Она прошла по коридору, зло сверкнув не выспавшимися глазами. Стук черных сапожек ее был нарочит и упрям. Коля наблюдал, как она распахнула дверь своего кабинета и буквально с треском захлопнула ее. Все, кто был в коридоре, обернулись. Новая директриса пришла явно не в духе.
– Коленкин! – из кабинета директрисы высунулась секретарша Лиза. – Иди сюда.
Коля подошел к дверям. Кислая улыбка Лизы и плохо причесанные волосы ее почему‑то навевали совсем не счастливое продолжение утра.
– Вас зовуть! – коверкая язык, съязвила секретарша. – Довольно недовольна госпожа‑то!
Лиза пропустила Коленкина в приемную и, важно оглядев опустевший уже коридор, тоже треснула дверью. Коленкин мялся и топтался в приемной.
– Чего ей? – на всякий случай спросил он Лизу.
– Дорогой мой, – укоризненно сказала Лиза, – кто же ее знает?!
Улыбка ее была похожа теперь на перезревший помидор – так и казалось, что лицо секретарши вот‑вот лопнет и разбрызгает весь свой сарказм и издевательскую благожелательность.
– Ну, иди, иди! – Лиза подтолкнула Коленкина в плечо миниатюрным кулачком. – Еще злее будет, не испытывай терпение.
Коленкин заглянул в кабинет. Светлана Степановна сидела за большим своим столом, обложившись бумагами, запасшись чашкой кофе, и тупо смотрела в монитор компьютера.
– Стучаться надо! – прикрикнула она, услышав звук открываемой двери и повернув серое, как показалось Коленкину, лицо.
– Извините, – пробурчал Коля и сделал шаг назад, порываясь выйти.
– Хватит отплясывать! – голос директрисы никаких сомнений в ее намерениях не оставлял. – Сядьте сюда.
Она вытянула руку в сторону высокого черного стула, стоявшего метрах в двух от стола около книжного шкафа слева. Туда Коля и сел, и теперь он видел директрису, а она, сидя вполоборота к нему, разговаривала как бы и не с ним, а со своим монитором.
– Николай Андреевич, вы идиот? – риторически спросила Светлана Степановна, выдержав сперва огромную паузу. – Неужели у вас еще хватает смелости и наглости сюда заходить?
Коля, в общем‑то, не очень привык к такому обращению. Но уверенность директора просто раздавила его.
– А я, собственно, не понимаю в чем дело‑то? – промямлил он. – Я, как бы это сказать, кажется, никому ничем…
Тут Коленкин смолк, потому что директриса поднялась, вышла из‑за стола и встала напротив Коли, глядя так, что у него зачесалась коленка.
– Вы мне ночью звонили! Вы это помните? – прокричала Светлана Степановна, протирая левый глаз. – Вы меня подняли с постели, я понеслась как ненормальная! Вы вообще хоть что‑нибудь помните?
Мысли Коленкина зависли над головой, не в силах сдвинуться ни туда, ни сюда. Осторожно, чтобы хоть чуть‑чуть выиграть время и постараться вспомнить, как же было дело, он протянул:
– У меня день рождения вчера был!
– Знаю я! – Светлана Степановна упорно смотрела Коле в лоб. – Я с вашей женой по городу всю ночь искала вас. Вы себя видели в зеркало?
Она подошла и рывком подтянула Коленкина к трельяжу.
– Смотрите, смотрите! – раскачивая его за плечо, говорила она. – Нравится вам такая картина?
Глаза у него были мутно‑красные, мешки под ними и лицо потрепано, будто обдувалось сильным ветром и поливалось дождем.
– Это учитель перед вами? – директриса толкнула Коленкина прямо в зеркало, и он ударился носом. – Господи, если бы вы слышали, что вы только несли вчера мне! Где вы ночевали‑то?
Коленки тряслись, потому что ничего он не помнил. Нет, проснулся он у себя в доме на чердаке под балкой, но что он кому‑то звонил – этого не было в памяти.
– А Вероника где? – только и смог спросить он.
– Позвонила я ей сейчас! – закричала Светлана Степановна. – Вы что же думали, у меня больше дел нет на свете, как вас разыскивать?
– Мы поругались, – стал оправдываться Коля, – вот я, наверное, и ушел, только вот не помню ничего. А что я вам говорил?
– Да, Коленкин, – воскликнула директриса, – вы мне сказали, что никто вам не нужен, кроме меня. Что вы выгнали жену и меня ждете. Я вам перезвонила. Вероника ваша в таком была состоянии, что мне пришлось… Просто дикость какая‑то!
