Основополагающее отношение.

Итак, мы снова при­шли к тому человеческому отношению, опосредованием

³⁵ Его мучения воображать мне сладко.

(«Британик», II, 8)

³⁶ ... Потом в своем покое

Тот образ неземной я видел пред собою —

И сколько произнес восторженных речей!

Скажу ли? По душе мне даже слез ручей,

Что льет из-за меня. Хотел просить прощенья,

Но робко умолкал...

(«Британик», II, 2) (Пер. Э. Линецкой)

³⁷ Виновник бед моих, отчизны покоритель,

Чья длань кровавая похитила меня {...}

И в руки жадные свирепому врагу

Попалась я. В тот миг я сразу помертвела,

Затмился свет в глазах, оледенело тело.

Я стала словно труп, недвижный и немой.

Потом очнулась я, и взор туманный мой

Увидел, что рука кровавая злодея

Мой стан сжимает. Я, очей поднять не смея,

Старалась избегать, как смерти, как огня,

Ужасных глаз того, кто полонил меня.

(«Ифигения», II, I) (Пер. И. Шафаренко и В. Шора, с изменениями)

Ифигения прекрасно угадывает — и это звучит поразительно в устах столь добродетельной девушки — подлинную природу любовной травмы у Эрифилы. Ревность и впрямь обостряет ее интуицию:

О, да, коварная, его вы полюбили!

Картина буйств его, что вами создана,

И длань, которая в крови обагрена,

Те смерти, тот Лесбос, тот пепел и то пламя —

Все в память врезала любовь, играя вами.

(«Ифигения», II, 5) (Пер. E. Костюкович)

 

которого является эротика. Этот конфликт имеет у Ра­сина основополагающее значение, мы находим его во всех расиновских трагедиях. Речь идет вовсе не о лю­бовном конфликте, где двое противостоят друг другу потому, что один любит, а другой не любит. Первоосновное отношение — отношение власти, любовь лишь проявляет его. Это отношение настолько обобщенное, настолько строгое, что я смело решаюсь представить его в виде двойного уравнения:

А обладает полной властью над В.

А любит В, но В не любит А.

Но надо еще раз подчеркнуть, что отношения любви покрываются отношениями власти. Любовные отноше­ния куда более текучи: они могут быть замаскирован­ными (Гофолия и Иоас), проблематичными (нельзя поручиться, что Тит любит Беренику), умиротворенны­ми (Ифигения любит своего отца) или перевернутыми (Эрифила любит своего властителя). Напротив, отно­шения власти устойчивы и эксплицитны. Они касаются не только одной человеческой пары на протяжении одной трагедии ³⁸; они могут фрагментарно проявляться

 

³⁸ Вот главные пары, связанные отношением силы (возможны и Другие, эпизодические дуэты): Креон и Антигона. — Таксил и Ариана. — Пирр и Андромаха. — Нерон и Юния. — Тит и Береника (отношение проблематичное, или разъединенное). — Роксана и Баязид. — Митридат и Монима. — Агамемнон и Ифигения (умиротворенное отношение). — Федра и Ипполит. — Мардохей и Есфирь (умиротворенное отноше­ние). — Гофолия и Иоас. — Это полноценные пары, предельно индивидуализированные (насколько это допускает сама природа фигуры). Но и когда отношения силы более диффузны,. они сохраняют основопо­лагающее значение (Греки — Пирр, Агриппина — Нерон, Митридат и его сыновья, боги и Эрифила, Мардохей и Аман, Бог и Гофолия).

 

то там, то здесь; мы находим эти отношения в разно­образных формах, иногда развернутых, иногда реду­цированных, но всегда опознаваемых. Например, в «Баязиде» отношение власти раздваивается: Мурад обла­дает полной властью над Роксаной, которая обладает полной властью над Баязидом; в «Беренике», напротив, двойное уравнение разъединяется: Тит обладает полной властью над Береникой (но не любит ее); Береника лю­бит Тита (но не имеет над ним никакой власти): именно такое разложение ролей на два разных лица и не дает этой пьесе развиться в настоящую трагедию. Таким образом, второй член уравнения выступает функцией первого: театр Расина — не любовный театр; тема Ра­сина — применение силы в условиях, как правило, лю­бовной ситуации (но не обязательно в таких условиях: вспомним Амана и Мардохея). Всю эту ситуацию в целом Расин определяет словом насилие (violence) ³⁹. Театр Расина — это театр насилия.

