Если мне вдруг открывается действительный ход моей мысли, я не нахожу
утешения в необходимости претерпевать это внутреннее, безличное и
безначальное, слово, -- эти сменяющиеся фигуры, эти сонмы усилий,
прерываемых собственной легкостью, которые одно другому наследуют, ничего
не меняя в своих превращениях. Неуловимо бессвязная, всякий миг тщетная, ибо
стихийная, мысль, по своей природе, лишена стиля.
Однако не каждый день я могу предлагать своему сознанию некие
абсолютные сущности либо изыскивать умственные преткновения, призванные
создавать во мне, вместо невыносимой, вечно бегущей стихии, видимость
начала, полноты и цели.
Любая поэма есть определенная длительность, во время которой я как
читатель впитываю некий выношенный закон; я привношу в него свое дыхание и
орудие своего голоса -- или же только их скрытую силу, которая находит
общий язык с безмолвием.
Я отдаюсь восхитительному порыву: читать, жить там, куда увлекают
слова. Их явление предначертано.
Их звучания взаимосвязаны. Их подвижность уже обусловлена
предварительным размышлением, по воле которого они должны устремиться в
великолепие, в чистоту сочетаний, в отзвучность. Предусмотрены даже мои
изумления: они незримо расставлены и участвуют в ритме.
Ведомый неукоснительно строгим письмом, по мере того как всегда
предстоящий размер бесповоротно связывает мою память, я ощущаю каждое слово
во всей его силе, ибо ждал его бесконечно. Этот размер, который уносит меня
и мною окрашивается, равно избавляет меня от истинного и от ложного.
Сомнение не раздирает меня, рассудок меня не гнетет. Нет места
случайности; все подчиняется невероятной удаче. Я без труда нахожу язык
этого счастья; и мне мыслится, волей искусства, мысль безукоризненно
четкая, сказочно дальновидная -- с рассчитанными пробелами, без
непроизвольных темнот, -- чье движение передается мне и чья ритмичность
меня заполняет: изумительно завершенная мысль.