Присутствие «оценочных» значений в модальной зоне отражает тот факт, что модальность является одним из основных «эгоцентрических» механизмов естественных языков: модальные компоненты позволяют не просто описывать мир «как он есть», но представлять «субъективный» образ мира — т. е. мир, пропущенный через призму сознания и восприятия говорящего. В предложении, содержащем модальный компонент (в семантических теориях его иногда называют, вслед за А. Вежбицкой, «модальной рамкой», ср. [Апресян 1995: 30-33]), не только сообщаются некоторые сведения о мире, но и выражается отношение говорящего к тому, что он сообщает. Это отношение и называется, обобщенно, «оценкой» (в англоязычной литературе чаще всего употребляется заимствованный из психологии термин attitude, букв. Чпсихологическая> установка').
Различается несколько важнейших типов оценочных значений — в зависимости от того, какой именно параметр ситуации подвергается оценке и по какой «шкале» он оценивается говорящим как в ту или иную сторону отклоняющийся от нормы. Возможна, например, оценка по степени интенсивности реализации ситуации ('сильно' ~ 'слабо') или ее этическая
оценка (т. е. по шкапе 'хорошо' ~ 'плохо', 'правильно' ~ 'неправильно' и т. п.). Оба этих вида оценки, действительно, могут выражаться морфологическими средствами в естественных языках, но степень их грамматикализации незначительна (в силу достаточной специфичности таких значений). Интенсивность — довольно распространенное словообразовательное значение глагола, как правило непродуктивное; дальнейшая грамматикализация показателей интенсивности выводит их в аспекту-альную сферу (итеративность) и в сферу повышающей актантной деривации (ассоциатив, реципрок, каузатив); такие словообразовательные глагольные показатели широкой «количественной» семантики особенно характерны для семитских, австронезийских и некоторых других языков.
Грамматикализация интенсивности особенно типична для стативных предикатов, обозначающих постоянные свойства (и соответствующих грамматическому классу «качественных прилагательных» в тех языках, где имеются прилагательные). Качественные прилагательные могут иметь морфологические показатели повышенной интенсивности (или элатива, ср. русск. ужасн-ешш-ий <удар>), пониженной интенсивности (или ат-тенуатива, ср. русск. бледн-оват-ый), а также кумулятивные показатели интенсивности и актантной деривации: это наиболее распространенное значение «сравнительной степени» (или компаратива}, т.е. 'в большей степени А, чем X’. Компаративные формы отличаются от исходных тем, что у стативного предиката появляется второй обязательный аргумент — «основание для сравнения». Таким образом, компаратив оказывается разновидностью повышающей актантной деривации, поскольку он выражает не просто оценку степени проявления признака, но ее оценку по сравнению со степенью проявления того же признака у другого субъекта13'. Ср. различие в значении между русскими предикатами jvma холодноватый 'в небольшой степени холодный' и похолоднее 'несколько более холодный, чем X’: в обоих случаях делается утверждение о небольшой степени проявления свойства, но в первом случае эта степень абсолютна (т. е. она невелика по сравнению с нормой), а во втором случае эта степень невелика по сравнению с каким-то другим конкретным фактом проявления того же свойства (но в сравнении с нормой вполне может быть и очень высокой).
Показатели этической оценки (имеющие во всех языках лексическое выражение в виде специальных — и, по-видимому, семантически универсальных — оценочных предикатов, ср. [Goddard/Wierzbicka (eds.) 1994]) грамматикализуются при глаголах еще реже, чем показатели интенсивности; тем не менее, в отдельных языках (как, например, в манси)
'Формы суперлатива (со значением 'в большей степени А, чем все', ср. лат. pessimus <omnium> 'самый плохой, наихудший') соотносятся с формами компаратива приблизительно так же, как имперсональные формы типа кусаться (к 'кусать всех') соотносятся с исходными формами типа кусать: суперлатив является разновидностью интерпретирующей актантной деривации по отношению к компаративу.
встречаются аффиксы со значением 'говорящий одобряет/не одобряет совершение данного действия'.
