Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

Константин Хадживатов‑Эфрос

Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

 

 

Константин Хадживатов‑Эфрос

Высота взаимопонимания, или Любят круглые сутки

©Хадживатов‑Эфрос К., тексты, 2013 ©Петровская Е. А., иллюстрации, 2013 ©Геликон Плюс, макет, 2013

От автора

 

Все, что здесь написано,

и

было,

и не было,

но возможно и не возможно.

Может быть,

кто‑то узнает

себя,

а

кто‑то – не узнает.

Главное – любите друг друга

и

не обижайте…

 

 

Пьесы

 

 

 

Домовой (комедия в шести сценах)

 

Действующие лица:

Шоропов,

Шоропова,

Инна – их дочь,

Роман – их племянник.

Сцена первая

(Шоропов у себя дома. За окном идет снег. Под громкий звук телевизора он одновременно листает книгу, жует бутерброд и пьет чай из стакана. За стеной раздается плач ребенка. Шоропов встает и шаркает по полу от окна к дверям комнаты. Заходит Шоропова.)

Шоропова (кричит) . Эдик, выключи звук, я тебя прошу! Иначе я выкину телевизор. Шоропов . Так, господи, выкини его и все! В чем дело? Тебя же не волнует, что я так сосредотачиваюсь. Только постучи соседям: то, что у них там плачет – пусть оно перестанет. Постучи им в стенку и погромче. Я уже сейчас почти поймал свое состояние. А ты вот заходишь, Наденька, и шумишь!

Шоропова (выключает телевизор) . Ребенка невозможно успокоить, ты же знаешь. Это тебе не радиоприемник, который выключить можно. Это живой человек!

Шоропов. Мне смешно! Как будто я не понимаю! Но мне очень и очень тяжело это слушать. Я эти плачи не переношу!

Шоропова. Ну, что же, убить его? Он иначе не замолчит.

Шоропов. А почему же они не на даче? Ребенку нужен воздух.

Шоропова. На улице зима.

Шоропов. Ах, да! (Пауза.) Я не могу работать! Пусть все летит прахом, я не могу! (Ложится на диван.)

Шоропова. Ты хочешь еще чая?

Шоропов. Где‑то у меня была здесь веревка.

Шоропова. Я ее уже лет как десять выкинула.

Шоропов. И кто тебя просил?

Шоропова. Это же все‑таки твой внук.

Шоропов. Я никогда не хотел, чтобы она его приводила сюда. Пусть едут.

Шоропова. Тебе надо быть терпеливее.

Шоропов. А если я ненавижу?

Шоропова. Значит, перебори себя. Заставь. Значит, стань сам моложе и пойми, что дочери некуда деться.

Шоропов. Мне этого не понять. Я теперь совсем не могу работать.

Шоропова. Хочешь, я тебе помогу?

Шоропов. Хочу. Но как?

(Плач ребенка.) Это подло – мешать отцу! Подло заводить свои порядки! Я уважаемый человек. Я на нее всю жизнь положил. А она мне внука принесла. Я не прощу ослушания!

Шоропова. Тебе надо бы подстричь ногти.

Шоропов. Я не могу найти то слово. Не могу его найти. Как я разгадаю эту головоломку? (Показывает Шороповой газету.)

Шоропова (разглядывает слово). Я не знаю, что это.

Шоропов. Любой кроссворд для тебя – дремучий лес!

Шоропова. Я растила дочь.

Шоропов. А я ездил… Я строил. А теперь никому стал не нужен. Даже внуку, который мешает моей голове разгадать это слово.

Шоропова. Может быть, поспишь.

Шоропов. Куда там! Заело. Пока не найду ответа, не засну. (Ходит.)

Шоропова. Я принесу тебе печенья.

Шоропов. Она когда‑нибудь уедет?

Шоропова. Ты должен ее простить.

Шоропов. Я эту квартиру своими руками…

Шоропова. Она твоя дочь! (Уходит из комнаты.)

Шоропов (кричит). Дайте покой людям! Уймите дитя! Накормите его или усыпите! И чтоб я увидел, наконец, твоего мужа! Пусть придет и извинится за все, что сделал. Имею же я право заниматься своими делами тогда, когда хочу, а не тогда, когда уснет твой сын!

(Заходит Инна.) Инна. Папа, ты так громко кричишь, что Петенька испугался и затих. Зачем ты кричишь, папа?

Шоропов. Выйди отсюда.

Инна. Папа, мы должны покончить навсегда с нашими разногласиями.

Шоропов. Выйди отсюда! Я с тобой не разговариваю. (Пауза.) Как скучно на все это смотреть! Как мерзко осознавать, что рядом живут люди‑паразиты.

Инна. А что ты бесишься‑то?

Шоропов. Они еще о чем‑то там говорят! Ха‑ха! Не мешайте мне думать. Если сами не умеете, так другим дайте. Дайте думать!

Инна. Ты сам виноват.

Шоропов (кричит). Шоропова, уведи отсюда напоминание о своем бесстыдстве!

Инна. Как ты можешь выгонять родного человека?

Шоропов. Я глухой! У меня пробки в ушах! (Пауза.) На, посмотри. (Дает Инне газету.) Может, твои мозги почище.

Инна (после паузы). Я никогда не умела разгадывать кроссворды.

Шоропов. А что вы умеете‑то? Только вот это. Кому мы страну отдаем в руки? Пустым малообразованным куклам. Когда твой негодяй, наконец, объявится? Я желаю его отчитать!

Инна. Папа, сколько можно? У меня тоже больное сердце! Перестань мне напоминать!

Шоропов. Я тебя просил не заходить в мою комнату?

Инна. Ты же знаешь, как мне тяжело одной.

Шоропов. Поэтому надо врываться сюда?

Инна. Если бы не твои упреки, Игорь никогда бы не ушел.

Шоропов. А кто это такой?

Инна. Папа!

Шоропов. А! Его вот так зовут, оказывается! Видишь, даже не запомнил. Промелькнул он тут как‑то, я его и не разглядел толком. Значит, испугался навечно.

Инна. Папа!

Шоропов. Что «папа»?! Папа – человек с большой буквы! У него и мысли не было, у твоего папы, маму бросать с ребенком. Он пахал, чтоб ты… Ой, даже тошно продолжать. Попрошу тебя сюда больше не являться. Это мой личный кабинет. И я не желаю. (Пауза.) Чего Петька у тебя так заливается? Болит, что ли, у него что?

Инна. Не знаю.

Шоропов. Не знаю? А кто должен знать?! Тоже мне родительница! К врачу снеси! Пусть осмотрит. Сделай хоть что‑нибудь полезное. Ох, как вы все меня доводите! Ждете не дождетесь, чтоб я поскорее на тот свет отправился!

Инна. Папа, это нечестно! Это жестоко! Никто о таком даже не думает.

Шоропов. Ну, так что? Игорь твой, значит, не вернется?

Инна. Нет.

Шоропов. Ну и правильно. Я вообще мечтаю один остаться. Чтобы убрались вы с матерью куда подальше и не висели здесь у меня перед носом. Мне необходимо пожить одному. Иначе я совсем вас возненавижу. Это же сколько лет вместе? И все вы, да вы. Вас так много. Теперь еще больше стало. Хорошо хоть твой Игорь меня понял. (Кричит.) Одиночества хочу! И чтоб долго! И чтоб не смели даже заходить. (Пауза.) Вот жизнь‑то прошла, я ее даже по‑настоящему‑то и не почувствовал. Сколько всего вокруг! Столько, оказывается, хотелось! Вот скажи, почему я должен терпеть? Почему я должен сдерживаться, если мне не нравится так жить?

Инна. Папа! Папа, ты что‑то плохое говоришь! Я сейчас заплачу!

Шоропов. Может, мне самому уйти? (Пауза.) У тебя измученный вид. Наверное, ночами не спишь. А спать надо. Мы около тебя тоже дежурили, тоже не высыпались. Но никому не мешали. И вообще я твоего крика в детстве наслушался, с меня хватит. Я не хочу больше этого слышать. Пусть не плачет. Понятно?

Инна. Ты, собственно, меня выгоняешь? Я так понимаю. (Пауза.) Скажи прямо, папа.

Шоропов. Я в своей квартире сам себе не принадлежу. Вы тут вытворяете, что хотите, а мне и вздохнуть нельзя. Так сколько ж можно!

Инна (выходя из комнаты). Я поняла, папа, поняла! (Уходит.)

Шоропов. А я не понял! (Включает громко телевизор. Через секунду опять слышен плач ребенка. Заходит Шоропова.)

Шоропова (громко). Нам уже в дверь звонят из‑за твоего телевизора. Ты соседям мешаешь.

(Шоропов отмахивается, уткнувшись в газету. Шоропова уходит, через паузу возвращается, подходит к Шоропову, выключает телевизор.) Шоропов. Какого черта!

Шоропова. Там Роман приехал.

Шоропов. Какого черта! Какой еще, к лешему, Роман?!

Шоропова. Мой племянник. Говори, пожалуйста, потише.

Шоропов (чуть тише). Что ты от меня хочешь? Мне идти обниматься? Я его знать не знаю. Дайте додумать!

Шоропова. Роман приехал издалека. Выйди, поздоровайся.

Шоропов. Если он хочет, пусть сам здоровается.

(Заходит Роман.) Роман. Доброй ночи, дядя Эдик.

Шоропов (не глядя). Здрасьте.

(Пауза.) Шоропова. Ромочка, ты голодный наверно?

Шоропов. А как же! С такого мороза, да сытый! Ты откуда и куда?

Роман. Да я ненадолго. Я до лета. Пока поработаю, а потом в институт. Я тоже, как и вы, хочу. Потому прямо к вам. Мать сказала, вы поможете с работой. Вы же поможете? Вот я к вам. Мы же родственники?

Шоропов. Родственники. И что дальше?

Роман. Ну, я не знаю. Как получится. Вообще‑то, мои тоже переезжать сюда собираются. У нас же рабочих мест‑то не хватает. Мама сказала, что меня тетя Надя приютит. Мы же родственники. Они‑то месяца через два переедут.

Шоропов. Оригинально!

Шоропова. А что же мать письмо‑то не написала?

Шоропов. Можно было и позвонить.

Шоропова. Мы бы встретили.

Роман. Да, это точно, а то я заблудился. Проплутал. Вон аж к ночи нашел‑то.

Шоропов. Можно было сначала позвонить, договориться. Может быть, у нас сложности.

Роман. Да какие у вас тут сложности? Мать сказала – комнаты у вас три. Так я тихий, вы не тревожьтесь. Мне бы работу. Вот когда они переедут, тогда да, пока еще квартиру купим. Надо ж заработать. Там‑то продадим, так у вас же жилье дороже. Да к тому же мы же родственники. Мы бы вас с удовольствием встретили бы. Серьезно, не вру.

(Пауза.) Шоропов. Надя, мы в каком году познакомились?

Шоропова. В восьмидесятом.

Шоропов. Надо же, а я уже и забыл. Правда, сестру твою помню на свадьбе. Помню. Вы совсем не похожи друг на друга.

Роман. Я на мать похож.

Шоропова. Иди, Рома, на кухню, я тебя сейчас покормлю.

Роман. У меня там варенье, огурцы. Я выложу или что?

Шоропов. Тебе сколько лет, племянничек?

Роман. Скоро восемнадцать. Надо успеть в институт‑то.

Шоропов. Почему вам дома не сидится? Почему вот я никуда не еду? И желания у меня такого нет.

Шоропова. Рома, иди.

(Роман уходит.) Можно не при нем недовольство проявлять?

Шоропов. А при ком? Еще не хватало! Что же это – гостиница, что ли? Колхоз? Понаехали тут! А мне где дышать?

Шоропова. Люди могут жить где угодно! (Пауза.) Я сама в шоке.

(Пауза.) Шоропов. За что же мне такое счастье?

(В комнату заглядывает Роман.) Роман. Простите, тетя Надя, я кажется, кран в раковине сорвал. Вода полилась!

(Резко уходит свет. Конец первой сцены.) Сцена вторая (Утро следующего дня. Комната Инны. В детской кроватке спит сын. Инна собирает вещи. Роман сидит в кресле.)

Роман. Твой папа, сестренка, не любит людей. Он некрасиво с ними разговаривает. Он злой. Я вот матери все расскажу про него. А ты хорошая. Только ты меня вчера защищала от его визга. Скажу честно, жалко, что мы брат и сестра. Я бы тебя… ну, сама понимаешь… Интересная ты девушка.

Инна. Я просто не люблю, когда отец такой, когда он всех обвиняет во всех грехах. Когда он сам виноват, что ему скучно.

Роман. Не уезжай, а? Кто меня защитит?

Инна. Он и тебя скоро выгонит, так что не беспокойся. Он всех выгонит и будет решать свои кроссворды.

Роман. А ты все равно не уезжай, а? Что там твои подруги? Тоже ведь ненадолго, а дальше‑то что? Вот я, например – меня и с пулеметом не выставишь, если я что‑то решил для себя. А я решил: раз места достаточно, то родственники должны уплотниться. Ничего, мне бы до приезда матери дожить, а там она поставит его на место. У меня папаша тихий.

Инна. Ты серьезно?

Роман. А что? Я – нахал! Я, конечно, в лицо ему ничего не скажу, на это мамаша есть. Но меня с места не сдвинешь!

Инна (смеется) . Бедный папа! Хотя, может, так лучше. Все‑таки он обижает меня.

Роман. Это сразу видно. (Пауза.) Вообще‑то у вас тут хорошо, уютненько. Чистенько. Только невесело. (Пауза.) А я кран специально сорвал. Вижу же все. Что ж я, дурак, чтобы не заметить, как меня встретили. Вот взял и отомстил. В следующий раз еще что‑нибудь придумаю. Правильно, сестра?!

Инна. Я так не умею. Мне его все же жалко.

Роман. Так он же твой. Мне своего тоже жалко. Я с матерью ругаюсь из‑за папки. Она его прямо мучает. А у вас наоборот. (Пауза.) Ничего, обустроимся. Родственники ведь.

(Пауза.) Инна. Он моему Игорю простить не может внука. Мы, видишь ли, без разрешения рожали. Надо было с ним договариваться, когда мне рожать.

Роман. Вот оно что! А я смотрю, где же твой мужик? Нет мужика! Ох, ты!

(Пауза.) Инна. А Игорь что, взял и ушел. Когда каждый день на мозги капают, да и за что? За ребенка! Какой нормальный человек выдержит? Вот я и одна. И Игорь тоже уехал, даже письма не напишет.

Роман. Жалко мне тебя. А мать что говорит?

Инна. Она как‑то пытается наладить мои отношения с отцом, но это бесполезно! Я ведь его всегда слушалась. А рожать решила – не спросила. Ослушалась. Нарушила – наказана! Нет мне прощения!

Роман. Дурацкая история. Да что тут сделаешь? Может, со временем простит. Наверно, и вправду лучше уехать. Заскучает, заскучает – и позовет! Дочка, внук, эй, где вы?

Инна. Ты смеешься! Тебе еще и смешно? Замечательно!

Роман. Я‑то что? Я стараюсь тебя поддержать. Стараюсь понять вас. Чтобы было как лучше. Мне же здесь еще жить. Это ты уходишь. Просто я бы себя в такой ситуации по‑другому бы вел.

Инна. Да? И как же? В лицо вцепился бы? Исцарапал? Ну, как бы ты сделал?

Роман. Я бы его уговорил. Просто по‑родственному. Зачем морды‑то бить? Это всяк умеет. Тут и уметь нечего. Взял и треснул. А ты попробуй уговори. Когда тебя не слышат.

Инна. Я пробовала, у меня не получается.

Роман. А у меня получилось бы. Потому что я проще бы сказал: вот я есть я, и хрен ты меня сдвинешь. Сказал – и сразу как глухой бы стал: возражений не слышу, ни полслова не отвечаю. Как стена. И пусть бы попробовал проломить… Ничего не вижу, никого не знаю и не узна ю . Хоть головой о стенку стучи, хоть милицию зови! Я есть, и все тут! Вот так надо разговаривать с папой. (Пауза.) Чего‑нибудь ему передать вечером‑то?

