В общей талантливости французы порою уступают другим нациям. Но в искусстве понимания у французов есть чему поучиться. Возможно, наследие картезианства (по имени философа Рене Декарта) объясняет их умение понимать. Не берусь судить, но несомненно французы умеют отлично разложить любую проблему по полочкам и таким образом понять ее. Живя в Paris, я посетил немало семинаров и искренне учился у моих французов. Русское образование — косное, оно как стоячее болото. Оно не учит понимать, это догматичное отгружение определенного продукта, самосвалов тупых, грубых знаний. А француз выходит перед аудиторией, говорит: вот я предлагаю следующие несколько тезисов для обсуждения,— и все дружно разбираются.
Ниже приводятся мои размышления, касающиеся феномена различного возраста социальной ментальности различных групп граждан в пределах одной страны. Феномена, когда, к примеру, в одной и той же большой стране столица живет в XXI веке, а некие далекие лесные районы лишь в начале ХХ-го. Дам для начала несколько примеров-посылок. В Соединенных Штатах города, расположенные по двум побережьям страны на East и West Coasts, прогрессивнее и несомненно живут в самом что ни на есть XXI веке. На East Coast — на Восточном побережье — доминирует конечно же огромный интеллектуальный и культурный центр Нью-Йорк City и такой, рафинированный когда-то, но затем превратившийся в реликтовый, город Бостон. Известно выражение «бостонские интеллектуалы», но оно устарело. Бостон не играет уже такой роли престижного центра Новой Англии, как некогда. Это скорее лишь центр WASPовских традиций. А бостонские интеллектуалы давно перекочевали в Нью-Йорк. На Западном берегу доминируют несомненно два города: более старый, более сдержанный, более элитарный Сан-Франциско и растянувшийся на 80 миль вдоль транскалифорнийского хайвэя супергород барачного типа, адский, вонючий Лос-Анжелес, напоминающий уже близкие здесь мексиканские города. Можно сказать, что лучшие интеллектуальные силы все размещены в этих трех форпостах культуры: N.Y., L.А. and Frisco. Нью-Йорк деловитее, холоднее, дистанционнее и эффективнее двух других центров. Иногда можно услышать, что Нью-Йорк — это продолжение Европы, перенесенное через Атлантику. L.А. и Frisco более расслабленные, более южные центры, также как и более молодые. Нью-Йорк, как «Нью-Йорк Таймс», имеет солидный исторический глянец и свой собственный двубортный шарм, свои институции театров на Бродвее и вне Бродвея и комплексный сгусток истории, политики и культуры. Однако Сан-Франциско уже успел дать американской культуре в историческое наследство небольшие культовые издательства вроде «City Lights» или «Sparrow Books», впервые озвучившие движение битников (Керуака, Гинзберга, Фермингети, Берроуза). А в конце 60-х Сан-Франциско стал родиной движения хиппи. Здесь в квартале Ashberry Hights бродили ее гуру и в мелких кооперативных магазинах продавали Кастанеду и крашеную вручную одежду. В Сан-Франциско же в районе Кастро-Стрит появилось первое в Америке гетто гомосексуалистов. Все три упомянутых города на двух побережьях двух океанов, Атлантического и Тихого, живут вровень со временем. В начале XXI века.
Между Восточным и Западным побережьем простирается собственно Америка. Вот эта Америка живет уже как придется, главным образом в середине XX века. Крупные ее города живут в основном где-то в начале 60-х годов XX века. В 60-х живут, например, Чикаго и индустриальные центры вокруг Великих Озер, такие как Детройт. Социальные идеи береговых Великих городов доходят в глубину Америки как свет далеких звезд. Дистанция исчисляется не в километрах, но в световых годах. В штате Миннесота, внутреннем, холодном, где с удовольствием поселилось множество скандинавов, повсюду разбросаны в городках и поселках коммюнити протестантских сект, в основном различные секты баптизма: меннониты, квакеры и еще более экзотические, от одних названий которых ломается язык. Они стараются жить без достижений цивилизации: без электричества, соответственно и без телевидения — и перемещаются на лошадях. Есть, однако, еще болота штата Луизиана, где живут одичавшие потомки французских колонизаторов, смешавшиеся с потомками африканских рабов и белых криминалов. У тех есть блага цивилизации: скоростные боты, скорострельные карабины. Но нравы сохраняются патриархально-маниакальными. Ксенофобия, то есть ненависть к чужакам, кланово-родовые зверские обычаи таковы, что вполне напоминают век XIX или, в крайнем случае, 1920-е годы. Есть совсем скотоводческие, Богом забытые каменистые штаты: Вайоминг, какая-нибудь Юта, Дакота или Нью-Мексико, где жалкие индейцы вместе с отбросами общества белых обитают, с трудом удерживаясь на рубеже XVIII и XIX веков, боясь скатиться в XVIII. (Ну, конечно, «ланд-роматы» есть и в Нью-Мексико.)
