Цыганские страсти

 

– Эх, а как хорошо все начиналось! – Олег едва не сплюнул от досады. Помешала закрывающая лицо до уровня глаз стерильная маска. – И присесть толком не успели!

Николай с угрюмой неподвижностью наблюдал за подкалывающейся в вену анестезисткой.

– Не на сгибе, Аня, ниже по предплечью. Дергаться начнет – выдерет, – пробасил он.

Виновник прерванного в зародыше ужина пока лежал тихо. Но причиной тому была скорее массивная кровопотеря, вогнавшая пациента в состояние апатичной прострации, а не его тактичная вежливость. Хотя, усмехнулся про себя Николай, может быть, парень выкормыш из хорошей семьи, а виноваты лишь обстоятельства.

– Вена готова. Артериальное давление девяносто на пятьдесят, – отрапортовала анестезистка.

– Гормоны по вене, две ампулы. Олег, споласкивайся, раньше сядем…

Впрочем, хирурги и сами были заинтересованы в скорейшем окончании несвоевременной операции. Павел уже входил, подняв на уровень груди простерилизованные ладони. Олег, кивнув, вышел в предбанник.

– Паша, мажься! – крикнул он, намыливая волосатые руки до середины предплечий.

Но доселе тихо почивавший больной при попытке санитарки снять окровавленную повязку с его живота вдруг проявил неуместную двигательную и речевую активность. Худое смуглое тело выгнулось дугой, удерживаемое фиксирующими ремнями на бедрах и запястьях, а желтозубый рот исторгнул порцию отрывистых фраз.

– На каком это он? – поинтересовался Павел.

– А черт его знает. – Рассветов коснулся щеки пациента. – Тебя как зовут? Имя?!

Узкие черные глаза мужчины тупо смотрели сквозь доктора.

– Я – Коля, – указал на себя анестезиолог. – А ты?

Никакой реакции.

– Да‑а. Вербальный контакт затруднен, – констатировал врач. – Хреновато…

– Коля, усыпляй его, – форсировал диалог обмывшийся в стерилизационном тазу Олег. – Видишь, не дается. Вводи в наркоз, и начинаем.

Рассветов кивнул:

– Аня! Премедикация без седативных, анальгетики в обычной дозе. – Выждав, пока медсестра введет требуемые препараты, разрешил: – Наркозные.

Держа маску с кислородной смесью над лицом пациента, он наблюдал за постепенным угасанием сознания мужчины.

– Релаксанты, – маякнул врач Анне, когда зрачки сузились, а челюсть безвольно отвисла.

Плотно прикрыв маской рот и нос больного, он сделал несколько медленных, не слишком глубоких, вдохов, вогнав умеренные порции воздуха в легкие расслабившегося организма.

– Интубация. Аня, трахею придержи. – Николай ввел клинок ларингоскопа в ротовую полость. – Отпускай. Так, трубку. – Длинный надгортанник слегка портил впечатление от манипуляции, закрывая вход в трахею. Но двадцать пять лет практики даром не проходят. Пять секунд – и готово. – Аня, проводник. – Придержав рукой трубку, врач подсоединил ее конец к шлангу наркозного аппарата. – Можете работать, – кивнул он хирургам.

На отдирание повязки больной больше не реагировал. Рана была довольно широкой.

– Прям тесак какой‑то, – заметил Павел.

– Да уж, не перочинный ножик, – усмехнулся Олег. – Обрабатывай, чего стоишь.

– Кто это его так? – Николай проконтролировал фонендоскопом наличие аппаратных шумов над легкими пациента, выпрямился и, упершись большими кулаками в изголовье операционного стола, хмуро разглядывал рану. – Ты же его принимал. Анамнез известен?

– Какое там… Соседские разборки… Это все, что удалось выяснить. Привезен родственниками. С ним какая‑то перепуганная бабенка. С виду славянка. А висюлек как на цыганке. Плакала все время…

– А ты уверен, что здесь проникающее? – спросил Олег молодого напарника. – Ревизии‑то не было.

– Олег Степанович, да какая ревизия?! – умеренно обиделся Павел. – Живот как барабан, кровищи лужа. Да и не дался бы он, сами видели.

– Ладно‑ладно. Это я так, для проформы, – снисходительно согласился Масяненко. – В конце концов, городской я хирург или нет!..

– Вот и покажи пример подчиненным. – Рассветов кивнул на Павла и операционную медсестру. – Спаси цыгана. И побыстрее.

– Спасатель‑реаниматолог у нас как раз ты. А мое дело – режь и зашивай. Скальпель!

Сделав широкий срединный разрез верхней половины брюшной стенки пациента, Олег произвел ревизию затронутого лезвием пространства.

– Так, печеночка задета. Она и кровит, родимая. Впрочем, не сильно. Соси, Паша, соси! – подбодрил он ассистента, орудовавшего длинным наконечником осмоса. Двусмысленность фразы в который раз позабавила присутствующих. – Натекло прилично.

– Так, может быть, аутопереливание крови сделаем? – поинтересовался Николай.

– Поздновато кинулись, здесь уже полно сгустков. Паша, отодвинь кишку. Так… – Олег методично копался в правом подреберье пострадавшего. – Благо ранка по касательной. Иначе мы бы его уже не поймали. Давление держит?

– Сто двадцать на семьдесят, на гормонах. Пока терпимо, – кивнул Рассветов. – Юля, ставь коллоидные, чего там в аптечке имеется. С заказом плазмы и крови пока повременим.

– Шить! – Масяненко взял протянутую операционной медсестрой иглу с ниткой и начал осторожно зашивать подкравливающий угол печени.

Павел терпеливо растягивал ранорасширитель. Несмотря на поджарую комплекцию, представитель кочевого народа обладал развитой мускулатурой.

– Николай Васильевич, добавьте релаксанты, руки отваливаются, – взмолился ассистент.

Анестезиолог проверил глазные рефлексы, тонус конечностей.

– По нашим данным, все в норме, в смысле в полной атонии. Слабеешь, Паша, – он сделал знак анестезистке ввести миорелаксанты. – Ну так и быть, только ради предстоящего ужина. Но смотри, после дежурства сразу в спортзал, а не по бабам.

– Ты, Коля, мне молодежь с пути истинного не сбивай, – вступился за подчиненного Олег. – Отношения с противоположным полом тоже неплохо тонизируют. Важна умеренность. Иначе тонус обернется бессилием.

– Не видать тебе Гераклов среди ординаторов с таким подходом, – махнул рукой Рассветов. – Я – про физкультуру, он – про секс‑культуру. Сравнил член с пальцем.

– Ну иногда и палец полезен бывает, – ухмыльнулся Масяненко. – Стоп! – Он склонился над раной. – Паша, поднажми. Свет наведите.

Низкорослая санитарка кинулась в угол за подставкой. Без нее она не могла дотянуться до операционного плафона с гроздью встроенных стоваттных ламп. Но Николай, проявив спонтанную галантность, избавил женщину от утомительной манипуляции. Длинной ручищей он резко обернул плафон вокруг вделанной в потолок оси и навел яркий пучок на указанный хирургом участок.

– Так?

– Нормально. – Олег, пристально вглядываясь, начал медленно перебирать петли кишечника. – Твою мать, задета! – Он продемонстрировал любопытствующему Павлу сантиметровый надрез.

– Проникающее? – с угрюмой досадой поинтересовался Николай. Если ранение проникало в полость кишки, операция грозила затянуться еще на пару часов.

– Сейчас выясним.

Из вестибюля донесся шум распахиваемой двери оперблока.

– Доктор! Доктор! – Сопрано звонким эхом разнеслось по операционной.

– О, у нас, похоже, гости. – Масяненко продолжал осматривать внутренности пациента.

– Это та женщина. Которая с ним была. – Павел кивнул на распластанное тело.

– Беспокойная. Любит, наверное, – хмыкнул Николай. – Славянка, говоришь?

– А так шумно только славянки и умеют любить, – не отвлекаясь, вставил Олег, – ну, может быть, еще цыганки.

– Да ладно, Степаныч, любви все возрасты покорны, – парировал анестезиолог. – Итить твою…

– Доктор! Есть кто‑нибудь? – Голос женщины начал приближаться.