Инна. Нет.

Роман. Это правильно. Вдруг вспомнит, что кого‑то не хватает? Да?

Инна. Ты очень жестокий, братик!

Роман. Я честный! Не люблю вот эти ваши: «простите», «извините». Как считаю, так и говорю. Меня так мать учила. Я с детства прямой. Обидеть могу, это правда, но зато никаких гадостей исподтишка. А то вон улыбаются, притворяются. А сами что?

Инна. А сами никого не любят.

Роман. Во! В точку!

(Пауза.) Инна. Я ему просто позволяла так себя вести со мной. А теперь ни за что!

Роман. Правильно.

Инна. Никуда я не уеду!

Роман (после паузы) . Не понял.

Инна. Это и моя квартира. Останусь и не уйду!

Роман. А! (Пауза.) А он с работы придет, ругаться будет.

Инна. Ну и что?

Роман. Да ничего. Просто странно. То уходишь, то не уходишь. Непонятно как‑то. Где стержень‑то?

Инна. Я ему докажу, что я тоже с характером.

Роман. Характер – это, конечно, хорошо. Только зачем место‑то занимать? И так шума от тебя сколько! Я вот полночи не спал от плача этого вот. А когда работать пойду, он вообще мешать будет. Мне же рано вставать надо. А тут писки, крики. А?

Инна. Ты чего, Рома? Ты же в гостях.

Роман. Я сказал – я человек прямой. Я в будущее заглядываю. И что это, скажи, за жизнь – с грудным ребенком через стенку? Я, может быть, покоя хочу, а тут плач беспрерывный.

Инна. Ты давай, убирайся давай из не своей комнаты! Иди, иди, не сиди тут!

Роман. А мне тут удобно.

Инна. А мне не удобно!

Роман. И что с того? Кто тебя слушать будет, мямля! Мне, кстати, для жилья эта комната больше нравится. Здесь светлее. Поняла?

Инна. Именно так?

Роман. Ага. А что?

Инна. А тебе не кажется?..

Роман. Не‑а. Не кажется.

Инна. Это же хамство!

Роман. Вот еще! Это так, борьба мнений. Способ выживания.

Инна. Выживания? Я родителям поведаю об этом способе.

Роман. Я буду все отрицать. Скажу, что наговариваешь. Мне поверят. С тобой тут не считаются. А меня поймут. Сама посуди, я приехал, у тебя с ними конфликт, я еще тут под ногами. Во проблема! Решила меня оболгать. По‑всякому можно повернуть, знаешь ли.

Инна. Интересно, каковы же твои намерения в дальнейшем?

Роман. Тебе могу сказать, потому что ты не выдашь. (Пауза.) Хочу занять чужое место и сделать его своим. Кстати, я очень откровенен, а это плохо. Хочу, знаешь ли, все иметь, что надо; хочу сразу, чтоб времени не тратить. Хочу сейчас. А здесь мне нравится.

Инна. Да кто же тебе это все отдаст?

Роман. Да вы же и отдадите. (Пауза.) Поживешь в наших условиях – поймешь, как надо отрывать с руками. По секрету говорю тебе, это все теперь только мое, а вы временные. Уезжай, а?

(Пауза.) Инна. Ты идиот?

Роман. Нет.

Инна. Но есть же законы.

Роман. Да я же никого убивать‑то не собираюсь. Я как в революцию: забираю лишнее, а что лишнее – это я решаю сам.

Инна. Прямо страшно.

Роман. Так всегда, Инночка. Сначала не верится, а потом удивляешься, что все именно так. Делиться нужно. И придется. Потому что кто победил в бою, тому и добыча.

Инна. Ты очень умный, Ромочка!

Роман. А тебе ведь страшно! Значит, понимаешь, насколько я опасен.

Инна . Ты опасен? (Хохочет.) Да ты сегодня вечером вылетишь отсюда. Родственничек!

Роман. Вылетишь – ты! (Пауза.) И вообще, мне надоело разглагольствовать. И тобой я по горло сыт уже, во как! Я ведь могу спровоцировать все что угодно. Вот, смотри! (Берет с дивана пакет с колготками, вытаскивает их и обкручивает вокруг своей шеи и душит себя.) Мне задохнуться ничего не стоит. И тебя посадят. Довела!

Инна (бросается к нему, отбирает колготки). Я поняла! Не надо демонстрировать, поняла я!

Роман. Я‑то выживу… Я‑то смогу потом показать, кто меня душил, резал, стрелял, сбрасывал с крыши, топил в ванной, толкал под машину.

Инна. Я ухожу. Только не надо никаких таких страстей. Я найду способ с тобой разобраться.

Роман. К твоему сожалению, это невозможно. Некому за тебя заступиться. (Пауза.) Хочешь еще чуток правды? Вы все удобно живете, а мы там, у себя, должны локти кусать да облизываться, как тут у вас хорошо. Мы же все видим, телевизор смотрим. Ничего честно не делается. Мы этому учимся. Мы научились. Не такие уже лопухи. У меня тоже есть мать и отец. А чего они видели в жизни? Кроме проходной. Да и та теперь не работает. А я так не хочу. У меня другой план. И в этом плане вы должны поменяться со мной местами. Насмотрелся я, спасибо! По головам я лучше пойду. А вы же родственники – должны понять, что теперь наша очередь жить! (Пауза.) Кстати, сынишка твой спит себе и спит. Что это с ним? Дышит ли?

Инна (осматривает кроватку). Полнейший бред! Кто бы слышал. Явился победитель! (Собирает вещи.) Я потом долго буду смеяться над твоим итогом. Получишь ты сполна!

Роман. Уже уходишь? Странно. Так хорошо говорили. Жалко. Ну, ладно. Ты позванивай – вдруг что переменится, вдруг папа тебя назад кликнет… из темноты. Не стесняйся, я же не зверь. Должны деды и внуки встречаться иногда хотя бы.

Инна. Я поражаюсь твоей наивности.

Роман. О, я классный экспериментатор! Не обижайся, это все преходящее. Тебе ли не радоваться свободе от папы? От его злости и непонимания.

Инна. А кормить‑то меня кто будет?

Роман. Найдутся добрые люди, помогут. Вот я нашел, например, теперь ты ищи.

Инна. А вот никуда я не денусь, понял? Не получишь ты этой комнаты! Я здесь жила и буду жить, понял? Дверь закрой, подлец!

Роман (смеется). Тихо, тихо! Все же в порядке. Пока! Пока все нормально. А потом.… (Идет к двери.) Поживем – увидим. Только запомни: я тебе ничего не говорил. А то, знаешь, всякое со мной может случиться.

Инна. Да сегодня же вечером и случится! Молчать я не буду!

(Роман, хохоча, уходит из комнаты. Инна садится на диван и плачет. Уходит свет. Конец сцены.) Сцена третья (Комната Шоропова. Вечер. Шоропов ругается с Шороповой.)

Шоропов. У меня есть право! Право на свободу от всякой дряни. Шоропова. Ты называешь дрянью нашу дочь?

Шоропов. Их много, всяких дряней вокруг. И она, в частности, и племянничек твой, кстати.

Шоропова. И твой, кстати.

Шоропов. Когда вы все провалитесь к черту под землю?

Шоропова. Ты послушай, что ты говоришь! О ком! И как ты это делаешь?! Как ты смеешь это делать?!

Шоропов. Почему вот вы, родные мне люди, считаете, что можете нарушать мой покой, надоедать мне вечно? А не один посторонний, чужой человек так не считает. Почему незнакомые люди не лезут ко мне со всякой ерундой? Почему они не пристают? А близкие лезут и лезут, не отстают! Какого черта? Я что, вам еще что‑то должен? Я уже все вам отдал. И молодость, и деньги, и сердце. Я вас вырастил, обеспечил. Отстаньте, а?

(Пауза. Шоропова уходит из комнаты.) Ведь вот двадцать лет – одна и та же жизнь!

(Из шкафа вылезает Роман.) Роман. Дядя Эдик, мне так вас жалко, что плакать хочется. Ведь вы же святой человек! Если бы у меня такой отец был, я бы его на руках носил. Но вас здесь никто не понимает и никогда не понимал.

Шоропов. Ты что в шкафу делал?

(Пауза.) Роман. Прятался.

Шоропов. Прятался?

Роман. Мне страшно, понимаете? Я иногда прячусь. Это нервное. И не проходит. Я как испугаюсь, так сразу прячусь. Я люблю в шкафу прятаться. Сижу там тихонечко и жду.

Шоропов. Чего ж ты там ждешь?

Роман. Когда страх уйдет. А он такой прилипчивый.

Шоропов (проверяя шкаф). Так, может, тебе в шкафу пожить, а?

Роман. Не надо в шкафу… Шкаф – явление временное. Я хочу рядом с вами жить. Я хочу вас только видеть. Вы для меня пример стойкости и человечности.

(Пауза.) Шоропов. Дурнее чуши я не слышал.

Роман. Только не наговаривайте на себя. Вы же мизинца их не стоите. Ой, наоборот! И потом – ваша тонкая организация психики.

Шоропов. Ты где таких слов нахватался?

Роман. Вы думаете, я тупой? Ничего не знаю, не понимаю? А я, кстати, защищал вас перед вашей же дочерью, которая не стеснялась в выражениях при мне. Я был за вас! Я ей ответил!

Шоропов. Мне все равно, что она обо мне думает. Ее для меня нет больше!

Роман. Но мне‑то не все равно. Я к вам расположен и полюбил. Как папу, а папу принято защищать.

Шоропов. Спасибо.

Роман. А мне не надо благодарности. Я от всей души. Я и в следующий раз за вас буду.

Шоропов. Ты только в шкаф мой больше не залезай, хорошо?

Роман. Я бы с удовольствием, но в тот самый момент могу не сообразить и залезть автоматически. Понимаете меня?

Шоропов. А ты постарайся сюда просто не заходить. Тебе что, места мало?

Роман. А у вас здесь очень интересно. И телевизор только в вашей комнате. А я телевизор люблю. (Пауза.) Вам же приятно, что мне здесь интересно, а не там?

Шоропов. Ничего мне не приятно!

Роман. Мне нравится, что вы честный. Другой бы изобразил радость. А вы не врете.

Шоропов. Чего тебе от меня надо, Рома?

Роман. Да ничего. Я просто посижу. Вы делайте, что хотите.

(Пауза.) Шоропов. Я бы один хотел.

Роман. Я понимаю ваши чувства. Я бы тоже хотел. А ведь вам ваша родня жить не дает, так?

Шоропов. Ну?

Роман. И это безобразие, правда?

Шоропов. Ну?

Роман. Что‑то ведь надо делать.

Шоропов. Да ничего не надо делать. Я хочу один побыть в своем кабинете.

Роман. И это правильно. На то он и кабинет. А ведь вас фактически лишают этой возможности. То жена, то дочь. Так?

Шоропов. Ну, так! И что?

Роман. Ничего. Я факт констатирую. Смотреть на это больно! Я бы на вашем месте спрятался. Потому что страшно. Уехать вам надо куда‑нибудь. И пусть ищут.

Шоропов. Зачем искать‑то?

Роман. Ну, все‑таки приятно, что нервничают.

Шоропов. Да ничего мне не приятно. Не надо меня искать. Я никуда не еду.

Роман. А вы не зарекайтесь. Потому как вы же не можете разных‑то там выставлять за дверь. Это непорядочно. Вы же хороший человек. Значит надо уезжать от них, чтоб не лезли.

Шоропов. Что ты выдумываешь глупости всякие?

Роман. Помочь я хочу в вашей муке. Помочь и спасти. Вы мне дороги. Хоть вам я и не нужен вовсе. Хоть вы терпеть не можете меня. Но я не смотрю на это – ведь что я такое по сравнению с вами.

Шоропов. Рома.

Роман. Да.

Шоропов. Рома, ты в порядке вообще? Не ударился, а? Эти твои откровения меня пугают.

Роман. Ну, ударялся, и что? Чувствую я себя хорошо. Главное, пусть у вас все будет спокойно. А покоя вам здесь не дадут. Вам есть куда уехать?

Шоропов. Уехать? Уехать всегда есть куда. Уехать и не приехать.

(Пауза.) Роман. Зато как ценно ваше исчезновение – без слов и прощаний. Вот шум‑то подымется!

Шоропов. Без прощания – это хорошо. То есть просто исчезнуть.

Роман. Ну!

Шоропов. Хитро. Долго думал?

Роман. Это в моем стиле. Вам будет очень хорошо.

(Пауза.) Шоропов. Не понимаю твоего дурацкого рвения.

Роман. Я такой человек, который все отдаст ради ближнего своего!

Шоропов. Дочь, говоришь, гадости говорила?

Роман. Говорила.

Шоропов. Ну, это ей так не пройдет! За это ей воздастся! Я ей сейчас покажу!

Роман. Сейчас‑то зачем?

Шоропов (кричит). Эй, мадонна с младенцем! Соседка! (Стучит в стену, сразу начинает плакать ребенок.) Во, детеныш заквакал! Иди сюда, мамаша‑одиночка!

(Входит Инна, за ней заглядывает Шоропова.) (Шороповой.) Тебя не звали! (Шоропова уходит.) Ну, доченька, как живется?

Инна. Замечательно, папочка!

Шоропов. Я тут многое узнал.

Инна. И что же ты узнал?

Шоропов. Вот, молодой человек поведал.

Инна. Да? И что же он тебе поведал?

Шоропов. Что ты меня по‑всякому обзывала.

Инна. Да ну! Ни разу не слышала.

Шоропов. Не слышала?

Инна. Нет. Не случалось как‑то.

Шоропов. А вот юноша слышал.

Инна. Ой, молодец какой! Какой прекрасный юноша!

Шоропов. Ты мне прекрати театральное представление! Это тебе не игра! Если ты посмела про отца мерзости говорить, а тем более думать, то не жить тебе под моей крышей! Ты и так все, что могла, нарушила.

Инна. А вы не хотите, молодой человек, рассказать моему отцу про ваш план? Не хотите правду сказать о том, что вы желаете эту квартиру захватить в свое пользование, а нас всех выгнать?

Роман. Чего только от злобы люди не скажут!

Шоропов. Инна, ты бы хотя бы следила за мыслями. Городишь полнейший бред. Как он такое может?

Инна. Он мне об этом сказал.

Роман. Сама посуди, если бы я так хотел, разве ж я сказал бы?

Шоропов. Вот это логично. Ты уже совсем спятила. Настраиваешь меня против родственников. Ну, давай что‑нибудь плохое про мать теперь.

Роман. Может быть, не надо? Это же больно слушать.

Инна. Ты мне не веришь, папа?

Шоропов. Тебе?! Нет. После всего сказанного путь тебе отсюда, куда хочешь. Даю на сборы час. Звони, кому хочешь, и пошла вон!

Инна. Мне легче, я уйду. Чтобы не видеть того, что будет. Позовешь еще! Поблагодари свою ненависть, когда выть будешь!

Шоропов. Да как ты смеешь! Навсегда! С глаз долой!

(Заглядывает Шоропова.) Шоропова. Эдик, остановись!

Шоропов. Закрой дверь! Прекратите меня терроризировать! (Инне.) Уходи сейчас же!

(Инна уходит. Шоропова хлопает дверью, потом опять заходит в комнату.) Шоропова. Эдик, она не может уйти!

Шоропов. Не твое дело. Твое дело – котлеты.

Шоропова. Эдик, я уйду с ней.

Шоропов. И поживее!

Шоропова. Рома, ну скажи что‑нибудь! Останови этот скандал! Ты же один здесь – нормальный человек!

Шоропов. Не ему решать! А мне!

Роман (вдруг). Надо остановиться и сосчитать до десяти. Мне кажется, вы, дядя, переборщили. Выгонять человека на ночь глядя нельзя.

Шоропова. Господи, спасибо за светлые мысли!

(Пауза.) Шоропов. Понимаешь, Ромочка, если не сейчас, то когда? Когда мне это сделать?