Однако главным оценочным значением, имеющим наиболее интенсивные связи с другими значениями как в сфере модальности, так и за ее пределами, является значение так называемой эпистемической оценки (часто говорят просто об эпистемической модальности). Эпистемическая оценка имеет отношение к сфере истинности; это оценка степени правдоподобности (или степени вероятности) данной ситуации со стороны
говорящего.
Оценку вероятности ситуации говорящий может давать в двух разных случаях. Во-первых (и это наиболее естественно) можно прогнозировать вероятность некоторой ситуации, о наличии которой в настоящем, прошлом или будущем у говорящего нет достоверных сведений. Говорящий может объявить такую ситуацию маловероятной ('вряд ли'), возможной ('может быть'), высоковероятной ('скорее всего*) и т.п.; показатели с таким набором значений («эпистемическая гипотеза») — самые распространенные показатели эпистемической модальности. Второй тип эпистемической оценки — это тот, который говорящий дает post fac-tum, т.е. по отношению к ситуации, истинность которой ему достоверно известна; в этом случае говорящий сообщает о том, совпадает или нет наступление ситуации с той эпистемической гипотезой, которая у него имелась раньше — иными словами, соответствует ли наступление ситуации его ожиданиям по этому поводу. Как и показатели «эпистемической гипотезы», показатели «эпистемического ожидания» могут квалифицировать ситуацию как маловероятную, возможную или высоковероятную. Наиболее часто встречаются показатели низкой вероятности (= «неожиданности»), что прагматически естественно: говорящие, скорее, склонны эксплицитно маркировать случай нарушенных, чем случай подтвердившихся ожидании. Показатель «эпистемической неожиданности» имеет специальное название — адмиратив он встречается в глагольных системах многих языков мира, и в частности, в балканских языках (албанском, турецком, болгарском), где он впервые и был обнаружен.
Сам термин адмиратив был, как считается, изобретен французским поэтом и филологом-балканистом Опостом Дозоном в конце XIX в. для характеристики соответствующей глагольной формы албанского языка; название связано с тем, что в число основных значений этой формы входит как выражение эпистемической неожиданности, так и выражение высокой интенсивности (т. е. значения эпистемической и качественной оценки совмещены), что не вполне типично для подобных показателей, которые обычно выражают скорее «удивление», чем «восхищение». Поэтому с типологической точки зрения, может быть, более удачным является термин миратив, предложенный в недавней статье [DeLancey 1997].
Как уже было отмечено в разделе 1.4, значения эпистемической неожиданности очень часто выражаются кумулятивно с фазовыми значениями в составе показателей фазовой полярности (типа 'все еще', 'так
и не' и т. п.), находящихся, таким образом, на пересечении аспектуальной и модальной зон.
2.3. Ирреальная модальность
Значения ирреальной модальности описывают ситуации, которые не имеют, не могут или не должны иметь места в реальном мире; иначе говоря, модальные показатели этого типа описывают некоторый «альтернативный мир», существующий в сознании говорящего в момент высказывания. Это, безусловно, одно из самых важных в когнитивном и коммуникативном отношении значений, и неудивительно, что в глагольных системах языков мира эта группа значений морфологически выражается чаще всего (опережая даже аспектуальные значения). В языке с бедным набором грамматических категорий наиболее вероятно обнаружить в первую очередь именно показатели ирреальной модальности.
По крайней мере со времен Аристотеля двумя основными модальными значениями принято считать значения необходимости и возможности. Оба значения описывают ирреальные ситуации (в отличие от законов модальной логики, по которым все необходимое является существующим, в естественном языке как высказывания типа X может Р, так и высказывания типа X должен Р в равной степени предполагают, что Р не имеет места). Возможность отличается от необходимости, в самых общих чертах, существованием альтернативы: если возможно Р, то возможно и не-Р; но если Р необходимо, то это утверждение равносильно тому, что не-Р невозможно. Таким образом, необходимость может быть представлена через комбинацию возможности и отрицания (это правило часто называют «аристотелевской эквивалентностью»).