– Выйди, скажи ей, что идет операция, пусть ожидает в коридоре, – поручил городской хирург санитарке. – А то она сейчас в оперзал припрется. Концерта нам не хватало…

Младшая медсестра поспешно вышла. С полминуты до врачей доносилось агрессивно‑оскорбительное шушуканье. Затем в операционную вновь прошмыгнула маленькая фигурка сотрудницы:

– Олег Степанович, она рвется посмотреть на мужа, – сердито сообщила женщина. – Я ее почти до выхода вытолкала, но она назад лезет. Пришлось пообещать, что схожу, у вас разрешение спрошу, а то в глаза бы мне вцепилась.

Николай, будучи не занятым ручной работой и единственным, кроме анестезистки, не облаченным в стерильный костюм, нехотя поднялся со стула.

– Коля, скажи ей пару ласковых, – поддержал инициативу коллеги Масяненко. – Я бы и сам вышел, но ты же видишь… – Он вновь погрузился в созерцание раны.

В предбаннике Рассветов снял маску и с открытым лицом направился к выходу из оперблока.

Она действительно была славянкой. Белая кожа, дородная фигура, круглое, с озерами голубых глаз лицо – все свидетельствовало об этническом родстве цыганолюбивой посетительницы и вышедшего к ней доктора. К тому же она была не одна. Возле стены, почти сливаясь угловатыми контурами худощавого тела с зеленоватой краской, стоял пожилой мужчина. Изюминкой его облачения выступала салатного цвета куртка, отороченная вычурным узором со множеством мелких выпуклых силуэтов и контуров, заключавших в себе, по всей видимости, некий сакральный смысл. Широкоскулое лицо старика казалось высеченным из темного мрамора, а глаза опаловым блеском сверкнули в лицо Николаю.

Перехватив взгляд Рассветова, женщина поспешно сообщила:

– Доктор, это наш барон. Очень уважаемый человек. – Она словно присела в неуклюжем реверансе. – Патриарх всего рода. Он пришел, чтобы лично выразить надежду на удачный исход операции.

Они обменялись несколькими короткими фразами. Неизвестный язык был тягуч, но по‑своему мелодичен. Барон чинно кивнул, и женщина продолжила:

– Он благословляет ваши усилия по спасению своего племянника. В случае удачного исхода вас ожидает достойная награда. – Женщина умолкла и выжидающе посмотрела на Николая.

Анестезиолог замешкался с ответом. Слишком уж сильно увиденное отличалось от ожидаемого. Никакой истерики, полное отсутствие предполагавшихся соплей, слюней, бабских причитаний и прочих обязательных атрибутов неуемного горя.

– Я очень польщен столь высоким доверием. И обязательно передам ваши слова коллегам, делающим сейчас все необходимое для спасения вашего родственника.

Женщина приблизилась к старцу и негромко забубнила тягучий текст ему на ухо.

Несколько оскорбленный подобным невниманием к своей персоне, Николай запнулся и хотел было импульсивно хлопнуть дверью перед неблагодарными слушателями, но сдержался, пронзенный догадкой:

– Вы ему переводите?

Она искоса взглянула на Рассветова и, договорив очередную фразу, коротко ответила:

– Да.

– Но… – Растерянность врача сменилась элементарным любопытством. – Разве барон не знает русского языка? – Он едва не улыбнулся.

– Знает, – так же коротко отрезала она. И, предвосхищая дальнейшие расспросы, поставила точку: – Так положено.

Охлажденный суровостью славянской чавеллы, но ничего толком не понявший, Николай вспомнил о своих профессиональных обязанностях по отношению к лежащему в наркозе больному:

– Простите, я должен вернуться к пациенту. – Он указал на светящийся тоннель отделенческого коридора. – Настоятельно рекомендую вам расположиться в вестибюле. У двери оперблока в уличной одежде находиться запрещено.

На этот раз перевод состоял всего из нескольких слов. Старик чинно кивнул и неторопливо направился к выходу.

– Я не могу уйти, – неожиданно объявила женщина. – Я должна быть рядом с мужем. Неотступно.

– Это ультиматум или пожелание? – Врач остановился на пороге оперблока, угрюмо глядя на ее сосредоточенное лицо.

– Это необходимость, доктор. – Поселковая чавелла была неплохо подкована в искусстве спора. Никаких тебе визгов и повышенных интонаций. Лишь нейтрально‑императивный тон. Впрочем, встретившись взглядом с Николаем, она ощутила необходимость смягчения назревавшей конфронтации. – Это моя обязанность. Как его жены и матери его детей.

– Поймите, это невозможно по санитарным нормам. – Рассветов говорил четко и поспешно. Нужно было возвращаться в операционную, но махнуть рукой на настырную незнакомку он не мог. – Мы не имеем права впустить вас в операционный зал.

– А вы и не пропускайте. – Ее улыбка была злорадной и сочувственной одновременно. – Я сама войду. Вы ведь не станете применять силу против слабой, беззащитной женщины. – Это было скорее утверждение.

– Я должен идти. Необходимо следить за состоянием вашего мужа. – Он начинал сердиться. – Входить или нет – решать вам. Выталкивать вас никто не будет. И не обязан! Но! – Николай пообещал себе, что данная фраза будет последней в этой непродуктивной дискуссии: – Вламываясь в уличной одежде в стерильное пространство операционной, вы рискуете наградить мужа целым букетом инфекций. Поэтому, мой вам совет, ожидайте, по крайней мере, здесь, у дверей. – Он неопределенно махнул рукой в сторону выхода из отделения. – Соплеменники поймут.

Концовка прозвучала грубовато, но она, казалось, не заметила иронии.

– Хорошо, я куплю в аптеке стерильный халат и бахилы и буду ждать в холле оперблока, не заходя в операционную. Это возможно? – Он лишь устало кивнул.

Прикрыв за собой дверь, врач на секунду замешкался, отлепляя взгляд от компактного поблескивающего засова. «А, ну и черт с ней! Пусть заходит. В конце концов, я не сторож пациенту своему, а лишь лекарь». Он улыбнулся непроизвольной поэтичности формулировки.

Работа в операционном зале шла полным ходом.

– Печень, сучка, подкравливает, – буркнул Олег, вновь уткнувшись в зияющее анатомической краснотой отверстие раны.

– На то она и баба, чтоб выкаблучиваться. – Спокойствие возвращалось к Николаю. А вместе с ним – и привычное приятие текучести операционного процесса и своего места в нем. – Мочевой пузырь так бы не выделывался.

– То ж мышца, а тут паренхима. – Последнее слово городской хирург протянул с нарочито уважительной интонацией. – За двадцать лет работы мог бы и подучиться в различении.

– Мне своих знаний хватает. – Николай, не теряя времени, прощупал пульс, оценил глазные рефлексы пациента и, убедившись в стабильной подаче наркозной смеси, взялся за фонендоскоп.

– Ну так что с цыганославянкой? – остановил его любопытствующий голос Павла. – Не слышно что‑то.

– Сейчас. – Рассветов прослушал легкие больного и, выпрямившись, поинтересовался у анестезистки: – Наркотики давно были?

– Двадцать минут.

– Давление стабильное?

– Да. На уровне сто тридцать на восемьдесят.

– Хорошо. Вводи два кубика. С чавеллой, говоришь? – Теперь он мог позволить себе участие в разговоре. – Да ничего. Уперлась, и все тут. Я, говорит, обязана быть возле мужа в любой ситуации.

– Ха! И в квартире, и в сортире, – кивнул Павел. – Это у них обычай такой. Жена всегда подле благоверного. Иначе – позор, скандал и тумбочка между кроватями.

– Ну насчет сортира это ты загнул. – Олег методично драпировал ранение швами.

– Согласен. Экспромт, – повинился Павел. – Но суть от этого не меняется. Мне Темнов рассказывал. У него среди предков ромалэ были.

– Да, у Сашки наследственность, что называется, на лице, – усмехнулся Николай. – Такой смуглости никаким загаром не скроешь.

– И никаким мылом не смоешь, – поймал поэтинку Павел. – А где она сейчас? Тихо что‑то.

– Тихая чавелла – особь, достойная Красной книги. – Олег удовлетворенно потянулся. – Зашил, засранку, в смысле печенку, – объявил он присутствующим. – Ревизия и – финита ля комедия.

У Рассветова вдруг начисто пропало желание обсуждать дверную собеседницу с коллегами. К тому же, если конец операции близок, ее горячее стремление к телу супруга уже не грозило обернуться длительной оккупацией.

Вошедшая санитарка ехидно проворковала:

– Стоит, голубушка. – Затем, обращаясь к анестезиологу: – Уж не знаю, Николай Васильевич, чем вы ее там ублажали, но на себя давешнюю не похожа. Словно подменили.

