Большая беда

Когда на нас внезапно обрушивается удар судьбы, мы реагируем, как утверждают социологи и социопсихологи, в форме определенных, более или менее предсказуемых моделей. Это не зависит от того, теряем ли мы близкого человека в результате его смерти или развода с ним, забо­леваем ли сами, теряем ли работу и благосостояние или у близкого члена семьи нарастает инвалидизация вследствие болезни.

В первой фазе реакции мы склонны отрицать беду. Мы не хотим, чтобы она оказалась правдой. Мы просто оспа-

риваем факт. Мы молимся или прячем голову под крыло. Часто это смесь всего вместе взятого, что определяет наши чувства и поступки — или бездействие. «Боже мой, только не шизофрения», — такова стереотипная реакция родствен­ников, которые впервые вынуждены оставить своего ре­бенка или партнера в психиатрической клинике. «Шизоф­рения? Что означает это слово? Я не понимаю этого. Я об этом не думала», — сообщает Нэнси Шиллер в книге сво­ей дочери «Безумие в голове» о том, как она приняла в штыки этот диагноз.

За фазой отрицания следуют гнев, отчаяние, ощуще­ние беды, возмущение несправедливостью: почему это несчастье коснулось именно нас! К этому автоматически присоединяется поиск виновного, почти всегда — собствен­ной вины. Марвин Шиллер, отец больной шизофренией Лори (автора упомянутой книги), сам по образованию пси­холог, выступает в защиту бесчисленных родителей:

«Когда я изучал психологию, то причину всех психи­ческих заболеваний, в том числе наиболее тяжелых, сво­дили к одному: ошибкам в воспитании. Все сводилось к тому, как человек рос, взрослел... Все верили, что причи­ны психических расстройств следует искать в ранних дет­ских переживаниях тех, кто в дальнейшем заболевал. Один пациент с тяжелыми психическими расстройствами на­ходился в раннем детстве под невыносимым давлением, был свидетелем внутрисемейных разногласий или дест­руктивного поведения своих родителей. На основании полученных мною знаний я должен был считать себя ви­новным в болезни Лори, когда она действительно тяже­ло заболела психически. Я не мог и не хотел в это верить. Так я пришел к отказу верить в то, что Лори действи­тельно больна».

Этот пример позволяет понять, что фаза отрицания и фаза попыток оправдаться могут переходить одна в дру­гую, а могут и существовать одновременно. Некоторые родители в своем отчаянии готовы искать причину где угод­но: в недостатке витамина С, как это утверждал амери-

I¹11111111111

ПСИХОЗ И СТИГМА

7. ПОЧЕМУ ЗАБОЛЕВАНИЕ ШИЗОФРЕНИЕЙ...

 

канский лауреат Нобелевской премии в области химии Линус Паулинг, в недостатке редких элементов или в не­правильном питании, как полагает ортомолекулярная пси­хиатрия, или в злоупотреблении наркотиками, особенно коноплей и LSD.

Вы начинаете поиски в справочниках, которые еще и теперь содержат довольно сомнительные сведения. Вы ищете помощи в разумных и отнюдь не разумных источ­никах. Ваши первые встречи с психиатрами и психиатри­ческой терапией нельзя назвать ободряющими. Вы часто не можете понять трудностей медикаментозной терапии потому, что вам ничего не объясняют. Я мог бы привести много примеров, когда именно по этой причине люди обращаются к «народным целителям», применяющим не­традиционные методы лечения, к ясновидящим и прори­цателям.

Вторжение болезни ребенка в жизнь родителей вос­принимается и переживается как полное поражение, как разрушение собственной личности. Эта фаза только в ред­ких случаях предоставляет благоприятные предпосылки для разумной, целенаправленной борьбы с болезнью ребенка или партнера и ее влиянием на собственное существова­ние. К этим переживаниям почти регулярно присоединя­ются горькие раздумья, депрессивное настроение, отчая­ние. То и дело появляется чувство страха за близких. По­степенно приходит сознание того, что мир семьи утратил свой привычный порядок, что все уже не так, как было раньше.

Присоединяются обвинения со стороны третьих лиц. Друзья и знакомые отдаляются. Это происходит независи­мо от того, решаются ли родственники говорить с друзья­ми, знакомыми и соседями о болезни члена семьи или предпочитают умолчать об этом. Молчание — явление наи­более частое. В качестве примера я еще раз обращаюсь к опыту семьи Шиллер:

«Прежде всего, чтобы помочь Лори, требовалось не упоминать о случившемся. Как психолог я знал, что в про-

тивном случае она на долгое время, если не навсегда, прослывет психически больной. Я не хотел, чтобы моя дочь была стигматизирована. Я верил, что опасность ми­новала и она сможет покинуть больницу. Но персонал больницы был против ее выписки... Они считали необхо­димым оставить Лори в психиатрической клинике хотя бы на несколько дней для наблюдения за ней. Но для нас об этом не могло быть и речи. Я не хотел, чтобы в доку­ментах Лори содержались какие-либо сведения, которые в будущем могли бы создать ей малейшие трудности».

Сокрытие болезни — это не только отличительная черта фазы отрицания. Оно продолжается и в фазе раздумий и усиливает страхи, изолированность и беспомощность род­ственников. Только в дальнейшем, при благоприятных ус­ловиях, наступает фаза конструктивной борьбы с болез­нью, постигшей члена семьи, и с последствиями этой болезни. Семья стремится к этому. Она целенаправленно и рационально ищет помощи, принимает советы, присое­диняется к группе самопомощи и пытается сделать всё возможное в сложившейся ситуации. Но это совсем не просто. Особенно тогда, когда у больного имеются свои, совершенно другие, чем у семьи и лечащего врача, пред­ставления о том, что для него хорошо и правильно. В таких случаях регулярно возникают разногласия по поводу того, что же делать. Именно в этот момент появляется угроза раскола семьи.