и разведчица Калану. Атсула созвала их сюда через день после видения.

Атсула наскребла лишайников в огонь, потом левой, усохшей, рукой подбросила высушенных листьев: от них повалили серый, режущий глаза дым со странным острым запахом. С низенькой скамеечки она взяла деревянную чашку, передала её Гугви. Сосуд до краев был полон темно-желтой жидкости.

Жрица выискала грибы-пунг – каждый с семью пятнышками; только истинная законоговорительница сумеет отыскать гриб с семью белыми точками на шляпке, собрать их в темную ночь перед новолунием и высушить на оленьем хряще.

Вчера перед сном она съела три сморщенные шляпки, и сон ее смущали страшные видения: яркие огни уносились в вышину, и огненные скалы сосульками рушились в пропасти. Среди ночи она проснулась в поту с полным мочевым пузырем и, присев над деревянной чашкой, пустила в нее струю мочи. Потом вынесла чашку из шатра и вернулась на постель из шкур.

Проснувшись, она выбрала из чашки комочки льда, так что на дне осталась лужица более темной, более концентрированной жижи.

Именно ее она теперь передавала по кругу: первому Гугви, второму Яану и последней Калану. Каждый отпивал большой глоток, а остаток допила Атсула и выплеснула последние капли на землю перед богом, возлияние Нуниуннини.

Четверо сидели в задымленном шатре и ждали, когда заговорит их бог, а снаружи дышал и завывал ветер.

Тогда Калану-разведчица, женщина, которая ходила и одевалась как мужчина и даже взяла женой Далани, четырнадцатилетнюю деву, зажмурилась, поморгала, потом встала и подошла к черепу мамонта. Она натянула себе на голову накидку из мамонтовой шкуры и стала так, чтобы ее голова вошла в его череп.

– Зло в этой земле, – сказал Нуниуннини голосом Калану. И таково это зло, что если останетесь в земле ваших матерей и матерей до них, то все вы погибнете.

Трое внимавших забормотали.

– Нас угонят в рабство? Или придут большие волки? – спросил Гугви, чьи волосы были длинные и белые, а лицо сморщилось как серая кожа терновника.

– Нет, это не воины из чужого племени, – пророкотал нуниуннини, старый камень-шкура. – Это не большие волки.

– Это голод? Голод надвигается? – спросил Гугви.

Нуниуннини молчал. Калану вышла из черепа и стала ждать с остальными.

Гугви в свой черед натянул накидку из мамонта и просунул голову в череп.

– Не тот это голод, что всем вам знаком, – прошамкал Нуниуннини устами Гугви, – хотя и он тоже придет следом.

– И что же это? – вопросил Яану. – Я не боюсь. Я выйду против него. У нас есть дротики и пращи. Пусть даже выйдет на нас сотня могучих воинов, и все равно мы посрамим их. Мы заведем их в болота и раздробим им черепа палицами из кремня.

– Это не люди, – ответствовал Нуниуннини стариковским голосом Гугви. – Оно придет с неба, и ни дротики, ни пращи не защитят тогда вас.

– Но как нам уберечь племя? – спросила Атсула. – Я видела костры в небе. Я слышала грохот, в десять крат громче раскатов грома. Я видела, как были стерты с лица земли леса и как закипели реки.

– Аи… – сказал Нуниуннини и умолк. Гугви высвободился из черепа и вернулся на негнущихся ногах на свое место, ибо он был старый человек, и суставы у него распухли.

В шатре царила тишина. Атсула подбросила хлопьев в огонь, и от дыма у всех четверых заслезились глаза.

Тогда Яану подошел к мамонтовой голове и, накинув шкуру, всунул голову в череп. Голос его звучно гудел из кости.

– Вы должны пуститься в дальний путь, – изрек Нуниуннини. – Там, где встает солнце, вы обретете новую землю, безопасную землю. Путь вам предстоит долгий: луна станет наливаться и убывать, умирать и возрождаться, и в дороге вас будут подстерегать работорговцы и дикие звери, но я поведу и охраню вас от зла, если пойдете вы на восход.

Плюнув на земляной пол, Атсула сказала:

– Нет. – Она чувствовала на себе взгляд бога. – Нет, ты дурной бог, раз говоришь нам такое. Мы умрем. Мы все умрем. Кто тогда останется переносить тебя с возвышения на возвышение? Кто станет разбивать твой шатер и натирать тебе бивни жиром?

Бог молчал. Атсула и Яану поменялись местами. Теперь лицо Атсулы смотрело в бреши в желтоватой кости.

– Атсула утратила веру, – сказал Нуниуннини голосом жрицы. – Атсула умрет до того, как все остальные ступят на новую землю, но остальные станут жить. Верьте мне: есть на востоке земля, куда не ступала нога человека. Она вашей землей и землей ваших детей, и их детей в свой черед, семь поколений и еще на семижды семь. Не будь среди вас изверившейся лисы, вы сохранили бы ее навсегда. На рассвете снимите шатры, уложите пожитки и идите туда, где встает солнце.

Тогда Гугви, Яану и Калану склонили головы и восславили силу и мудрость Нуниуннини.

