смерти: «Беседовали мы с тобою о разных явлениях современной жизни. Взор твой был такой ясный, спокойный, и в то же время такой глубокий, как бы испытующий. «Как хорошо было бы, — говорил ты, — если бы все было мирно! Как хорошо было бы!.. Нужно всячески содействовать миру». И ныне Господь послал тебе полный мир... «Отпусти», — вот последнее твое предсмертное слово своей горячо любящей тебя и горячо любимой тобой супруге. «Отпусти!..» И ты отошел с миром! Ты мог сказать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром (Лук. II, 29)».
В этих словах можно усмотреть и один из многих источников награды, дарованной булгаковскому Мастеру. В «Белой гвардии» схожие слова произносит перед смертью мать Турбиных: «Дружно... живите». А в финале «Мастера и Маргариты» «кто-то отпускал на свободу Мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя» — прощенного в ночь на воскресенье жестокого пятого прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата.
Перу А. И. Булгакова принадлежало исследование «Французское духовенство в конце XVIII века (в период революции)», вышедшее в 1905 году в разгар революции русской. Здесь отец будущего писателя излагал многие идеи французской революции с явным сочувствием, проецируя их на российскую действительность: «В то время среди французского народа началась проповедь о равенстве, братстве и свободе всех людей с точки зрения формально-правовых воззрений на отношение людей между собой. Что же стали делать высшие представители церкви? Как они отнеслись к этому? Вместо того чтобы заняться выяснением истинно христианского смысла этих понятий (Мф. V, 44—48), они, как бы закрывая глаза на то, что эти понятия заимствованы из учения Господа нашего Иисуса Христа, стали проповедать о том, что безусловного равенства, братства и свободы никогда не было, и быть не может. Но ведь дело шло совсем не об этом. Дело шло о равенстве всех перед законом, в основе которого (по идее) должен быть закон нравственный. Они начали также проповедать о необ-
ходимости безусловного повиновения законам, происходящим от Богом поставленной власти. Но на качество этих законов внимания не обращалось, не обращалось внимания на их отношение к духу христианства». Мысли для преподавателя Духовной академии в России начала XX века весьма либеральные, даже если сделать поправку на начавшуюся революцию. Афанасий Иванович, конечно* не одобрял якобинства и идеи французской революции поддерживал лишь до того предела, пока они служили укреплению прав человека и торжеству закона. В его же критике высшего французского духовенства кануна революции видна едва завуалированная критика высших иерархов православной церкви, фактически ставших синодальными чиновниками, что не могло не сказаться на крепости веры у многих подданных империи. Негибкость власти и церкви, как бы предупреждал А. И. Булгаков на французском примере, ведет в конечном счете к торжеству революционных идей. Можно думать, что Михаил, которому в момент смерти отца шел уже шестнадцатый год, был знаком с его мыслями (может быть, даже читал его книги) и во многом их разделял.
А. И. Булгаков был еще и автором большой статьи «Современное франкмасонство», опубликованной в 1903 году в «Трудах КДА». Он указывал, что «франкмасонство, несмотря на публикацию уставов его, несмотря на множество книг, написанных его друзьями, его сторонниками и его врагами, и до настоящего времени остается по существу неизвестною историческою величиною, определение которой может быть сделано только приблизительно», поскольку «в нем так же, как и в ордене иезуитов, есть такая сторона, знание о которой доступно только самому ограниченному числу вполне посвященных членов». Афанасий Иванович утверждал, что «в настоящее время ряды франкмасонских лож наполняются евреями; понятное дело, что от таких лож нельзя ожидать ничего доброго для христианства. Но чего именно можно ожидать, это сказать трудно, потому что для этого самому нужно стоять в центре франкмасонства». Отец Михаила к масонству относился настороженно и подчеркивал непознанность его программы.
J fi Борис Соколов. ТРИ ЖИЗНИ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
Видно, он был не чужд и антисемитизма, видя в евреях прежде всего иноверцев. Такой бытовой антисемитизм был широко распространен в то время среди русской и польской интеллигенции Киева, особенно в той ее части, что была тесно связана с православием или католицизмом. Позднее он отразился в булгаковском дневнике 20-х годов.