Взаимные чувства А и В не имеют иного основания, кроме исходной ситуации, в которую А и В помещены силою некоей petitio principii *, произволом поэтического акта творения: один властвует, другой подчиняется, один — тиран, другой — пленник. Но эти отношения ничего бы не дали, если бы они не дополнялись настоящей смежностью: и А, и В заперты в одном и том же месте. В конечном счете, трагедию образует трагедийное про­странство. За вычетом этого установления конфликт всегда остается совершенно не мотивированным: уже в «Фиваиде» Расин уточнил, что видимые пружины кон­фликта (в данном случае общая жажда власти) иллю­зорны; все это — апостериорные «рационализации». Чувство к другому направлено на сущность другого, а не на атрибуты: именно своей ненавистью друг к дру­гу расиновские партнеры утверждают друг перед дру-

³⁹ Насилие — «принуждение, применяемое к кому-либо, дабы за­ставить его делать то, что он делать не хочет».

* Petitio principii (лат.) — Предвосхищение основания. — Прим. пе­ре в.

гом свое бытие. Этеокл ненавидит не гордыню Полиника, а самого Полиника. Место (смежность или иерар­хия) немедленно обращается в сущность: другой отчуж­дает меня просто тем, что другой здесь. Для Амана му­чительно видеть Мардохея неподвижно стоящим у двор­цовых врат; Нерон не может вынести, чтобы его мать физически находилась на том же троне, что и он. Кстати говоря, именно это здесь-бытие партнера уже чревато убийством: упорно сводимые к состоянию невыносимой пространственной стесненности, человеческие отношения могут быть просветлены только посредством очищения; надо освободить место от того, что его занимает, надо рас­чистить пространство: другой — это упрямое тело, надо либо овладеть им, либо уничтожить его. Радикальность трагедийной развязки обусловлена простотой исходной проблемы: кажется, вся трагедия заключена в вульгар­ной фразе на двоих места нет. Трагедийный конфликт — это кризис пространства.

Пространство замкнуто, поэтому отношение статично. Вначале все благоприятствует А, поскольку В оказался в его власти, а именно В ему и нужен. И, в каком-то смысле, большинство трагедий Расина представляют собой неосуществившиеся изнасилования: В ускользает от А только благодаря вмешательству смерти, преступления, несчастного случая или ценой изгнания; когда трагедия приводит к отказу от притязаний («Митридат») или примирению («Есфирь»), этому сопутствует смерть ти­рана (Митридат) или искупительная жертва (Аман). Совершение убийства оттягивается потому, что перед убийцей возникает затруднительная альтернатива: А должен выбирать между умерщвлением во всей его не­приглядности и невозможным великодушием; в соответ­ствии с классической сартровской схемой, А хочет на­сильственно завладеть свободой В; иначе говоря, он стоит перед неразрешимой дилеммой: если он овладеет, он уничтожит — если он признает, он будет фрустрирован; он не в силах выбрать между абсолютной вла­стью и абсолютной любовью, между изнасилованием и самоотречением. Изображением этой парализованности и является трагедия.

Хороший пример вышеописанной диалектики бесси­лия дают долговые отношения, связующие большинство

расиновских пар. Признательность, витающая сперва в сферах самой возвышенной морали («Я всем обязан Вам», — говорит расиновский подданный своему тирану), оборачивается жестокой мукой и смертельной опасно­стью. Мы знаем, какую роль в жизни Расина играла неблагодарность (Мольер, Пор-Рояль). Расиновский мир пропитан бухгалтерией; здесь все время подсчи­тывают услуги и обязательства: например, Нерон, Тит, Баязид обязаны своей жизнью Агриппине, Беренике, Роксане: жизнь В является и фактически, и по праву собственностью А. Но именно потому, что долговые от­ношения обязательны — поэтому они и нарушаются. Нерон убьет Агриппину именно за то, что он обязан ей троном. Математически выводимая необходимость быть признательным определяет место и время бунта: небла­годарность — вынужденная форма свободы. Конечно, не всякий герой у Расина смело решается на откры­тую неблагодарность. Тит обставляет свою неблагодар­ность массой церемоний. Неблагодарность так трудно дается потому, что она — акт жизненной важности, она затрагивает самую жизнь героя. Дело в том, что про­образ расиновской неблагодарности — сыновняя не­благодарность: герой должен быть признателен тирану точно так же, как ребенок должен быть признателен ро­дителям, давшим ему жизнь. Но, тем самым, быть не­благодарным — значит родиться заново. Неблагодарность здесь — это настоящие роды (впрочем, неудачные роды). По своей внутренней форме обязательство — это путы, связывающие человека (об-вязательство), то есть, со­гласно Расину, самое невыносимое, что может быть; разорвать эти путы можно только ценой сильного потря­сения, катастрофического взрыва.