Урок Америки таков. Можно констатировать, что Большая страна никогда не живет вся в настоящем времени. Всегда есть группы населения, проживающие в прошлом, недалеком и даже глубоком прошлом. Различные группы, отставшие по тем или иным причинам (в основном территориальная удаленность от культурного центра (центров) страны) от основного времени — времени, в котором живет культура страны и ее основные институции, в том числе и правительство и средства массовой информации. То есть можно взять административную карту Соединенных Штатов и обозначить, в какую историческую эпоху живет та или иная территория. Станет ясна общая тенденция: глубинные, серединные штаты Соединенных Штатов Америки гораздо консервативнее, современные свежие идеи проникают туда медленнее. Два побережья Соединенных Штатов, Западное и Восточное, современнее и живут в XXI веке. Выясняется еще одна интересная особенность Соединенных Штатов: в больших супергородах и в малых городах на дворе разные исторические эпохи, будь эти малые городки даже столицами штатов. Если New-York City обитает в блистательном настоящем XXI веке, даже чуть высунувшись бушпритом в будущее (город, где был совершен первый теракт XXI века), то столица штата Нью-Йорк городок Олбани, это могут засвидетельствовать все, кто там побывал хоть раз, не подымается во времени выше какого-нибудь 1965 года. То же самое можно сказать о столице штата Калифорния, об абсолютно ничем не замечательном городке Сакраменто, полностью живущем в тени своих великих соседей Сан-Франциско и Лос-Анжелеса, но в 1965 году.
Государства среднего размера, такие как Англия, Франция или Германия, более однородны. Хотя, разумеется, жители больших мегаполисов-столиц всегда живут в блистательной огнедышащей современности, тогда как города — центры провинций отстают от них лет на 10—15, а сельские жители — на 20—40 лет. Скажем, во французских Пиренеях в горных городках часы остановились в 1960 году. А только что присоединившаяся десяток лет назад к большой Германии Восточная Германия отстает от своей большой Родины-сестры лет на 50, то есть живет где-то в 1950 году, сразу после войны. (Даже обилие неонацистов в бывшей ГДР указывает именно на это, для этой территории война кончилась лишь вчера.)
Да что там части (территории) государства, даже центр мегаполиса и окружающие его, связанные с ними метро или электропоездами окраины (кварталы-спутники, спальные городки, banlieu) живут в различные эпохи. Тут уместно будет задержаться на структуре французского города. Возьмем для примера Париж. Исторически и традиционно у этого города сложилась классическая вертикальная модель социума. В XIX веке и в первой половине XX века каждый многоэтажный многоквартирный парижский дом представлял собой в миниатюре модель французского общества. В цокольном этаже (в rez-de-chausse) обычно жила консьержка и помещались какие-нибудь службы или магазины. Выше на нескольких этажах размещались в обширных квартирах с высокими потолками зажиточные буржуа. Чем выше к крыше, тем потолки становились ниже, и жильцы были попроще. На каком-нибудь седьмом и восьмом обитали ремесленники и рабочие. Под самой крышей, крохотные, находились комнаты для прислуги буржуазных квартир, так называемые Chambres de bonnes. Туда после хлопотного рабочего дня прислуга подымалась спать. Впоследствии все чаще и чаще эти комнаты сдавали в наем иногородним студентам. При вертикальной классической модели французского социума, повторявшейся в десятках тысяч домов, представители различных социальных классов терлись друг о друга ежедневно, а что еще более важно — общались и росли вместе их дети, игравшие в одном дворе. Перегородки между классами существовали, но сохранялось свободное интерклассовое общение. Это была довольно здоровая модель общества, так как она уберегала общество от разделения на гетто (от геттоизации). И все общество жило в одном времени.