– В смысле? – не понял Рассветов пункта насчет подмены.

– Тихая скромница. Вот и весь смысл, – собирая использованный инструментарий из утилизационного таза, расшифровала информаторша. – Ни звука, ни всхлипа. Стоит на выходе из оперблока и мирно так в щелочку между створками заглядывает. Ожидает, стало быть.

– Одна? – Николая несколько удивило отсутствие барона. Он был уверен, что данные им настоятельные рекомендации насчет ожидания в вестибюле соблюдаться не станут.

– Да с кем же ей быть‑то? – Медсестра громыхнула ведерком с собранными инструментами и направилась к выходу. – Ежели она ему законная супруга, то единственная. У них с этим делом строго. Не то что у наших молодят.

Донесшиеся из коридора возгласы начисто опровергли ее столь категорично обоснованную информацию.

– О, ну вот и гарем пожаловал, – ввернул Олег. – Коля, похоже, снова твой выход. Больше некому.

Словно подтверждая слова хирурга о необходимости врачебного вмешательства, заскочившая в зал санитарка выпалила:

– Толпа, доктор. Один чернее другого. И орут все на своем, тарабарском. Фиг поймешь. – Она умоляюще уставилась на Рассветова, словно он был единственной надеждой.

– Следи за давлением. Начнет реагировать – релаксанты короткого действия. – Дав указания анестезистке, Николай вновь покинул операционную.

Судя по цвету кожи и эпатажной одежде – они были цыганами. Четверка худощавых невысоких мужчин производила шум, которому могла позавидовать десятка опытных говоруний. Язык, на котором общались скандалисты, походил на отрывисто‑ритмичный говор барона, но производил менее приятное впечатление. Несолидные для «сильного пола» визгливые интонации и нервические придыхания перемежали словесную какофонию. Объектом вербального воздействия мужчин была давешняя собеседница Николая. Она замерла у стены и, сложив на видных грудях полные белые руки, награждала оппонентов мрачно‑отстраненным взглядом.

При появлении Рассветова лающие голоса разом умолкли, и четыре пары маленьких черных глаз воззрились на массивную фигуру врача. Впрочем, паузе не суждено было затянуться.

– Доктор! – Двухсекундная проверка реакции Николая на обращение. – Нехорошего человека спасаешь, доктор.

Говорил молодой плюгавчик. Его ярко‑синяя рубаха сверкала эпатажным глянцем, а застиранные больничные бахилы обтягивали подошвы высоких ботфортообразных сапог.

В глаза собеседнику он смотреть избегал, направляя скользкий взгляд черных бусинок в район левого уха Николая.

– Очень плохого человека, – ультимативно пропечатал цыган. Его спутники закивали курчавыми темноволосыми головами.

– Я все объясню… – Жена пациента попыталась вмешаться в начинающийся мужской разговор, но, вспомнив о своем статусе цыганской мадам, смущенно запнулась.

– Я сам все объясню! – Отстраняющий жест плюгавого засвидетельствовал ее субординационный промах. – Доктор, мы все – одна семья. – Он слегка развел темные руки, вовлекая в родимый круг не то стоявших позади соплеменников, не то всех присутствующих в целом. – Мы очень дружная семья.

Рассветов, начиная утрачивать и без того скудный запас терпения, глубоко вздохнул. Похоже, оратор заметил возрастающую готовность врача к агрессивной коммуникации, так как поток информации из его уст заметно ускорился.

– Но в любой семье есть хорошие люди и плохие люди. И между ними возникают ссоры, – говорил цыган четко и без акцента. – Понимаете, доктор?

Николай едва не кивнул, поддавшись логической безальтернативности сказанного.

– И этот человек, который сейчас лежит в операционной, – парень указал на вход в оперблок, ткнув пальцем в сторону загораживающего дверной проем анестезиолога, – плохой человек. Он убил хорошего человека. Поэтому его не нужно спасать. Ему не нужно жить. – Выжидательная пауза.

– Я лишь выполняю свою работу, – повел широкими плечами Рассветов, хмуро глядя в пространство. – Еще вопросы есть?

– Вы не поняли, доктор. – Оратор отмахнулся от дернувшихся сзади соплеменников. – Жизнь важнее работы. Согласны? – Черные бусинки скользнули по лицу врача, оставив неприятное ощущение враждебного прикосновения.

– Работа – часть жизни. – В философствованиях Николай силен не был и словоблудия не любил. – Мне некогда. Если других вопросов нет… – но стандартной фразы произнести он не успел. Один из соратников говорливого цыгана неуловимым движением выдернул из‑за голенища стилет и направил в грудь анестезиологу.

– Слушай! – прошипел урка. – Тебе говорить, что делать, а ты слушай! – Тонкое лезвие переливчато поблескивало в его вытянутой руке. Острый серебристый кончик подрагивал на уровне сердца Рассветова.

Он инстинктивно отпрянул, но задел плечом приоткрытую дверь оперблока и больно впечатался спиной в ее торец. Женщина, словно в замедленной съемке, начала поднимать руку в направлении агрессивного соплеменника, но была остановлена схватившим ее за предплечье замухрышкой с диким оскалом.

– Спокойно! – Плюгавый тип в синей рубашке предостерегающе покачал головой. – Мы не шутим, доктор, – это уже к Николаю, – дело очень серьезное. Наш друг мертв, а этот… – он кивнул на дверь, – жив. Это неправильно.

– Чего вы от меня хотите? – Хрипотца в голосе врача выдавала еле сдерживаемую ярость, уже готовую смениться испугом. – Я – врач! И я обязан его спасти.

– Да‑да, доктор. Мы вас понимаем. Но и вы нас поймите. У вас свой закон, у нас – свой.

– Закон один для всех. – При других обстоятельствах Николай мог бы и улыбнуться трафаретной напыщенности фразы. Но близкое жало стилета загнало чувство юмора в дальний угол. – Я не имею права отказывать больному в медицинской помощи… Мне еще долго стоять с ножом у груди?! – не выдержал он.

– Нет, не волнуйтесь, доктор. – Цыган кивнул стилетчику, и тот нехотя опустил руку с лезвием. Орудие убийства скрылось за голенищем сапога так же быстро, как и появилось.

– Мы все понимаем. Никто не заставляет вас никого убивать. Просто не мешайте нам, и все будет нормально.

– Я и не собирался ни во что вмешиваться. Я просто вышел на шум.

Рассветов демонстративно медленно повернулся и открыл дверь. Он явственно ощущал взгляды четырех пар темных глаз на своей умеренно вспотевшей спине. Уже стоя в проеме, он обернулся. Сердце гулко стучало, давящая пульсация в висках свидетельствовала о нешуточной гипертонии. Скользнув хмурым взглядом по мужчинам, он вдруг отчетливо, словно впервые, увидел ее. Одинокая испуганная женщина, старавшаяся казаться рассерженной. К тому же славянка. «Хотя какая разница?» Ухмыляющийся ханыжка продолжал сжимать ее руку. Ту полную белую руку, которой она, пусть и неосознанно, попыталась отвести направленный на него нож. «Зачем мне это?» Но сейчас он не смог бы ответить на этот вопрос.

– Я ухожу. – Ответа Николай не ждал, да, скорее всего, и не услышал бы. Его ручища буквально выдернула ее из мозолистой темной лапки цыгана. Метровый отскок назад – и они уже за порогом оперблока. Четверка мстителей оказалась не столь проворной. Рассветов успел захлопнуть дверь и изо всей силы сжать ручку, рассчитав, что больше одной цепкой цыганской ручонки с обратной стороны не ухватится и особого сопротивления не будет. Оставалось провернуть рычажок защелки, что он и сделал, лишь после этого отпустив дверь.

Запоздало отреагировавшие ромалэ попытались было налечь на возникшую преграду хлипкими плечами, но резкий голос быстро одумавшегося предводителя остановил их.

Последовала короткая словесная перебранка на неизвестном Николаю языке, обильно сдобренная смачными русскими матами. В ходе дискуссии дверь еще несколько раз лениво дернулась, но Рассветов честно предупредил:

– В оперблоке семь человек. Будете ломиться – пожалеете. У нас ножи и лезвия. – И, желая усилить ультимативный эффект заявления, грозно добавил: – Я звоню в милицию.