С лингвистической точки зрения, однако, и возможность, и необходимость являются не вполне симметричными (и к тому же внутренне неоднородными) понятиями. Прежде всего, следует различать внутренние и внешние необходимость и возможность: первые возникают в силу внутренних свойств субъекта, вторые являются следствием внешних обстоятельств, не зависящих от самого субъекта. Так, способность, умение, физическая возможность являются внутренними возможностями, они характеризуют их обладателя наряду с другими его отличительными свойствами (ср. Максим высок, красив, умеет играть на гитаре и одной рукой может поднять двадцать килограмм)', внутренняя необходимость связана с потребностями и, в конечном счете, также свойствами самого субъекта (тебе срочно нужно принять лекарство; чтобы рассказать об этом, я должен подготовиться и т. п.). Напротив, внешняя возможность является прежде всего отсутствием препятствий для реализации Р (в важном частном случае — разрешением некоторого лица А лицу В совершить действие Р, т. е. обещанием не создавать препятствий для Р, создать которые во власти А), ср.: вы можете сесть (— 'я разрешаю'), пришел
автобус, мы можем ехать и т. п. Аналогично, внешняя необходимость является навязываемой субъекту конкретными обстоятельствами моделью поведения, в важном частном случае она определяется социальными или моральными нормами (ср. чтобы успеть на поезд, я должен выйти в восемь часов; ты обязан явиться туда во фраке и с моноклем и т. п.). Возможна, разумеется, и более дробная классификация (особенно для решения задач лексической семантики, ср. противопоставление таких русских предикатов, как нужно, должен, обязан, следует, придется или английских shall, should, must, ought to, need и т. п.); но с точки зрения грамматически выражаемых значений релевантны прежде всего эти два крупных класса употреблений.
Особой разновидностью ирреальной модальности является обусловленная (или импликативная) модальность, которая также описывает возможность, но лишь такую, реализация которой зависит от определенного фактора (ср. Если завтра будет солнце, мы во Фьезале поедем). В условных конструкциях различаются две части: посылка, в которой вводится фактор реализации, и импликация, в которой содержится описание возможной ситуации. Для выражения посылки в языках мира могут существовать как лексические (союзы), так и грамматические средства (особое условное наклонение, характерное, например, для тюркских языков); но нередко специализированные средства такого рода отсутствуют, и выражение условия совпадает, например, с выражением таксисных отношений (значение посылки приравнивается к предшествованию). Так, для разговорного русского языка (как и для многих других языков мира) употребление специальных показателей посылки нехарактерно (союз если, по всей вероятности, заимствован из польского языка в XVI в.), а значение условия выражается бессоюзной связью двух предложений, ср. любишь кататься — люби и саночки возить, хотел бы прийти — уж давно пришел бы и т. п.; с другой стороны, для выражения посылки могут использоваться формы императива (будь он хоть семи пядей во лбу — все равно не разгадает загадку).
Принято различать три вида условных конструкций: реальные (реализация посылки высоковероятна), нереальные (реализация посылки маловероятна) и кон-трафактические (посылка невозможна в реальном мире); как можно видеть, эта классификация производится на базе значений эпистемической модальности, дополнительно выражаемых в составе условных конструкций. В русском языке реальное условие противопоставляется всем видам ирреального, тогда как в романских и германских языках обычно грамматически противопоставляются все три, ср. предложения (1)-(3) в русском, английском и французском варианте:
(1) Реальное условие:
a) Если будет дождь, мы останемся дома ['дождь возможен'].
b) If it rains, we’ll remain at home.
c) S’il pleut, on restera a ta maison.
(2) Нереальное условие:
a) Если бы <завтра> пошел дождь, мы остались бы дома ['дождь маловероятен1).
b) If it rained, we would remain at home.
c) S’il pteuvait, on resterait a la maison. (3) Контрафактическое условие:
a) Если бы < вчера> пошел дождь, мы остались бы дома ['в действительности дождя не было'].
b) If it had rained, we would Have remained at home.
c) S’il avail plu, on serait reste a la maison.
Следует обратить внимание на использование различных аспектуальных и таксисных форм в (2)-(3) для передачи эпистемической невозможности, а также на использование форм презенса и претерита в (1)-(2) для описания события, возможного в будущем («ретроспективный сдвиг» временной перспективы, характерный для многих языков мира). Французские показатели conditionnel и английские конструкции с would являются специализированными средствами выражения обусловленной возможности (т.е. импликативной модальности).