Роман. Неправильно это, не по‑людски. Надо по‑другому.

Шоропов. По‑другому – это значит мне уходить?

Роман. Ну, наверно. Хотя, я не знаю. Решайте сами.

(Пауза.) Шоропов. Хорошо, оставим все на своих местах. Пусть остается. Пусть только посмеет хоть слово сказать. Иди, Шоропова, передай ей. И еще, никогда сюда не заходите. Кроме него. Если что‑нибудь надо, только через него. Понятно?

(Шоропова уходит. Плач ребенка замолкает.) Слушай, племянничек, ты умеешь в шашки играть? Нет, лучше в шахматы. (Достает доску.) Садись.

Роман. Я не очень. Только правила знаю.

Шоропов. Через неделю будешь асом. Сегодня играем двадцать четыре партии. Надо только чаю заказать. Сходи, а?

(Роман уходит из комнаты, через некоторое время возвращается, за ним заглядывает плачущая Шоропова.) Ну, что там у вас?

Роман. Да уехала она, сбежала. Вот, тетя говорит.

(Пауза.) Шоропов. Закрой дверь, Шоропова, не мешай!

(Уходит свет. Конец сцены.) Сцена четвертая (Роман и Шоропов играют в гостиной в шахматы. Большой обеденный стол, шкафы, ковры, картины. Красиво.)

Шоропов. Это какая по счету? Роман. Триста девяносто восьмая. Триста девяносто семь – ноль.

Шоропов. Если бы на деньги играли, ты бы, братец, без штанов остался.

Роман. Только не надо, дядя, свое превосходство выражать. И без того понятно, что я не умею играть.

Шоропов. Знаешь, я вот думаю, как хорошо иметь свой дом, особенно зимой. За окнами мороз, а у нас батареи греют. И вот мы с тобой режемся в шахматы.

Роман. Вы, дядя, просто романтик. Как там, интересно, ваши поживают?

Шоропов. Но я же, в общем‑то, если подумать, их не выгонял. Я попытался было, да потом отменил.

Роман. Ну, конечно, они сами ушли.

Шоропов. Ушли – значит, хотели уйти, да?

Роман. Ваш ход.

Шоропов. Сделаем перерыв. (Задумывается. Пауза.) В конечном итоге, кто прав? Я прав. Как ты думаешь?

Роман. Проиграйте хоть одну? Мне же обидно. У меня интерес пропадет.

Шоропов. Не люблю я проигрывать.

Роман. А я люблю? Вам‑то легко. А мне каково? На улицу, что ли, идти?

Шоропов. Ну и пойдешь. Еще две партии, и пойдешь. Как договорились. Если, конечно, хоть одну не выиграешь.

Роман. Я думал, это шутка.

Шоропов. Ты думал, что выиграешь. Я и сам так думал, когда обговаривал условия. Но сейчас, прямо смотрю, скоро таки на морозец побежишь. Предлагаю ехать к моим, на дачу. Там хоть печка есть.

Роман. Проиграйте, а? Вам же скучно будет без меня.

Шоропов. Уговор дороже денег.

Роман. Тогда я больше играть не буду. Я не хочу уходить.

Шоропов. А это уже нечестно. Если ты мужчина – держи слово. Кстати, очередной вам мат!

Роман. Что же вы сразу не сказали? Зачем перерыв брали? Поиздеваться, да?

Шоропов. Отдохнуть, подумать. Ну что тут поделаешь, если мат. Я‑то ни при чем, это ты зеваешь фигуры. Расставлять?

Роман. Я устал, дядя Эдик. Все равно проиграю. Я лучше собираться буду. Да и поеду сразу на дачу.

Шоропов. Ага, совсем сдаешься! Ну что же, как хочешь. Препятствовать не буду. Сейчас объясню, как дорогу найти.

Роман. Не надо! Сам разберусь, без вашей помощи.

Шоропов. Ну, все, свобода. Слава Богу!

(Шоропов уходит в свою комнату. Пауза.) Роман. Ладно, дядя Эдик, я решил продолжить. Расставляю фигуры. (Расставляет фигуры на доске.)

Шоропов (возвращается в гостиную) . Ну‑ну, дорогой друг! Продолжим.

(Играют. Шоропов вдруг быстро проигрывает.) Эй, эй! Я не понял! Ну‑ка, вернем‑ка ходы. Мне кажется, ты где‑то сжульничал!

Роман. Я? Да как у вас совести‑то хватает, так думать?! Умейте проигрывать!

(Пауза.) Шоропов. Так, еще одну.

Роман. А смысл‑то? Все равно я остаюсь.

Шоропов. Еще одну!

Роман. Расставляйте.

(Расставляют. Играют.) Вот видите, как все обернулось. Думали‑думали, надеялись‑надеялись! И в одну минуту все надежды в прах.

Шоропов. Да, Господи! Одну из четырехсот партий и годовалый младенец выиграет.

 

Роман. А вы ходите, ходите.

Шоропов. Да я‑то хожу. Уже до мата недалеко.

Роман. Ну, это смотря кому.

Шоропов. Так‑так. Надо поразмышлять. Ты как‑то странно играть стал. Ты так не играл.

Роман. Видимо, научился.

Шоропов. Вот тебе раз! Ни с того ни с сего, и научился. А я вот так пойду.

Роман. А я так.

Шоропов. То есть?

Роман. Вот!

Шоропов. Ну, знаешь! Это уже слишком! Мат, что ли?

Роман. Сами видите.

Шоропов. Ты и раньше умел играть! Зачем было притворяться, а?

Роман. Еще?

Шоропов. Зачем обманывал?

Роман. Я же вас повеселил? А? Повеселил?

Шоропов. Ты меня обидел. Я думал тебе помочь, а ты исподтишка.

Роман. Да это же шутка.

Шоропов. Двухнедельная? Откуда только терпение?

Роман. Так ведь весь интерес‑то в этом. Чтобы до конца дошутить.

Шоропов (хохочет). Дошутил? А теперь моя очередь. (Пауза.) Поддался я тебе, братец. Разыграл. Чтоб не уходил ты.

Роман. Ну, конечно, выкручивайтесь, выкручивайтесь. Я же видел, как вы обалдели от моих ходов.

Шоропов. Ну, говорю, поддался.

Роман. Ладно, давайте внеплановую сыграем. Без поддавков.

Шоропов. А на что?

Роман. Проверим друг друга. Узнаем, кто врет из нас.

Шоропов. Может быть, мы оба врем?

Роман. Я, например, не вру.

Шоропов. И я тоже. Разве ж я могу? Я не умею.

Роман. А я просто не вру. Потому что это я шутил!

Шоропов. Я тоже шутил. Я же сказал: не хотел, чтобы ты ушел. Вот ты и не ушел.

Роман. А я говорю, я сам выиграл. И это принципиально. Я умею играть!

(Пауза.)

Шоропов. До чего ты занудный и дотошный! Расставляй! Сейчас получишь. Но смотри, если проиграешь, телевизор три дня смотреть не будешь!

Роман. А если вы проиграете, то я три дня буду в вашем кабинете жить. С утра до вечера, один.

(Пауза.)

Шоропов. Только аккуратней там с книгами и вообще.

Роман. Вы уже сдаетесь?

Шоропов (расставляет фигуры) . Ну, в какой руке?

(Роман показывает и первый ходит. Играют.)

Играть он умеет! Как же!

Роман. А вы уж точно мастер!

(Задумываются.)

Шоропов. Я, знаешь, почему‑то по Шороповой скучаю. Да и без внука как‑то тихо.

Роман. Конечно, а когда они вернутся, опять выгоните. Знаем мы вас!

Шоропов. Ну, это ты не прав. Долгая разлука, видишь, сближает.

Роман. Ну, прямо очень долгая.

Шоропов. Не скажи, я раньше вот думал, уедут они и хоть год без них поживу. Невмоготу! А тут вот ночью снятся. А ты по матери скучаешь?

Роман. Мне и здесь хорошо. Я там так не отдыхал, как у вас. Там в тишине и спокойствии не побудешь. Мать всех на уши ставит. Все ей что‑то не нравится.

Шоропов. А я вот скучаю, черт! Даже противно.

Роман. Да бросьте вы ерунду! Живете и хорошо. Я вас развлекаю?

Шоропов. Все‑таки двадцать лет вместе были. Почти не расставались. Только когда в командировки ездил.

Роман. Ну вот, теперь начали сантименты разводить.

Шоропов. Так ведь это ж моя семья. Никого же больше нет.

Роман. Здрасьте! Вы еще заплачьте мне здесь!

Шоропов. Ну, родила она без спросу, и что? Что с того? Родила же внука, продолжателя рода. Не внучку же. Хотя и внучка хорошо.

Роман. Да что же вас понесло‑то вдруг? Все же здорово было. Я вас, что ли, задел чем‑то? Вы ходить будете?

Шоропов. А Шоропова со мной не осталась. Предала и понеслась к дочке.

Роман. Вот видите! А я‑то остался.

Шоропов. А ты‑то кто?

(Пауза.)

Роман. Я – Рома, племянник ваш.

Шоропов. А почему я с тобой живу эти две недели, а? Не скажешь, почему?

Роман. Потому что я так захотел. Потому что жалею вас.

Шоропов. А жена, значит, меня не жалеет? А ведь жена‑то ушла из‑за моего идиотизма. Из‑за моего! А ты только вот под руку попался. Если бы тебя не было, ничего бы не было!

Роман. Ну, давайте, сваливайте все на меня! Я молодой, мне все нипочем!

Шоропов. Да, действительно, что это я! Сам виноват. (Пауза.) Как бы их так позвать обратно?

Роман. Что это вам, игрушки? Захотел – выкинул, захотел – вернул. Тут надо силы тратить. А вдруг у них другая жизнь уже? Другие люди рядом?

Шоропов. Какие люди? Какая еще жизнь другая?

Роман. Вы же не задумывались об этом. Вот вы со мной время проводите – а они еще с кем‑нибудь. Вы ходить будете?

Шоропов. Ты хочешь сказать, что дочь и жена мне изменяют?!

Роман. По поводу дочери я не очень понимаю, как это возможно. А вот тетя Надя вполне еще может…

Шоропов. Ну, ты и фрукт!

Роман. Стоп, стоп! Я шучу. У вас же с юмором‑то хорошо вроде!

Шоропов. Уже плохо!

Роман. Да чего вы терзаетесь? Хотите вину свою признавать, так признайте. Надо только и всего‑то – на дачу съездить.

Шоропов. О, Господи! Какое это будет унижение!

Роман. Так а я‑то про что? Я тоже про это. Но если вы страдаете, то это необходимо.

(Пауза.)

Шоропов (делает ход) . На тебя можно квартиру оставить?

Роман. А вы когда поедете?

Шоропов. Ходи.

Роман. Интересная ситуация. Вы когда приедете? ( Делает ход.)

Шоропов. Я думаю. (Делает ход.)

Роман. Можете погулять там, на лыжах покататься. Завтра суббота.

Шоропов. Я сегодня поеду.

Роман. Ну, и хорошо. По‑моему, мат!

Шоропов. Да где же? А если так?

Роман. Мимо.

Шоропов. Погоди, тут есть выход.

Роман. Нет тут выхода!

(Пауза.)

Шоропов (вдруг делает ход) . Пожалуйста, вот таким образом. Ну, что?

Роман. Я прозевал ферзя?!

Шоропов (хохочет) . Ага, ты прозевал ферзя!

Роман (смахивает фигуры с доски ). Ерунда какая! Что‑то тут не чисто, я должен был заметить.

Шоропов. Ты проиграл, Рома. Ладно, не психуй! Пока меня не будет, можешь телевизор смотреть. А приеду, о работе поговорим.

Роман. Вы же мне не поддались тогда, раньше?

Шоропов. Ну, конечно, нет. Я просто невнимательно играл, наверно.

Роман. Но я‑то вам специально проигрывал. Я так старался вас обрадовать.

Шоропов. Да что же ты теперь‑то хочешь? Не понимаю. Все образовалось как нельзя лучше. На днях мы все будем вместе.

Роман. Понимаете, дядя Эдик! (Пауза. ) Не надо больше никого, дядя Эдик! ( Пытается обнять Шоропова.) Не надо никого! Вы такой добрый сейчас. А приедут они, вы опять будете надутым и недовольным. Еще того гляди, будете и меня ненавидеть, как всех!

Шоропов. Да ну что ты, Рома. Я уже люблю всех, не видишь разве? Вот что ты себе в голову вбил? Как же я могу семью свою не привезти обратно?

Роман. Но, дядя, вы не слышите меня. Они вас сделают старым и злым. Вы только со мной молодой такой, живой. Дядя, пусть они на даче будут, а вы в гости к ним приезжайте иногда!

Шоропов. Так, дружок, похоже, я был прав, считая тебя не вполне здоровым.

Роман. Не то вы говорите. Совсем не то. Может, я и нездоров, у меня прыщи вот, и живот болит часто, но я лучше понимаю, что с вами будет. Вы хронический антисемьянин. Не надо ни жен, ни детей! Они пусть там, на расстоянии. Иначе, я не смогу жить. Я покончу с собой. Вот смотрите. (Начинает запихивать себе в рот шахматные фигуры.)

Шоропов (хохоча) . Погоди, дурила! Я что‑то совсем ничего не понимаю!

(Рома мычит.)

Что ты там мычишь? Выплюни, а то я не понимаю! Ну, ладно, я не подхожу к тебе, успокойся. Хватит меня смешить! Только не глотай. В чем‑то ты чертовски прав. Я подумаю, а пока съезжу все‑таки туда. Не знаю, привезу их или нет. ( Пауза. ) Но, если честно, мне боязно тебя одного‑то оставлять. Натворишь ты дел, коли сумасшедший!

Роман ( выплевывая фигуры ). Я не сумасшедший! Я переживаю! Мне обидно за вас.

Шоропов. Удивительно ты дурачишься! Обещаешь тишину и покой в доме? И никаких самоубийств!

Роман. Я ничего такого не сделаю плохого. Я переживу. Вы отдыхайте долго.

Шоропов. Если что, можешь в шкафу спрятаться.

Роман. Дядя, перестаньте насмехаться!

Шоропов. Ладно, прости. (Пауза. ) Смотри, квартиру не продай без нас.

Роман. Ну, вы даете! Как вы догадались? Я же так пытался это скрыть!

Шоропов (хохочет, уходя в свою комнату) . Вот юморист тоже!

Роман. Я так боюсь встретить вас другим, дядя! Вы так сильно изменились! Я вас просто не узнаю.

(Роман начинает собирать шахматные фигуры. Уходит свет. Конец сцены.)

Сцена пятая

(Кабинет Шоропова. Роман один. Смотрит телевизор, пьет чай с пирожными, наслаждается одиночеством. Телефонный звонок. Роман берет трубку.)

Роман. Алло!.. А это я… Привет, ма! Как дела? Так дела.… Всех из квартиры выжил. Наслаждаюсь одиночеством. Все сделал, как договорились. Как просили, так и сделал. У меня по‑другому и не получается… они где? Говорю же, выжил.… На дачу… Они тут ссорились, теперь мирятся, наверно. А я телевизор смотрю. Так что все получилось удачно.… Не звонил, потому что рано было звонить! А теперь в самый раз… Ты долго‑то не говори – вообще‑то деньги идут! Да все у них нормально будет, я особенно не перебарщивал. Так только, дочку припугнул, а с дядей нянчился прямо. Еле уговорил.… Сижу, отдыхаю. Так что не нервничайте. Все в порядке. Ехать‑то когда? Ну, это я не знаю. Скоро. Я сообщу отдельно. Папе привет! Пока… (Вешает трубку. Гаснет свет. Конец сцены.) Сцена шестая (В кабинете Шоропова пусто. Распахивается дверь, в кабинет входит веселый Шоропов.)

Шоропов (говорит, обернувшись к двери) . Я потом помоюсь. Сначала вы грейтесь. Инна и Петька. (В кабинет заглядывает Шоропова.) Шоропова. Рома‑то уехал – смотри, записка. Тебе большой привет.