Повисла зловещая тишина. Впрочем, ненадолго. Не успел анестезиолог подумать о необходимости возвращения в операционную – наркоз ведь в самом разгаре, – как вдруг прозвеневший из‑за двери тенор переговорщика бодро объявил:

– Зови, доктор. Зови. С ментами нам легче договориться, чем с тобой.

Николай растерялся от столь неожиданной смены настроения противника. Но на помощь пришла стоявшая рядом женщина. Впервые за вечер на глазах у врача она разразилась настолько долгой и темпераментной тирадой, что не лицезрей Рассветов ее славянской внешности, по манере и тембру говора вполне бы принял ее за урожденную цыганку.

– Хватит! – скорее устало, чем сердито, осадил он свою протеже. – Стой здесь. Двери никому не открывай. Я должен вернуться к твоему благоверному.

– Доктор, он выживет? – Она, казалось, не заметила его покровительственного тыканья.

– Куда он денется! Пара недель – и на выписку… – Он запнулся, вспомнив разговор в коридоре: – …Или в тюрьму.

– Ой, доктор, не говорите так. – Образ сильной женщины стерся окончательно. Она едва не плакала. – Он не виноват. Его спровоцировали, напали, а он всего лишь защищался.

– Меня это не касается. – Стандартная в подобных случаях отговорка, начисто отметавшая человеческое участие в чужом горе, но служащая неплохим фильтром потенциального негатива, зачастую изливаемого в небезразмерные сердца врачей. – Я – на работе. Поняла? – Она послушно кивнула. – Откроешь дверь – рискуешь нарваться. Хотя, – он пожал широкими плечами, – решай сама.

– Пресс парню рихтуем, – сообщил Олег. – Знакомился, что ли? Николай раздраженно отмахнулся:

– Сами мне в друзья набивались. А заодно об услуге просили… мать их за ногу.

– Чего так злобно? – Масяненко ловко наложил очередной стежок на краснеющую плоть. – Если хорошие люди, да еще и о добром деле просят, отчего не помочь. Глядишь, спасибо скажут.

– Мимо по всем пунктам. – Рассветов грузно опустился на круглый металлический стул. – И насчет людей, и насчет дела. А благодарность – в весьма сомнительной перспективе. – Предвосхищая вопросы хирургов, он прямо объявил: – Мокруха на пациенте. Кого‑то из своих завалил. Вот родня убитого мести и жаждет.

– И предлагают нам стать их орудием, – догадливо заключил Павел. – Интересное предложение… Хм… Я хотел сказать, нестандартное, – уточнил он, уловив двусмысленность сказанного.

– И как они себе это представляют? – Мышечный слой был почти зашит, и Олег мог себе позволить участие в дискуссии. – План действий сообщили?

– Вам, я вижу, смешно, – осадил коллег Николай. – Постояли бы под ножом, не хихикали бы.

– Вы серьезно? – неподдельно испугался Павел. – Они что, совсем безбашенные?! Вы в милицию позвонили?

– Была такая мысль, но… В общем, пока нет. Я думаю, они утихомирятся и без посторонней помощи.

– Если здесь мокруха, менты и так должны подъехать. – Голос городского хирурга звучал уже не столь беззаботно. – Хотя… Лучше все же позвонить.

– Я со стационарного наберу! – Санитарка, сочтя вопрос о вызове подмоги решенным, бросилась к выходу. – С него быстрее дозвонишься, чем с мобильного. О, а это что…

Встрепенувшиеся на возглас присутствующие увидели возникшую в дверях женскую фигуру. Ее печально‑сосредоточенное лицо было мертвенно‑бледным, а голубоглазый взгляд застыл на кровавой ране, ушиваемой хирургами.

– Вон из операционной! – Николай спринтерски заслонил от непрошеной гостьи зрелище для избранных. – Я тебе где велел ожидать?!

– Я… Я только посмотреть… Ухожу‑ухожу… Больше не повторится. Обещаю!

– Любишь? – Вопрос прозвучал для него самого неожиданней, чем для нее.

– Он мой муж…

– Любишь, спрашиваю, как баба, а не по росписи?

– Да!

«Ну и дура!» – Николай едва сдержал киношную реплику, щекочущую язык при воспоминании о не первой свежести замухрышке, лежащем на операционном столе. Да‑а, любовь зла…

Ее мелодичный, обретший изначальную твердость голос вернул его к действительности:

– Они там, за дверью. Ждут, когда вы его вывозить будете. – Она говорила четко и громко, явно адресуя информацию не только ему, но и непрошеным коридорным слушателям.

Врач невольно прислушался. «Тишь да гладь» – лишь дальний говор, звон посуды и рутинный шум отделенческой жизни.

– Ты уверена? – спросил он тихо, не сомневаясь, однако, что навостренные цыганские уши все равно его услышат.

Она молча кивнула. Затем выудила из складок своего чавельского наряда старенький мобильник и громко объявила:

– Я позвоню барону. Пусть он пришлет наших мужчин.

«Еще табора под оперблоком не бывало!» Озвучивать недовольство Рассветов не стал. Слишком свежо было воспоминание о стилете.

– Алло, папа. – Пауза. – Здесь Морсан… Да… И еще трое… Они под дверью. – Она перешла на белибердово‑мелодичный чавельский говор. «Для ребят старается», – усмехнулся про себя Николай. – Хорошо… Мы ждем. Нет‑нет, самому вам подходить не нужно. – Взгляд голубых глаз стал заметно спокойнее. – Ну вот и все. Через несколько минут наши будут здесь.

Он кивнул:

– И милиция, надеюсь, тоже. Стой тихо… Кстати! А почему ты сейчас по‑русски со своим бароном разговаривала? Он точно по‑нашенски понимает?

– И не только. Барон знает несколько языков. Он университет закончил.

– Зачем же ты ему мои слова там, в коридоре, переводила?

– А‑а, это, – улыбка стала шире и искренней. – Это был не перевод. Я передавала ему свое понимание ваших слов. Чтобы он был уверен, что я все правильно поняла.

– Оригинальный метод контроля.

– Но очень эффективный. Это барон сам придумал. Для всех молодых членов общины в особых ситуациях.

– Ну и как отношения? – Масяненко заканчивал сшивание кожи пациента. – Далеко зашли в совместных переживаниях? – Не фантазируй, – юморить Рассветову не хотелось.

– Я вот что, Коля, думаю. – Олег на несколько мгновений замер с занесенной над раной иглой. – Это ведь она не на мужа рвалась посмотреть. Ну, вернее, не только на него. Это она тебя за работой увидеть хотела.

– Точно, страстная чавельская душа, – озорно подхватил Павел. – Николай Васильевич мужчина видный, а у нее горе, бабская натура поддержки требует.

– Шутники, итить вашу. Ушивайтесь и сматывайтесь. Ты в милицию дозвонилась? – обернулся Рассветов к санитарке.

– Да. Они в курсе. Наряд уже выехал.

– Значит, двойная охрана у нашего молодца будет. Благоверная своих боевиков вызвала, – объяснил он.

Масяненко закончил сшивание раны и проверял работу дренажных трубок. Павел, выполнив почетную миссию ассистента, выжидательно поглядывал на городского хирурга.

– Свободен, – кивнул старший дежурант.

– Свободен да заперт, – осадил рванувшего к двери Павла Николай. – Оперблок не покидать до приезда товарищей из органов. Ждать, я думаю, недолго.

– Вам легко говорить, а у меня уважительная причина. – Молодой хирург смущенно замялся, надеясь на догадливость коллег.

– Приспичило, что ли? – Олег цинично озвучил деликатную неприятность.

– Физиологическая необходимость, – кивнул Павел, зардевшись.

– Да ты не смущайся. Что естественно, то не безобразно, – подбодрил Николай. – Мы все здесь маленько испугались.

– Да не напуган я! – с искренним негодованием возразил ординатор. – Было бы кого бояться, – он с наигранным презрением махнул рукой в сторону выхода. – Просто совпало. Цыгана сразу в операционную подняли, вот я и не успел…

 

– Ха! Роковое стечение обстоятельств, значит, – подытожил Олег, снимая окровавленные перчатки. – Запомни, Паша. Даже в экстренной ситуации у врача должно найтись время для удовлетворения биологических потребностей. Улавливаешь?

– Но ведь бывают ситуации, когда жизнь пациента…

– Жизнь пациента всегда зависит от действий врача. Особенно в нашей с тобой специальности. – Хирурги вышли в предбанник и сняли наконец колпаки и маски. – А как ты будешь действовать, если у самого припекает? Логика понятна? Стоит ли минута отсрочки часа и более спокойной работы?