В последние десятилетия XX века классическая вертикальная модель французского города была сломана. Геттоизация совершилась в европейских городах даже только в XX веке несколько раз. Еще в 1960-е годы у обеспеченных семей среднего класса (то, что феодалы жили в замках, а миллионеры — в виллах и до этого, доказывать не приходится: ясно) появилась мода удаляться на жительство в богатые предместья городов, курсируя со службы и на службу ежедневно в автомобиле. Богачи и средний класс выселились на время из городов. Однако неудобства подобной жизни на колесах были очевидны, и где-то через десятилетие обеспеченные господа вернулись в города. (В многонациональной Америке национальные меньшинства всегда проявляли тенденцию селиться каждое в своем национальном гетто. И там обычно перебарывало и стояло, как тина на болоте, национальное время: китайское или итальянское, но эмигрантское, потому всегда отстающее и от страны исторической Родины, и от страны проживания. Наконец, центр города всегда был дороже, престижнее, и в нем все-таки закреплялись богатые в своем гетто. Над центром сияла современность.) Около 1980 года бурными темпами началась вдруг стремительная «джентрификация» (от слова gentry — того же корня, что и джентльмен) больших городов мира. В частности, после периодов финансового упадка в 70-х годах New-York City и Paris стали в 80-е стремительно расти и богатеть, применив одну и ту же схему. Городская земля застраивалась дорогими престижными домами, квартиры в которых были доступны только богатым. Под безжалостным финансовым давлением «джентрификации» все островки бедности, все гетто ликвидировались и бедные вышвыривались туда, где они способны оплатить rent, все дальше и дальше от центра, а затем и за пределы города. В последнее десятилетие XX века Paris был окружен кольцом все более и более бедных по мере удаления от города поселений, лабиринтом жилых построек, городков-спутников, переходящих друг в друга. Там вынужденно живут белые бедняки, соседствуя с арабами, черными, другими нацменьшинствами и с социально не преуспевшими индивидуумами, жертвами болезней, бывшими преступниками и просто неудачниками. Сегодня Paris находится в кольце этих злых поселений. Разумеется, в домах какого-нибудь Говна-Sur-Seine (Говна-на-Сене) царит действительность 1950-х годов — социальной неудовлетворенности, злобы, бедности, а главное чувства своей неполноценности, удаленности от цивилизации. Там бушует под пеплом будней пылающая магма страстей, и по всем социальным законам однажды она должна залить Париж. И ему подобные города. Banlieu называются эти места, то есть место (lieu), куда добираются на ban — по железной дороге. Ban привозит по субботам в Париж варваров. Подобная же ситуация сложилась и в Манхэттене, в центре Нью-Йорка, где нечего и думать поселиться бедняку (начинающему писателю, предположим. Мой герой Эдичка жил в центре Нью-Йорк Сити, но в 1976 году — в период депрессии города).
Вот теперь, вооруженные этими наблюдениями и концепциями, давайте поглядим на Россию. У нас есть две столицы, обе претендующие на роль культурных и исторических центров: города Москва и Санкт-Петербург. Если Белый дом, улица Тверская и еще ряд районов Москвы живут в XXI веке, то Санкт-Петербург добрался до семидесятых. (Санкт-Петербург годится на роль столицы более, чем Москва. Несмотря на наличие в Москве Кремля. Питер — державный город, и только на Дворцовой площади можно почувствовать русское государство — абсолютизм, похожий на французский. И только на Дворцовой возможно принимать парады.) Помимо этого есть несколько крупных областных городов: Екатеринбург, Красноярск, Ростов-на-Дону в первую очередь, где тихо и спокойно, как в Чикаго, торжествуют 60-е годы, даже замахиваясь на начало 70-х. Подавляющее же большинство областных городов тихо кемарят на рубеже 59-го и 60 года. Мелкие же городки (среди них есть и областные, самые зачуханные) прозябают в варварстве послевоенном, в дикости нравов, в милицейском провинциальном палачестве, увязли в своей картошке и грязи. А уж что творится в деревнях, особенно в далеких от центров цивилизации! Там XVII век! Телерепортаж Марины Добровольской, журналистки из г.Красноярска, заснят в глуби Красноярского края: чудовищная история о девушке, посаженной матерью на цепь, изнасилованной пьяными гостями, обморозившей конечности, ампутированной, матерью ребенка, также сидевшего на цепи,— чудовищное свидетельство царящих на окраине нашей державы нравов. (Телевидение, о боже мой, конечно соединяет, как и железная дорога, Россию узами нравственно-психологических коллизий. Но это нравственность передач «Криминал» и «Дорожный патруль»!)
Получается, что в одно время географически на территориальном пространстве одной страны проживают группы людей различных исторических эпох. Да. И эти группы крайне устойчивы. Несмотря на единообразное образование в советских школах, на одни и те же книги в библиотеках, на те же программы радио и телевидения, большинство граждан России несовременны. Помимо уже упоминавшейся нами удаленности от культурных центров, а в России с ее пространствами это хроническая удаленность, несовременность объясняется и другими важными факторами. Так безусловно она усугубляется принадлежностью к старшим возрастным группам. Так предсказуемо несовременны пенсионеры. Есть социальные классы более несовременные, чем другие. Разнорабочие конечно же всегда будут отставать в современности от профессоров. Хотя, конечно, средний советский профессор на многие световые годы отстает по современности от своего французского или английского коллеги. Безусловно, православие куда более дряхлая, несовременная и социально неинтересная, нединамичная религия, чем католицизм и даже чем мусульманская религия.
