Существует вульгарная точка зрения, будто необходимость писать сюжет по канонам сковывала инициативу живописцев, вступала в противоречие с талантом и волей художника. Думать так можно только не имея ни малейшего представления о живописи вообще.
Представим себе, что художнику, живописцу, мастеру колорита и композиции, мастеру линии и тона предопределено писать большое количество установленных сюжетов. Художнику в этом случае подарено право не думать над сюжетной стороной изображения, но сосредоточить все свои способности на художественных, живописных сторонах своего искусства. Композиция в рамках одного и того же сюжета может быть совершенно разной. Композиция, соотношение цветов, техника, тончайшие оттенки, цветовая гамма и ее распределение на плоскости – все это оставалось в руках художника. Он может идти не в ширь (каждый раз новый сюжет), а в глубину своего искусства: каждый раз все новые и новые задачи в области цвета и линии, каждый раз новое решение этой задачи. В искусстве идти в глубину всегда означает идти вверх, в высоту, оттачивать мастерство, достигать совершенства.
А теперь вспомним, что сюжет был не один, их были тысячи, - следовательно, ни о каком порабощении иконописцев жесткими рамками канонов не может быть и речи. Напротив, то, что изографы сосредоточивали свои усилия на решении чисто живописных задач, может служить некоторым объяснением высочайшего взлета древнерусской живописи. Одна из разгадок ее недосягаемости для последующих поколений художников кроется, быть может, и в этом обстоятельстве.
Древнерусские иконы сияют, горят яркими чистыми красками, полны особой выразительности и высшей духовной красоты. В изысканном колорите сочетаются приглушенная, насыщенная гамма красок с яркими нимбами и сияющим плотным золотом фона.
Иконопись почиталась на Руси самым высоким искусством, и иконописцы которым предписывалось поведение, соответствующее их призванию, пользовались глубоким уважением. Они писали такие категории, как строгость, милость, гнев, скорбь, ликование, самоуглубленность, доброта, кротость, нравственная чистота, невинность, прощение. Это чисто духовные, а не физиологические категории. Древние мастера писали молитву, и то, что изображено на иконе, вполне соответствовало настроению, душевному состоянию молящегося. В этом так же состоит то ее загадочное, подчас неуловимое нечто, что пытаются разгадать искусствоведы всех стран и что ускользает всякий раз при анализе только красок, только линий, только сюжетов, только композиции. Композиция и колорит, тон и линия плюс нечто большее, что должно быть растворено, что присутствует во всяком истинном произведении искусства, - составляет подлинную прелесть русской древней иконы, ее обаяние, ее чарующую красоту. И помимо всего, значима ее роль непреходящего образа некоего вечного эталона и красоты просто как красоты и живописной техники и мастерства в особенности, ее непреходящего значения для живописи настоящего и будущего