Павлу оставалось лишь виновато развести руки.

– Что ж, буду терпеть до последнего. Ну а когда совсем невмоготу станет, воспользуюсь «уткой». – Впрочем, о последнем варианте ему думать не хотелось.

– Вот это по‑мужски. И по‑медицински. – Олег смачно ополаскивался под широкой струей, смывая перчаточный тальк с рук. – «Пописал смело – оперируешь умело!» Чем не поэзия нашей профессии?!

Ожидавшая в холле супруга пациента пронзила их вопросительным взглядом.

– Закончили, – кратко сообщил Масяненко. – Операция прошла успешно. Даст Бог, и заживет не хуже. – Помедлив, уточнил: – Двери заперты?

Она быстро закивала:

– Да‑да. Наши сейчас будут.

– Наши тоже. Что ж, подождем.

Хирурги прошествовали в дальний край оперблока, где находилась подсобная комнатушка, служившая «залом ожидания» для персонала в пред‑, между– и постоперационном периодах. Умеренной захламленности помещеньице сочетало в себе функции комнаты для курения, буфета, переговорного пункта и раздевалки. Жадно попыхивая сигаретами, доктора с ленивой досадой вспоминали о заждавшемся их накрытом столе в ординаторской.

Тем временем в обитом пластиком пространстве операционной Николай приводил цыгана в чувство.

– Витамины и пирацетам по вене. – Он ощутимо пощекотал лежебоку за ухом. Через минуту, добившись ответной реакции, строго приказал: – Открывай глаза. Сергей, слышишь меня? Глаза! – Анестезистке: – Прозерин, медленно.

Недовольный вялой откликаемостью пациента, анестезиолог потянулся к истории болезни. Так и есть. «Сергей» в графе «имя». Больше данных нет.

– Он такой же Сергей, как я Гиви, – пробурчал Рассветов. – Небось и в трезвом уме на эти позывные через раз откликается.

– А давайте у его жены спросим. Она‑то должна настоящее имя супруга знать.

– Да ладно, подождем, – буркнул врач, не заметив быстрого взгляда медсестры. Впрочем, реагировать на язвительную остроту женской проницательности он был не в настроении.

– Снимай кислород, на воздухе полежит. Пусти ему по вене стимулятор дыхания, молодой – сердце выдержит.

Пять минут прошли в молчаливом ожидании. В мозговой активности и двигательных реакциях пациента наметился явный прогресс.

– Давай‑давай, Сергей, возвращайся! – Анестезиолог сочетал медикаментозную стимуляцию с физической. – Открой глаза! – Команда исполнена, стопроцентный признак отступления наркоза. – Язык покажи, язык! – С этим сложнее. Слабоосознанный взгляд черных глаз, казалось, не визуализировал склонившегося над ним доктора.

– Может, он по‑русски плохо понимает? – предположила анестезистка.

– Скорее всего. – Рассветов выпрямился и, потянувшись, озвучил новую стратегию действий. – Здесь не рассказывать нужно, а показывать.

Он отогнул край маски, открыв мясистые губы, и еще раз скомандовал:

– Покажи язык!

Для пущей наглядности Николай, глядя в осовевшие глаза пациента, продемонстрировал, что нужно сделать:

– А‑а‑а! Покажи!

Цыган слегка нахмурился, словно переваривая увиденное, и медленно открыл рот.

– Есть контакт! Смотри на меня! – почти ласково шлепнул он прикрывшего глаза цыгана. Поймав недобрый взгляд задерганного пациента, Николай медленно согнул шею, коснувшись массивным подбородком широкой груди. – Делай так! Подымай голову!

Процесс вникания на этот раз был несколько продолжительнее. Цыган с ленивой задумчивостью невыразительно разглядывал врача, вероятно готовясь к продолжению сонного часа.

– Голова! Поднимай! – Вновь изображение действия на собственном примере. – Аня, ускорь аналептики! Готовь антагонисты наркоты. Сдается мне, слишком добросовестно мы парня обезболили.

То ли испугавшись болевой стимуляции, то ли запоздало уразумев суть требований настырного доктора, пациент медленно приподнял голову.

– Уверенно держит. Это радует.

Николай опустил голову больного на подушку и, отсоединив шланг дыхательного аппарата от интубационной трубки, приказал:

– Дыши!

Первичные несинхронизированные потуги быстро перешли в поверхностное, но весьма приемлемое для начальной стадии дыхание. Костлявая грудная клетка разноамплитудно двигалась в такт импульсам дыхательного центра, взгляд темно‑карих глаз стал требовательнее и злее, а поток воздуха через сжимаемую желтыми зубами интубационную трубку не оставлял места беспокойству о недостаточной оксигенации пробуждающегося организма.

– Хорошо! Теперь медленнее и глубже. – Николай в очередной раз изобразил требуемое действие. Медленно раздувая полным вдохом бочкообразную грудную клетку, он с шумом выдыхал набранный воздух через рот, стараясь не терять из фокуса пациента.

При первой попытке интенсивного вдоха подопытный, неумело заглотнув теребившую надгортанник трубку, выдал бурный позыв на рвоту. Благо, судя по отсутствию непереваренного желудочного содержимого, к предшествовавшей поступлению в больницу трапезе он отнесся весьма легкомысленно. Впрочем, сейчас это в целом неблагоприятное для его здоровья обстоятельство было только на руку всем участникам интраоперационной драмы, так как анестезиологу не понадобилось отсасывать рвотные массы, а пациенту – терпеть неприятную процедуру.

– Ну‑ну, спокойнее! – Рассветов с участием похлопал широкими пальцами смуглую скулу. – Медленно, глубоко дыши.

Он снова изобразил пару образцовых выдохов. Цыган ответил новыми позывами на рвоту.

– Не рыгай! – Хлопок по щеке непослушного субъекта был резче и сильнее предыдущих. – Аня! Антирвотное по вене, всю ампулу.

Преодолев первый накат тошноты, мужчина задышал ровнее и глубже. Николай, столкнувшись взглядом с вопросительно уставившимися на него глазами, чинно кивнул:

– Уже скоро.

Но рутинная процедура пробуждения была нарушена внезапным вторжением.

Щуплая фигурка, возникнув на пороге операционной, стрелой метнулась к лежащему на столе телу:

– Папа! Папа!

– Какого… – Рассветов запнулся. Сработал укоренившийся с детства стереотип, что при дамах и детях выражаться нехорошо. – Сынуля пожаловал, – констатировал Николай. – Драма «у папиной постели», эпизод второй.

– Первый эпизод был «у постели мужа», – испортила экспромт находчивая медсестра.

– Значит, на очереди «у постели сына», – развил тему врач.

– Или «внука».

На подростка анестезиологи по негласной договоренности решили не обращать особого внимания. Члены наркозной бригады, особенно врач, слишком устали, чтобы реагировать на проявления сыновних чувств щуплым цыганенком. Цветом кожи парень явно пошел в отца – та же бронзовая синюшность, усилившаяся при свете операционных ламп. О круглолицей матери могли свидетельствовать лишь несколько припухшие смуглые щеки, обещающие, впрочем, исчезнуть по прошествии пубертатного возраста.

– Все закончилось? Он в порядке?

– Жить будет. – Парень, казалось, был несколько смущен таким ответом. – Тебя как зовут? – спросил его Николай.

– В‑вадик, – неуверенно протянул цыганский отпрыск.

Анна сдержанно хихикнула.

– Вот что, Вадик. – Рассветов поправил съехавшую на подбородок маску. Сказался вдолбленный за годы интраоперационной работы автоматизм – о стерильности в оперзале после очередного вторжения извне говорить не приходилось. – Те, у кого все в порядке, здесь не оказываются. А сразу после операции порядка и подавно быть не может. Твой папа перенес средней тяжести операцию. Сейчас он медленно, но упорно просыпается. Его состояние в данный момент стабильное. – Врач прервался, разглядывая юного слушателя. Паренек молчал, растерянно переводя взгляд с затянутого белой марлей лица анестезиолога на смуглый габитус отца, украшенный вызывающе торчащей дыхательной трубкой, и обратно.

– Раз вопросов нет, ответь‑ка мне, Вадик, какого хрена тебе здесь нужно… Хм‑м… Впрочем, причина вполне очевидна… А главное, каким образом ты здесь оказался?