Шоропов. То есть как это уехал? Он же до лета собирался…

Шоропова. Ну, видишь, по дому соскучился. И уехал. Я его понимаю.

Шоропов. Надя, я его не обижал. Мы с ним мирно. Я его не трогал.

Шоропова. Да Бог с ним. Меньше народу – больше кислороду.

Шоропов. Ну, это ты зря. Все‑таки жаль, парень‑то добрый, хоть и напугал тут нас своими выкрутасами. Особенно Инку.

Шоропова. Тебе бы надо с Игорем связаться.

Шоропов. Нет, не могу я это. Давай ты сама.

Шоропова. Это должен сделать ты. Ты с ним обошелся не по‑человечески. Ты должен.

Шоропов. Мне тяжело переступать. Он мне не родной.

Шоропова. Еще как родной!

(Пауза.) Шоропов. Зачем ты меня заставляешь? (Пауза.) Хорошо, давай адрес. Только ты сама диктуй, что я должен сказать.

Шоропова. Да что ж ты такой беспомощный!

Шоропов (включает телевизор). Вот черт, телевизор сломал племянничек твой! Не работает. Когда уезжал, работал ведь. Посмотри, в розетку включено?

Шоропова. Включено.

Шоропов. И что я буду делать теперь? Мастера звать? Когда он придет? Мне же фон необходим.

Шоропова. Эдик, ты опять чем‑то недоволен.

Шоропов. Да нет, я всем доволен, но вот телевизор… Я расстроился.

Шоропова. Из‑за ерунды. Повтори.

Шоропов. Из‑за ерунды. Я расстроился из‑за ерунды.

Шоропова. Что важнее в жизни?

Шоропов. Вы. Люди важней.

Шоропова. А телевизор – это что?

Шоропов. Телевизор не человек, ему все равно, смотрят его или нет, слышат его или нет. Но мастера ведь надо вызвать?

Шоропова. Надо.

(Пауза.) Шоропов. Ну, я нагулялся лет на сто вперед.

Шоропова. Видишь, как ты хорошо поступил. Инна вся сияет. Она так рада, что ты с Петькой играешь.

Шоропов. Да. Но до этого надо было дойти. И если бы не этот твой племянник, я бы вряд ли с места сдвинулся. Он так умело все изменил, что даже странно. Как будто специально так сделал.

Шоропова. Не знаю, специально или нет, но талант в нем заложен, это точно. Будоражит кровь.

Шоропов. Я к нему привык. Кто еще так подурачится? Хотел вот на работу его устроить, а он уехал.

Шоропова. Я сестре напишу, поблагодарю. (Пауза.) Ну, в смысле просто похвалю сына. Она обрадуется.

Шоропов. Вот только я попрошу тебя, ты не обижайся, пусть они все‑то сюда не едут. Все‑таки у них одна семья, у нас другая.

Шоропова. Я обещаю об этом попросить. Думаю, родная сестра меня поймет.

Шоропов. И все же непонятно, почему он взял и уехал.

(Пауза.) Шоропова. Ну, уехал и уехал. Пойдем чай пить.

Шоропов. Я здесь.

Шоропова. Мне кажется нам всем вместе надо, в большой комнате, за большим столом. Как на даче.

Шоропов. Я сейчас не могу понять, что же меня раздражало в вас. Я же буквально кипел, ненавидел вас. А теперь за вами бегаю. Вот загадка! Старею. Старею…

Шоропова. Ой, стареет он! Тоже мне придумал. Ну, все, пошли, пошли.

(Шоропова уходит. Шоропов снимает свитер, переодевается в тренировочный костюм и тоже уходит из кабинета. Пауза. Из шкафа вылезает Роман, он быстро‑быстро вставляет на заднюю панель телевизора предохранитель, включает телевизор на полную громкость и прячется обратно в шкаф. Пауза. В кабинет влетает Шоропов, за ним Шоропова.) Шоропов. Вот этого я не понял. Домовой, что ли, завелся?

(Крутится около телевизора, уменьшает звук.) Шоропова. Ну, перестань, пожалуйста, меня разыгрывать. У Романа научился?

Шоропов. Да я ничего не делал. При тебе же проверял.

Шоропова (уходя из кабинета ). Знаешь что? Пошутил, и сам поверил. Я на кухне.

(Шоропов один в кабинете. Выключает телевизор. В раздумье подходит к шкафу.) Шоропов. Помнится, тут кто‑то прятаться любил! (Открывает шкаф. ) Выходи!

(Роман вылезает из шкафа.) Ну, здравствуй, шутник!

Роман. Здрасьте, дядя Эдик! Вот, прячусь, знаете ли.

Шоропов. Ну, так прячься, чего вылез? Залезай, залезай обратно.

(Роман залезает.) И живи здесь. Понял? Это теперь твой дом.

Роман. Вообще‑то мне возвращаться пора. Домой‑то. Дела‑то я свои сделал.

Шоропов. А как же работа, институт? Вы же сюда переезжать собирались.

Роман. Ой, дядя Эдик, какой вы наивный!

(В кабинет заходит Шоропова.) Шоропова (Роману ). Так, ты почему еще здесь?!

Роман (вылезая из шкафа) . Да как‑то не мог я уехать, не попрощавшись.

Шоропова. Мать в курсе?

Роман. В курсе. Я ее предупредил, что задержусь.

Шоропов. Я что‑то не понимаю…

Шоропова. Ну, и все! Спасибо тебе, Рома. Сейчас чайку попьем – и в добрый путь.

Роман. Слушаюсь!

Шоропов. Я.… Объясните мне, в чем дело?! Надя, почему ты его выгоняешь? Почему так бесцеремонно? Он же родственник. Может, он не хочет, в конце концов, уезжать!

Шоропова. Он все хочет и сам знает, почему.

Шоропов. А я не знаю. Кто‑нибудь мне скажет, что здесь происходит?

Роман. Да это же шутка, дядя Эдик. Тетя Надя тоже научилась шутить. Она разыгрывает вас. Пойдемте, я там пирожных купил, целых две коробки.

(Шоропова выходит из кабинета.) Шоропов (после паузы) . Рома, а ведь ты приезжал специально.

Роман ( выходя из кабинета ). Даже не понимаю, о чем вы говорите.

Шоропов (идет вслед за ним ). Нет, погоди, я все понял, я все понял. Ты приезжал не просто так!

Уходят из кабинета. Пауза. Звучит громкая веселая музыка.) Конец 2003 г.

Приступы таланта (одноактная пьеса)   Действующие лица:

Конец

 

Любят круглые сутки (одноактная пьеса)

 

Действующие лица:

Игорь,

Лиза,

Эля,

Борис Борисович.

(Подъезд пятиэтажного дома, видно несколько окон первого и второго этажей, около подъезда – скамейка. Поздний вечер, почти ночь. Уличный фонарь освещает небольшое пространство от двери подъезда к поребрику. Слева от скамейки еле освещены густые кусты, справа дерево. Вдалеке слышны крики, иногда звуки проезжающих машин, где‑то играет музыка. На скамейке сидит Игорь, парень 25 лет. Он покуривает и оглядывается, будто кого‑то ждет. Со стороны кустов по дорожке идет девушка. Она сворачивает и проходит мимо пятиэтажки. Девушке лет 20, одета она нарядно и легкомысленно – видно, что возвращается с какого‑то праздника.)

Игорь. Лизка!

Лиза (оборачивается и смотрит с близоруким прищуром в сторону Игоря). Кто тут?

Игорь. Я, я! Иди сюда.

Лиза (подходит к скамейке ). Ну, чего сидишь?

Игорь (смущенно) . Ты пока домой не ходи.

Лиза. А чего это?

Игорь. Мать просила. Там этот пижон с автобазы приплелся, так она его угощает. Представляешь?

Лиза. Я спать хочу.

Игорь. Посидим еще немного. А то она рычать будет.

Лиза. Что ей неймется? Старуха уже! (Пауза.) А я у Жорика Эльку видела. Она так изменилась, я ее даже не узнала. (Пауза.) Слышь, Игорек, тебя это не интересует?

Игорь. Плевать!

Лиза. Твое дело. Она все еще…

Игорь (перебивает ее) . Говорю, плевать!

(Пауза. Лиза садится рядом с Игорем, он обнимает ее.)

Может, нам условие ей поставить? Мол, хватит, мы вообще‑то тоже люди. А то чуть ли не каждый день одно и тоже.

Лиза. Да, на работу завтра. Спать осталось часов пять. ( Пауза .) А Элька про тебя спрашивала. ( Пауза .) Слышь, что говорю?

Игорь. И чего?

Лиза. Ничего, я ей сказала, что ты переживаешь. Она обещала…

Игорь ( перебивает ее ). Ты перестань меня с ней опять сводить. Знать я ее не желаю. И так огреб полные штаны. То ей не так, это не этак. Нормальную найду. А не эту расфуфыренную!

Лиза. Игорь, а ведь ты ее любишь!

Игорь. Мала еще. Больше мне делать нечего!

Лиза. Любишь, любишь! И не отказывайся. ( Кричит .) Эля!

Игорь. Ты что?!

Лиза ( еще громче ). Эля!!!

(Слышен стук каблуков. Эля появляется из‑за темных густых кустов, оттуда же примерно, откуда выходила Лиза. Одета Эля еще легкомысленнее, чем Лиза.)

Игорь. Больные вы! Устраиваете мне здесь тоже!

Лиза. Вы это, поговорите, а я вокруг дома прогуляюсь.

Игорь. Я с ней один не останусь!

Эля. Игорь, я прошу.

(Лиза тихонько отходит в сторону. Наступает долгая пауза. Эля садится на скамейку. Оба не знают, с чего начать разговор.)

Игорь. Как дела?

Эля. Да так себе.

Игорь. Понятно.

Эля. А у тебя?

Игорь. Так же.

Эля. Учишься?

Игорь. Само собой.

Эля. Сессию сдал?

Игорь. А как же!

Эля. Отличник?

Игорь. Отличник.

(Пауза.)

Эля. А настроение как?

Игорь. Тоже ничего. ( Пауза .) Мне извиняться не за что!

Эля. Я так и думала. Считаешь себя вечно правым.

Игорь. Опять ты! ( Встает и расхаживает от двери до поребрика, держа руки в карманах.)

Эля. Две недели – это срок.

Игорь. Хоть восемь! Не важно. Разве ничего не прояснилось?

Эля. Прояснилось.

Игорь. Ну вот.

Эля. А что – вот? Две недели не звонишь.

Игорь. А сама?

Эля. А я вот пришла.

Игорь. Ага, по дороге со дня рождения, от Жорика!

(Пауза.)

Эля. Ну, не будь ты дураком!

Игорь. Вот и не буду. Чего тебе?

Эля. Какой‑то разговор тупой.

Игорь. Ну, что уж, какой есть.

Эля. Что ты препираешься, как юнец пятнадцатилетний?

Игорь. Какой есть. ( Пауза .) Ты чего‑то хотела?

Эля. Теперь уже ничего.

Игорь. Ну, и иди себе дальше. Пусть тебе кто‑нибудь другой посуду моет!

Эля ( иронично ). А чего это ты не дома? Мама выгнала?

Игорь. Гуляю.

Эля. Ну‑ну, гуляй. Ведь есть куда пойти. Нет, ты специально будешь на улице торчать.

Игорь. Ты что имеешь в виду? Квартирочку твоего папочки? Я такие подарки не принимаю!

Эля. Больше бегать за тобой не буду, живи с пьяницей‑мамашей и с ее хахалями.

Игорь. Это моя мать! Я твою не трогаю.

Эля. Но это же смешно! Жена должна родного мужа уговаривать домой идти!

Игорь ( после паузы ). Уже поздно. Метро закрыто.

Эля. На машине поедем.

Игорь. А, папа уже и машинку организовал.

Эля. А он к тебе, между прочим, хорошо относится.

Игорь. Конечно. Помню я, как он на мою мать смотрел!

Эля. Чего ты меня унижаешь? Да, мои родители меня обеспечивают. И что? Это плохо, что они о дочке заботятся, а не только о себе? Ты что, завидуешь?

Игорь. Боже упаси!

(Пауза.)

Эля. Опять мы скатились до этого. Почему нельзя о нас‑то поговорить? Без пап, мам…

Игорь. Потому что вылезают из всех щелей.

Эля. Ну, вот чего ты торчишь здесь? Мать твоя развлекается, а ты, бедняга…

Игорь ( перебивает ). Замолчи, а?

Эля. Хорошо. Но учти, я с тобой не ссорилась. ( Громко .) Что ж тебе эта посуда так далась?

Игорь. Громкость поменьше сделай. Далась и далась. Еще и мусор.

Эля. Это детский сад какой‑то! Можно же договориться.

Игорь. До свадьбы надо было договариваться. А то патоку развели, а на утро уже командный голос появился. Умно! Как собачонку! Тю‑тю‑тю! Кис‑кис‑кис! И – по морде тряпкой. А еще лучше сковородкой. Могла ведь.

Эля. Я просто замахнулась.

Игорь. Привыкла, что все твои приказания выполняются. Классно! Гоняешь своих в ресторане. Так же и меня хотела. А?

Эля. Игорь, я скучала без тебя.

(Пауза.)

Игорь. Что‑то Лизка долго бродит. Уже, пожалуй, пора.

Эля. Иди, иди. Будет проходить, домой отправлю.

(Игорь проходит до поребрика и почти исчезает в темноте, но останавливается, топчется на месте и неуверенно, медленно двигается обратно к скамейке.)

Игорь. Ты это, как у Жорика‑то оказалась? Не живешь здесь уже давно. Пригласил, что ли?

Эля. Меня Лизка позвала.

Игорь ( после паузы ). Думала, что я приду? А я не пришел.

Эля. Я не думала. Просто мне скучно одной.

Игорь. Насмешила! У тебя навалом подруг, друзей всяких там. На работе, наверно, кто‑нибудь желает‑мучится.

Эля. А почему ты не пришел?

Игорь ( задумался ). А вот так!

Эля. Тебя вспоминали. Конечно, мы здесь здорово дружили. И до сих пор добрыми друзьями все остались. Наверно, искорка какого‑то счастья сохранилась.

Игорь ( кривится ). Не сентиментальничай. Все здесь было. Как и везде.

Эля ( после паузы ). Ты хоть переживаешь?

Игорь ( задумывается ). Не получится ничего, Эля. Ты – барыня, я – простой студент. Жить на твои деньги не могу.

Эля. Какая ерунда! Чем ты меня попрекаешь? Тем, что я родному человеку помогаю! Ведь тебе учиться надо. ( Пауза .) Кто еще поможет? Мать?

Игорь ( кричит ). Ну не могу я! ( Пауза .) Тебе легко, ты привыкла. Раз, и все принесли. А я вон в институт не поступил, в армию пошел. Потом столько лет поступал. Потом опять поступал.

Эля. Но ведь поступил.

Игорь. Ты, небось, и экзамены не сдавала. ( Пауза .) Слушай, зачем я‑то тебе? Кто я для тебя? Ноль! ( Пауза, садится рядом с Элей .) Какие у меня возможности, сама посуди? Закончу институт, буду работу искать. Найду – хорошо. Не найду – тогда‑то что?

Эля ( улыбаясь ). Найдем мы тебе работу.

Игорь ( вскакивает ). Опять! А я за это посуду буду мыть!

Эля ( рассержено ). Оставь в покое посуду! Я вообще тогда спросонья была и ничего не соображала. Я просыпаюсь долго, знаешь же, и контроль не работает.

Игорь. Любят круглые сутки.

Эля. Да Господи! Чего ты хочешь? Чтобы я прощения попросила? Пожалуйста, прости!

Игорь. Не надо.

Эля. На колени встать перед тобой? Пожалуйста! ( Встает на колени .)

Игорь. Не надо! ( Пытается поднять ее, но Эля сопротивляется.) Встань ты, неудобно! Сейчас же! Встань! ( Отходит от нее .)

Эля. Я буду вот так стоять, пока ты не вернешься! ( Пауза .) Эй! Ку‑ку! Ты ничего не замечаешь?

