И опера и балет — комплексные виды искусства, появившиеся на свет при королевских дворах Европы, это королевское искусство, как есть королевские пудели и королевская мантия. Только королевские дворы Европы могли позволить себе содержать комплексную труппу профессиональных певцов и танцоров и в придачу к ним огромные комплексные оркестры, требующиеся для исполнения балетной и оперной музыки. Потому время рождения оперы совпадает с рождением абсолютизма: это XVII век. Просто вельможа поднять подобные финансовые затраты конечно не мог. Лишь Его Королевское, а предпочтительнее Императорское Высочество. Потому эти blockbusters писались по заказу монархов. Лучшие оперы — это конечно же оперы Моцарта: его несравненный «Don Giovanni», он же Дон Жуан, о Дон Жуане естественно, «Cosi fan tutte» («Так поступают все») и восхитительная «Die Zauberflote» («Волшебная флейта»). Все они написаны в конце XVIII века. Историю Дон Жуана знает весь мир и русские тоже. «Так поступают все» — история о том, как два офицера — Феррандо и Гульельмо — решают испытать верность своих невест Дорабеллы и Фьердилиджи. Ну, а «Волшебная флейта»— это история о том, как принц Тамино играет на флейте, способной управлять человеческими страстями.
В связи с принцем Тамино: австриец, как и Моцарт, Гитлер (на самом деле они два самых великих австрийца — Моцарт и Гитлер). И если уж кто и был способен управлять человеческими страстями — это Адольф Гитлер, как принц Тамино. Раздумывая над этим в один из тюремных вечеров в камере №13, я написал следующее неполиткорректное стихотворение.
Принцем Тамино с винтовкой и ранцем
Немец австрийский Гитлер с румянцем
По полю французскому славно шагал
Но под атаку газов попал
Кози фан тутте. Ди Зауберфлете
Австрийского немца моцартовы ноты
Ездил в Париж. Жил полжизни в каретах
Музыку сфер записал он в дуэтах
Курфюрсты. Эрцгерцоги. Клары. Кораллы
Наци вина нацедили в бокалы
Гомо-фашисты, Эрнст-Ремы и гомо
Имя Моцарта фашистам знакомо.
Будь я эсэсовцем юным и смелым
Слушал бы Фьердилидж с Дорабеллой
Два офицера: Гульельмо, Феррандо
Их Муссолини прислал контрабандо
Двух итальянцев,— штабистов смешливых
В наши кафе кобылиц боязливых
Как я люблю тебя Моцарт-товарищ,
Гитлер-товарищ не переваришь,
Гитлер амиго принцем Тамино
Нежно рисует домы в руино…
Причудливое мое произведение упоминает рисующего «домы в руино» Гитлера совсем не по причине рифмы. Будучи связным между линией фронта и штабом своего подразделения (Гитлер добирался до фронта на самокате-велосипеде). Гитлер имел в Первую мировую достаточно времени, чтобы рисовать. Его наброски и акварели отдают предпочтение историческим монументам, потрескавшимся и разрушающимся. В рисунках Гитлера есть одновременно историзм Клода Лоррена и дух мистического сюрреализма, прославивший позднее де Кирико.
Но возвратимся скорее к опере. В середине и конце XIX века с мрачным циклом опер на темы германской мифологии под общим названием «Кольцо Нибелунгов» выступил рыжий немецкий композитор Рихард Вагнер. Машинерия этих опер несколько по-немецки тяжеловесная. Я видел их во французской постановке. Имени режиссера вот не помню, но помню, что по сцене у него бродили настоящие великаны. В прежние времена неиспорченные кино и телевидением люди были более непосредственны и сентиментальны, потому неудивительно, что вся комплексная машинерия из богов, папье-маше, Зигфрида, его меча, Валькирий, злого карлика, похитившего золото Рейна, сумела вдохновить несколько поколений германских националистов. С Вагнером некоторое время дружил Фридрих Ницше, а уже упомянутый Адольф Г., придя к власти, посещал во фраке и с бабочкой Вагнеровские фестивали в Байрете и одаривал своей дружбой его наследников. Не будет преувеличением сказать, что Третий рейх вышел из опер Вагнера. Редчайший случай, когда государственность родилась из опер.