– Мама впустила, – с некоторой обидой произнес юноша, будто расстроенный недогадливостью врача.

Действительно, кто же еще.

– А теперь, Вадик, поле того как ты увидел живого папу, выйди, пожалуйста, из операционной. Ты нам очень мешаешь.

Подросток пытливо взглянул на отца, ища совета и поддержки, а затем, так же прытко, как и появился, сиганул к двери и скрылся в коридоре.

Очередной виток экстрима не заставил себя ждать. Не успел любвеобильный сынишка исчезнуть в вестибюле, как в пространство операционной вторглось агрессивное цыганское разноголосье. Группа разряженных худосочных тел влетела из предбанника и вмиг окружила стол с лежащим на нем соплеменником. Испуганный вскрик Анны утонул в перебранке незваных гостей. Рассветов обескураженно разглядывал посетителей. Восемь… мужики… цыгане… ругаются… похоже, из‑за больного. Нацменьшинство живо разделилось на две противоборствующие группировки. Противники оккупировали стол. Справа, во главе знакомой по коридорному инциденту троицы, Николай узнал словоохотливого борца за справедливость, столь красочно обосновывавшего давеча святую необходимость кровной мести. Молодчик и сейчас взял на себя роль предводителя. Выдвинувшись в авангард, он, ожесточенно жестикулируя, что‑то горячо доказывал оппонентам. Трио соратников изредка звучно картавило, выражая согласие. Им противостояли трафаретно одетые и столь же мелкокостные соплеменники. Квартет защитников пациента, бывший, судя по всему, той самой группой поддержки, о которой полчаса назад сообщала его супруга, вел себя не менее агрессивно.

Цыган на столе интенсивно задергался, услышав знакомые голоса.

Николай жестом указал забившейся в угол Анне место рядом с собой. Она медленно приблизилась, опасливо косясь на спорщиков. Наклонилась к доктору, собираясь что‑то сказать.

– Потом! – твердо пресек реплику Рассветов. Хлопнув мужчину по смуглой щеке, он привлек к себе его унесшееся к родственникам внимание. – Спускай манжету, – скомандовал врач медсестре. Кадык больного пустился в дикую пляску, отреагировав на возросший свербеж интубационной трубки. – Рот открой! – привычно рявкнул Николай, начисто позабыв о том, что пациент его, скорее всего, не понимает.

Анестезиолог с усилием вырвал трубку, проверив невольно на прочность передние зубы. Они выдержали. Пока больной хрипло откашливал вязкую мокроту заядлого курильщика, Рассветов вновь обратил взгляд на притихших посетителей. Те, в свою очередь, заинтересованно следили за процессом экстубации однокровника.

Экспресс‑анализ был прерван хриплой тирадой пациента, который, выдав солидную порцию легочного секрета, то бишь слюней, приподнял голову и принялся сумбурно чехвостить присутствующих. Для только что пришедшего в себя после полостной операции говорил он много и громко, что, невзирая на щекотливость ситуации, не могло не радовать Николая как анестезиолога. «Больной в тонусе», – удовлетворенно заключил врач. Итак, наркоз окончен. Что дальше?..

Она влетела в операционную в разгар бенефиса супруга. Все та же плавность движений округлых, присущих лишь славянской женственности форм, тот же обеспокоенный, но не потерявший осознанности взгляд больших небесных глаз. Несколько мгновений женщина неотрывно смотрела на мужа, а Рассветов с напряженным вниманием наблюдал за ней.

– Уходи! – вдруг, обернувшись, велела она невидимому персонажу. – Иди к бабушке! – Взмахом полной белой руки мать подкрепила команду непослушному отпрыску.

Затем, почти оттолкнув одного из членов враждебного квартета, протиснулась к изголовью благоверного. Прооперированный замолчал и подарил жене неожиданно нежный взгляд, в очередной раз поразив Николая нестыковкой формы и содержания.

Она выдала что‑то отрывисто тягучее на его родном языке и успокаивающе положила руку ему на голову.

– Зайра! – почти выкрикнул главарь мстителей, и по реакции женщины Николай понял, что было названо ее имя. – Зайра! Уходи! Это мужское дело.

Анестезистка, выполнив свою работу по экстубации пациента, вновь предусмотрительно забилась в дальний угол, частично скрывшись за металлическим стерилизационным шкафом.

В дверном проеме замаячили фигуры хирургов. Масяненко хмуро осмотрелся и, перекрывая гул цыганских голосов, крикнул Николаю:

– Больной в порядке?

– Наркоз окончен, – подтвердил Рассветов, – можно вывозить.

– Всем докторам уходить. Быстро уходить! – скомандовал оратор мстителей.

Николай обернулся к анестезистке и указал ей на дверь:

– Аня, можешь идти.

Медсестра робко взглянула на толпящихся по курсу мужчин и опасливо переспросила:

– Одна?

– Спокойно, Аня. Никто тебя не тронет.

Приблизившись к врачу, молодая женщина вцепилась ему в предплечье.

– Выходим?

– Я… – Врач замешкался, но, окинув взглядом очнувшегося пациента и ораву его соплеменников, хмуро кивнул: – Выходим.

Но сдвинуться с места ему не позволила пара теплых рук, с неожиданной твердостью ухватившаяся за другое предплечье.

– Доктор! – В ее голосе вновь слышались умоляющие интонации. – Не бросайте нас! Они ведь убьют его, доктор!..

– Зайра! Я сказал, уходи! – Тип в синей рубашке придвинулся к женщине и цепко ухватил ее за пухлое запястье. – Иди!

Она вскрикнула не то от боли, не то от обиды и, отпустив руку доктора, порывисто обернулась к врагу. Он умелым движением вывернул ей руку за спину и попытался оттащить к выходу.

Дальше сохранять нейтралитет Рассветов уже не мог. Его большая ладонь опустилась на щуплое плечо цыгана и отбросила его от женщины. Низкорослая фигура отлетела к стене. Реакция соратников не замедлила проявиться. В руке знакомого коридорного замухрышки вновь блеснул выхваченный из‑за голенища стилет. Крещендо незнакомого говора затопило операционную. Дернувшийся в направлении врача стилетчик остановился, не желая подставлять спину оппонентам. Заступники пациента вплотную приблизились к мстителям. И все говорили. Много и громко.

– Коля! Уходи! Не твое это… – Олег почти кричал, перекрывая гул цыганских голосов.

Женщина кинулась к мужу. «Виновник торжества» дико хрипло зашептал: «Зайра!» – стал вертеть головой и дергать плечами, пытаясь подняться, но тугие кожаные вязки надежно сдерживали вредный для свежепрооперированного организма порыв.

Испуг анестезистки сменился тихим ужасом. Затаив дыхание, Анна сжала левое предплечье Рассветова.

Сползший было по стене оратор, издав нечленораздельный вопль, вскочил на ноги. И молниеносно предъявил свой основной аргумент. Маленький зрачок пистолетного дула уперся в широкую грудь Рассветова.

Врач замер, не сводя остекленевшего взгляда с мелко подрагивающей «мушки». Время остановилось. «Вот и все!» – успел подумать он, ощущая накатывающий вал обиды и сожаления…

– Морсан! – Властный мужской голос, казалось, парализовал стрелка. – Морсан!

Несколько коротких фраз гулко разнеслись над головами притихших ромалэ.

Цыган опустил руку с пистолетом. Он пытался возражать, но был прерван хлестким императивом оппонента.

Выйдя из ступора, Николай рассмотрел своего спасителя. В дверях операционной стоял барон.

– Папа! – Зайра метнулась к патриарху, но, опомнившись, вернулась к изголовью мужа. – Морсан хочет…

– Знаю! Все будет по закону, – на чистом русском произнес барон.

– По чьему закону?! – взвыл Морсан. – Где закон?!

– Спокойно! Это не тебе решать.

– А кому?! Он убил моего брата! Я должен смыть обиду своей семьи его кровью. – Цыган указал пистолетом на «тело раздора».

Зайра охнула. Лежащий на столе мужчина зажмурился.

– Молчи! Ты не достоин отвечать за свой род и сам знаешь это. Беспутный потомок великих предков. Нам не о чем говорить!

– Я пришел не разговаривать, а восстановить справедливость. Вы не сможете меня остановить…

Пауза. Старик, буравя тяжелым взглядом мстителя, оценивал степень его готовности к поступку.

– Подумай, Морсан! Ты совершаешь большую ошибку. Назад пути не будет…

– Я не привык отступать!