Игорь. Хватит выделываться!

Эля ( после паузы ). Игорь, я очень тебя прошу, отнесись к этому как, ну я не знаю, как к настоящей правде. Я. ( Пауза .) Я тебе хочу сказать, я хочу тебя заставить, то есть, нет, не заставить, а попросить. Поверь мне, пожалуйста. Я никогда больше этого не сделаю. Никогда, даже чуть‑чуть голос на тебя не подниму. Никогда! Я буду мыть всю посуду, дом, шкафы, лестницу, подъезд, улицу. Все‑все‑все! Я буду сама выносить мусор. Я буду делать так, как захочешь ты!

(Пауза, смотрят друг на друга.)

Вернись, а?

Игорь. Это что, за две недели так женщины меняются? ( Пауза .) Где Лизка, черт возьми, не случилось ли чего?

Эля ( опускает голову в колени ). Не понимает! ( Смеется .) Не слышит! ( Смеется .) Игорь, ты меня понял?

Игорь. Понял, понял. Можешь вставать, я подумаю.

Эля. Сколько можно думать! Решай сейчас!

Игорь. Я так хочу, мне надо подумать.

Эля ( истерично ). Нет, сейчас, и ни минутой позже!

Игорь ( усмехаясь ). Ты вроде обещала что‑то другое.

Эля ( просительно ). Ой, прости, прости! Я пошутила. Я не хотела. Реши сейчас, пожалуйста!

Игорь. А куда торопиться? Две недели ждала, еще немного тоже сможешь подождать.

Эля. Нет, я больше не смогу, серьезно. ( Пауза .) Давай домой пойдем, там все и решишь.

Игорь. Глупости! Там твоя территория. Здесь мне свободнее.

Эля. Все, больше не могу! ( Встает с колен .) Мало тебе моего унижения? Надо было, Игорек, вовремя остановиться и осознать, что ты сейчас теряешь. И ты потерял! С меня довольно!

Игорь. Папе привет!

Эля. Ничтожество! Слабак! Бездарность!

Игорь. В смысле?

Эля. Да по жизни, понятно! ( Пауза .) Ты думаешь, ты в институт просто так поступил? В университет, да на исторический? А?

(Пауза.)

Игорь. О чем ты? Что ты хочешь этим сказать?

(Пауза.)

Эля. Что хотела, то и сказала. Что тут непонятного? Мне уйти?

(Пауза.)

Игорь. Отчего же, посиди еще, куда торопиться? Ночь длинная. Разговор у нас впечатляющий. Да и мы сами…

Эля ( спохватившись ). Игорь, я тебя не интересую? ( Оглядывает себя .) Вот это все кому?

Игорь. Не знаю. Жорику там или еще кому.

Эля ( усмехается ). Ты меня такой видел?

Игорь. Чего не сделает одинокая женщина, чтобы на нее обратили внимание?

Эля. Я к тебе шла… Я к тебе сюда приехала. Можешь ты это понять?

Игорь ( пожимает плечами ). Так я и понимаю. И что с того? Это что, заслуга какая‑то? Ты что, награду за это хочешь?

Эля. Посмотри, что ты творишь!

Игорь. Ну, после того, что ты мне про университет сказала, я вообще могу и кирпичом тебя треснуть. И сам тоже могу треснуться. Зря сказала.

Эля. Почему зря? Как раз нет. Теперь ты будешь знать, что это не так плохо.

Игорь. Нет. Я оттуда уйду. И буду сам поступать. В другое место.

Эля. Да пожалуйста! Только скажи, в какое.

Игорь ( хохочет ). Я папе твоему скажу, чтоб без посредников. Кстати, надо у него будет еще кое‑чего попросить.

Эля. Конечно, только лучше это сделаю я.

Игорь ( игриво ). Нетушки, нетушки! Только сам. В самом деле, чего это я мучаюсь! Пойду и все проблемы решу. Правильно?

Эля. Не ерничай! Я все понимаю. Издеваешься.

Игорь. Да нет. Просто благодарен очень.

(Пауза.)

Эля. Ты едешь?

Игорь. Я все сказал.

Эля. Хорошо. (Собирается уходить, но вместо этого подходит ближе к Игорю. Справа от скамейки вдоль дома идет нетрезвый мужчина лет сорока, его чуть покачивает, он замечает Игоря и Элю, приветливо присвистывает и направляется к ним.)

Я надеюсь, ты все решишь, как надо?

Игорь. Надейся.

(Эля пытается его обнять, но Игорь отстраняется, Эля отходит и машет рукой. К Игорю в этот момент приближается тот мужчина. Эля исчезает в темноте кустов.)

Борис Борисович (говорит очень медленно). Игорь! Хочу выразить свою благо… ( Слышен звук открываемой дверцы машины, потом хлопок .) …дарность за предоставленную… ( Слышно, как заводится мотор машины .)

Игорь (резко хватает Бориса Борисовича за воротник ). Внимательно слушай, Борис Борисович! Я тебя у матери видел в последний раз, понял?! Еще раз увижу – будет так, будто ты сам упал и ударился об урну! Понял?

Борис Борисович. Молокосос! Не мешай людям жить, как им хочется! Не внедряйся в чужие владения! Метафизику не нарушай! Экзистенциализма поменьше.

Игорь. Чего, чего? ( Смеется .) Ты откуда вылез?

Борис Борисович. С автобазы. Знаешь же.

Игорь. Это у вас там философию так глубоко изучают?

Борис Борисович. А, это. Осколки прошлого. Философский факультет! ( Кланяется .) Ты не обессудь! ( Поворачивается и отходит от Игоря .) Мать не ругать. Не надо тут бунтующих человеков разводить! (Медленно, покачиваясь, удаляется.)

Игорь ( ему вслед ). Да пойми ты, пьет же она!

Борис Борисович ( останавливается, стоит спиной к Игорю ). И я пью, и ты пей! И не мешай людям! Им же хочется. В этом смысл их жизни. Истина‑то где?

(Слышен звук отъезжающей машины. Игорь неожиданно набрасывается на Бориса Борисовича, толкает его, тот падает и остается лежать лицом вниз, Игорь приседает рядом на корточки и коленкой прижимает Бориса Борисовича к земле.)

Игорь. Значит, так! Я тебе сказал, ты меня понял! Тебе сюда путь заказан!

Борис Борисович ( пытаясь развернуться ). Так другой объявится. Уж лучше я. Это ж философия. Свято место пусто не бывает!

Игорь ( зло ). У тебя семья есть?

Борис Борисович. Ну, жена – философичка. Я весь в этом. Она науку изучает, я автобазу. ( Смеется ). Диалектика! Или я не прав?

 

Игорь ( отводит коленку в сторону ). Замордовал ты меня.

(С той же стороны, откуда шел Борис Борисович, бежит, размахивая руками, Лиза, она уже переоделась, и теперь одета в кофту и джинсы. Игорь приподнимается.)

Лиза ( кричит ). Игорь, Игорь! Оставь его, не трогай!

Борис Борисович ( лежа ). Не‑е, ты что, Лизонька, я споткнулся. Он мне чуть не помог. Встаю. ( Поднимается с трудом, они пытаются помочь ему .) Я сам, сам. (Встает.)

Лиза. Эля уехала?

(Игорь кивает.)

Тебе вот такое надо? ( Показывает рукой на Бориса Борисовича .) Столько понасмотришься этого в ларьке! Тьфу! Тоже таким хочешь быть?

Борис Борисович. Ребятки, пора мне. Матери – гуд лак! Игорь, я почти все понял! ( Слегка качаясь, отходит все дальше от них .)

Лиза. Я уже дома была. Ты‑то идешь?

(Игорь молчит.)

Чего замолк? Стыдно стало? Женщина за тобой бегает! Разве это по‑мужски?

Игорь ( взорвавшись ). Думаешь, после таких словечек я к ней вернусь? ( Пауза, потом говорит уже обычным тоном.) Деньги у тебя есть?

(Лиза достает из кармана кофты несколько купюр.)

Лиза. Сколько надо?

Игорь. На такси, от нас до нее. ( Берет все деньги и, убегая, кричит .) Я позвоню!

Лиза ( улыбаясь ). Позвони. ( Замечает в кустах кошку .) Кис‑кис‑кис! Иди сюда, моя хорошая. ( Лезет в кусты .)

Конец 2001 г.

 

Рассказы

 

 

 

Веселье

Веселье закончилось. Жесткий ноябрьский ветер выдувает из головы остатки добрых чувств и честных решений. Скользкая дорожка тянется в темноте вдоль… Боровикова качает в стороны, и кажется ему вся земля действительно круглой и… – Вот там дом, – громко, глядя вверх, где черное небо, словно сговорившись со звездами, совсем не светится, – Вот там…

...

 

 

Время для любви

Севрюгины ужинали. Правда, ел только муж, а жена наблюдала. Макароны и жареное мясо – в самый раз после семи. С утра они разбежались по работам, а накануне Евгений Владимирович всю ночь… Настало, наконец, время побыть вместе.

...

27.07.01

 

 

Высота взаимопонимания

Вокруг пятиэтажки – грязные лужи и слипшиеся листья. Шум и гам позднего утра разлетается по хмурому сентябрьскому воздуху. На срубленном стволе тополя, опохмеляясь, сидят под окнами два друга: Василий… – А хороший вообще мужик был, – говорит Серега и чешет свою сорокалетнюю коленку, – хорошо, когда хоронят в субботу,…

...

02.10.01

 

 

День рождения

Пустая комната и накрытый длинный стол. Тихое щебетание воробьев за окном. Остаток дневного солнца проникает сквозь темную занавеску.

...

18.03.01

 

 

Доброе дело

Рыжие волосы и усеянное веснушками вытянутое лицо появились в окне. Волосы дрожали, а губы что‑то шептали. Поначалу Юрику показалось в темноте… Юрик встал и на цыпочках подошел к окну, наклонился, пытаясь рассмотреть, кто… – Юра, – услышал он шепот, – открой!

...

27.07.01

 

 

Должники

Уже был вечер, когда Бритвин выпрыгнул на платформу. Разные звезды отбрасывали забытые огоньки на плохо освещенную землю. Идти было совсем недалеко.… Давненько он не был за городом и словно забыл, что здесь нет асфальта и… И хотелось Бритвину идти, дышать и мечтать. Но еще больше хотелось прийти к Тихвинским и выяснить с ними отношения. …

...

26.09.01

 

 

Дуга

 

Валентина Ивановна сконфужено улыбнулась и даже рукой прическу поправила. Василевский моргнул глазами и слегка сдвинул брови. Ему нравилось то, что женщина стесняется и ведет себя, как юная девушка.

– Вы уж будьте уверены! – весело подбодрил он ее. – Я что обещал, то и сделаю! Тем более для вас!

Он развернулся, надел фуражку и проскрипел сапогами через КПП в часть.

Валентина Ивановна осталась на солнцепеке дожидаться. Не теряя времени даром, она подставила белое еще лицо под лучи. Загореть хотелось сразу и прямо сейчас, пока редкое в это лето солнце отогревало военный городок.

– Валя, – окликнул ее проходящий мимо офицер, – у Коленкина сегодня дочка родилась!

Валентина Ивановна помахала рукой офицеру. Кто это был, она не разглядела, от солнечных лучей в глазах ее бродили сине‑желто‑красные разводы, и все вокруг исчезало, когда она открывала глаза.

«Коленкин молодец, – подумала она, – не то, что мой!»

На ступеньках КПП появился седой капитан, он вяло спустился вниз и медленно подошел к Валентине Ивановне.

– Ну, что надо‑то? – спросил он недовольно. – От службы отрываешь.

Валентина Ивановна открыла глаза и пыталась поймать очертания мужа. Сосредоточившись, она ухватилась взглядом за его лицо и пригляделась.

– У Коленкина сегодня дочка родилась! – неожиданно для себе вырвалось у нее.

– Ну? – угрюмо спросил муж. – Дальше‑то что? Чего звала? За этим, что ли?

– Толик, – все еще раздумывая, говорить или не говорить, начала она, – я на развод подаю!

– Даже так! – вдруг гаркнул муж, и лицо его сделалось еще шире.

Он замолчал. Молчала и Валентина Ивановна; она за последние дни часто представляла себе эту сцену в разных вариантах, примеривала реакцию мужа, боясь ответа, но молчания не ожидала, поэтому задумалась, что дальше‑то делать.

«Не понял он, что ли? – проскочила наивная мысль. – Еще раз сказать? Или ему все равно?»

Она достала из сумки ключи и стала вертеть голубым шариком‑брелком, в шарике подпрыгивали маленькие камушки и издавали бренчащий звук, раздражающий и монотонный.

– Перестань, – сказал муж тихо, но твердо, – хватит в голову долбать!

Он опять замолчал, и было видно, что собираться с мыслями на таком солнцепеке ему трудно, поэтому мокрый лоб у него хмурился, и морщинки выстраивались в четкие линейки. Валентине Ивановне показалось даже, что красивее было бы подрисовать поперечины к морщинкам, чтоб получилась ровная решетка.

Муж закрыл глаза, почесал кончик носа большим пальцем, отчего‑то скривился и с тяжелым вздохом спросил:

– Причину можно узнать?

Валентина Ивановна качнула головой вперед и провела рукой по зеленой рубашке мужа.

– Ой, Толик, – пробормотала она, – ну, какая тебе причина! Нет причины! И все.

– Так, а чего ж тогда, – задумчиво сказал муж, – чего ж еще‑то? Почему вот так‑то?

Валентина Ивановна не ответила, она только уголком рта двинула, да ногу на каблук поставила. Муж, как положено, ждал ответа.

Он уже весь вспотел, и разговор превращался для него в ненужную сейчас, на жаре, парилку, где и дышать нечем, так еще надо заставлять себя думать и рассуждать. Происходило что‑то такое, чего голова Толика не могла переварить.

– Ты, в общем, успокойся, – сказала Валентина Ивановна, опустив голову и разглядывая неаккуратно поглаженные брюки мужа, – ты, в общем, себя‑то не вини. Мало ли что в жизни бывает.

– А кто он? – осенило Толика.

– Да никто! – прыснула Валентина Ивановна, и мелкий смешок ее застыл на полдороге. – Ну, никто, никто!

Она еще раз погладила мужа по рубашке.

– Ну, делай, как знаешь, – проговорил Толик, – мне идти надо.

Он посмотрел, наконец, в серые, широко расставленные глаза жены. Там что‑то скверное показалось ему, что‑то предательски неуютное.

– Я пойду, – сказал муж, – там, если что надо, я все сделаю, я со всем согласен. Препятствий не будет.

Он повернулся, чтобы уйти.

– Толя, – позвала его жена, – вот так просто?

Муж молчал, сознание неизбежности покрыло его сонной липкой паутиной, а мысли захлестнул поток какого‑то отвращения к дальнейшему. Поток взбирался все выше и начинал теребить сердце. Толик даже поднял руку к груди слева, но резко опустил и ответил:

– Ты живешь, и никто тебя не заставит по‑другому. Сделала, как решила. Я здесь причем?!

Его голос леденел и позвякивал, будто бы заслоняя капитана от предстоящих испытаний.

– Не знаю я, – сказал он, – что тебе от меня надо?

– Ты не знаешь! – зло усмехнулась Валентина Ивановна. – Сейчас буду я тебе всю свою переломанную жизнь вываливать!

На КПП показался Василевский, он как‑то странно взглянул на Валентину Ивановну и ее мужа, потом быстро спустился по лестнице и понесся в сторону магазина.

– Куда это он? – спросила Валентина Ивановна.

Муж вытер ладонью лоб, еще раз посмотрел в глаза жене и нежно сказал:

– Ты же пошутила, да?

Валентина Ивановна смотрела на магазин. Она увидела, как Василевский выволакивает из подсобки свою жену в белом халате, а по дорожке, в глубь военной части, бежит высокий худой солдат. Василевский развернул жену и стал резко размахивать левой рукой. Жена его, было видно, сжалась вся и, закрыв лицо руками, отступала от мужа. Потом она вдруг бросилась к Василевскому и попыталась его обнять, но тот оттолкнул ее и поплелся к КПП.