Однако и опера и балет (он несколько младше оперы) вряд ли должны были выходить за пределы гибели Третьего рейха, за 1945 год. Это глубоко монархические, именно королевские виды искусств. В XX веке они выглядят анахронизмами. Символично, что приезжих знаменитостей — гостей Советского государства водили в Москве в Мавзолей и в Большой театр, в эти поистине чудеса света. В Мавзолее лежал забальзамированный труп вождя (что благородно, мистично и ужасно одновременно), а в Большом театре им показывали забальзамированное, давно исчезнувшее искусство. Балет и опера ушли уже тогда в технические штучки типа кто осыплет люстру голосом или кто больше раз перевернется вокруг своей оси. «Лебединое озеро»— самый известный русский балет — как раз и было то самое ненавидимое коммунистическим режимом «искусство для искусства». Сюжет, наивнее не придумаешь — для детей младшего школьного возраста: заколдованная, превращенная в лебедя принцесса, феи, враждебная и благосклонная, принц, расколдовывающий принцессу. Советская власть с удовольствием и гордостью демонстрировала приезжим иностранцам принца с балетными ляжками, лебедей, фей, положительную и отрицательную,— весь ассортимент. Власть, якобы, рабочих и крестьян, все же была по сути своей Империей, потому поощряла королевские виды искусств. Балет, кстати, обожали и идеологические противники Страны Советов — в Империи Соединенных Штатов. Потому советские балетные звезды легко бежали в страну толстяков.
В настоящее время опера и балет не могут быть отнесены к искусствам. Они функционируют как музейные кунсткамеры, как исторически сохраненные от уничтожения государством раритетные виды искусства. Мариинский и Большой театры по сути такие же музеи, как Эрмитаж или Третьяковская галерея. С той разницей, что картины Мариинки и Большого — движущиеся и звучащие в отличие от написанных маслом.
В середине 90-х, помню, сидел я в директорской ложе Мариинки, среди завсегдатаев. Меня пригласил туда Леонид Надиров — директор школы имени Вагановой. В гостевой квартире этой школы на Фонтанке я и жил. Давали «Лебединое». Я с приятелем собирался уже сбежать, было скушно, несмотря на то, что на сцене была и прима Ульяна Лопаткина; как вдруг сидевшая рядом женщина в красном жакете что-то пробормотала в адрес Лопаткиной. Мы разговорились. Дама в красном знала обстоятельства личной жизни всех присутствовавших на сцене. Когда я выразил желание быть представленным Лопаткиной, дама хмыкнула и воскликнула: «Зачем вы ей? Разве вы не знаете, что она живет с девушкой, у нее есть любимая?» И дама рассказала нам тонну захватывающих историй о балете. Смотреть стало много интересней.
Мораль шуточной этой истории такова: выхолощенное по сути своей историческое музейное искусство балета совершенно не есть искусство, это хорошо отдроченный музейный спектакль. И только. У него нет никакой связи с современным человеком. Ни одной. Когда появляется, пусть анекдотическая, но связь: узнаешь от дамы в красном жакете, что Лопаткина лесбиянка и живет с девушкой,— начинаешь смотреть на сцену с большим интересом.
Я знал некоторых балетных танцоров и балетных критиков. Михаил Барышников был чуть ли не первым, кто прочел мой первый роман в рукописи в Нью-Йорке в 1977 году. Я знал Александра Годунова — рано ушедшего танцора. Рудольфа Нуриева я почему-то не встретил, но когда он умер, у него нашли мою книгу «Это я, Эдичка» на ночном столике, с пометками. Об этом писали газеты во Франции, так что я в балете не чужой. Еще ребенком я заорал на представлении балета Глиэра «Красный мак» в момент, когда наш матрос сидит удит рыбу, спиной к зрителю, а к нему сзади с ножом в руках ползет китаец. И вот я криком предупредил нашего матроса. Происходило это в харьковском театре оперы и балета. Так что я в балете с юных лет понимаю. С моим мнением можно считаться. Это здравый крик ребенка, предупреждающий об опасности.
Эдуард Лимонов