– Иногда умнее отступить, чем недостойно победить. Убить беззащитного…

– А мой брат был защищен, когда умирал?! Он знал, что слабее, но не сдался.

– Твой брат был пьян…

– А он? – Морсан шагнул к столу. – Разве он трезв… Пьяная свинья!

– Он тоже виноват, – хмуро признал барон. – И ответит по закону…

– У ромалэ свой закон! Если вы не чтите его, то вы мне не указ!

– Не забывайся, Морсан!

– Я знаю, что говорю! Вы уже давно отошли от традиций. Стелетесь перед властью…

– Молчи, глупец! Не заставляй меня наказывать тебя.

– Худшее наказание для ромалэ – потерять связь со своим народом. А вы ее теряете. И заставляете терять нас… Я пойду до конца, – заявил мститель. Его взгляд впервые за вечер был прямым и твердым. Он обернулся к соратникам: – Вы все знаете, чем рискуете. Я никого не держу. Кто со мной?

Стилетчик медленно приблизился к барону и встал за его правым плечом. Двое давешних соратников неуверенно отошли к двери. Мужчины из группы поддержки скрестили на груди смуглые руки, демонстрируя непротивление ритуалу.

– Это моя месть, – удовлетворенно кивнул Морсан. – Я сделаю все один. И сам за все отвечу…

– Мужики, вы что, совсем рехнулись! – нарушил сценарий рокового действа голос Олега. – Это ж убийство! Мать вашу! Одумайтесь!

Обернувшийся барон жестом остановил хирурга:

– Не вмешивайтесь! Будет только хуже… Уходите! – велел он Рассветову и медсестре. – Ваша работа окончена.

Спорить не было ни смысла, ни желания. Николай молча кивнул и, ведя сомнамбулически ухватившуюся за него анестезистку, двинулся к выходу. Боковым зрением он уловил легкое шевеление у изголовья больного. Зайра попыталась остановить его. Но то ли покорность традиции, то ли зашкаливший испуг не позволили ей преградить врачу путь. Воспринимала ли она его как последнюю надежду или же желала его присутствия и в эту, кульминационную для всей ситуации, минуту?.. Как бы там ни было, но останавливать врача она больше не стала.

Рассветов остановился сам. Мыслей не было. Не говоря уже о планах.

Поравнявшись с бароном, Николай оттолкнул Анну и, выхватив из лотка с использованными во время операции инструментами окровавленный скальпель, приставил его к горлу старика.

– Всем стоять! Или без барона останетесь.

Свободной левой рукой он обхватил поджарое тело на уровне груди, обездвижив плечи заложника.

Ромалэ, как и следовало ожидать, отреагировали быстро и бурно.

Ближний к Николаю цыган молниеносно метнулся в его сторону, но, будучи скован узким пространством операционной, получил не слишком точный и умелый пинок ниже пояса. Нападавший согнулся от боли. Его эстафету попытался перенять соплеменник из группы поддержки больного, но был остановлен резким окриком застывшего в руках доктора барона. И, наконец, стилетчик, последовательно демонстрировавший поддержку кровной мести и нелюбовь к анестезиологу на протяжении всего вечера, своим коронным неуловимым движением вскинул руку с длинным лезвием в направлении Николая. Испугаться на этот раз врач попросту не успел. А через секунду и бояться уже было бы некому. Но смерть вновь дала ему отсрочку. Причем самым неожиданным образом. Морсан отработанным движением заблокировал руку соратника. Тонкая молния, сверкнув, вонзилась в стену над головой Рассветова и, выщербив ломтик белесого пластика, звякнула о кафельный пол у его ног.

– Это мое дело. Я сам! – закричал мститель.

Он медленно поднял руку с пистолетом.

Николай хмуро наблюдал за ложащейся на одну линию с его лицом мушкой. Ни шока, ни паники. Перегорело все.

– Прежде чем сдохнуть, я успею проткнуть ему глотку. – Короткое жало скальпеля лизнуло дряблую стариковскую шею, оставив сантиметровый кровавый след на темной коже. – Ну?! Стреляй, паскуда! Я заберу с собой твоего папочку…

– Коля! – Олег шумно дышал в двух метрах за его спиной.

Павел, оказавшийся ближним к выходу зрителем драмы, робко указал на дверь:

– Милиция вот‑вот будет, – промямлил он.

Но главных участников инцидента данная информация не впечатлила. Оружие продолжало дрожать в руке Морсана. Николай с хмурой злобой неотрывно смотрел на потенциального убийцу. Ошеломленная Зайра застыла у изголовья мужа. Сжатый клешней врача барон первым нарушил драматическую паузу:

– Опусти пистолет, Морсан. – Негромкий голос был спокоен и четок. – После этой ошибки у тебя не останется шансов…

Неумело приставленный врачом скальпель больно царапал его двигающийся при разговоре кадык, оставляя паутину кровоточащих ссадин. Вид быстро краснеющей шеи патриарха производил на соплеменников весьма неоднозначное впечатление.

Большинство мужчин уже готовы были отказаться от лицезрения ритуала кровной мести и жаждали как можно быстрее покинуть операционную.

Но Морсан ломал весь сценарий достойного отступления. Упрямый молодчик вошел в раж. Его взгляд блуждал между лицами барона и Николая, а пистолет, казалось, стал естественным продолжением жилистой руки.

– Уходите! – прохрипел старик. – Все уходите! Вон! Я сказал!

Мужчины медленно двинулись к выходу.

Николай, стоявший прямо по курсу молчаливо уходящих цыган, отступил в угол, продолжая крепко держать старика перед собой. Передислокация стоила баронской шее еще пары порезов. Стилетчик держался дольше всех. Когда последний из шестерки соплеменников скрылся за дверью, Морсан облегчил другу выбор. Не оборачиваясь, он хрипло изрек что‑то на родном языке, и напарник последовал за остальными.

Проходя мимо лежащего на полу стилета, он дернулся было за милым сердцу лезвием, но окрик Морсана вновь осадил его. Выпрямившись, последний статист покинул арену смертельного фарса.

– Ну! Решайся! Или так и будешь стоять раскорякой? – Николай пребывал в том отстраненном состоянии, когда опасность не воспринимается как нечто реальное. – Учти, рука у меня дерганая, тяжелая. А шея папеньки твоего уж больно хрупкая…

Посмотрев на шею пленника, Рассветов увидел алые полоски мелкой резанины. Его рука растерянно дернулась, ослабив нажим на дряблую кожу, а широкие скулы, едва прикрытые наполовину сползшей маской, нервным тиком выдали волнение доктора. Морсан не преминул воспользоваться слабиной противника. Рука с пистолетом молниеносно взметнулась на уровень неприкрытого телом барона плеча Николая, темная кисть сжалась, готовясь к выстрелу.

Позже, восстанавливая в памяти раскадровку случившегося, анестезиолог так и не смог реконструировать точную последовательность дальнейшего экшена. Он помнил, как Зайра метнулась к Морсану, помнил ее визг и как ее крупное тело повисло на сжимавшей пистолет руке. Следующим кадром шло воспоминание о внезапно дернувшемся под его захватом бароне, а через мгновение он ощутил перехватывающий дыхание толчок стариковского локтя в свое солнечное сплетение. Щуплая фигурка выскользнула из‑под утратившего тонус плеча Рассветова и бросилась к убийце. Морсан не успел переключиться, худые пальцы барона с размаху уткнулись в его яремную выемку. Согнувшийся цыган зашелся хрипящим кашлем. Пистолет разделил недавнюю участь звякнувшего об пол стилета, выскользнув из ухватившейся за грудь руки.

Когда шумно дышащий Николай оказался в непосредственной близости от незадачливого мстителя, ему оставалось лишь спокойно опустить увесистый кулак на дергающуюся в такт кашлевым позывам черноволосую голову. Что он и сделал, вложив в этот удар всю накопившуюся злобу. Лицо затихшего Морсана с глухим стуком уткнулось в кафельный пол.

– Во дела!.. – Заскочившие из предбанника хирурги восхищенно глазели на старика. – Спецназ отдыхает. – Олег подошел к операционному столу и, приподняв покрывало, убедился в отсутствии кровотечения у пациента. – Ты как? – поинтересовался он у с трудом поднявшейся на ноги Зайры.

Она молча кивнула.

– Вот и ладно… О… С этим сложнее… – указал хирург на неподвижно лежащее тело. – Сотряс, Коля. А может, и ушиб. Хорошо ты ему мозги тряханул.