– Опять ее застукал! – расстроено сказал Толик.

Он хотел подойти к Василевскому, но Валентина Ивановна удержала его, взяв за локоть.

– Не трогай его! – попросила она. – Только разозлишь еще больше!

Толик послушался и остался стоять, повернувшись спиной к жене.

Василевский, сверкая глазами, прошел мимо них и зло буркнул, обернувшись:

– Из твоей роты, из третьего взвода! Солопов, убью!

Он пошел вдоль забора и никак не мог расстегнуть рубашку, потом расстегнул‑таки и запустил ее на столб, рубашка ударилась о верхушку и упала на землю.

– Ты помнишь, что у меня юбилей через неделю? – вдруг каким‑то нарочито веселым тоном спросил Толик. – Сороковник! А?

Валентина Ивановна хотела прижаться к мужу – ну, или что‑то хорошее ему сказать, но вместо этого стояла и просто кивала.

– Ладно, пойду я, а то действительно дел много, – спокойно проговорил Толик, – а остальное…

Он повернулся к Валентине Ивановне, обнял ее за шею, прижал к себе и поцеловал в волосы.

– Живут люди по‑разному, и мы тоже, – сказал он и пошел к ступенькам КПП.

– Толик, – опять позвала его жена, – держи!

Она бросила ему ключи от дома, он не поймал их, они упали, слегка задев пальцы, на землю. Толик наклонился, поднял их и спросил:

– Ты что?

– Да, – раздраженно сказала Валентина Ивановна, – я столько лет с тобой прожила и ведь так и не…

– Я знаю, – перебил ее капитан, – ну и что? Остальное‑то все нормально. Не изменяю, не пью, всегда дома. Что еще‑то? Ты тоже не изменяешь. Я уверен.

Валентина Ивановна покачала головой. Дуга солнечного луча брызнула ей в глаза каплями желтого цвета, а душа ее рвалась на лоскутки, плачущие надрывы выискивали трещины в сердце и, сопротивляясь спокойствию и сдержанности, чуть не выскакивали наружу.

Схватив себя за горло, Валентина Ивановна закашлялась.

– Я уеду, – давясь, сказала она, – уеду, как и хотела в молодости. Если бы не ты!

Толик пошатнулся, подошел к ступенькам КПП и присел на них.

– Да ведь жили же мы нормально, – грустно сказал он, вздохнул и продолжил. – Да живут и не так. А мы‑то не ссоримся.

– Ты так и не понял, – говорила жена, приближаясь к нему, – я‑то думала, что увезешь ты меня отсюда. Видеть все это не могу!

Она села рядом с мужем.

– Разведут быстро, без детей оно легче! Так что, вот! – голос ее почему‑то дрогнул. – Толя, ведь я уже не женщина, я средний пол.

Василевский медленно приближался к КПП, по дороге он подобрал свою рубашку, надел ее и так и шел нараспашку, на лице его разлеглась дряблая, жиденькая улыбка. Он подошел к Валентине Ивановне и сказал:

– Вы‑то хоть его любите! Настоящая жена вы!

Он посмотрел на небо и договорил:

– А интересно, мне зачтется моя мука там, на небесах?

Василевский поднялся по ступенькам и ушел в часть.

Валентина Ивановна сидела рядом с Толиком и глядела на его нервное плечо.

«Наверное, хоть теперь понял что‑то, – думала она. – А если и нет, так не будет меня рядом – поймет».

– А были бы дети, не уехала бы? – спросил Толик.

– Да не было бы их! Не было бы! Откуда им взяться? – она сказала это равнодушно и почему‑то провела рукой по брючной стрелке мужа.

Солнце спряталось за облако, стало легче дышать, теплый ветерок прокатился по дорожке и всколыхнул песок. Капитан нагнулся и протер носок ботинка рукой.

– Мне страшно, – произнес он, – страшно, что вот так все случается. И войны нет, а жизнь на волоске висит.

Он встал и ушел в часть.

Валентина Ивановна еще немножко посидела на ступеньках, посмотрела по сторонам, потом поднялась и медленно пошла в сторону магазина. Смешливые когда‑то глаза ее тоскливо мерцали, и жестокое безразличие сменялось кувыркающейся жалостью.

Она оглянулась: ступеньки КПП были пусты, а за забором слышалась солдатская ругань.

Валентина Ивановна зашла в магазин.

– Вера, – позвала она продавщицу, жену Василевского, – выйди на минуту.

Из‑за стеллажа с консервами вышла Вера, заплаканное лицо ее было снова поспешно накрашено.

– Ты бы собрала вещички, да ехала бы отсюда! – посоветовала Валентина Ивановна ей. – У тебя еще есть время. Хватит тебе мужика своего мучить. Есть тебе куда податься?

Вера помотала головой в разные стороны и ответила:

– Так люблю же его! Куда мне ехать‑то?! Только и остальные другие нравятся.

Она надула верхнюю губу обидчиво и продолжила:

– Мне же его жалко!

– Тебе жалко?! – закричала Валентина Ивановна. – Поэтому ты всю солдатню через себя?! А знаешь ли ты, что с ним может случиться? Оставь ты его, пусть живет. Потоскует, потом другую найдет! Нет, ты посмотри только, что ты вытворяешь!

Вера испуганно выпучила глаза и смотрела на перекошенное лицо Валентины Ивановны, боясь, что она вот‑вот взорвется.

– Валечка, милая, – быстро заголосила она, и опять слезы, смывая синюю тушь с ресниц, выкатились на гладкое лицо ее, – Валечка, тебе просто так говорить, но ты не понимаешь же…

Вера вытирала лицо маленьким кулачком и всхлипывала.

– Почему же не понимаю? – сказала, глядя на нее, Валентина Ивановна. – Еще как понимаю. Не понимала бы, жила бы по‑другому. Радостно!

Ей захотелось пожалеть Веру, но она вышла из магазина и, ни разу не оглянувшись, пошла к автобусной остановке. Там она достала из сумки паспорт, из паспорта – заявление в загс, перечитала его, аккуратно сложила и разорвала, а клочки пустила по ветру.

Потом резко развернулась и быстрым шагом направилась к КПП.

Там она попросила позвонить в роту старшего лейтенанта Василевского и позвать его.

Василевский вышел с таким видом, будто только что разгрузил целую платформу щебенки.

– Саша, – сказала она, – то, что я попросила тебя приглядеть за мужем, пока меня не будет – отменяется! Никуда я, пожалуй, не поеду. Мы решили, что незачем деньги тратить.

Она помолчала и все‑таки решила сказать самое главное:

– И вот еще, лично для тебя. Чтобы ты меньше мучился. Вера тебя любит, но чего‑то ей не хватает. Подумай. Да, еще вот что, я – не настоящая жена, я‑то как раз не…

Ее слова заглушил протяжный скрип железных ворот. Вот‑вот должна была подойти машина командира части…

 

 

...

10.07.01

 

 

Издержки профессии

Поздние сумерки. Транспорт почти не мелькает по длинному проспекту в центре города. Отгулявшие и отработавшие граждане покидают прохладу неуютного… Вдоль ограды сквера задумчиво бродит невысокая женщина в шелестящем плаще. От… Несколько бродячих собак расхаживают в сторонке, поглядывая на мужчину с надеждой и злостью. Кислый фонарный свет…

...

18.04.01

 

 

Крик

 

Где‑то в воздухе плавится влага. Опустошенные жарой комары и мухи спят на веранде. Даже кузнечик стрекочет медленнее, чем обычно. Ягоды приуныли. На небе все еще синее, жестоко синющее полотно. Тишина брезглива, и вялость растений нарушается только какой‑то попыткой молодого ветерка хоть что‑то сдунуть с места. Маячат силуэты дачников, виляющих по дорожке между заборами – из тенька в тенек.

Суровое жаркое лето мстительно сжигает мысли некоторых недовольных прошлогодней его прохладностью. Лето мстит за то, что бранили прежние частые дожди и низкую температуру.

– Валя! – страшной громкости крик нарушает вальяжность двух перегревшихся фигур, сидящих в плетеных креслах возле забора под дубом.

– Что‑то Колымов кричит! – говорит пожилой мужчина своему соседу под дубом – профессору истории Изумлинову.

– Василий Сергеевич, вы не уходите от спора! – упрекает мужчину Изумлинов. – Ваша сестра совершено не умеет рисовать. Контуры профуканы.

Василий Сергеевич, и без того нагретый солнцем, начинает краснеть от недовольства.

– Сергей Фомич, Сергей Фомич! Катенька не рисует, а, скажем, пишет свои картины совсем не для вашего дилетантского взгляда. Все‑таки я в этом что‑то понимаю. – Василий Сергеевич старается говорить сдержанно и внятно.

– Валя! – опять раздается дикий крик в пустынной дачной атмосфере. – Валя! Ау!

– Он с ума сошел, видимо! – говорит профессор истории. – Кто ему эта Валя?

– Это его сожительница, – уточняет Василий Сергеич, – они очень часто друг друга зовут именно таким образом. Так что вы скажете на ту мою мысль?

– Понимаете, дорогой, – отвечает Сергей Фомич, – у вас глаз замылился! Художник о художнике не может рассуждать здраво. Это мы, ничего не понимающие, оцениваем, нравится или не нравится…

– Валя! – истошный крик заставляет пожилых собеседников взмахнуть руками, как по команде, и откинуться на спинки кресел. Они прислушиваются и поэтому некоторое время молчат.

– Зачем вы сдаете комнату таким ненормальным людям, как этот Колымов? – после молчания спрашивает Сергей Фомич.

– Женщины, они сами не знают, что им надо! Вот ушла куда‑то, а он теперь кричит! – беспокоится Василий Сергеич. – Я сдаю ему комнату уже пять лет, он хорошо платит, и мы с ним в общении. Но вот теперь он привез эту Валю, и я его не узнаю.

На какое‑то время наступает тишина, и собеседники, вдыхая распаренный воздух, что‑то обдумывают.

– Вот, не кричит теперь! – удивленно замечает Сергей Фомич. – А представьте себе, что я приехал к вам на день, и буду выслушивать этот крик каждые пять минут.

– Валя! – крик Колымова разбивает вдребезги спокойствие Сергей Фомича, он начинает нервничать и приподнимается с места.

– Может быть, вы сходите и узнаете, чего он вопит? – просит художника профессор истории.

– Я вот одного не понимаю, Сергей Фомич, как вы можете судить о картинах, не нарисовав даже маленькой рожицы?! – постепенно нахмуриваясь, спрашивает Василий Сергеич.

– Я вам про одно, вы про другое! Там случилось что‑то! Вы проверьте! – голос профессора становится все больше преподавательским, хлестким.

– Вы мне что, приказывать будете?! – Василий Сергеич уже менее дружелюбно посматривает на собеседника. – Ведь не орет он больше! Что вам еще нужно?!

Он багровеет и, кажется, если бы не было так жарко, если бы не отчаянная потребность в тени, он просто бы взял и ушел куда‑нибудь.

Обиженный Сергей Фомич упрямо смотрит перед собой в траву и, чуть скашивая взгляд, наблюдает за художником. Он словно собирается с силами, чтобы возразить. Кипящее чувство с шипением вырывается из его рта выкриком:

– Вы что, меня позвали сюда слушать, как ваш Колымов Валю зовет?!

– Валя! – крик Колымова зловещ и яростен; он, как падающая с горы каменная глыба, срывается и бьет по обеим головам под дубом.

– Вы мне за это ответите! – кричит, выплывая, наконец, полностью из дачного состояния Сергей Фомич. – Вы пойдете сейчас и спросите у него, что ему от Вали надо!

И вскочив, как окунь на сковородке, профессор начинает ходить вокруг дуба и рассуждать:

– Ваша бессовестная сестра не то что рисовать не умеет! Она же скандал закатила мне за то, что я ее не уважаю! Как я могу уважать ее, если все по блату! Вы‑то хоть не помогаете ей?!

– А как же, милый мой! – поднимаясь и припрыгивая за профессором, объясняет Василий Сергеич. – Вы ей поможете, что ли? Вы только «неуды» ставите всем подряд! Принципиальный вы наш!

– Вот оно что! – Сергей Фомич грозно поднимает большой палец вверх и трясет им. – Здорово! Это вы про вашего бездарного племянника, сытого, объевшегося лося! Так я ему и в следующий раз влеплю! Даже если знать будет хоть что‑то!

– Вы очень вредный и склочный человечишка! – говорит Василий Сергеич и бессильно опускается в свое плетеное кресло.

Сергей Фомич останавливается на минуту и прищуренно смотрит на бороду собеседника, потом поднимает глаза и видит, что Василий Сергеич свой взгляд отводит.

– Вы что это глаза прячете? Вы вот сейчас зачем лицо отвернули? – полунепонимающе кряхтит профессор истории. – Вы меня что, позвали, чтобы я вашего этого бездельника, что ли…

– Сядьте вы, Сергей Фомич, – быстро перебил его художник, – сядьте, говорю! Не… это… не психуйте! Поймите вы! Упертый вы, ну, то есть… Она просила… Ай, да ну вас!

Василий Сергеич машет рукой, встает и собирается уходить.

– Пойду действительно посмотрю, чего он орет, – говорит он, конфузясь, и бочком пытается уйти.

Перед его взглядом невдалеке возникает Колымов – человек лет сорока, очень крепкого телосложения, с удивленным лицом и сверкающими глазами. Он покачивается и, как бы примеряя губами точные слова, задает вопрос:

– Старики‑братцы, вы чего спать мешаете! Разорались, черти! Вы это, – он подбирается ближе к профессору истории и, наклоняясь к нему почти что под прямым углом, говорит дальше, – вы это, на хозяина‑то не кричите больно! А то у нас ведь в таксопарке вас в пустынном месте высадят, и иди сам своими этими… тапками!

Сказав это, Колымов поднял голову, выпрямился и заорал:

– Валя! Проснись, наконец! У нас гости!

Он плавно подмигнул Василию Сергеичу, надул губы и, проходя, задел его креслице. Оно упало. Не подняв его, Колымов шатнулся в сторону и поплыл по солнечной лужайке обратно в дом. Там что‑то звякнуло, и снова все затихло.

Василий Сергеич и Сергей Фомич одновременно взяли свои плетенки и, не разговаривая, пересели в разные углы сада, метрах в двадцати друг от друга. Сергей Фомич сидел и что‑то бурчал себе под нос. Художник же поглядывал на профессора и злился на сестру.

Удручающий своей бессмысленностью громкий крик понесся из дачного домика:

– Колымов! – орал женский голос. – Колымов!

 

 

...

18.07.01

 

 

Мелкий фол

Поезда шумели почти каждые две минуты. Они ходили туда‑сюда, и совсем было не слышно то, что говорил он. А в наступавшем промежутке… – Я матери обещал, – скользя глазами по пробегающим мимо женским ножкам и… Павлик почесал затылок. Отцовский голос был неприятен, далек и по‑детски тонок. К тому же толстая широкая…

...

20.09.01

 

 

Нежные чувства

Мелькают утренние плохо протертые лица, везде уже горячий асфальт, так и не остывший за жаркую ночь. Несколько рабочих в оранжевых фуфайках с криками и руганью разламывают… Лена Федорова проходит мимо и открывает свой «жигуленок». Лене хочется спать. Ее рано разбудили, вырвали с силой из…

...

29.08.01

 

 

Неудовлетворительно

Поздний февральский вечер. Замороженное окно блестит желтоватым светом кухонной лампочки. Павел Федорович Гомонов – профессор культурологии – сидит… На душе у него тяжко: обиженный им любимый студент – Степа Коловаров –… Павел Федорович весь вечер ждал Степиного телефонного звонка, но уже время позднее, и надежды на примирение нет.

...

06.02.00

 

 

Общий язык

Там в траве что‑то шуршало. Подползавший трепет сворачивался в трубочку и тыкался в сердце. Лицо замерло, и сквозь чуть треснутое маленькое… Но вот раздался стук в дверь. Яна Петровна резко взглянула в сторону крыльца –… Утро начиналось тусклое, и Ясельникова нехотя пошла открывать дверь. Сейчас она уже не думала о боли в сердце, а…

...