От отцовской статьи берет свое начало «масонский след» и в главном булгаковском романе «Мастер и Маргарита». Будущий писатель наверняка запомнил содержащееся в «Современном франкмасонстве» изложение обряда посвящения в мастера, которое «есть символическое воспроизведение событий, передаваемых в легенде о Хираме, строителе храма Соломонова... По идее, посвящаемый в мастера должен занять в гробу место убитого, лежащего в гробу мастера (Хирама), который не хотел сообщить подмастерьям священное слово мастера». На великом балу у сатаны превращение ожившей головы Берлиоза символизирует смерть старого, ложного мастера, место которого занимает извлеченный из лечебницы главный герой романа, действительно владеющий «священным словом» — историей Иешуа и Пилата. Это история совпадает с евангелием от Воланда, а сам сатана, как мы сейчас увидим, является носителем высшей масонской степени Великого Командора. Председатель же МАССОЛИТа собственным словом в литературе не обладает. Хотя он и выполняет функции председателя ложи (иначе — мастера стула), заседание правления союза — пародия на собрание ложи, а одна из возможных расшифровок МАССОЛИТа — «масонский союз литераторов», Михаил Александрович и его коллеги как никогда далеки от главной цели масонства — достижения нравственного христианского идеала. Поэтому и наказывает их Воланд со своей свитой.
Об отождествлении верховных масонских руководителей с сатаной и его присными Булгаков узнал из работы М. А. Орлова «История сношений человека с дьяволом», вышедшей в 1904 году. Среди подготовительных материалов к «Мастеру и Маргарите» сохранились многочисленные выписки из нее. Орлов, в частности,
| ГЛАВА 1. |
Детство и юность. 1891—1916
подробно пересказал содержание пародийно-мистификаторской книги французских журналистов Лео Таксиля и доктора Батайля (Габриэля Жогана Пажеса и Карла Хакса) «Дьявол в XIX столетии». Там утверждалось, что возглавляет масонов сам Люцифер. Батайль, описывая свои вымышленные путешествия в заморские страны, в числе прочих называл среди демонопоклонников масонскую секту палладистов американского генерала Альберта Пайка. Атрибуты палладистского храма в Чарльстоне оказались перенесены и в булгаковский роман. Так, Орлов вслед за Батайлем говорил о золотом кресле, с которым была связана история создания устава палла-дизма. Когда Пайк писал этот устав, «разумеется, по внушению и под диктовку самого сатаны, то эта работа шла у него совершенно благополучно до известного места». Дойдя до роковой строчки, Пайк не смог продолжать писать, а после произнесенного великого заклинания «какой-то голос громко крикнул ему прямо в ухо, чтобы он немедленно отправился в Чарльстон». Там Пайк вместе со своим соратником доктором Макеем заперлись в храме и «предались пламенной молитве, прося Люцифера, чтобы он поборол врагов, которые, как думал Пайк, мешали ему писать устав. Окончив эту молитву и взглянув на кресло, они увидели, что из деревянного оно вдруг сделалось золотым. На кресле лежала рукопись, и в зале распространился сильный запах горящей серы — явный знак адского посетителя. На кресле они рассмотрели очень хорошо им известный иероглиф, представляющий собою подпись Баал-Зебуба (более привычно для нашего уха другое имя — Вельзевул. — Б. С.)< Они развернули рукопись и увидели, что она содержала в себе как раз то самое продолжение устава, которое не давалось" Пайку». Во время собрания палладистов после удара молнии на «золотом кресле появился сам Баал-Зебуб». Он председательствовал, таким путем самолично освятив «новообразовавшуюся секту слуг Люциферовых». По уверению Батайля, «и в настоящее время повсюду, где только образуется новый кружок демонопоклонников (так называемый Совершенный Треугольник), то каждому вновь поступающему члену опрос совершается само-