– Надеюсь, что вправил. – Рассветов хмуро оглядывал поле битвы. Виски пульсировали давящей болью, а место баронского тыка казалось намазанным горчицей. Ритм сбитого дыхания восстанавливался медленно, пересохшее горло неприятно саднило. «Хоть сейчас на больничный!» – он с удовлетворением подметил возвращавшийся ироничный взгляд на происходящее. Жизнь продолжалась.

Интерес к чужому здоровью, особенно в свете пережитого, еще не вошел у Павла в привычку, и он сразу же приметил более занятные элементы обстановки. Робко приблизившись, молодой хирург надел стерильные перчатки и осторожно наклонился за валявшимися на полу орудиями несостоявшейся мести. Он уже подобрал стилет и потянулся за тускло мерцавшим пистолетом, когда был остановлен властным голосом:

– Не трогайте! Это не ваше!

Павел смущенно выпрямился:

– Я просто посмотреть. – Он с деланой небрежностью повел плечами. – Не сломаются же…

– Дайте сюда! – Барон был непреклонен. – Вы ведь не хотите проблем с законом? – Проблемы могут быть у вас, – вступился за коллегу Масяненко. – Если оружие будет сдано в соответствующие органы.

– Разбирательства не выгодны ни вам, ни нам. Все обошлось, и мы надеемся на взаимопонимание… – Старик выразительно взглянул на городского хирурга.

– Наши претензии, в свете благополучного исхода, не так уж и велики. Расстерилизованная операционная, испуганный медперсонал и подпорченный вечер. – Олег обернулся к Николаю. – Что же касается нашего коллеги…

– Не надо! Я сам… – Рассветов грубо осадил хлопочущего за него приятеля. – Покиньте операционный зал! – рявкнул он.

И, демонстративно отвернувшись, занялся лежащим на полу мужчиной. Морсан вяло реагировал на тактильную стимуляцию и бурно – на болевую. «Зрачки равные, рефлексы в норме, кровоизлияний нет…» – удовлетворенно констатировал анестезиолог. Добившись вялого сопротивления в виде отмахиваний и неразборчивого бормотания, Рассветов объявил:

– Сотрясение мозга. Утром – на прием к неврологу. – Он кивнул ромалэ, суетившимся рядом. – Забирайте.

Мужчины резво подхватили и бодро покинули операционную.

На смену им влетела взволнованная санитарка:

– Милиция! Приехали! – Переведя дыхание, женщина радостно уточнила: – Трое, с пистолетами!

– Неактуально! – проворчал Олег. – Ну что, Коля, я говорю, чтобы вывозили, – кивнул он на злополучного пациента.

– Говори. – С медицинской точки зрения цыган был ему уже неинтересен.

– Да, так что с инцидентом? Мне все подробно и честно рассказывать товарищам из органов? Или как? – прямо спросил Масяненко у барона.

– Вы умный человек, доктор. И мы прекрасно понимаем друг друга. Мы настоятельно просим вас о снисходительном отношении к нашему товарищу. И оценим ваше согласие…

– Хорошо. – Олег избавил собеседника от гнетущего продолжения. – Все, что произошло в этих стенах, здесь и останется. По крайней мере на официальном уровне…

– Пройдемте со мной. Вам необходима перевязка. – Масяненко кивнул на изрезанную шею цыгана.

Остроносый профиль барона чинно удалился вслед за городским хирургом.

– Спасибо вам! – Зайра тихо подошла к Николаю. – Вы… вы… Я восхищена! – К ее слезам он уже успел привыкнуть, но сейчас смутился.

– Да чего уж там! – буркнул анестезиолог. – Обидно стало, вот и…

– Спасибо, доктор! – Голос лежащего на столе цыгана был картавым и немелодичным.

В оперзал с грохотом вкатились присланные Олегом носилки.

– Карета подана! – Палатная медсестра весело подмигнула уныло кивнувшей анестезистке. – Небось заждались уже…

– Мы не скучали, – заверил ее Рассветов.

– Наслышаны, наслышаны. В коридоре целый табор суетился. Не прорвешься.

Пациент вяло переполз на портативное ложе.

– Газуйте! – разрешил Николай. – Палата далече?

– У самого выхода. Олег Степанович распорядился.

– И то верно. Нечего милиции и родне по всему отделению шляться.

Цыган в коридоре не было. Свернув за угол, они увидели троих парней в милицейской форме, которые фактически заблокировали проход к палате прооперированного.

– Один лежать будешь. Как в люксе, – саркастично сообщила уставившемуся на товарищей из органов цыгану медсестра.

– Ну не совсем один. Круглосуточная охрана прилагается, – уточнил Рассветов. – Ожидайте в коридоре, – обернулся он к Зайре.

В этот раз спорить она не стала.

Перекладывание больного на широкую функциональную кровать не принесло медицинских сюрпризов. В очередной – хотелось, чтобы в последний, – раз проверив пульс, дыхание и рефлексы мужчины, Николай направился к выходу из палаты. Но его уже ждали.

– Добрый вечер. – Вежливый милиционер. Еще и на ночь глядя. Похоже, день у ребят был не слишком загружен работой. – Ему не требуются какие‑либо спецприспособления?

– Не понял? – Поздороваться Рассветов забыл.

– Ну смены положения тела не предполагается?

– Да нет, в общем‑то… По крайней мере до утра на спине с приподнятой головой. А что?

– Тогда мы его фиксируем. – Страж порядка зазвенел извлеченными наручниками. – Так положено, – пресек он дальнейшие вопросы.

Анестезиолог пожал широкими плечами и вышел в коридор.

«Ужин или душ и – на боковую?» Тягостная дилемма затмила его сознание. Он даже не обратил внимания, что Зайры в коридоре нет. Ноги сами несли к ближайшему оазису в стенах больничной пустыни. Вход в заветную ординаторскую хирургического отделения был уже в пределах отчетливой видимости. «Еще немного, еще чуть‑чуть…» Вдруг высокая створка пластиковой двери, ведущей из отделения, распахнулась, и две щуплые фигурки, в которых анестезиолог без труда узнал давешних участников разборок в операционной, бодро направились к врачебному приюту. В руках обоих мужчин были до отказа набитые пакеты. Впередиидущий, не выпуская тяжкой ноши, осторожно пнул дверь ногой. Ребят, похоже, ждали. Вход оказался незапертым.

Рассветов был еще в десятке метров от цели, когда цыгане так же бодро покинули ординаторскую.

– Доктор, доктор! – Зайра возникла столь же неожиданно, как и ее родственники. – Я ждала вас. Одну минуту!

Врач остановился. Сильных эмоций уже не было. Только усталость. Но точку поставить все же стоило. А именно к этому и шло.

Женщина отступила в сторону, пропуская барона. Затем аккуратно прикрыла дверь и подошла сама.

– Барон очень ценит ваше участие. Он понимает, чем вы рисковали. И ради чего…

«Я сам не понимаю!» – едва не испортил пафос момента Рассветов.

– …И в знак нашей величайшей признательности мы просим вас принять этот скромный подарок.

О, это уже интересно.

Сверкая белизной усеявших темную шею бактерицидных пластырей, старик снял с указательного пальца левой руки массивный перстень и протянул его Зайре. Она благоговейно взяла предлагаемый дар и, осторожно коснувшись левой ладони Николая, встретилась с ним голубоглазым выжидательным взглядом. Врач позволил своей большой руке подчиниться мягкости ее пухлых пальцев. Желтый металл кольца венчал крупный тускло мерцающий черный камень.

 

Подарок ощутимо сжал указательный палец анестезиолога. Размер‑то не под его лапищу…

– Еще раз спасибо, доктор. – Она отпустила его руку.

– Спасибо. У вас большая душа, – веско нарушил молчание барон. Его кивок послужил заключительным аккордом «церемонии награждения».

Несколько секунд Рассветов созерцал дверь, за которой скрылась эта пара. Усталость не прошла, но сонливость отступила. Дилемма о душе и ужине испарилась. «Жить, Коля, жить!» Он двинулся ко входу в ординаторскую, но, уже взявшись за ручку, остановился. Подарок солидно переливался на смуглом пальце. Врач медленно свинтил перстень. Приблизил к глазам, рассмотрел. Аккуратно завернул в носовой платок и положил в карман. Это – личное.

И, предвкушая намечающийся сабантуй, толкнул незапертую дверь.