Важным отличием значений оценочной модальности от значений ирреальной модальности является то, что оценка всегда производится говорящим, в то время как необходимость и возможность характеризуют субъекта ситуации Р. Это особенно хорошо заметно в тех случаях, когда в языке для выражения оценочной и ирреальной модальности используются одни и те же средства. Ср., например, два разных понимания предложения Иван может петь «Марсельезу» — как выражающее внутреннюю (= 'Иван умеет петь') или внешнюю (= 'Иван получил разрешение') возможность, с одной стороны, и как выражающее эпистемическую возможность, с другой (= 'Этот грохот за стеной, по всей вероятности, означает, что Иван поет свою любимую песню'). Если при «ирреальном» понимании возможность петь объявляется свойством Ивана или окружающих Ивана обстоятельств (а само пение — в момент речи не имеющим места), то при «оценочном» понимании ситуация 'Иван поет' предполагается имеющей место, а возможность оказывается ее возможностью с точки зрения говорящего (и 'я считаю вероятным, что сейчас Иван поет').
Следует обратить внимание на различную функцию показателя настоящего времени: при «ирреальной» интерпретации он указывает на то, что в момент речи возможность (как свойство Ивана) имеет место; напротив, при оценочной интерпретации показатель времени соотносится не с моментом существования эпистемической возможности (которая всегда привязана в акту речи), а с моментом существования Р, т.е. пения. Ср. предложение Иван мог петь * Марсельезу», которое при эпистемическом понимании выражает оценку (по-прежнему, в момент речи) пения, имевшего место в прошлом. В этом случае модальный глагол как бы принимает на себя временную характеристику подчиненного ему предиката. Это не универсальное (хотя и частое) свойство модальных глаголов; ср. иную грамматическую технику в соответствующих английских конструкциях may sing 'может петь' и may have sung 'мог петь', букв, 'может иметь спетым'.
В силу указанных свойств оценочную модальность часто определяют как «субъективную» (не от слова «субъект», что как раз неверно, а от слова «субъективность»), а ирреальную модальность — как «объективную» (что также не вполне корректно, поскольку ни к объекту, ни к объективной реальности она как раз отношения не имеет). Другая пара терминов — «эпистемическая» vs. «деонтическая» модальность — не так сильно вводит в заблуждение, но несколько сужает объем обоих понятий, поскольку оценка, как мы видели, может быть не только эпистемической, термин же «деонтический» обычно применяется к необходимости, но не к возможности. Дж, Байби предложила различать эти типы модальности с помощью терминов «локутивная» («speaker-oriented») и «агентивная» («agent-oriented») модальность — различие по существу верное, но выбор термина «agent» не очень удачен, поскольку роль субъекта ирреальной модальности далеко не всегда оказывается агентивной (ср. мне нужно, чтобы меня оставили в покое).
С лингвистической точки зрения, важнее всего оказываются возможные точки соприкосновения между двумя сферами модальности. Связь оценочной и ирреальной модальности может быть двоякого рода. С одной стороны, диахронически грамматические показатели модальности в языках мира обычно эволюционируют от менее грамматикализованной ирреальной модальности к более грамматикализованной оценочной (прежде всего, эпистемической), а внутри зоны ирреальной модальности — от выражения внутренней модальности к выражению внешней14*. Почти универсальной является полисемия модальных предикатов, сочетающих в языках мира ирреальное и эпистемическое значение (ср., в частности, русские мочь и должен, французские pouvoir и devoir и т. п.).
Распространенность подобной полисемии вызывала у лингвистов естественное желание построить инвариантное семантическое описание для предикатов возможности и необходимости, из которого выводились бы как эпистемическая, так и ирреальная интерпретации. Такое описание много раз предлагалось (ср., в частности, [Анна Зализняк/Падучева 1989; Sweetser 1990; Шатуновский 1996] и др.). Отметим, что, независимо от успешности подобных попыток (вполне вероятно, что эпистемическое и ирреальное значения во многих языках сохраняют существенную общую часть), раздельное рассмотрение этих значений для задач грамматической типологии предпочтительнее.
С другой стороны, существует такая семантическая зона, в которой значения оценки и ирреальности объединяются; это — семантическая зона желания, которое, таким образом, является в некотором смысле центральным модальным значением, поскольку содержит все основные