В мае 1853 года, через несколько недель после свадьбы, Черны-шевский возвратился в Санкт-Петербург. Как он и предполагал, он тотчас погрузился в деятельность и, готовясь к академической карь-ере, начал работать над магистерской диссертацией, которую закон-чил через несколько месяцев. Философски работа была продуктом лево-гегельянской эстетической школы и испытала на себе сильное влияние Фейербаха. Среди ее источников были также и русские по-следователи этой школы: Валерьян Майков, с 1846 года главный критик «Отечественных записок», и отчасти Виссарион Белинский, чье влияние на Чернышевского в большой степени сказалось позд-нее, в период его работы в журнале «Современник»1. Диссертация была задумана как философское кредо Чернышевского и как мани-фест новой — материалистической — эстетики. В таком ключе она и была принята радикальной молодежью. Действительность, утверж-дал Чернышевский, выше идеала. Следовательно, реальная жизнь выше искусства. Отсюда следовало, что красоту нужно искать не в искусстве, а в реальной жизни: «Прекрасное есть жизнь». В диссер-тации отражен новый этап в отношениях Чернышевского к дейст-вительности, наступивший с женитьбой. Примирение с действи-тельностью, которое связывается в диссертации с отказом от фило-софского идеализма и разрабатывается в эстетических категориях,
является результатом проекции личного опыта в область метафизи-ческих построений. Сопоставление диссертации Чернышевского с его юношескими дневниками обнаруживает поразительные совпа-дения.
В диссертации отказ от идеализма в пользу действительности означает отказ от поисков идеала: «Мнение, будто человеку непре-менно нужно "совершенство" — мнение фантастическое» (2:35). Стремление к абсолютному совершенству— к предмету, который совмещал бы все возможные достоинства и был чужд всех недостат-ков, — это признак человека с холодным сердцем, утверждает автор. Воображение, усматривающее во всем недостатки и ничем не удов-летворяющееся, следует считать «болезненным»; «здоровый чело-век» не упрекает действительность в том, что она не такова, «как сле-дует быть». Неудовлетворенный человек потворствует своему вооб-ражению, но здоровый человек перестает гоняться за идеалом с по-явлением удовлетворения, достигнутого в действительности: «Же-лания раздражаются мечтательным образом до горячечного напря-жения только при совершенном отсутствии здоровой, хотя бы и простой пищи. Это факт, доказываемый всей историей человечества и испытанный на себе самом всяким, кто жил и наблюдал себя» (2:36).
Чернышевский почерпнул эту идею у Майкова — в его интерп-ретации Фейербаха2. В студенческие годы она произвела на него глу-бокое впечатление (1:248), и ей он остался верен и в диссертации. Как настоящий позитивист, он обращается к конкретному человече-скому опыту — опыту, нашедшему отражение в его дневниках, где он описывал скудость, бедность и одиночество своих студенческих лет, лишенных чувственных радостей, когда, предаваясь «горячеч-ным» порывам нездорового воображения (как он, по-видимому, ду-мал теперь), он грезил о женщине, у которой нос и брови были бы в точности такими, «как следует быть», о женщине гениальной, подо-бной которой не знала история. И в эти годы он не считал себя «здо-ровым человеком». В силу того, что он «воспитался в пеленках», «не жил, как другие», «не любил», «не испытал жизнь», «развитие приня-ло, может быть, ложный ход» — так судил Чернышевский, наблюдая себя в дневниках (1:49—50).
В диссертации красота как эстетическая категория отождествля-ется с понятием женской красоты: «Ощущение, производимое в че-ловеке прекрасным, — светлая радость, похожа на ту, какою напол-няет нас присутствие милого для нас существа. Мы бескорыстно любим прекрасное, мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека» (2:9). Утверждение, что ощущение от созер-цания прекрасного сравнимо с тем, которое наполняет человека в присутствии любимого существа, обосновывается чисто риториче-ски. Чернышевский утверждает: «Мы любим прекрасное». Затем до-
бавляет: «Мы любуемся, радуемся на него, как радуемся на милого нам человека». Из этого следует, что красота — это любовь, и более того— любовь к женщине. Затем Чернышевский замечает, что главное, что любят люди, — это «жизнь». Из этого следует вывод, что «прекрасное есть жизнь». На протяжении всей диссертации по-иски красоты предпринимаются преимущественно в области жен-ской красоты, которая представляет понятие "жизнь", или "действи-тельность". Некоторые читатели заметили, что такое увлечение эс-тетикой женской красоты было связано с личной жизнью самого Чернышевского. Так, внучка Чернышевского комментирует: «Образ Ольги Сократовны незримо присутствует на этих страницах как вы-ражение основного тезиса "Прекрасное — есть жизнь"». Это обстоя-тельство не укрылось и от внимания его научного руководителя, профессора А. В. Никитенко, который написал на полях: «Слишком много о любви»3.