11.10.01

 

 

Однолюбы

Аня Козлицына вышла из универмага на улицу, зажмурилась и посмотрела по сторонам. Под ярким солнцем безмятежно прогуливались сонные люди. Мороженое… Козлицына зевнула. Муж сидел в машине и листал журнал. У него был такой вид, что Аня даже и не узнала его. Сжатый рот, выпяченный…

...

24.04.01

 

 

По кругу

Каблуки стучали неровно. Создавалось впечатление, что кто‑то ходит по кругу, все время… Борис выглянул в окно, спрятавшись за занавеску.

...

21.08.01

 

 

Порог доброты

Она прошла по коридору, зло сверкнув не выспавшимися глазами. Стук черных сапожек ее был нарочит и упрям. Коля наблюдал, как она распахнула дверь… – Коленкин! – из кабинета директрисы высунулась секретарша Лиза. – Иди сюда. … Коля подошел к дверям. Кислая улыбка Лизы и плохо причесанные волосы ее почему‑то навевали совсем не счастливое…

...

17.09.01

 

 

Последний разворот

Бородкина не спала. Словно в укор своему Васечке, который сидел на кухне и трепался уже три часа с Галей, ее подругой. Гудение монотонного его… – Мне на работу с утра, – бесилась Бородкина. – На работу, на целый день. А он… Бешенство ее постепенно растворялось в наползающем сне, и, проклиная мужа и приехавшую по делам подругу, Бородкина…

...

08.08.01

 

 

Протест

Голубые глаза его смотрели просительно и безнадежно, он повторил: – Ну, хоть что‑нибудь! Дайте! Мужчина, к которому он обращался, стыдливо прятался в воротник и что‑то бубнил.

...

22–23.04.01

 

 

Пыль и песок

Вокруг автобусной остановки – тишина. Только поздние прохожие, спеша, заглядывают в расписание и, убедившись, что автобусов не будет, идут домой… Фонарь, стоящий рядом, мутно подсвечивает каких‑то мотыльков, мошкару, с… Денис и Света целуются в темноте железного павильона остановки. Долгая прогулка завершается, а им никак не расстаться.…

...

10.08.01

 

 

Сопровождающий

За углом торговали свежей рыбешкой. Виртухов долго сворачивал носовой платок, пытаясь найти на нем чистое место.… Крикливая продавщица рыбы поругивалась и обсчитывала покупателей. Виртухов устал слушать ее плаксивую ругань и, выйдя…

...

03.07.01

 

 

Такая, не такая

Только что закончилась гроза. Кто‑то разбивает бутылку об асфальт. Дорожка тянется, выкручиваясь вдоль заросших газонов и срубленных тополей. Всюду ветки.

...

10.08.01

 

 

В театр

Субботний вечер. Теплая апрельская погода предполагает долгую хорошую прогулку на воздухе, но Анатолий и Тамара собираются в театр. Наконец‑то… До спектакля еще два часа, и супруги снуют по квартире в поисках нужных им… Спокойный мирный вечер без ссор и ругани начинается.

...

06.04.01

 

 

Узелок

 

Кофе варится медленно. Глаза уже устали следить за кривой улыбкой буфетчицы. Она вроде и не кокетничает, но выставляет вперед лицо, словно подавая себя на подносе. Как будто нарочно медлит. Сосновскому смешно, все женщины превратились для него в один моток старых шерстяных ниток, из которых он устал что‑либо вязать из‑за своего нетерпения.

– А чего вы здесь не видели? – ехидничает Сосновский. – Я что, так необычно выгляжу?

Буфетчица хмурит левый глаз, и щека ее покрывается морщинами.

– Ну так занимайтесь своим делом! – Сосновский теперь резок.

Кофе подается со стуком о стеклянный прилавок, сахару насыпается меньше, чем положено. Нос буфетчицы подергивается, она что‑то еле слышно бормочет.

– Своему мужику будешь так подавать, – грубит Сосновский, – а я так пить не буду!

Странное противоречие нарастает в нем, а от презрительного взгляда буфетчицы вообще раздувается донельзя.

– Хам вы, Иннокентий! – только и вскрикивает она. – В мою смену больше не приходите! Пусть Валька вас обслуживает!

– Ничего, – отвечает Сосновский, – вы нашему институту принадлежите. Так что попрошу…

Он все‑таки берет чашку с кофе и садится за пустой стол в сторонке. Теперь он чувствует себя неудобно: на самом деле эта девочка ни в чем не виновата, разве что косметика у нее излишне вульгарна, а вот ногти никак не гармонируют с бордовыми губами – последние вообще широкие и обкусанные.

Глупая тишина буфета и одиночество за столом все больше поворачивают состояние Сосновского ближе к панике. По душе лупит ливень невысказанных слов и бессмысленных чувств. А ожидание натужного разговора вводит его в испуг и тормошит нервы.

Галя приходит с Алексеем. Они сначала заказывают по стакану сока, а потом присаживаются к Сосновскому.

– Ну, – веселится Алексей, – чего звал?

Сосновский видит на лице своего голубоглазого друга полное доверие, а Галя лыбится рядом с ним и сияет, словно только что вымытая шампунем машина. Сосновский готовится говорить так, как будто перед ним экзаменаторы, а предмет он знает не шибко, почему старается ответить хотя бы приблизительно по теме.

– Друзья, – словно сбросив скорость, не торопясь, подъезжает он к нужной мысли. – Друзья, – повторенное слово висит над столиком и никаким боком не поворачивается, – хочу вас огорчить. Не нравится мне эта история.

Опушенные его глаза наблюдают движение пенки по кофейной глади.

– Ты же обещал! – восклицает Галя. – Мы же договорились!

– Я передумал! – утверждение Сосновского до зависти неумолимо.

– Ну, знаешь ли! – Алексей встает и выходит из кафе, у выхода договаривает. – Спасибо, блин, друг!

Галя и Сосновский долго смотрят в стол и поднимают глаза, не глядя друг на друга.

– А что я могу поделать? – говорит потом Сосновский. – Откуда же я знал, что это так больно?

Буфетчица роняет чашку за прилавком и тут же, причитая и извиняясь, начинает собирать осколки. Злая оса крутится возле тарелки с пирожными, и ее жужжание размазывает гудящую тишину буфета.

Галя почесывает подбородок и наблюдает за буфетчицей. Сосновский копается в карманах, потом бросает на стол ключи.

– Вот, – говорит он, – забирай! Мне теперь ни к чему.

– До чего же ты отвратительный тип, – цедит сквозь зубы Галя. – Только ты так можешь.

– Только вот без оскорблений, – начинает заводиться Сосновский. – Я не обязан, знаешь, никого слушать! Это вы придумали, вы и делайте или другого идиота ищите. НИИ наш большой. Вон сколько мужиков. А я не намерен.

Галя скептически сжимает уголок рта и надменно усмехается.

– Я всегда знала, что ты трус! – утверждает она. – Всего на свете боишься!

Наступает та самая минута, когда многое хочется, но никто ни на что не решается.

– Если честно, – с трудом вытаскивая из себя слова, говорит Сосновский, – я с ней разговаривал. И потому‑то я против того, о чем вы меня просите. Мне кажется, женщина она хорошая, и я ее обижать не хочу. Вы как‑нибудь сами.

– Она встала у нас поперек дороги! – вскрикивает Галя. – Встала, как стена! Это ты хотя бы понял?

– У нее свои аргументы, Галя, – успокаивает ее Сосновский, – и я ее понимаю.

– А нас? – резким тоном задает Галя весьма скользкий вопрос.

Сосновский останавливает свой взгляд на колючей улыбке буфетчицы. Теперь она ему кажется еще больше неприятной.

– Да все вы хороши! – говорит он. – И она тоже. Но ее правда честнее.

– Мы тебе, Кеша, доверились, – взяв ключи со стола, огорченно говорит Галя, а ты не смог сделать того, что всегда бесплатно делал. Тебе что, слабо ее соблазнить? Мы тебе даже Лешину машину на время дали. Да, я понимаю, старая, но еще ничего.

– Галя, – угрюмо спрашивает Сосновский, – а ты бы смогла сейчас со мной переспать?

– Ну, знаешь ли! – Галино лицо краснеет, но она не уходит, надежда плещется еще в ее глазах. – Я мужика из‑за тебя потеряю.

– Да, елки‑палки, не нужен ей никто, кроме Лехи! – голос Сосновского вздрагивает. – Тебе бы так любить!

Тусклые пятна появляются в блестящих зрачках Гали и, томясь, расширяются.

– И вообще, что я вам, игрушка что ли? Я тоже человек! – Сосновский вновь смотрит на буфетчицу; взгляд ее серьезен и почему‑то кажется благожелательным. – Не хочу я человеку сердце переламывать. Странно тебе это слышать? Так вот, это произошло! Жалко мне ее, и все!

Галя недоверчиво косится на выпученные глаза Сосновского и опирается рукой о стол.

– От тебя требовалось всего‑навсего ее соблазнить, – говорит она наставительно. – Сделать это так, как ты один умеешь, чтобы она Алексея забыла.

– Как это легко, оказывается, – ехидничает в ответ Сосновский. – Забыть! Ты‑то пробовала, а? А меня вот черт дернул! Я словно очнулся, когда эту женщину увидел. И теперь я не понимаю, чего Лехе‑то не хватает?

– Не будь сволочью! – Галя сердита. – Каждый завоевывает то, что по силам. И я все равно выиграю!

– Интересно будет посмотреть, – Сосновский смеется. – Она надеется и верит ему!

– И не отпускает! – кричит Галя.

– А он не мальчик, он и сам что‑то должен решить! – Сосновскому совсем перестает нравиться этот разговор. – Взял бы и не ночевал у нее. К тебе ушел бы. Нет, он, как послушный ребенок, ровно в девять дома. Ты об этом подумала? Что это такое?

Тяжелый вздох Гали заглушает сопение Сосновского.

– Я и сама этого не понимаю. Я думала, что дело в ней! – говорит она. – Теперь вовсе концы с концами не сходятся.

В буфет возвращается Леша, садится снова за стол, берет стакан нетронутого сока и выпивает залпом.

– Ты его все равно не уговоришь, – говорит он Гале. – Этот же, как баран упрется, с места не сдвинуть! – он смотрит на друга и недружелюбно продолжает. – Ну, что тебе‑то не так, дружочек?

– Я уже все Гале объяснил, – отвечает Сосновский, – с ней и разговаривай.

Сосновский встает, немного раздумывает и подходит к буфетчице.

– Олеся, – говорит он громко, – прости меня, ладно?

Краснеющее лицо Олеси сверкает победным румянцем и расплывается в принимающей в объятья улыбке.

– Спасибо, Иннокентий, – попискивает она. – Вас прямо не узнать.

Сосновский кланяется ей и, играя глазами, обещает:

– Я должен загладить! Выбирайте день и час!

Он разворачивается, не давая Олесе времени выбрать, и возвращается за свой столик.

– Ну, поговорили?

– Нет, – отвечает Леша, – мы представление твое наблюдали.

– Скажи мне, – Сосновский серьезен, – скажи мне, Леша, а хочешь ли ты того, что делаешь? Может быть, тебе и так хорошо?

– Вот еще судья! – возмущается Леша. – Зачем я тебя тогда вообще просил?!

– А это не ты просил, – Сосновский допивает остывший кофе и показывает на Галю, – это же она просила.

Леша неожиданно теряется, вся его напускная важность сползает, как сгущенное молоко с ложки. Галя молчит, ее сознание соединяет факты и результат, и видно, что она начинает сомневаться в чем‑то и в ком‑то.

– Что она тебе там наговорила? – Леша все еще пытается быть солидным. – Я бы на твоем месте не верил.

– Я не девушка – верить или не верить, – Сосновский до умопомрачения спокоен. – Это вот Гале вера нужна. Ну не буду же я дружбу‑то разбивать.

– Нет уж, – Алексей встает, – что ты имеешь в виду, говори при Гале. Я не боюсь.

– Ладно, ты сам просил, – Сосновский тоже встает. – Первым делом, прости за резкие движения!

Он тут же дает другу пощечину. Алексей дергается, поднимает кулак, чтобы дать сдачи, но останавливается, видя, что Сосновский открыто на него смотрит и не защищается. Галя сидит отстраненно. Она начинает тоскливо подвывать, тихо‑тихо.

– Ну, говори, говори, – голос Алексея жесток. – Говори, за что ударил? Раз уж начал, теперь не имеешь права останавливаться! Иначе получишь!

Сосновский чешет нос и, как бы выдергивая нервы друга, тянет паузу до конца.

– Леша, – говорит он потом, – ты же на прошлой неделе с той женщиной расписался же, так?

Галя быстро вскакивает, хочет выбежать из кафе, но цепляется за стол, а Леша успевает схватить ее.

– Не слушай его, – громко шепчет он, – это неправда.

– Да? – всхлипывает Галя. – Покажи паспорт!

– Я его потерял, – отвечает Леша.

Галя пытается вырваться из его рук, ее бьет неожиданная истерика.

– Отпусти ты ее, – просит Сосновский. – Ей же плохо, дурак!

Галя убегает из кафе.

Сосновский и Леша стоят друг против друга и щурят глаза. Буфетчица вся сжалась, наблюдая за ними, она чувствует приближение драки. Алексей вдруг смеется и хлопает Сосновского по плечу, потом садится за стол.

– Ладно, молодец, друг, – говорит он. – Садись, договорим.

Сосновский недоуменно присаживается.

– Не мог же я ей сам сказать, – продолжает Леша, – в конце концов, Бог правду любит! А эта ее придумка с соблазнением…а, ну и хрен с ним! Я все пустил на самотек специально…

Сквозь наступившую дурную тишину вдруг слышится голос буфетчицы, который словно сыплется мелкой щебенкой на крупные волны:

– Алексей, попрошу тебя в мою смену в буфет не заходить больше… я тебя обслуживать не буду!

Сосновский встает из‑за стола, и в голове его начинают печально бренчать осколки былой дружбы…

 

 

...

07.10.01

 

 

Фара

 

Разбросанные вещи повсюду.

Раскрытый чемодан лежит на полу, рядом с опрокинутой вазой, из которой вода растеклась холодной лужицей и просочилась в щелки паркета.

Шум в ванной напоминает о прошедших неделях, полных теплого моря, короткой любви и резкого расставания.

Пустота своего дома очевидна и как будто вечна.

…А прожитые тридцать лет, в нетронутом раньше жестокосердии и долгом одиночестве, нарушены романтической иглой приключений с неожиданным финалом…

Ирина выходит из ванной в черных тапочках и… в тоске.

…Ничего не получилось из того, что хотелось, ничего не досталось из того, что само шло в руки – а все из‑за ее упрямого характера. Алексей женат, и те две недели, которые Ирина провела с ним на юге, ничего в этом не изменили.

А знакомство было шикарное: и жили они, оказывается, в одном городе, и ехали, оказывается, в отпуск в одном поезде, – но нашли друг друга только на балконе гостиницы, номера тоже оказались по соседству.

Теплая постель, долгие бессонные ночи с первым мужчиной в ее жизни…

Надо поднять вазу, вытереть пол, надо разобрать вещи, убрать чемодан на антресоли и продолжать плыть по течению.

Но чувственность уже проснулась. Только он не оставил ей ни телефона, ни адреса своего.

И опять трудные ночи, ворочанье на диване, комканье простыни и взбивание подушки. Опять нарочитое выдавливание из себя счастливой жизни для сослуживцев. А ведь все у нее есть, одного только нет – его.

Леша – художник, вот на дне чемодана ее портрет, ее первый портрет.

