Для нашей темы этот философ интересен прежде всего совместимостью в одном лице двух, казалось бы несовместимых, установок — эмпиризма и рационализма. Гоббс был эмпириком, и ему, а не Д. Локку, принадлежит известный афоризм: нет ничего в интеллекте, чего прежде не было бы в чувстве. Но в то же время Гоббс “был приверженцем математического метода не только в чистой математике, но в её приложениях”[29].
Правда, рационализм Гоббса не походил на платоновский. Это был номиналистический рационализм, что отчасти избавляло его философию от внутренних противоречий. Из античных предшественников Гоббса можно, пожалуй, назвать ранних стоиков, положивших эмпирический аргумент в основу теории познания, а дедуктивный аргумент (дедукцию) — в основу теории доказательства. Согласно Гоббсу, наш опыт складывается из восприятий, но из опыта “нельзя вывести никакого заключения, которое имело бы характер всеобщности”[30]. Восприятие только индуцирует исследования относительно его последствий. Поэтому Гоббс дополняет эмпирический аргумент лингвистическим: наблюдаемые связи (последовательности событий) обобщаются в словах и при помощи слов сводятся к общим правилам, называемым теоремами. Именно с этой поправкой на обобщающую функцию слова следует принимать допустимость перехода от частного (единичного как источника познания) к общему: любой человек, “умеющий пользоваться словами, заметив, что равенство (суммы углов треугольника двум прямым — М.Н.) обусловлено не длиной сторон, не какой-либо другой особенностью его треугольника, а исключительно тем, что у него прямые стороны и три угла, и что это всё, за что он назвал его треугольником, смело выведет всеобщее заключение, что такое равенство углов имеется во всех треугольниках без исключения, и зарегистрирует своё открытие в следующих общих терминах: три угла всякого треугольника равны двум прямым углам. Таким образом, последовательность, найденная в одном частном случае, регистрируется и запоминается как всеобщее правило, что избавляет наш процесс познания от моментов времени и места, а нас — от всякого умственного труда, за исключением первоначального, а также превращает то, что мы нашли истинным здесь и теперь, в вечную и всеобщую истину[31].
В приведённом отрывке индуктивность перехода к общему случаю только кажущаяся. Решающая роль, по мысли Гоббса, принадлежит здесь определению и основной аргумент — номинальный: определение “даёт общее понятие (курсив мой — М.Н.) определяемой вещи, являясь общим образом для ума, а не для глаза”[32]. Гоббс отклоняет версию о существенной роли чертежа в доказательстве. Доказательство состоит не в “наглядном показывании”, как полагали античные геометры, и неверно, что “без помощи фигур истина... не может стать очевидной”[33]. Но коль скоро мы хотим говорить о геометрическом доказательстве в собственном смысле, оно должно быть чистой дедукцией, основанной на определениях и силлогизмах: “во всех отраслях науки определения должны стоять на первом месте, чтобы сделать возможным истинное доказательство”[34].
Руководствуясь интуицией общности, которую Гоббс неявно нам представляет, мы можем превратить гипотезу о сумме внутренних углов треугольника в постулат, эквивалентный пятому постулату Евклида. Но достаточно ли одних номинальных определений для чистой дедукции? Можно ли из одного только (определения) общего понятия “треугольник” вывести общую теорему о сумме его внутренних углов? Об этом Гоббс не говорит ничего. И здесь уместно привести любопытную ремарку Аристотеля: “иметь углы, равные двум прямым, является для треугольника акциденцией, то есть чем-то, что может быть и не быть”[35].
(Продолжение следует)
Г.М. ГЕРЗОН