 

Луна налилась новым светом и начала убывать, народилась, округлилась и поблекла, истончилась снова. А племя шло на восток, преодолевая ледяные ветры, лишавшие чувствительности члены. Нуниуннини сдержал свое слово: никто не погиб в пути, только одна роженица, но роженицы принадлежат луне, а вовсе не Нуниуннини.

Они миновали перешеек.

С первым светом Калану ушла вперед разведывать путь. Вот и небо уже потемнело, а Калану еще не вернулась, но темное небо было словно живым, расцвеченным белыми и зелеными, фиолетовыми и красными огнями, которые кружились, вспыхивали и гасли, пульсировали и танцевали. Атсула и ее люди и прежде видели северное сияние и, как и прежде, страшились его, а такого танца им еще не случалось узреть.

 

Калану вернулась на стоянку, когда слились и реками потекли огни в небе.

– Иногда, – сказала она Атсуле, – мне чудилось, будто я могу раскинуть руки и упасть в небо.

– Это потому, что ты разведчик, – сказала ей жрица Атсула. – Когда ты умрешь, ты упадешь в небо и станешь звездой, чтобы вести нас, как ведешь нас при жизни.

– К востоку отсюда – скалы изо льда, высокие скалы, – сказала Калану, которая носила волосы, черные как вороново крыло, длинными, будто воин. – Мы можем взобраться на них но нам понадобится много дней.

– Ты проведешь нас, – возразила Атсула. – Я умру у подножия скал, и это станет жертвой богу и платой за проход в обещанную нам землю.

 

К западу от них, в землях, откуда они пришли, солнце зашло много часов назад, и в небе расцвела вдруг вспышка желтушного цвета, ярче молнии, ярче дневного света. И эта гроздь огней принудила людей на перешейке закрыть глаза руками и боязливо сплюнуть под ноги. Заплакали дети.

– Вот она, злая судьба, о которой предостерег нас Нуниуннини, – сказал старейшина Гугви. – Наш воистину мудрый и могучий бог.

– Лучший из всех богов, – согласилась Калану. – В нашей новой земле мы высоко поднимем его и натрем его бивни и череп рыбьим жиром и жиром зверей, и детям расскажем, и их детям расскажем и семижды семи поколениям скажем, что Нуниуннини – самый могучий из всех богов, и так никогда он не будет забыт.

– Боги велики, – медленно произнесла Атсула, словно собиралась поведать большую тайну, – но сердце людское – всех больше. Из наших сердец они нарождаются, в наши сердца и вернутся…

Никто не знает, как долго продолжала бы она кощунствовать, если бы ее не прервали, да так, что она не могла возразить.

Рык зародился на западе, рык такой, что из ушей потекла кровь и все оглохли и на время лишились зрения и слуха, но остались живы и знали, что им посчастливилось более, нежели племенам, что остались на западе.

– И это хорошо, – сказала Атсула, но не слышала слов в своей голове.

 

Атсула умерла у подножия скалы, когда весеннее солнце стояло в зените. Она не дожила до того часа, когда увидела бы Новый Свет, и племя вошло в те земли без своей святой законоговорительницы.

Они взобрались на скалы, а спустившись, пошли на юг и на восток, пока не нашли долину со свежей водой, где реки изобиловали рыбой, а олени никогда не знали человека и были такими ручными, что племени пришлось плевать и просить прощения у их духов, прежде чем убивать зверей.

Далани родила на свет трех мальчиков, и поговаривали, что Калану сотворила великую магию и может теперь быть мужчиной со своей молодой женой. Другие же судачили, будто старый Гугви не так уж и стар, чтобы не согреть молодуху, когда ее муж в отлучке. И правда, когда Гугви умер, Далани не рожала больше детей.

И ледяные дни приходили и уходили снова, и народ расселился по земле на восходе и создал новые племена и нашел себе новые тотемы: ворона и лису, ленивца и дикого кота, бизона. И каждое животное стало символом племени, и каждое стало богом.

Мамонты новых земель были крупнее, медлительнее и глупее своих собратьев с сибирских равнин, и негде было найти в новых землях грибы-пунг с семью пятнами на шляпке, и Нуниуннини не говорил больше со своим племенем.

Во времена праправнуков Далани и Калану отряд воинов из могучего и процветающего племени, возвращаясь домой на юг из похода за рабами, наткнулся на долину первых людей: они убили почти всех мужчин, а детей и женщин забрали себе.

Одно дитя, надеясь на пощаду, отвело их в пещеру среди холмов, где они нашли череп мамонта, потрепанную накидку из мамонтовой шкуры, деревянную чашку и сохраненную мумифицированную голову пророчицы Атсулы.

И хотя одни воины нового племени стояли за то, чтобы забрать с собой священные предметы и так унести с собой богов первых людей и их силу, другие воспротивились, говоря, что это навлечет на них беду и злобу их собственного бога (ведь это были люди племени ворона, а вороны – ревнивые боги).

И потому они бросили предметы со склона холма в глубокое ущелье, а пленников из племени первых людей увели за собой на юг. И племена ворона и племена лисы становились в той земле все сильнее и могущественнее, и вскоре о Нуниуннини совсем позабыли.