…Она ведь вложила в свое чувство все то, что могла. Как будто он ее сын, они везде ходили с ним, взявшись за руки. Она дарила ему всю свою любовь и… себя за любовь. И это было что‑то такое, о чем она не догадывалась, когда разглядывала своих кассиров и охранников, менеджеров и просто курьеров. Ей, коммерческому директору фирмы, все было под силу, только вот внешность давала сбой, провинциальная юность не одарила ее умением подать себя. А Леша обратил внимание и увлек…

Квартира убрана, и поздний вечер в одиночестве… Что делать ей одной теперь, когда сердце не может смириться с отказом Алексея?

Почему же он остался с женой?

Почему же Ирина, отдавая ему все, не смогла удержать его рядом с собой?

Она услышала вдруг ор сигнализации – это ее машина звала на помощь, просто выла, как сумасшедшая, потерянная собака.

Выглянув в окно, Ирина увидела, что рядом с белым «фордом» копошится какая‑то старушка.

Ира побежала вниз.

Действительно старуха пыталась отколупать фару.

– Бабушка! – крикнула она подбегая. – Это моя машина!

Старушка остановилась и замерла, словно замороженная, даже согнулась еще больше.

– Я вам говорю, – Ирина подошла ближе, ей было как‑то неудобно хватать за шкирку пожилого человека, поэтому она просто присела.

Платок на голове старушки был не по‑летнему шерстяной.

– Фара‑то вам зачем? – спросила Ира и почувствовала приторный противный запах.

Старуха молчала и не двигалась.

– Милицию вызвать? – морща лицо, Ирина дотронулась до плеча бабушки рукой, та упала сразу набок и лежала в такой же позе, что и стояла.

– Что с вами? – вскрикнула Ирина, ей совсем не хотелось решать чужие проблемы.

Но, наклонившись над старушкой, она вдруг поняла, что та не дышит, пульс на сухой, костлявой руке тоже никак не удавалось прощупать.

– Господи! – Ирина отбежала от машины. – Умерла, что ли?!

Ее стало колотить, озноб страха путал мысли и действия, и движения были суетливы.

Подскочив обратно, Ирина перевернула старушку на спину, и так, сгорбившись, с поднятыми ногами, та и осталась лежать.

– Далась тебе эта фара, бабушка! – заныла Ирина. – Что мне с тобой делать?..

Она огляделась вокруг и крикнула:

– Эй, вызовите скорую! Человеку плохо!

– Что ты там, шалава, ей сделала? – ответил чей‑то голос сверху. Откуда он звучал, определить было трудно: окна, балконы, даже зеваки на балконах – в огромном доме все было стандартным, одинаковым.

– Уже вызвали! – раздался уже другой крик. – И милицию тоже!

Ира от неожиданности резко привстала и отбежала к дверям дома.

Кто‑то опять крикнул:

– О, почесала‑то, смотри! Убила старушку и деру дала! А мы все видели и запомнили!

Еще недавно, буквально месяц назад, она даже не обратила бы внимание ни на какую‑то старуху, ни тем более на чьи‑то там угрозы, но сейчас противно затряслись поджилки, сердце испуганно и неуютно затрепетало.

Тишина лестницы, и вдруг грохот лифта… У своей двери – возня с ключом… И, наконец, запах родного дома…

У окошка Ирина спряталась за занавеску и подглядывала.

Старушка лежала, вниз уже спустились какие‑то люди, но «скорой» еще не было. Люди переговаривались и тыкали пальцами, как казалось Ирине, в ее окно на пятом этаже.

– Надо было просто в милицию звонить! – взвизгнула она и случайно сорвала угол занавески.

Старушка принесла ей серьезное неудобство, оправдываться Ирина не любила.

– И чего же я убежала! – психовала она. – Что я такого сделала? Надо было стоять и ждать, а то ведь не отговоришься! Дрянь какая!!! Моя ведь машина!

Приехала милиция, постояли, порасспрашивали очевидцев. Осмотрев старуху, стали закидывать головы в сторону Ирининого окна.

Она тяжело дышала, нужно было опять спускаться, объясняться и дрожать. Голос был не свой. Прежнее спокойствие, уверенность в себе умчались, а рядом не было никого, кто бы мог хоть что‑то объяснить. И оказалось, что обыкновенный человеческий страх, да и глупость тоже, существуют. Оставалось плакать.

Входная дверь залилась веселеньким звоночком.

Один из милиционеров, ехидно вздернув верхнюю губу, демонстрировал превосходство власти. Он был молод и розовощек.

– Я войду? – спросил он и зашел в прихожую. – Свидетели все видели, но надо поговорить, положено.

– Я ничего не понимаю, – прошептала Ирина. – Я не сделала ничего плохого.

– Все так говорят! – милиционер многозначительно моргнул и заглянул в комнату. – Человек старый, можно было и без рукоприкладства. Тем более вы все‑таки женщина.

– Я ее не трогала, – тихо сказала Ира.

– Ну да, вы на нее просто дунули! – милиционер иронизировал. – Тебе что, фары жалко? Руками машешь!

Он прошел и сел в зеленое кресло, испачкав весь ковер песком с ботинок.

Пришлось рассказывать: кто она, где работает, откуда машина, и объяснять, что произошло на самом деле.

– Все это ерунда, – заключил милиционер, закончив опрос. – Живете, господа фирмачи, так, будто остальные люди для вас – что тараканы на кухне. Помедленней бы надо…

– Но я же ничего не сделала! – упрямо вскрикнула Ирина.

– Я не о том, – продолжил милиционер. – Зачем вообще сверкать деньгами? Людям же обидно… А машину надо на платную стоянку поставить, а не разборками с бомжами заниматься… Вот у тебя есть что пожрать! А у нее?

Он встал, тоскливо посмотрел на золотые кольца, которыми унизаны пальца Ирины, прошел в коридор, открыл дверь и, обернувшись, добавил:

– Вот потому ты одна и живешь!

Милиционер вышел, а Ира вернулась к окну и увидела, что уже приехала скорая, и врачи мелькали белыми халатами в наступающих сумерках.

Вскоре милиция уехала на своей машине, и только тот милиционер, что допрашивал ее, остался стоять около умершей старухи.

Ирина машина отсвечивала диким пятном на фоне неубранного двора, странного милиционера и неживой старой воровки.

Душная узость тревоги уплывала, наконец, от Ирины. Она стояла, всматривалась в милиционера и успокаивалась.

И скользкая трепетная мысль все точнее и точнее озвучивалась в голове. То, что Алексей уходил из ее взволнованной груди все дальше и дальше, становилось для нее ясной и осознанной радостью. Ей вдруг сделалось легче оттого, что эта дикая история с ее машиной выводит, наконец, душу из нестерпимой до этого боли разлуки. Видимо, стресс вытеснил ее желания и, как бывает обычно при боли, перебросил внимание на что‑то другое, на то, что вызывает меньшие муки…

Во двор въехал синий фургон и остановился на тротуаре около милиционера.

Ирина сорвалась с места, подбежала к двери и, открыв ее, припустила вниз.

Ей хотелось успеть… Ей хотелось спуститься и увидеть… Ей нужно было сказать… Нужно было выразить свое нетерпение…

И она вышла на улицу.

Старушку засовывали в машину, милиционер разговаривал с водителем. Соседи высунулись из своих окон и переговаривались…

Когда машина отъехала, то милиционер с чувством выполненного долга зашагал по тропинке, как раз мимо стоящей Ирины.

– Ну, что вы выскочили? – примирительно спросил он. – Идите отдыхайте! Она, похоже, от страха умерла.

Ира повернулась, вошла в подъезд и остановилась, в груди у нее играла легкость освобождения. Ей было хорошо, и сладковатый привкус стоящего в холодильнике ликера вдруг разгулялся по рту и зазывал в мягкое кресло.

Она обернулась и крикнула вслед милиционеру:

– Может быть, зайдете на чашечку кофе?

Милиционер почесал розовую щеку, мотнул головой и добродушно улыбнулся. Постоял немного, а потом двинулся дальше, так ничего и не ответив.

Ира схватилась за железную дверную ручку и сжала пальцы.

Пустота снова окружила ее и никого не впускала…

 

 

...

14.08.01

 

 

Шлепок

 

Радиоприемник периодически съезжает с волны. Треск и шипение недвусмысленно призывают подвигать ручкой громкости. Музыка из двух потертых стареньких динамиков не льется уже, а еле прослушивается сквозь сплошной скрежет и треск.

Ноябрьский день становится еще кислее, чем утро. Мелкий моросящий дождик брызжет на оконное стекло, словно из распылителя.

Антон Семенович смотрит на Костюхина. Глаза слипаются, словно после позднего сытного обеда, хотя сейчас желудок лишь урчит от голода. От настырной музыки, хрипящей в кабинете, мысли обоих, как потерявшиеся спутники, не находят своих орбит.

– Это ты? – спрашивает Антон Семенович. – Или кто‑то другой?

Костюхину скверно, у него второй час побаливает голова, и беспредметность тупой беседы с шефом корежит его лоб и резче выделяет морщины.

– Я, – отвечает он нехотя. – А может быть, и нет.

Им обоим давно уже хочется отвязаться друг от друга, но общая проблема тяготит, не позволяет расстаться так легко.

– Ты мне точно скажи, – просит Антон Семенович, – а то я не уверен.

Его рука нерешительно тянется к приемнику, но падает на полдороге, позволяя позывным разнообразных станций и чуть слышным куплетам песен и дальше дребезжать в кабинете.

– А почему я еще должен вас уверять? – говорит Костюхин. – Вы сами‑то что, решить не можете?

– Ты не увиливай, – Антон Семенович гладит свою прилизанную прическу. – У меня волосы не торчат? – вдруг спрашивает он.

– Я же вам еще на прошлой неделе об этом сам говорил! – оправдывается Костюхин. – Говорил? Подходил?

Антон Семенович вздыхает и кивает одновременно. Хочется ему выйти, смочить голову водой, а потом пройтись по ней расческой. Вернуть рабочее состояние не удается, все больше лишних идей вспыхивает и откладывается на полочках. Костюхин смотрит на шефа привычным пустым взглядом и тоже мешает тому сосредоточиться и отбиться от растущего потока посторонних желаний. Антон Семенович ненадолго закрывает глаза, и видятся ему черные и красные пятна, то сужающиеся, то вытягивающиеся в длинные сардельки. Маленький зеленый горошек подлетает к ним, будто длинная автоматная очередь. Свинцовая тяжесть не уходит из глаз.

– Мне же надо, в конце концов, разобраться, – не открывая глаз, говорит он. – Все знают, какие у вас отношения. А на улице дождь каждый день, грязь, слякоть.

– Вы, Антон Семенович, знаете только этот факт, – отвечает Костюхин. – А фактов много, я говорил вам.

– Я тебя давно знаю! – Антон Семенович открывает глаза и следит за капельками на окне – те все липнут и липнут друга на друга. – Ты и не такое придумаешь!

Тошнотворность глупых выяснений и заранее понятной реакции смещаются к воспитательским мотивам, и Антону Семеновичу неприятно от этого. И чем глубже он понимает ситуацию, тем смешнее ему становится.

– Ты понимаешь, – говорит он, – я ведь должен.

Костюхин инстинктивно улыбается, как бы давая понять, что он согласен.

– Ну, хорошо, – чуть быстрее произносит Антон Семенович. – Зачем ты ей‑то повод давал? Валентина Ивановна у нас резкая женщина.

– Да мне‑то какая разница! – чуть взбадривается Костюхин от слабого прилива раздражения. – Зачем других‑то учить? Кто ее просит?!

– Да, – соглашается Антон Семенович и, с трудом оттолкнувшись от кресла, вырубает приемник, потом плюхается на место.

Сразу наступает желанная тишина, только слышны шорохи за дверью кабинета и шлепки дождика о карниз и по стеклу.

– Вы же понимаете, – Костюхин удовлетворен поддержкой, – да и все тоже.

– Но извиниться надо, – настаивает Антон Семенович. – Она работник заслуженный. Прояви сочувствие. Когда‑то была одним из лучших наших программистов.

– Лучше бы она внуков воспитывала, – возмущается Костюхин, – прохода нет от этих заслуженных.

Внезапная мысль пронеслась по капризной кривой в голове Антона Семеновича. Слова Костюхина нервно крутанули там винтики, и организм беззвучно заверещал, не выплескивая свой вопль на поверхность. Показались Антону Семеновичу глаза Костюхина двумя пятнышками на белой скатерти.

– Зачем же так судить? – проворчал пока что он. – Зачем же наступать на пятки?

– Да вы сами посмотрите, – Костюхин склонил голову набок, – вокруг, здесь и везде. Как же нам‑то быть?

– Ты и меня имеешь в виду, – фактически напоминая Костюхину, кто перед ним, бросил вскользь Антон Семенович.

– И вас! – чуть ли не радостно подтвердил Костюхин.

– Ага, – обрадовался Антон Семенович и сразу стал проворно развязывать свои ботинки. – Сейчас сниму, куда‑нибудь спрячешь, – иронизировал он скороговоркой. – Раз я тоже, то зачем же стороной обходить? Спрячешь, а потом я – пожилой, больной, полуслепой, как и Валентина Ивановна, человек – буду бегать по институту и искать обувь, чтобы домой идти. На!

Антон Семенович поставил ботинки на стол и засунул концы шнурков вовнутрь.

– На, на, – пододвигая к Костюхину свою обувь, предлагал Антон Семенович. – Плевать, что жена с ума сойдет, ожидая меня дома, потому что неудобно ей будет сказать о таком конфузе. Плевать на мужа Валентины Ивановны, совсем уже немолодого человека, которому пришлось нестись через весь город и везти жене другие сапоги – потому что, видите ли, в институте завелись настоящие идиоты. Ну, бери, прячь. Чего застыл? Или мои боишься, потому что я и сдачи могу дать? А ведь у тебя наглости хватило на следующий день, сегодня, бродить по этажам и всем, от лаборантки до черт знает кого, трандеть о своем подвиге! А Валентина ведь плакала… А мне, знаешь, смешно было сначала. Да, смешно. Только не сейчас.

Антон Семенович поставил ногу в зеленом с белой полоской носке на железный блин, на котором крутилось кресло. Повеяло холодом в пятку, и шеф стал понемногу остывать.

– Да я же пошутил, черт! – крутанув головой, сказал Костюхин. – Они и лежали‑то рядом, в корзинке – ну, которая для бумаг изрезанных. Надо было хорошенько поискать. А могла бы и в тапочках пойти…

– Я бы тебя выпорол, Костюхин, – грустно сказал Антон Семенович. – Не уважаешь ты людей в возрасте. Даже мне нахамил. А ведь тебе тоже таким быть лет через двадцать.

– Я больше не буду, – выжал из себя извинение Костюхин. – Только ведь, если честно, молодых сотрудников мало.

– Ну, это не твое дело, – остановил его Антон Семенович. – Будешь руководить институтом, будешь и решать… Чтобы пошел и цветы Валентине Ивановне купил. И отсядь ты от нее, поменяйся с кем‑нибудь… Или нет, постой, не надо, она не так поймет. В общем, будет что‑то говорить, кивай своей башкой длинноволосой и не лыбься, а то подумает, что издеваешься… По‑доброму будь…

Костюхин смирно вслушивался, но ернические огоньки не переставали водить хороводы в его глазах, и Антон Семенович это видел. Он понимал, что парень уязвлен, и от этого еще больше может обозлиться. Но, к большому сожалению Антона Семеновича, уговаривать он больше не мог, потому что слишком много уже сказал, абсолютно исчерпав лимит слов и выражений на сегодняшний день, и поэтому теперь должен был дозировать фразы и даже звуки.

Капельки на оконном стекле заблестели солнечными осколками.

Рука Антона Семеновича дотянулась до радиоприемника и включила его. Злобный голос заклокотал из динамиков так, словно хотел со злости проглотить весь мир.

Костюхин сидел напротив, ожидающий еще чего‑то, но Антон Семенович выдавил из себя только одно:

– Пошли обедать, что ли!

Он встал и в одних носках направился к двери.

Ошарашенный Костюхин схватил ботинки Антона Семеновича со стола и припустил за ним.

– Вы наденьте, – конфузился он. – К чему так‑то?..

В столовой было весело, а кому‑то грустно…

 

 

...

16.10.01