Если несовременность, отсталость от основного mainstream (течения) цивилизации можно называть в просторечии «деревенскость», то большая часть россиян — деревенские ребята, несмотря на кожаные куртки и джинсы западного покроя, пиджаки и даже галстуки, их представления о мире — это представления неразвитых людей. В последние несколько десятилетий советской власти в России успела сформироваться своя мелкобуржуазная свинская субцивилизация на основе популярных бытовых фильмов, «Бриллиантовая рука» какая-нибудь или «Иван Васильевич меняет профессию», где герои кидаются черной икрой и осетрами под довольный хохот зала. А главные герои — управдом и жулик. (Ну, скажем, для сравнения, фашизм, а потом Третий рейх сформировались на базе опер Вагнера, а советизм — на базе исторической мифологии типа «Броненосца Потемкина».)
Россияне уже пятнадцать лет смотрят ежевечерне фильмы мирового кино, в том числе и новейшие, но понимают их как-то по-своему. Я, например, заметил, что мои несколько сокамерников, сменившихся за время пребывания за решеткой, смеются в тех местах фильмов, где совсем не смешно. Вряд ли тут дело во мне, или в отсутствии у меня чувства юмора, или в присутствии у меня чувства юмора, разительно отличающегося от других. Дело в том, что у нас разные глаза, мы видим разное, я и они.
К чему ведет несовременность сознания, отсталость по исторической фазе? Ну, в случае истории девушки на цепи в Красноярском крае мы видим, что к обыкновенной средневековой жестокости. (Среди посещавших далекую заимку был и милицейский чин — приезжал охотиться.) Для государственных деятелей, для аналитиков несовременность — это автоматически непонимание современного мира и как следствие — тяжелые ошибки во внешней и внутренней политике государств, ведущие к столкновениям наций, к краху государств. Простого человека его несовременное сознание запросто ведет к беспомощной слепоте. Вместо многообразия конфликтов, борьбы множественных интересов он видит мир, где за каждым кустом притаился жид, или масон, или коммунист, или демократ — как причина всех зол. В России даже антисемитизм дряхлый, образца конца XIX века, времен дела Бейлиса. Несовременность мировоззрения русского человека ведет к тому, что общество не может распознать своих реальных врагов. В конечном счете междоусобица и поражение ждут несовременный деревенский народ, он будет махаться топором с призраками. Вообще нет зрелища более печального, чем непонимающий народ. Такой народ глуп, как стадо коров.
Быть современным в данном случае имеется в виду не требование надевать желтый пиджак, если в желтых ходит Европа, или ездить только в иномарке, как раз таких современных индивидуумов в России достаточно. Речь идет о развитом понимании мира, о свежей здоровой морали, чуждой любых предрассудков, о здравом понимании факта, что человек — временное воинственное животное, и, собравшись волею случая в храбрые и менее храбрые группы, он воюет на сцене Истории. Приблизительно так!
Что можно добавить к сказанному? Что парадоксально близко порою существуют бок о бок миры, разделенные и временем и качеством жизни, радикально противоположные друг другу. Так на 5-й авеню у 93-й стрит в Нью-Йорке закончила жизнь Жаклин Онассис — вдова президента Кеннеди. Уже через 17 коротких блоков домов, в каких-нибудь десяти минутах ходьбы, на уровне 110-й стрит, заканчивается Централ Парк и начинается Гарлем. Мир богатых сливок нью-йоркского общества (на 5-й авеню вплоть до 100-й улицы редкий дом обходится без швейцара с галунами) и мир негритянского гетто сосуществовали бок о бок. Говорят, жадные руки риэлтеров добрались сейчас и до Гарлема, и его, как сыр, подгрызают с краев новостройки, но уверен, подобная ситуация готова образоваться заново где угодно.
Что еще можно добавить? Всякая страна развивается, точнее лучше говорить не о развитии, а о метаморфозах — видоизменяется, преобразуется с разными внутренними скоростями. Иметь современное сознание стоит денег или предполагает наличие ясного понимания, потому первыми захватывают себе современное сознание имеющие знание и имеющие деньги — интеллектуалы и богачи. Все другие, бедные или провинциалы, отстают. Потому в одно и то же время в каждой отдельно взятой стране сосуществуют исторически разные общества. Одно, небольшое, малонаселенное, современное, и множество прошлых. Какую выгоду может извлечь из этого обстоятельства политик? Возможно предположить, что все или часть общественных противоречий происходит по вине столкновений этих различных сознаний между собой. Сколько сознаний столкнулось в России с февраля по октябрь 1917 года, вспомните! Победило самое современное сознание. Резонно предположить, что самое современное сознание побеждает всегда.
Эдуард Лимонов