Светлана Степановна подошла к тумбочке, стоящей около стола, и достала оттуда чайник, проверила, есть ли в нем вода, и включила в розетку.
Коленкин, совершенно одурев, наблюдал за ней; чувства его искали точку опоры, от которой можно было хоть куда‑то плясать.
– Сейчас кофе попьете, – сказала тихо директриса, – и домой, я вашей жене обещала. Урок отменю. Все равно с утра вашей литературой заниматься бессмысленно.
Пока Светлана Степановна готовила Коле кофе, он задумчиво смотрел в потолок, и создавалось впечатление, что крошечное столкновение внутренних токов подводит его к какому‑то новому решению. Какая‑то длинная и умная фраза составлялась в его голове, но придать ей окончательную форму Коленкин не решался.
Кофе был хороший. Крепкий и сладкий.
– Так я тут еще работаю? – осмелев, спросил Коля, сидя за раскладным столиком и глотая горячий напиток.
Светлана Степановна смотрелась в зеркало, но неожиданно резко развернулась и стремительно налетела на Коленкина.
– Послушайте, дорогой мой! – грубым шепотом проговорила она. – Вы вот живете, как вам хочется, устраиваете спектакли, я вам кофе подаю. Что это такое? Что, скажите?
– Нет, вы не поняли! – замахал руками Коля. – Я виноват, виноват. Просто узнать хотел. Я же не специально!
– А как же вы? – садясь рядом на диван, спросила директриса. – Если женщина одинока, так и поиздеваться в самый раз? Или все это правда?
– Что правда? – недоуменно спросил Коля.
– Ну, то, что вы мне ночью говорили, – глядя ему в глаза, сказала Светлана Степановна.
– А вы как хотите? – стал выкручиваться Коленкин. – Вот как хотите, так и есть!
Он улыбнулся. Директриса встала и села за свой большой стол.
– Пишите заявление, – спокойно сказала она. – Хватит с меня выкрутасов ваших.
– А если я против? – нервно пробормотал Коля. – Если я не желаю писать заявление?
Директриса не знала, что ответить, и молчала. А Коля ощутил прилив бодрости и уверенности в себе от кофе, и поэтому он чувствовал желание говорить, что вздумается.
– Вы вот к нам пришли, – рассуждал он. – Не здороваетесь никогда ни с кем. Мы что, чем‑то вам обязаны? Что это вы так неуважительно? Персонал любить надо. А то, что я к вам обратился в трудную для себя минуту – это проявление коллективного начала.
– Замолчите, Коленкин! – прервала его директриса. – Вы не на уроке, и я вам не ученица.
Да? – кривлялся Коля. – А я вам тоже, знаете, не подчиненный. Вы сначала уважение заслужите. Мы здесь поработали. Не то, что вы – на все готовенькое.
Директриса недовольно шмыгнула носом.
– Пишите заявление, – еще раз сказала она. – Только я не понимаю, какой вы на самом деле. Я‑то другое про вас подумала. Может быть, действительно у вас нелады в семье, плохо стало. И я помочь могу. А вы – просто шут! Пишите, и не будем ничего обсуждать.
Горькая ирония заблестела в ее глазах, и отсутствующий взгляд Светланы Степановны печально застыл в одной точке.
– Мне просто обидно, – заговорила она, – что каждый день я прихожу домой, словно в пустоту, и там только стены и мама, только стены и мама.
Коле стало не по себе, извиняться захотелось прямо сейчас и по‑настоящему, но он сказал совсем другое:
– А давайте дружить! Мы же теперь вроде разобрались.
Директриса встала и подошла к двери, и открыла ее.
– Лиза, – сказала она секретарше, – подготовьте приказ вот по этому товарищу.
Коленкин все понял и вышел из кабинета. В приемной он чуть потоптался и сказал сам себе:
– Господи, тоже мне! Что я, работы не найду? – потом повернулся к директрисе и выругался. – Тьфу на тебя, образина тридцатилетняя!
Дверь кабинета хлопнула. Секретарша уставилась на Коленкина, словно перед ней стояло восьмое чудо света.
– А ты чего пялишься? – рубанул он Лизе. – Пиши, печатай!
Оскорбление увольнением сдавило ему горло и сердце. Заболели глаза. Паутина дурости исчезла. Коленкин сказал:
– Хотел ведь ее повеселить, дурак! Жалко мне вас всех, одиноких!
Он вышел в коридор и со страшным чувством потери стал спускаться вниз по лестнице школы, в которой отработал почти двадцать лет…