Отказавшись от оценки действительности посредством абстрак-тного идеала, Чернышевский разоблачает в диссертации и другие рациональные построения, к которым он прибегал до женитьбы. С ноткой горечи он признается, что найти женщину идеальной красо-ты — просто не реально: «наилучшая красавица, конечно, одна в це-лом свете, — и где же отыскать ее?» (2:40). Он отвергает также мысль, будто на прекрасном в целом лице черты могут быть не иде-альны:
«Обыкновенно, если лицо не изуродовано, то все части его быва-ют в такой гармонии между собою, что нарушать ее значило бы портить красоту лица. Этому учит нас сравнительная анатомия. Правда, очень часто случается слышать: "как хорошо было бы это лицо, если бы нос был несколько приподнят кверху, губы несколько потоньше" и т. п., — нисколько не сомневаясь в том, что иногда при красоте всех остальных частей лица одна часть его бывает некраси-ва, мы думаем, что обыкновенно, или, лучше сказать — почти всег-да, подобное недовольство проистекает или от неспособности пони-мать гармонию, или от прихотливости, которая граничит с отсутст-вием истинной, сильной способности и потребности наслаждаться прекрасным» (2:56).
Это длинное рассуждение содержит в себе явные переклички с теми дневниковыми записями, где Чернышевский выражает беспо-койство, что та или иная черта лица его возлюбленной не совершен-на (нос или «линия между подбородком и шеей» кажется «не так, как Должно»; 1:76, 134). В диссертации он объявляет такие опасения следствием недостаточно развитого эстетического чувства — то есть эмоциональным дефектом, который он часто приписывал себе. Он также отвергает практику сравнения женского лица с портретом как критерием красоты. «Как, неужели живое лицо не прекрасно, а изо-браженное на портрете или снятое в дагерротипе прекрасно?»
(2:45), — восклицает он, как будто споря с самим собой, каким он был до женитьбы.
«Математически строго можно доказать, что произведение ис-кусства не может сравниться с живым человеческим лицом по кра-соте очертаний: известно, что в искусстве исполнение всегда неиз-меримо ниже того идеала, который существует в воображении ху-дожника. А самый этот идеал никак не может быть по красоте выше тех живых людей, которых имел случай видеть художник» (2:56).
Абсурдность представлений, которых он прежде придерживался, объявляется общеизвестным фактом, не подлежащим сомнению и, что еще важнее, фактом объективным, научно доказуемым (с по-мощью сравнительной анатомии и даже математики).
В диссертации утверждается, что действительность — нечто не-сравненно более высокое, чем идеал. Это факт, и все же, признает Чернышевский, люди порой полагают, будто искусство производит на них большее впечатление, чем действительность. Эту аберрацию сознания он объясняет следующим образом: «Действительность представляется нашим глазам независимо от нашей воли, большею частью невовремя, некстати. Очень часто мы отправляемся в обще-ство, на гулянье вовсе не за тем, чтобы любоваться человеческой красотою» (2:74).
Сам Чернышевский принадлежал к тем редким людям, которые смотрят на действительность с пристальностью критика, оцениваю-щего произведение искусства: он отправлялся на прогулки специ-ально, чтобы наблюдать женскую красоту. И по его мнению, спон-танность восприятия реальной жизни и то обстоятельство, что эмо-ции пребывают вне сферы волеизъявления, дает искусству преиму-щество перед действительностью. Искусство представляло для него сферу позитивного знания, в которой качество объектов гарантиро-вано авторитетом общества. А вот перед лицом действительности человек одинок, растерян и смущен — он чувствует себя дезориен-тированным и безоружным: «для каждого отдельного человека жизнь представляет особенные явления, которых не видят другие, над которыми поэтому не произносит приговора целое общество, а произведения искусства оценены общим судом. Красота и величие действительной жизни редко являются нам патентованными, а про что не трубит молва, то немногие в состоянии заметить и оценить, явления действительности — золотой слиток без клейма» (2:75).
Назначение искусства — ставить знак качества на явления дей-ствительности, выносить им высший суд, утверждая их ценность и подтверждая самый факт их бытия. В конечном счете, мысль Чер-нышевского описала круг: начав с утверждения о превосходстве дей-ствительной жизни над искусством, он пришел к заключению, что жизнь оценивается, а соответственно переживается через искусство.
Такой круг нередко встречается в его аргументации. Так, он на-
чинает с утверждения, что жизнь, а не искусство является истин-ным и высшим проявлением красоты. Затем, желая продемонстри-ровать, что понятие красоты зависит от непосредственного жизнен-ного опыта, он противопоставляет крестьянский и светский идеалы женской красоты (не сознавая, что при этом переходит на уровень идеала). Для простых людей, говорит он, признаки красоты — это крепкое сложение и «румянец во всю щеку», результат физического труда на свежем воздухе. Поселянину «полувоздушная» светская красавица кажется решительно «невзрачна», «производит на него не-приятное впечатление», он привык считать «худобу» следствием бо-лезненности или «горькой доли». «Одним словом, в описаниях кра-савицы в народных песнях не найдется ни одного признака красоты, который не был бы выражением цветущего здоровья» (2:10). Тем самым, он приводит пример не из области жизни, а из области ис-кусства — народной песни. Затем он описывает светский идеал кра-соты, приводя в качестве примера балладу Жуковского (2:11). Он пользуется образами шекспировских героев (Юлия Цезаря, Отелло, Дездемоны, Офелии), чтобы проиллюстрировать понятие трагиче-ского и возвышенного в действительности (2:20). Действительность сливается с литературой. Фактически, порочный круг (действитель-ность объявляется идеалом при том, что идеал — это действитель-ность) содержится уже в исходном тезисе его диссертации: «пре-красное есть жизнь, прекрасно то существо, в котором видим мы жизнь, какова должна быть она по нашим понятиям» (2:10). Цепь отождествлений и подстановок в диссертации можно представить следующим образом: действительность = женщина (любовь к жен-щине) = красота (женская красота) = идеал (идеальная красота) = искусство/литература.