Особенности руандийского геноцида

События геноцида апреля-июня 1994 г., этого беспрецедентного саморазрушения руандийской нации, освещены и проанализированы в работах многих зарубежных исследователей[85]. Обширная научная и публицистическая литература дает исчерпывающую картину масштабной гуманитарной катастрофы на берегах Великих озер. Поэтому мы остановимся только на тех принципиально важных характеристиках геноцида, которые обусловили его долгосрочное влияние на последующее развитие как самой Руанды, так и всего региона в целом.

Тотальность субъекта геноцида. Руандийский геноцид был геноцидом, организованным этнократическим государством. Его каркасом, своеобразной кровеносной системой стали административные, силовые и партийно-политические структуры, аффилированные с ними полувоенные формирования, а также органы пропаганды. Государство, прежде всего в лице своей армии и полиции, выступило в роли непосредственного участника геноцида. Но роль эта не была единственной. Важнейшей функцией руандийского государства стало вовлечение в геноцид всей общины хуту – подавляющей массы населения страны («народа»)[86]. Поэтому события 1994 г. нельзя рассматривать только как «государственный геноцид», подобно Холокосту, – их можно с полным правом назвать и «народным геноцидом».

Свидетельства очевидцев показывают, что на всех уровнях – общенациональном, провинциальном, общинном – административная иерархия организовывала граждан на массовые убийства заранее намеченных жертв[87]. В этой ситуации у каждого рядового гражданина-хуту оставалось гораздо более узкое поле выбора, чем, например, у жителя нацистской Германии в конце 1930-х гг.: оно исключало «пассивное соучастие» и сводилось к жесткой альтернативе – прямое участие или открытый отказ, означавший смерть. Такое сужение, навязанное руандийским государством, превратило практически всю общину хуту («народ») в орудие геноцида: режим, стремясь распространить коллективную ответственность за ликвидацию «этноса-врага» на население в целом, пытался тем самым реконституировать этническую идентичность хуту через своеобразное «крещение вражеской кровью»: таким образом выковывалось новое моноэтническое руандийское общество, в особой степени консолидированное, ибо творцом его оказывался теперь каждый хуту.

Административное и идеологическое воздействие государства на граждан, безусловно, сделало возможным предельное расширение субъекта геноцида, однако это расширение не могло состояться, если бы «воздействие» не превратилось во «взаимодействие» между государством и обществом. Действия государственной машины лишь открыли каналы для выхода негативной энергии фрустрированных групп внутри «этнического» большинства и способствовали их политической мобилизации[88]. Организационные и идеологические усилия правящей элиты сомкнулись с социально-психологическими предубеждениями, стереотипами и ожиданиями широких масс населения[89].

Тотальность объекта геноцида. Предшествующий геноциду политический раскол в общине хуту в сочетании с резким сужением возможности политического и физического выбора у каждого гражданина обусловил максимальное расширение понятия «враг» за счет его политизации: объектом геноцида стал не только «враждебный этнос» – тутси –, но также его политические «пособники» (умеренные политики-хуту) и даже те хуту, которые отказались принимать участие в массовых убийствах. Результатом явилось уничтожено ок. 50 тыс. хуту[90].

С другой стороны, в ходе геноцида этнический критерий «врага» приобрел абсолютный характер, выйдя за рамки гендерных ограничений, освященных традицией, которая гарантировала женщинам определенный «иммунитет» в ходе политических конфликтов. Если первоначально жертвой геноцида стала преимущественно мужская часть общины тутси (в том числе старики и несовершеннолетние)[91], то во второй половине мая и июне он распространился и на его женский сегмент[92]. Если в первые полтора месяца наряду с физическим уничтожением мужчин происходило в основном «психологическое уничтожение»[93] женщин (вынужденное присутствие и даже участие в убийствах мужчин, изнасилования[94], сексуальное рабство), то в середине мая, очевидно на общенациональном уровне, было принято решение о «геноциде без исключения». Маховик геноцида, в какой-то момент заведенный, таким образом, неизбежно раскручивался все больше и больше, разрушая вся прежде установленные и подкрепленные еще доколониальными поведенческими моделями рамки социальной и политической культуры[95].

Именно эта тотальность и субъекта, и объекта руандийского геноцида объясняет, почему его логическим следствием стал крах руандийского этнократического государства. Можно сказать, что в период тех страшных «Ста дней» государство «изменило самому себе»: оно отказалось от выполнения всех тех функций, которые и делали его государством (поддержание внутреннего порядка, внешняя защита, экономический контроль, социальное обеспечение, образование); его единственной функцией теперь стала организация геноцида, уничтожение определенной части населения, подавление которой и составляло сущность этнократического режима. Сосредоточившись на выполнении этой единственной задачи и задействовав для этого все свои административные ресурсы, руандийское государство истощило свою политическую энергию и психологически обескровило руандийское общество, поскольку организованный им геноцид привел к полной деградации политического и социального бытия. Именно здесь таится скрытая причина стремительного падения этнократического режима. Он оказался совершенно бессильным перед наступлением РПФ, развернувшимся практически сразу после начала геноцида; к концу мая отряды повстанцев-тутси контролировали больше половины страны и вели бои на подступах к Кигали. Этнократический режим не смогло спасти даже прямое вмешательство Франции («Турецкая операция»): 4 июля войска РПФ овладели столицей, а 18 июля – последним оплотом режима, городом Гизеньи на северо-западе страны.

Крах государства как структуры сопровождался и крахом государства как идеи. В результате геноцида «этническое» сознание полностью восторжествовало над государственным. Столкнувшись с угрозой утраты власти, политическая элита хуту приняла и осуществила уникальное решение: в июле 1994 г. был организован массовый исход этноса хуту из Руанды, в результате которого страну покинуло несколько миллионов человек. Целью исхода было отделить «народ» от «территории», тем самым лишив государство одного из фундаментальных его признаков. Чтобы не допустить превращения руандийского государства в инструмент политического господства тутси, этнократический режим хуту был готов пойти даже на его временную ликвидацию, на нарушение континуитета политических институтов. «Даже если они [тутси], – заявлял один из лидеров хуту, – добьются военной победы, они не получат власти. У нас есть народ. У них – только пули»[96].